ЧАСТЬ II Наследие 8 страница

рассказывает Флом. — А если у тебя есть репутация в таких делах, эти

самые дела попадают в первую очередь к тебе».

Только подумайте, как схожа эта история с историями Билла Джоя

и Билла Гейтса! Тем тоже пришлось самостоятельно осваивать

совершенно новую область знаний без особых надежд на большой успех.

И вдруг — революция персональных компьютеров, а у них за плечами

уже больше 10 000 часов практики. Поэтому революцию они встретили

во всеоружии. Флом прошел тот же путь. Двадцать лет, разделяющие его

назначение на должность управляющего партнера в Skadden и

революцию в юридическом сообществе, стали его Гамбургом, его школой

«Лейксайд». Мир изменился, и он был готов к переменам. Миф о людях,

сделавших себя, гласит, что герой торжествует над всеми

превратностями судьбы. Однако те превратности, что заставляли евреев

вроде Джо Флома браться за враждебные поглощения, обернулись в его

пользу.

«Эти ребята были не умнее других, — говорит Рифкинд. — Просто

они обладали навыком, который оттачивали на протяжении многих лет и

который внезапно оказался весьма востребованным» 1. [' Водной из

своих статей правовед Эли Уальд весьма подробно анализирует, как

случилось так, что превратности судьбы обернулись для юристов-евреев

настоящей удачей. Уальд не утверждает, будто Флому и ему подобным

просто повезло. Везение — это выигрыш в лотерею. Но им представилась

благоприятная возможность, и они ею воспользовались. Как пишет

Уальд: «Юристам-евреям повезло, и они сами помогли себе. Это самая

точная формулировка. Они обернули в свою пользу сложившиеся

обстоятельства. Элементом везения стало нежелание фирм "белых

ботинок" связываться с враждебными поглощениями. Однако слово

"везение" не учитывает усилия, труд, воображение и активное

использование возможностей — все то, что не лежит на поверхности и

поэтому не так очевидно». ]

Как говорит Флом: «Разве мы сидели и планировали свое участие в

слияниях и поглощениях? Нет. Так получилось, а мы воспользовались

представившимися возможностями».

Урок номер два: демографическая удача

Морис Джанклоу поступил в Бруклинскую юридическую школу в

1919 г. Он был старшим из семи детей в семье евреев-иммигрантов из

Румынии. Один из братьев Мориса стал управляющим небольшого

магазина в Бруклине. Двое других занялись галантерейным бизнесом,

четвертый открыл студию графического дизайна, пятый мастерил шляпы

из перьев, а шестой поступил на службу в финансовый отдел Tishman

Realty.

Морис же единственный из всей семьи поступил в колледж.

Закончив обучение, он открыл практику на Корт-стрит в центре

Бруклина. Он одевался весьма элегантно, носил модные фетровые

шляпы и костюмы от Brooks Brothers. Летом щеголял в канотье. Его

женой стала очаровательная Лилиан Левантер, дочь известного тал-

мудиста. Джанклоу ездил на большой машине. Перебрался в Квинс.

Выкупил вместе с партнером сулящую хорошие прибыли фирму по

производству писчей бумаги.

Морис Джанклоу имел все шансы на то, чтобы стать процветающим

нью-йоркским адвокатом. Интеллигентный и образованный, он

происходил из семьи, в которой все умели жить по правилам,

установленным системой. К тому же ему повезло родиться в самом

экономически развитом городе мира. Но вот что странно: несмотря на

все усилия, его карьера не двинулась дальше Корт-стрит. Морис

потерпел фиаско.

Зато жизнь его сына Морта сложилась иначе. Морт Джанклоу также

изучал юриспруденцию и добился на этом поприще куда больших

успехов. В 1960-х гг. он основал юридическую фирму, затем открыл

одну из самых первых франчайзинговых сетей кабельного телевидения и

после продал ее Сох Broadcasting за баснословную сумму. В 1970-х гг.

он открыл литературное агентство, которое сегодня является одним из

самых известных в мире 1. [ С его агентствомJanklowNesbitя

сотрудничаю. Именно поэтому мне удалось узнать историю семьи

Джанклоу. ] У него есть собственный самолет. Сын воплотил в жизнь все

мечты, так и не ставшие реальностью для отца.

Почему Морт Джанклоу преуспел там, где его отец потерпел

поражение? На этот вопрос, разумеется, можно найти сотню разных

ответов. Но давайте посмотрим на различия между двумя Джан-клоу в

контексте места их рождения, как уже делали с «баронами-

разбойниками» 1830-х гг. и программистами 1955-го года рождения.

Существует ли идеальное время для появления на свет нью-йоркского

еврея-юриста? Оказывается, существует, и факт, объясняющий успех

Морта Джанклоу, раскрывает второй секрет успеха Джо Флома.

Как вы помните из главы о Крисе Лангане, исследование Льюиса

Термана было посвящено анализу жизненного пути детей с чрезвычайно

высоким IQ, родившихся в период 1903-1917 гг. Была выявлена группа

успешных людей и группа неудачников. Причем первые в большинстве

своем принадлежали к богатым семьям. В этом смысле исследование

Термана подтверждает вывод, сделанный Аннетт Ларо, — привилегии,

определяемые социальной принадлежностью родителей, играют важную

роль.

Но результаты исследования Термана можно проанализировать в

по другому критерию: но дате рождения термитов. Если поделить их на

две группы — родившихся между 1903 и 1911 гг. и между 1912 и 1917

гг., — окажется, что неудачники принадлежат по большей части к

первой.

Объяснение этому можно найти, если произвести нехитрые

исторические подсчеты, связанные с Великой депрессией и Второй

мировой войной. Те, кто родился после 1912 г., скажем в 1915 г.,

оканчивали колледж, когда худшие времена Великой депрессии уже

миновали. И они были еще молоды, когда на собственном опыте

убедились в том, что война не просто вырывает человека из прежней

жизни, но и дает ему шанс (при условии, конечно, что удастся остаться в

живых). Дети Термана, родившиеся до 1911 г., окончили колледж в

самый разгар депрессии, когда найти работу было очень сложно. А когда

разразилась Вторая мировая, им было около 30, и, уходя воевать, они

оставляли работу, семью и уже вполне налаженную жизнь. Родившихся

до 1911 г. можно считать «демографически невезучими». Самое

трагическое событие XX в. нанесло по ним сокрушительный удар в

самый неподходящий для них момент.

Тот же демографический анализ применим и к нью-йоркским

юристам-евреям, таким как Морис Джанклоу. Двери крупных юри-

дических контор были для них закрыты. Им оставалось лишь заниматься

частной практикой — завещаниями, бракоразводными процессами,

контрактами и мелкие спорами, а она в период Великой депрессии почти

зачахла. Вот что писал о годах депрессии в Нью-Йорке Джеральд

Ауэрбах: «Почти половина юристов в городе зарабатывала меньше

прожиточного минимума. Через год 1500 юристов готовы были принести

"присягу бедняка", чтобы получить пособие по безработице. Для

адвокатов-евреев (а это половина нью-йоркских адвокатов) их практика

грозила превратиться в "достойный способ умереть от голода"».

Независимо от опыта работы их доходы были «разительно ниже», чем

доходы коллег-христиан.

Морис Джанклоу родился в 1902 г. Когда началась Великая

депрессия, он только что женился и купил машину, перебрался в Квинс

и затеял покупку фирмы по производству бумаги. Более неподходящего

времени для этого невозможно представить.

«Он планировал выручить огромные деньги, — рассказывает об

отце Морт. — Но депрессия подкосила его. У него не было сбережений, и

на семью рассчитывать не приходилось. Неудачи вынудили его стать

обычным стряпчим. Экономический спад лишил его всех возможностей.

После этого у него уже не хватило духу рисковать. Он получал двадцать

пять долларов за оформление купчих. Его друг, который работал в

Jamaica Savings Bank, время от времени подбрасывал ему заказы. Он

сгубил себя за двадцать пять долларов, возясь с отчетами о

проведенных сделках. За двадцать пять долларов!

Помню, как отец говорил матери по утрам: "У меня есть доллар и

семьдесят пять центов. Я беру десять центов на автобус, десять на метро

и двадцать пять центов на бутерброд". Оставшееся он отдавал ей. Мы

жили на грани нищеты».

Теперь давайте сравним эту историю с историями тех, кто, как и

Морт Джанклоу, родился в 1930-х гг.

Взгляните на таблицу, в которой представлены показатели

рождаемости в США в первой половине XX в. В 1915 г. родилось около 3

000 000 детей. В 1935 г. — почти на 600 000 меньше, зато через 15 лет

— даже больше, чем 3 000 000. Если оперировать более конкретными

показателями, в 1915 г. на каждую 1000 американцев приходилось 29,5

младенца; в 1935 г. — 18,7; а в 1950 г. — 24,1. Тридцатые годы стали

эпохой демографического провала. В ответ на экономический кризис

люди просто перестали рожать детей, и как следствие, поколение,

рожденное в это десятилетие, количественно было значительно меньше

предыдущего и последующего поколений.

2 777 000

30,1

2 965 000

29,5

2 950 000

27,7

2 909 000

25,1

2618 000

21,3

2 377 000

18,7

2 559 000

19,4

2 858 000

20,4

3 632 000

24,1

Вот что писал экономист Скотт Гордон о преимуществах, по-

лученных людьми, которые родились в «малочисленном» поколении:

«Он появляется на свет в просторной, хорошо оборудованной

больнице. У врачей и медсестер много свободного времени — они

наслаждаются короткой передышкой перед тем, как нахлынет новая

волна высокой рождаемости. Когда он достигает школьного возраста,

величественные здания учебных заведений распахивают перед ним

двери, а огромная армия учителей встречает его с распростертыми

объятиями. Баскетбольная команда средней школы не так сильна, как

раньше, зато гимнастический зал часто бывает свободен. В университете

тоже очень здорово: много свободных мест в аудиториях и общежитиях,

никакой толкучки в кафетерии, а профессора внимательны и заботливы.

После учебы он начинает искать работу. Молодых специалистов мало, а

спрос на них высок, ведь предыдущая волна обеспечивает стабильный

спрос на товары и услуги его потенциальных работодателей…»

Кое в чем Гордон преувеличивает. Однако нет никаких сомнений в

том, что житель Нью-Йорка (и не только Нью-Йорка, если уж на то

пошло), родившийся между 1930 и 1935 гг. — в разгар глубочайшего

демографического кризиса XX в., — получал весомое преимущество. Это

поколение детей ходило в школу в конце 1930-х — начале 1940-х гг., в

период, ставший золотой эпохой нью-йоркской системы среднего

образования, которая послужила моделью для средних школ по всему

миру. Поколение 1930-х гг. было настолько малочисленным, что

учеников в каждом классе насчитывалось в два раза меньше, чем за 25

лет до этого.

Их учителя, напротив, принадлежали к раннему, более много-

численному поколению, и окончили колледж как раз перед началом

Великой депрессии. И это было вторым преимуществом. Многие

талантливые и прекрасно образованные представители этого поколения

не смогли получить престижную работу, о которой мечтали. Им

оставалось лишь преподавать в школе.

«В сороковых годах средние государственные школы Нью-Йорка

считались лучшими в стране, — рассказывает Дайана Ра-вич, профессор

Нью-Йоркского университета, изучавшая историю развития городской

системы образования. — Это поколение педагогов, которые при других

обстоятельствах могли бы стать профессорами колледжей. Они были

прекрасно образованны, но, не имея возможности устроиться на работу

по своему выбору и желанию, довольствовались преподаванием в

школе. Это гарантировало им стабильную занятость, пенсию и уберегало

от увольнения».

Не менее благоприятная ситуация сложилась, когда это поколение

поступило в колледж. Вот что рассказывает Тед Фридман, один из

ведущих процессуальных адвокатов Нью-Йорка 1970-1980-х гг. Как и

Флом, он, сын еврейских иммигрантов, вырос в бедности.

«Я выбирал между Городским колледжем и Мичиганским уни-

верситетом». Обучение в Городском колледже было бесплатным, а в

Мичиганском, который и тогда был одним из лучших высших учебных

заведений в США, стоило $450 в год. «Если у тебя были хорошие

оценки, то после первого года обучения ты мог претендовать на

стипендию. Так что если бы я хорошо учился, то платил бы только за

первый курс». Сначала Фридман хотел остаться в Нью-Йорке. «Я провел

в Городском колледже один день, но мне там не понравилось. Я

представил, что впереди меня ждут еще четыре года, пришел домой,

упаковал чемодан и автостопом отправился в Энн-Арбор (город, где

располагается Мичиганский университет).

С лета у меня оставалась пара сотен долларов. Я работал в горах

Катскилл, зарабатывал на обучение и кое-что отложил. Приехав в Энн-

Арбор, устроился официантом в модный ресторан. И еще работал в

ночную смену на заводе Ford. Получал приличные деньги. Найти работу

оказалось не так уж сложно. Заводы нуждались в рабочих. Потом

подвернулась еще одна работа, на стройке, там я получал столько,

сколько не получал нигде до того, как стал адвокатом. Тем летом в Энн-

Арбор мы строили испытательное поле для Chrysler. Я проработал там

несколько лет, пока учился на юридическом факультете. Платили более

чем прилично, наверное, потому, что приходилось много работать

сверхурочно».

Задумайтесь над этой историей. Вывод первый: Фридман не боялся

работы, нес ответственность за свою жизнь и сумел получить

образование. А вот и второй, более важный вывод: ему посчастливилось

жить в тот период, когда при готовности много и упорно работать ты мог

нести за себя ответственность и получать образование. Как сказали бы

мы сейчас, Фридман был в экономически невыгодном положении. Но

посмотрите, как легко он получил хорошее образование. Он окончил

одну из средних школ в Нью-Йорке как раз в то время, когда на эти

школы равнялся весь мир. Одно из выбранных им высших учебных

заведений,

Городской колледж, оказалось бесплатным, а обучение во втором,

Мичиганском университете, обходилось всего в $450. Причем в процессе

поступления допускались вольности: сегодня можно было подать

документы на один факультет, а завтра пробоваться на другой.

А как добраться до университета? Автостопом, прихватив с собой

деньги, заработанные летом. По приезде он сразу умудрился найти

несколько хорошо оплачиваемых подработок, потому что заводы

«нуждались в рабочих». Конечно, нуждались: им приходилось

удовлетворять запросы многочисленного поколения тех, кто родился до

демографического кризиса 1930-х гг. Умение воспользоваться

благоприятной возможностью, столь необходимое для достижения

успеха, приобретается не только нашими собственными усилиями или

благодаря нашим родителям; оно обусловлено самим временем: теми

конкретными возможностями, которые предоставляет нам конкретный

исторический

момент.

Если

вам

повезло

быть

молодым

предпринимателем в 1870-е гг. или программистом, окончившим

колледж в 1975 г., то на вашу долю выпал шанс, которого не было у тех,

кто родился на несколько лет раньше.

Как раз в такой благоприятный момент на свет появился Морт

Джанклоу. Окружающий мир вселил в него уверенность. Его офис,

расположенный

на

Парк-авеню,

битком

набит

великолепными

произведениями современного искусства — работами Дюбюффе и

Ансельма Кифера. Он рассказывает уморительные истории. («У матушки

было две сестры. Одна дожила до девяноста девяти лет, а другая

скончалась в девяносто. Первая отличалась острым умом. Она вышла

замуж за дядюшку Аля, занимавшего тогда должность начальника отдела

продаж в Maidenform. Однажды я спросил у него: дядюшка Аль, а на что

похожа вся остальная Америка? А он в ответ: знаешь, малыш, после

Нью-Йорка любой город кажется захолустьем».) Он считает, что весь

мир создан для него. «Я всегда любил рисковать, — говорит он. — Когда

я заинтересовался кабельным телевидением, то заключал такие сделки,

которые, если бы что-то не срослось, могли сделать меня банкротом. Но

я был уверен, что мне во всем будет сопутствовать удача».

Морт Джанклоу посещал одну из нью-йоркских государственных

школ на пике их расцвета. Морис Джанклоу тоже ходил в государ-

ственную школу, но тогда, когда они были переполнены учащимися.

Морт Джанклоу поступил на юридический факультет Колумбийского

университета, поскольку дети поколения демографического кризиса

имели возможность выбирать любое высшее заведение по своему вкусу.

Морис Джанклоу поступил в Бруклинскую юридическую школу, и это

максимум, на что мог рассчитывать в 1919 г. сын иммигрантов. Морт

Джанклоу выручил за свою телекомпанию десятки миллионов долларов.

Морис Джанклоу оформлял купчие за 25 долларов. История отца и сына

Джанклоу доказывает, что стремительный взлет звезды Джо Флома не

мог произойти в любое время. Даже самые талантливые адвокаты, за

плечами у которых к тому же имеется отличное семейное воспитание, не

в состоянии преодолеть ограничения, которые накладывает на них

время их рождения.

«Последние полгода своей жизни моя мать провела в полузабытьи,

— вспоминает Морт Джанклоу. — И тогда она рассказывала то, о чем я

никогда не слышал от нее раньше. Она оплакивала друзей, умерших в

1918 г. во время эпидемии гриппа. Этому поколению — поколению моих

родителей — пришлось многое пережить. Эпидемию, унесшую 10%

населения всей планеты. Смерть друзей. Затем Первую мировую войну,

Великую депрессию, Вторую мировую. Судьба была не слишком щедра к

ним. Нелегкое было время. В других обстоятельствах мой отец добился

бы куда большего».

Урок номер три: швейная промышленность и содержательная

работа

В 1889 г. Луис и Реджина Боргенихт сели на океанский лайнер,

отплывающий из Гамбурга в Америку. Луис был родом из Галиции,

входившей в состав Польши. Реджина родилась в маленьком венгерском

городке. Они были женаты всего несколько лет, у них был один ребенок

и вот-вот должен был появиться второй. Все 13 дней плавания им при-

шлось спать на соломенных матрасах в каюте прямо над машинным

отделением, а во время качки привязывать себя к койкам. В Нью-Йорке

они знали всего одного человека, сестру Боргенихта Салли, эмигри-

ровавшую туда десять лет назад. Денег им хватало, чтобы протянуть от

силы несколько недель. Их приезд в Америку, как и приезд многих

других иммигрантов, был чистой воды авантюрой.

Луис и Реджина сняли за восемь долларов в месяц крошечную

квартирку в Нижнем Ист-Сайде, на Элдридж-стрит. Луис пошел бродить

по городу в поисках работы. На пути ему то и дело попадались уличные

торговцы. Тротуары были заставлены ручными тележками. Его окружали

шум и суета, и это было так не похоже на все то, что он оставил в

Старом Свете! Сперва Луис растерялся, но вскоре воспрял духом. Он

отправился к сестре, в ее рыбный магазин на Лудлоу-стрит, и убедил ее

дать ему в кредит партию сельди. А потом открыл собственную торговую

точку: поставил на тротуаре два бочонка с сельдью и, приплясывая,

начал распевать на немецком:

Для жаренья,

Для запекания,

Для готовки

И для закуски отлично.

Сельдь подойдет для любого стола

И для любого кошелька!

К концу недели он заработал восемь долларов. За вторую неделю

— тринадцать. Немалые деньги. Но Луис и Реджина не представляли

себе, каким образом перейти от уличной торговли селедкой к серьезному

бизнесу. И тогда глава семейства решил попробовать себя в качестве

торговца вразнос. Начал он с полотенец и скатертей, правда, без

особого успеха. За ними последовали записные книжки, бананы, носки и

колготки. Реджина родила второго ребенка, девочку, и Луис все больше

беспокоился о будущем. Теперь ему приходилось кормить четыре рта.

Его осенило после того, как он пробродил по улицам Нижнего Ист-

Сайда пять долгих дней и уже совсем было отчаялся. Луис сидел на

перевернутой коробке и ел бутерброды, приготовленные Реджи-ной.

Одежда. Повсюду вокруг в магазинах продавалась одежда — костюмы,

платья, комбинезоны, рубашки, юбки, блузки, брюки. Покупай и носи.

Для Луиса, привыкшего к тому, что одежда шьется вручную или

заказывается у портного, это было в диковинку.

«Больше всего меня впечатлило не количество одежды — хотя это

само по себе было настоящим чудом, — напишет Боргенихт много лет

спустя, став преуспевающим производителем женской и детской одежды.

— Потрясал тот факт, что даже бедные люди могли не тратить кучу сил и

времени на ее пошив, а просто прийти в магазин и приобрести все

необходимое. Вот чем нужно было заниматься, вот что сулило

перспективы».

Боргенихт купил маленький блокнот. Где бы он ни оказывался,

всюду записывал, во что одеты люди и что выставлено на продажу — из

мужской, женской и детской одежды. Он хотел найти что-то

оригинальное — одежду, которая не была представлена в последних

коллекциях, но которая пользовалась бы спросом у покупателей. Четыре

дня Луис бродил по улицам. Вечером последнего дня, возвращаясь

домой, он заметил нескольких девочек, играющих в классики. Одна из

них особенно выделялась. Поверх платья на ней был надет расшитый

фартучек с низким вырезом спереди и завязками сзади. Он вспомнил,

что видел такие же в Европе. Но что удивительно, за все время

обследования магазинов Нижнего Ист-Сайда ему ни разу не попалось на

глаза ничего подобного.

Придя домой, Луис поделился своими мыслями с Рсджиной. У нее

была древняя швейная машинка, купленная сразу по приезде в Америку.

На следующее утро он отправился в магазин и купил сто ярдов

клетчатой ткани и пятьдесят ярдов белой. Вернувшись, выложил

покупки на обеденный стол, и Реджина принялась выкраивать фартучки

— маленькие для младенцев, побольше для детей постарше, пока у нее

не получилось сорок штук. А затем принялась их сшивать. В полночь она

легла спать, а Луис продолжил работу. Утром Реджина прорезала петли

и пришила пуговицы. К десяти утра фартучки были готовы. Перекинув

их через плечо, Луис направился на Хестер-стрит.

Детские фартучки! Фартучки для девочек! Цветные — десять

центов, белые — пятнадцать центов!

К часу дня все было распродано.

— Мать, у нас свой бизнес! — закричал он с порога жене, пробежав

всю дорогу от Хестер-стрит до дома. — Мы заработали два доллара

шестьдесят центов за три часа!

Он обнял ее за талию и принялся кружить по комнате.

— Ты должна мне помочь, — не унимался он. — Мы будем работать

вместе. Мать, это наш бизнес!

Еврейские иммигранты вроде Фломов, Боргеиихтов и Джанклоу не

были похожи на остальных иммигрантов, прибывавших в Америку в XIX

и начале XX в. Ирландцы и итальянцы были крестьянами, арендаторами

земли из обнищавших деревень. А евреям В Европе столетиями

запрещалось владеть землей, и поэтому они селились в городах и

осваивали ремесла. Около 70% евреев из Восточной Европы, прибывших

в Америку в 30-летний период перед Первой мировой войной, имели ту

или иную профессию. До иммиграции они были владельцами небольших

лавок и ювелирных магазинов, переплетчиками или часовщиками. Но

подавляющее большинство имело богатый опыт в торговле одеждой —

среди них было немало портных, шляпных мастеров, меховщиков и

кожевников.

Луис Боргенихт, к примеру, в 12 лет покинул нищий родительский

дом и устроился продавцом в универсальном магазине в польском

городке Бржеско. Затем ему подвернулась возможность заняться

торговлей тканями, и он не преминул ею воспользоваться. «В то время

продавцы тканей считались "аристократами", — писал сам Боргенихт. —

Из трех главных жизненных потребностей пища и кров были делом

насущным, а одежда — чем-то более возвышенным. Мастера одежного

искусства, торговцы, привозившие восхитительные ткани из всех

уголков Европы, были королями моей молодости. К их мнению

прислушивались, с ними считались».

Сперва Боргенихт продавал ткани, работая на некоего Эиштайна, а

затем устроился в соседнем Яслове в магазин Brandstatter's. Это

торговое заведение пользовалось известностью. Именно там молодой

Боргенихт научился разбираться во всем многообразии тканей: пощупав

материал, он мог назвать его плотность, производителя и место

изготовления. Через несколько лет Боргенихт перебрался в Венгрию, где

и познакомился с Реджиной, которая с 16 лет занималась пошивом

одежды. Вдвоем они открыли сеть небольших магазинов ткани, усердно

постигая азы мелкого предпринимательства.

Гениальная идея, осенившая Боргенихта на перевернутой коробке

на Хестер-стрит, не взялась ниоткуда. Он был опытным торговцем

тканями, а его жена — умелой портнихой. В этом деле они чувствовали

себя как рыба в воде. И в то самое время, когда Борге-нихты открыли в

своей крошечной квартирке магазинчик, тысячи других евреев-

иммигрантов делали то же самое. К 1900 г. производство одежды

сосредоточилось в руках переселенцев из Восточной Европы. Как сказал

сам Боргенихт, евреи «глубоко вгрызлись в гостеприимную землю и как

сумасшедшие трудились над тем, в нем разбирались лучше всего».

Сейчас, когда Нью-Йорк стал многоликим городом-гигантом, о

значимости тех умений, что привезли с собой в Новый Свет иммигранты,

подобные Боргенихтам, почти не вспоминают. Однако с конца XIX и до

середины XX в. швейная промышленность была самой крупной и бурно

развивающейся отраслью в городе. В производстве одежды было занято

больше людей, чем в любой другой сфере. И конечно, в Нью-Йорке

производилось больше одежды, чем в любом другом городе мира. Б

огромных зданиях, расположенных в нижней части Бродвея на

Манхэттене, — от больших 10- и 15-этажных магазинов, протянувшихся

на 20 кварталов за Таймс-сквер, до бетонных складов в Сохо и Трайбеке

— обретались шляпные мастера, меховщики и производители белья, а

гигантские помещения были заставлены швейными машинками, за

которыми трудились мужчины и женщины. В 1890-х гг. для человека,

имеющего опыт в пошиве одежды или торговле тканями, переезд в Нью-

Йорк был настоящим подарком судьбы. Все равно что оказаться в

Кремниевой долине в 1986 г., имея за плечами 10 000 часов про-

граммирования.

«Нет никаких сомнений в том, что те евреи-иммигранты прибыли в

Америку в самое удачное время, обладая самыми востребованными

навыками, — говорит социолог Стивен Штайн-берг. — Чтобы

максимально использовать представившиеся им возможности, нужно

было обладать определенными качествами. Эти иммигранты трудились в

поте лица. Шли на определенные жертвы. Экономили, откладывали и

делали разумные вложения. Но при этом не стоит забывать, что швейная

промышленность в тот период росла как на дрожжах. Экономика

отчаянно нуждалась в их знаниях и умениях».

Луису и Реджине Боргенихт и тысяче других, приплывших вместе с

ними, была дарована блестящая возможность. Так же, как и их детям и

внукам, ведь опыт, которым они по вечерам делились со своими

отпрысками, сыграл решающую роль в том, что и те, в свою очередь,

сумели добиться успеха.

На следующий день после продажи первой партии фартуков Луис

отправился в Н.В. Clafin and Company, магазин текстильных товаров,