Глава 2. В поисках невиданного

Альбина (так, в согласии со словами попугайчиков, окрестила ее Каракатица), как выяснилось, потеряла память. Не раз она бормотала что-то на непонятном языке: «Ом бадзра пуспе ахум сваха», или еще: «Бьямс дан сньин рье бтан»... Первое время ее надо было купать, кормить с ложечки, учить ходить в уборную. Альбина оказалась способной. Через полгода она уже могла говорить по-испански и ухаживать за собой, но сохранила невинный взгляд: в нем читалось, что все вокруг - абсолютно все - она видит в первый раз.

Каракатица попыталась кое-что разузнать, но никто не заметил, как в порту швартовался корабль из Азии. Возможно, он прибыл во время ливня, пока портовые рабочие прятались от атакующих капель, а отчалил как раз в то время, когда дождь уже стихал. Кто знает! Тайна эта так и не разъяснилась. Единственным следом прошлого у Альбины осталась татуировка - там, где начинается глубокая лощина между ягодицами: змея, пробитая тремя гвоздями, которые образовывали букву Т.

В рабочее время Каракатица одевала Альбину в белый халат: обмахивать потных шахтеров веером из грубой бумаги. Те, разинув рот, созерцали могучие холмы, обтянутые льняной тканью и забывали про зубы, вылетавшие вместе с коронками. Ведь бледные женщины, подобные Альбине, не встречаются в тех краях: солнце за считанные часы дубит самую стойкую кожу. Вечером, испуская обезьяний рев и размахивая железной палкой, Каракатица выгоняла ненасытных пьянчуг, зачарованных выпуклостями Альбины.

После этого она запирала лавку, посыпала пол порошком против насекомых и садилась в кресло, изображая на лице недовольство; но при этом прикрывала веки, чтобы из-под них не просочился радостный взгляд. Альбина скидывала рабочую форму и, оставшись голой, готовила разные вкусности: мясо и овощи, нарезанные в виде цветов, где острое, кислое, горькое и соленое беззастенчиво смешивались со сладким. Поглотив пищу, Каракатица громко рыгала, объявляла, что хочет спать, расстилала матрас. Огромная женщина уединялась в уборной, где пускала струю, наверное, белую, как она сама: «Не моча, а молоко, точно говорю!». Каракатица ложилась на спину - одетая с ног до головы, чтобы скрыть свое уродство, - и, раскинув руки, притворялась спящей. Альбина приходила на цыпочках, устраивалась рядом и, положив голову на плоскую грудь своей спасительницы, мгновенно засыпала. Тогда Каракатица открывала глаза и час за часом прислушивалась к

храпу Альбины, напоминавшему гудение тромбона. Когда же сон одолевал ее саму, она приоткрывала рот и принималась издавать такие звуки, от которых сотрясались стены, пол и потолок. Альбина вставала, уходила на пляж, плавала между фосфоресцирующих волн, похожая на светляка. Потом возвращалась домой, готовила завтрак и будила Каракатицу, целуя ее ноги. Та пробуждалась, краснея от удовольствия, и восклицала с притворным отвращением: «Черт побери, еще один день!»

Несколько месяцев протекли незаметно, как течет спокойная река. Поскольку Каракатица не верила ни в какого бога, чтобы поблагодарить кого-нибудь за неожиданную милость, она водрузила над дверью чучело попугая, а под ним - семисвечник.

- Святая птица, если все это должно закончиться, то пусть конец придет как можно позже!

Может быть, Каракатица ошиблась в птице или та оказалась глухой, но только через некоторое время перед лавкой торжественно возникли четыре карабинера с ордером на арест.

- Гражданка такая-то, владелец Испанского клуба обвиняет вас в вооруженном нападении и торговле кокаином. Идите с нами, а иначе, мы поведем вас силой.

- Три года, как этому мудаку арагонцу сломали ребра! И вот он решил отомстить! Альбина, а как же ты? Ты даже зуба не сумеешь вырвать... А ведь меня могут продержать долго: с этими ребятами шутки плохи.

- Не волнуйся, Каракатица, я не умею обращаться с щипцами, но зато дружу с ножницами.

И Альбина, повысив голос, спросила самых изнуренных шахтеров:

- Кто будет стричься у меня?

Те рявкнули в один голос: «Я!», выплюнув при этом клочки ваты, затыкавшие дырки во рту.

Предварительное заключение продлилось сорок дней. Поскольку ни один член клуба не пожелал уронить свое доброе имя и выступить свидетелем, а ребра арагонца давно уже срослись, то Каракатицу освободили - к большому облегчению карабинеров, не выносивших сопения этой мерзкой паучихи в углу одиночной камеры.

Каракатица протерла глаза. И вот это - ее маленькая контора по удалению зубов? Скромный когда-то фасад был выкрашен в лиловый цвет; на месте хилой деревянной двери - металлическая

штора; над окном раскачивался красный фонарь. Включенный на полную мощность граммофон играл что-то вроде болеро. Каракатица прикрыла веки, будто встретилась с покойником, и заглянула внутрь. Множество молчаливых, неподвижных мужчин, по виду - впавших в транс, глядели в угол комнаты, где, стоя на деревянной бочке, Альбина в крошечных трусиках демонстрировала свои необъятные груди и покачивала бедрами в такт музыке. Время от времени кто-нибудь поднимался и сомнамбулически брел через комнату - засунуть купюру за резинку Альбининого одеяния. Несмотря на темноту, комната освещалась одним только попугайским семисвечником: белизна Альбины разгоняла мрак.

Каракатица приготовилась было издать свой обезьяний крик, разгонявший блох. Однако ее остановил взгляд Альбины, чьи розовые белки ярко блестели. Великанша спустилась с бочки и прошла между посетителями; те расступились перед белой плотью, как перед раскаленным железом. Подойдя к Каракатице, Альбина встала на колени и начала целовать ей пальцы на ногах.

- Хозяйка вернулась!

Публика зааплодировала. Каракатица, изображая на лице улыбку, скорчила совсем уж невероятную гримасу.

- Друзья, на сегодня закончено! Приходите завтра с утра, придумаем что-нибудь получше!

Не двигаясь, шахтеры устремили на Альбину вопросительный взгляд. Та подтвердила:

- Все, расходимся!

Мужчины повиновались без тени возмущения.

Обе женщины подсчитали, что в комнате четыре на шесть метров могут поместиться стоя, притиснутые друг к другу, больше ста человек. Надо было лишь оставить немного места для движений рук, чтобы зрители могли пить красноватую мистелу, - Каракатица готовила ее просто отменно. Мистелу делали так: в воду клали сахар и корицу, затем доводили до кипения - и когда она коричневела, добавляли водки.

Кроме того, решено было купить вертелы, что­бы жарить разное мясо - вымя, сердце, почки, печенку, филейные части. Каракатица гордо намалевала на вывеске: «Клуб Идеал» и прибила ее к лиловому фасаду. Вместо бочки в углу комнаты соорудили треугольную платформу. И в довершение всего, трусики Альбины теперь были усеяны серебристыми блестками.

Клиенты - угрюмые шахтеры с тусклым взглядом и каменными лицами, - заполняли комнату и замирали под гипнозом белой богини. Мистела была крепкой: после дюжины стаканов у человека подгибались ноги. Он шатался, пускал слюни, но

поддерживался в стоячем положении теми, кто выпил поменьше. Поздно ночью Каракатица прекращала разносить мясо и выпивку, выключала граммофон и накидывала на Альбину черное покрывало, словно на гипсовую статую. Горняки выползали задом наперед, долго прощаясь и крестясь напоследок. Компаньонки окуривали помещение,

считали выручку, прятали ее за попугаем.

Дни скользили отныне мягко, точно шелк. Мужчины воистину обожествляли Альбину. Ни один из них, сколько бы ни выпил, не позволял себе оскорбить живую Мадонну. Каракатица, осознав всю глубину их экстаза - где вульгарное желание претворялось в подобие мистического поклонения - стала прислуживать в священнической рясе. Работа начиналась в восемь вечера, а заканчивалась в шесть утра. Женщины вставали поздно и шли на пляж; Альбина часами собирала агаты. Иногда в поисках красных камешков они забредали далеко между пустынных скал. Каракатица безмерно радовалась: ее, совершенно нечувствительную к природе, занимала лишь собственная смерть, а незамутненный взгляд Альбины, для которой все было чудом, открывал ей мир. Благодаря этому невинному обожанию, этому переживанию каждой секунды как высшего счастья, Каракатица впервые пригляделась к благожелательному свету звезд, оценила траурную красоту жаб, прислушалась к песне тунца, объясняющегося в любви к океану, поняла, что тени мух - это буквы священного алфавита, узнала, что от каждого камня исходит свой особый запах. Дело в том, что по-детски непосредственная Альбина видела мир навыворот, будто ее подвесили за ноги. Слушая птичье чириканье, она рассуждала:

- В порядке важности сначала идет щебет, затем уже птица. На самом деле щебет был создан, чтобы существовала птица. Не наоборот.

Каракатица взволнованно отвечала:

- Я подарю тебе тетрадку, записывай туда все свои мысли, - и палочкой на песке учила ее письму. Альбина же взамен научила Каракатицу целоваться.

- Представь, что я мужчина (хриплым голосом).

- Не могу, в тебе от мужчины меньше, чем в любой другой женщине!

- Давай же, сделай усилие! Представь, что я страшно сильная и могу держать на руках всю землю. Отвлекись от всего, смотри, ты перестала давать, а только берешь, берешь, берешь. Представь, что твои губы - смерть, а мои - жизнь, и хватай, хватай!

Когда Альбина целовала ее, Каракатица скрючивалась обычным образом, превращаясь в упругий шар, и покрывалась гусиной кожей. Она сжималась еще больше - до хруста костей - в объятиях Альбины, чтобы потом внезапно обмочиться. Ата, перед тем как начать поцелуи, рисовала себе грязью усы и бороду. Каракатица размягчалась, чувствуя себя пробкой, что несется по бескрайнему океану. Когда же подруга размыкала объятия, она растягивалась на сухом песке, глядя в безоблачное небо, и от нее как бы оставалась одна голова. Это было просто нелепо - и Каракатица вновь скорчивалась, оцепенев, пускалась в путь между скал, обнимала встреченные по дороге кактусы, зная, что колючки не причинят ей вреда.

Счастливые дни закончились с появлением Бочконогого, городского инспектора по налогам и штрафам. Он беспрестанно сморкался; на рубашке цвета хаки расплывалось потное пятно в форме таракана; левая нога была вдвое больше правой и не вмещалась ни в один башмак, так что приходилось надевать альпаргату[1], странно выглядевшую по соседству с лакированным ботинком. Речь его, лишенная всяких эмоций, сопровождалась выдыханием водочных паров.

- Значит так, подружки, посмотрим на правонарушения: отсутствие лицензии, несоответствие санитарным, техническим и моральным нормам. Вы не ведете бухгалтерии, не соблюдаете противопожарные правила, не платите налогов и скрываетесь от проверок муниципальных властей. Так вот, если вы не договоритесь со мной по-хорошему, клянусь своей распухшей ногой, я пришлю стражников, и они вас арестуют, а затем как следует потрясут!

- И что ты предлагаешь, белобилетник? - спросила Каракатица с трагической миной. Если этот выродок изобличит их как лесбиянок, то они, как и прочие гомосексуалисты, по приказу генерала Ибаньеса будут сброшены с самолета в море, в наручниках и с гирями на ногах.

Бочконогий усмехнулся, став похож при этом на циничного мальчишку, поглядел на груди Альбины и командирским голосом продолжил:

- Я буду заходить за два часа перед открытием, чтобы донья Белозадая показывала мне все свои прелести! Уверен, что с течением времени вы оцените пользу моих посещений, поскольку, кроме разнообразных качеств, я выделяюсь еще и количеством, то есть количеством сантиметров, и в этом смысле ничем не уступаю жеребцу. Причем сеньорита должна выказывать как можно больше пыла: льготы будут действовать, пока она мне не надоест, а после этого - каталажка и соревнования по прыжкам в воду. Закон неприятен, но это закон.

- Сеньор инспектор, у моей подруги, к сожалению, месячные. Сегодня понедельник. Приходите в пятницу, и она примет вас, как вы того заслуживаете...

Бочконогий ухмыльнулся, пригладил усы и бросился на Альбину, запихнув язык глубоко ей в рот. Затем вытер губы о черную рясу Каракатицы, развернулся и удалился, насвистывая военный марш.

В пятницу Каракатица ждала его за полуоткрытой дверью. Посередине комнаты был расстелен матрас. Негромко играл граммофон, водруженный на треугольную платформу. Обнаженная Альбина под музыку вращала лобком, густо покрытым светлыми волосами.

Бочконогий с искаженным от желания лицом начал раздеваться. Когда он приготовился снять брюки, Каракатица поднесла ему стакан горячей мистелы. Тот проглотил ее одним духом.

- Все, хватит! Теперь, донья Уродина, отправляйтесь вон, если не хотите, чтобы я вышиб вас своей большой ногой! А ты, белая попка, ложись сюда, раскрой пошире свою киску, отдайся хозяину!

Сказав это, он расстегнул две пуговицы на ширинке и, не успев притронуться к третьей, повалился на пол спящим. Каракатица, подойдя к нему, кольнула здоровую ногу булавкой. Тот, не пошевелившись, по-прежнему громко храпел. Вдруг Альбина с каким-то непонятным стоном склонилась над ним и укусила за плечо. С куском вырванного мяса в зубах она моргала так, словно пробудилась от долгого сна. Каракатица тут же вычеркнула эту сцену из своей памяти.

- Аптекарь не соврал: пять таблеток снотворного свалят даже слона! Одевайся, Альбина, а я раздену этого типа.

Они положили в кошелек деньги, спрятанные за попугаем, сожгли одежду инспектора, заперли дверь и поехали на велосипеде-тандеме в северном направлении, по узкой прибрежной дороге.

- Альбина, я знаю, есть такое место, где не пахнет гнильем, где происходит необычайное: прекрасный город, похожий на тебя, без всяких Бочконогих, готовых на тебя покуситься! Давай путешествовать, пока не найдем его!