Table of Contents 7 страница

его, в тюрьму!

– Вы говорили, что проходили свидетелем по факту попытки побега из этой колонии. Кто и

как пытался совершить побег?

– К нам в отряд перевели из другого отряда одного осужденного. Допустим, по фамилии

Иванов. А я, как прибыл в колонию, так сразу стал думать, как мне заработать условно-

досрочное освобождение. Получил должность старшего дневального. Одним словом, стал

активно сотрудничать с администрацией колонии. И ничего зазорного в этом не вижу. Я живу

своей головой, и мне все равно, что думают о моем сотрудничестве с администрацией другие

осужденные. И вот, значит, переводят ко мне в отряд Иванова. А он сам по себе человек

немножечко беспокойный, не то чтобы конфликтный, а проблемный человек. Есть люди, которые понимают, что если его посадили – так ему надо сидеть, молчать, ждать окончания

срока. А есть такие, кого посадили в девятнадцать лет, например, он еще солдатом был, кого-то

избил, так он был дурак дураком там, на воле, а в зоне еще хуже стал. Тюрьма-то тоже свою

лепту вносит. Есть люди, которые от себя отталкивают весь негатив, а есть люди – как

промокашки, наоборот, все в себя впитывают. Думают, чем больше он впитает, освободится и

начнет пальцами кидать, его обязательно где-нибудь заметят… ха-ха, но обычно замечают не те.

Ну, смысл в чем? Я с ним пообщался, говорю: «Будут у тебя проблемы – покрывать я тебя не

собираюсь». Он сразу: «Нет-нет-нет, мне осталось немного, я хочу спокойно досидеть». Десять

месяцев ему оставалось до льгот. Я говорю: «Ну ладно». А сам, думаю, приставлю к нему людей, чтобы присматривали за ним. И приставил. Чтобы лишних движений у него не было. И вот в тот

день, когда все это случилось, мне говорят, мол, что-то Иванова давно не видим на спальном

месте. Я дал полчаса его найти – у нас в локальном секторе находятся сразу три отряда – говорю:

«Может, он где в гостях сидит, в другом отряде». Стали искать его. Я сам прошел по отряду, смотрю – нет его нигде. На кровати лежала его шуба, и был расчет, видимо, на то, что если свет

выключить, а было уже темновато, то подумают: человек лежит, спит… И думал, видимо, прокатит. Отбой в десять вечера должен быть. А без десяти десять я спрашиваю: «Ну что, нашли?» Нет, не нашли. Я побежал в дежурку докладывать по поводу случившегося. Дежурный

принял меры. Начали Иванова искать. Пошли на промзону. На промзоне оказалось, что не

хватает еще одного осужденного – из 3-го отряда. В конце концов их поймали, обоих, они

собирались прокопать под колонией подземный ход. Ну вот безрассудный поступок, про который

мы говорили. Тот же Иванов просто не живет своими мозгами. Он потом говорил, что просто

хотел помочь осужденному из 3-го отряда, а в чем помочь, как помочь, не знал: может, тот хотел

за пивом сползать… Но факт: нормальный человек, вменяемый, он бы такого делать не стал

никогда. Потом был суд, на который я пошел свидетелем. Вывозили меня в СИЗО. Дали им

обоим одинаково, по шесть лет дополнительно к сроку, и отправили на особый режим. Ну а мне

пришла бумага: поощрить меня. Благодарность объявили. В отпуск отправили.

– А что говорят в отряде по поводу попытки побега?

– Никто этих действий не одобряет. Зачем людям усложнять без того сложную ситуацию?

Всех нас посадили, изолировали, все мы отбываем срок. Ну ладно, если у кого-то получается

какое-то взаимодействие с администрацией. Люди понимают, что здесь свои законы. Нужно как-

то выживать. И скажу так, что беспредела со стороны администрации здесь никто никогда не

видел. Поэтому обстановка у нас в лагере нормальная, хорошая, спокойная. Дай бог здоровья

начальнику колонии, я в душе этого желаю. От чего здесь бежать-то? Иванов, он сам

проблемный. Да и второй осужденный, его подельник, такой же. А здесь, в зоне, каждый

понимает, что удался бы побег, и сразу же последовали бы какие-то неукоснительные действия

со стороны силовых структур. Действия по отношению к нам, остальным осужденным. Ну

почему я должен страдать из-за какого-то дурака?

Вообще, попадая в зону, человек пытается соблюдать правила, диктуемые законом, в то

время как на свободе легко нарушает закон. А почему? Здесь больше порядка, чем там, на

свободе. Даже взять тюрьму. Вот сидит в одной камере много народу. И за любую провинность с

человека спросят. Причем спросит не администрация, а в первую очередь те, кто с ним рядом

сидит. Потому что проблемы – они никому не нужны. В тюрьме очень сильно развита

коллективная ответственность. А коллективная потому, что человек здесь, в принципе, лишен

всех прав. У него есть какие-то права, но такие минимальные, что человек боится и их потерять.

Если кто-то накосячил в камере, допустим, решил повеситься, страдает вся камера. А зачем из-

за этого гада страдать всем остальным? Никто этого не хочет. Я живу в камере спокойной

жизнью, я сел и знаю, что буду сидеть, так я хочу как-то сохранить свое здоровье, свою нервную

систему, выйти не дураком, сижу и книжечки читаю. И вдруг из-за какого-то гада я буду терпеть

какие-то лишения? Это про тюремную систему я говорю. А закон… у нас он настолько

резиновый. Раньше была статья про самоуправство. Под нее попадали разные бытовые ситуации.

Допустим, произошло ДТП. Хлоп, кто-то кому-то в задницу врезался. И тот, в кого врезались, допустим, вытаскивает обидчика из машины, сажает в свою машину, грузит его на деньги.

Раньше это было самоуправством. Сейчас же, произойди такое в наши дни, и с нашим любимым

законодательством, да еще с палочной системой отчетности в МВД, ему навешают похищение

человека, вымогательство и не знаю еще чего наплетут. Весь Уголовный кодекс соберут, чтобы

посадить человека. Вот как в моем случае. Ладно, я не отрицаю, пусть был голимый грабеж. Это

до семи лет. Потом сказали: разбой. Нож этот прилепили. Просто по беспределу воткнули.

Ладно, пускай будет разбой. Но уж навешали там каких-то бандитизмов… Да нормальный

человек послушает и скажет про меня: «Да он просто бандит!» Сразу оттолкнется от меня. Даже

дело смотреть не будет, скажет: «Пускай сидит, бандит». Вот ярлык этот прилепили мне на всю

жизнь. А за что мне прилепили этот ярлык? За то, что я два года в воздушно-десантных войсках

отпахал? На эту родину… Их же, судей, защищая. Куда только не летал: и в Карабахе, и в

Прибалтике был. В Москву в 1991 году вылетали…

Мало ли что случается в жизни. Мне потом как рассказали, у судьи дочку когда-то кто-то

изнасиловал. Ну а я тут при чем? У нее-то, судьи, почему такое человеконенавистничество? Ко

всем, кого судит. Если кого-то на машине задавили, то что же, теперь надо всех водителей

отстреливать, а машины взрывать? Вот опять же коллективная система наказания… Почему я

должен за кого-то страдать? Попал под конвейер. Судья уже изначально меня ненавидит, может, потому, что я – мужик. Хотя каких-либо насильственных действий в отношении женщины я

никогда не совершал и не совершу. У меня существует определенный кодекс чести, через

который я никогда не перешагну. В том, 1991 году, когда все население обокрали, мне было

жалко пенсионеров, которые на гроб себе собирали, по тысяче рублей, а в финале у них эту

тысячу забрали. Люди вообще без всего остались. Поэтому мне трудно относиться ко всему

происходящему беспристрастно. Беспристрастие может быть только у машины. Вот если бы нас

судили машины, в компьютер загрузили мое уголовное дело, и эта машина что-то отобрала – это

был бы беспристрастный суд. Машина не может испытывать каких-то эмоций. Пока судят люди,

у людей всегда будут эмоции. Кто-то улыбнулся судье, значит, человек вроде бы симпатичный. А

вот этот не улыбается, сидит в своих мыслях, у него вроде вид суровый, так про него судья

подумает: «А-а-а, вот он, негодяй, сейчас выведу его на чистую воду». И существует такое

понятие как убеждение суда. Это ничем не обоснованное решение: «Суд из своих собственных

убеждений решил…» Это убеждения, основанные на каких-то личных эмоциях. Я был уверен, когда шел суд, что получу свои четыре года. Да все были уверены. А зачитали приговор: девять

лет.

– Какие сроки получили подельники?

– По десять-одиннадцать лет.

– У вас какое образование?

– Высшее. Я заканчивал Приборостроительный институт.

– По специальности приходилось работать?

– Никогда. Я заканчивал институт, уже когда в милиции работал, – звание нужно было

получить, вперед как-то двигаться в плане карьеры. Я учился заочно… А в колонии много

случайных людей, то есть много нормальных людей. Я даже скажу так: у меня круг общения с

нормальными людьми в колонии шире, чем был на воле. Как у нас, у русских людей, говорят: мы

можем быть нормальными только тогда, когда у нас плохо. Я вот когда на волю-то выходил –

ездил в отпуск, смотрю и говорю: «Чего же вы злые-то все такие? Вот у нас в колонии ни у кого

ничего нет, и мы добрее друг к другу относимся». Дальше я говорю: «Вот вы туда-сюда

смотрите, завидуете: у этого соседа – машина, у другого – дача». Я просто уже отошел от того

мира. И честно сказал: «Да как вы здесь живете?»

– Неужели в зоне спокойнее?

– Это зависит от круга общения. Вот у меня свой круг общения. В тарелку друг другу не

заглядываем и в душу не лезем. Просто общаемся. Окружение у меня более-менее

благополучное.

– Когда человек выходит из лагеря, что ощущает? Первые впечатления?

– Жуткие. В том смысле, что, находясь в лагере, привыкаешь к ограниченной территории.

Локальный участок, забор – за него не выйдешь. Это граница. А тут вдруг – свобода. Появляется

какая-то растерянность. Куда идти, зачем идти? Неприятные ощущения…

– Свобода пугает?

– Да, в принципе, пугает. Наступает боязнь пространства. Если годами сидишь, а потом тебя

выпускают, так у тебя глаза вот такие, и не знаешь, что делать. Я в отпуск ездил – мне накануне

билет купили, поехали в аэропорт с начальником отряда. В аэропорту он говорит: «Ну, я пошел», а я в ответ кричу: «Нет, постойте, что я тут один делать буду!» А до рейса еще ждать… Ладно, приехал домой и чувствую – мера ответственности очень большая. Лишний раз из дома боялся

выйти. Чтобы избежать каких-либо случайностей. Чтобы вовремя вернуться в зону! Чтобы не

создавать проблем ни себе, ни другим людям.

– Сколько дней был отпуск?

– Две недели.

– О чем мечтал накануне отпуска? Кроме дома где еще хотел побывать?

– Выехать на природу. Речку посмотреть, искупаться. Потому что с людьми, с родными и

друзьями, связь не терялась, письма писали в колонию. А вот отрыв от природы в зоне сильно

ощущаешь. Опять-таки я говорю только о себе, потому что все люди разные. И кто к чему

стремится. Может, другой мечтает выйти на волю, тут же взять пузырь и с ходу напиться. У меня

другое мировоззрение. Вообще, отчего все проблемы в нашей стране происходят? Нужно менять

сознание людей. Вот дедовщина, которая в армии, она же начиналась со школьной скамьи.

Старшеклассники где-то прижимали младших. И это у нас откладывалось в сознании. С детства.

Как показывают, допустим, завод ЗИЛ. Репортаж по телевизору: вот конвейер, и стоит какой-

нибудь дядя Вася, который говорит, что у машины крыло не сходится с рамой. И он показывает, как выходит из положения: берет здоровую кувалду и – трах, бах! – конструкция сошлась. А ведь

изначально ошибку в конструкцию заложили, наверное, конструкторы. К чему я это

рассказываю? Нормальные люди сейчас едут на Запад, где их способности будут оплачены. У

нас этого не было и нет – есть оклад, сверх которого ничего не получишь. Бюрократическая

система, которая глушит инициативу. А сколько вообще происходит откровенных глупостей.

Вспомним армию, где траву красили. Я служил на Украине, и вот мы однажды вдоль бордюра

рыли яму, прокладывали такой песчаный шлейф. Ночью пошел дождь, и весь песок обвалился на

бордюр. Так мы потом уже не яму рыли, а бордюр чистили, потому что в тот день должна была

приехать комиссия. И все должно было сверкать на территории военного городка. Показуху

делали. А то, что трубы опять не проложили, поскольку не докопали траншею – это уже на

втором плане. А на первом плане – бордюр… Ну это же несерьезно! Жить с таким

мировоззрением. Как в анекдоте: один впереди идет, копает ямки, другой следом закапывает.

Вот это наше сознание, наше самовыражение. Так что менять надо сознание. Мистер

Березовский сказал: «У вас вся Россия обнесена колючей проволокой, вся Россия – тюрьма». От

настоящей тюрьмы человека отделяет такая узенькая полоска, тонкая нить, которая иной раз

может разорваться, и человек потом уже не будет понимать, как он оказался в тюрьме. А потом, еще есть такое понятие, как безнаказанность. Взять милицию – ту среду, где я крутился.

Начинается с мелочей, например, выпил стакан за рулем. Его останавливают, он ксиву показал и

поехал дальше. Вот уже безнаказанность. Она провоцирует на совершение более тяжелых

преступлений. Он потом может кого-то отпинать, по морде пройтись, и он будет знать, что ему

это с рук сойдет. В каждом живет надежда, что его не поймают. И есть еще одно понятие: самоутверждение. Каждый человек ищет способы самоутверждения. В тюрьме он сидит и

самоутверждается тем, что унижает кого-то. Опускает ниже городской канализации. А сам

растет в своих глазах, думает про себя: значит, могу! Так же и на воле. Почему начальники

кричат на подчиненных? Самоутверждаются. И не надо говорить, что это стиль руководства. Это

стиль самодурства. И такие начальники-дураки – по всей России. В обычной жизни они

самоутверждаются, как в тюрьме. Оказывается, смог! И здесь тоже зыбкая грань. Он уже

переступил черту – унизил кого-то.

– Были у вас по работе случаи, о которых не зазорно вспомнить?

– Честно говоря, затрудняюсь ответить.

– Например, раскрыли запутанное уголовное дело?

– Не знаю… чего-то яркого по работе особенно-то и не было. Оно как в жизни: если

человек всю жизнь делал зло, а потом вдруг сделал что-то доброе, так он запомнит это, скажет

потом, что, вот, был случай, помог кому-то. И он будет гордиться. А вот я в жизни споткнулся.

– Жалеете о том, что случилось?

– Да.

– Это раскаяние?

– Ну… не совсем. Но в церковь хожу. Пять раз в неделю. На службу.

– Где? В колонии?

– Да, здесь есть молельная комната. И я уже три года состою в православной общине

колонии.

– Много вас там человек?

– Ходит сорок осужденных.

– Что это вам дает?

– Какую-то внутреннюю гармонию. Я вообще стараюсь это не выставлять. Поначалу

завистники говорили, мол, хожу в церковь для того, чтобы потом помиловку писать. Да нет, конечно, не для этого. Посещающий церковь становится добрее. Я не стараюсь свою голову

загружать тяжелыми мыслями, потому что в зоне такая атмосфера: что-нибудь попадет в голову

– порвет от злости. Само по себе это будет распалять. Она все равно где-нибудь вылезет, эта

болячка.

Убийство после свадьбы

У бывшего милиционера М. за плечами бурная жизнь.

– Когда я устроился в милицию и в первый раз пришел на работу, там все подумали, что

меня наконец-то арестовали. Потому что до этого у меня уже были две ходки в тюрьму.

Осужденный М.

– Мне кажется, случайностей в жизни не бывает. Поговорка о том, что по кому-то тюрьма

плачет, – она, конечно, себя оправдывает. В тюрьму идут разными путями, но определяющий

фактор у всех один – люди начинают жить вне общества. То есть наплевательски относятся к

окружению и совершают такие же поступки – неважно, сколько он их совершит, пять или десять, но они все равно приведут сюда, в тюрьму. У меня тоже все начиналось с мелочей. Со школы, наверное. Мы жили в трудное время…

– Вам сейчас сколько лет?

– Тридцать шесть. Поймите, в школе мы слышали одно, во дворе – второе, дома – третье.

Кому-то это было все равно, а вот я остро все переживал. Я помню, как в школе меня принимали

в пионеры, я даже рвался вступить в числе первых, а потом во дворе меня били за этот галстук.

Мало-помалу все это накладывало какой-то отпечаток… Тем более что я учился в авиагородке.

Семьдесят процентов летного состава были связаны с заграницей: кто в командировках был, кто

где еще… И эта пропасть, разделяющая Союз и другие страны, она, конечно, была в нашем

городке виднее, чем где-то.

– Ваша семья была благополучной?

– Нельзя сказать, чтобы уж такая благополучная… то есть да, в криминальном плане –

законопослушная семья.

А вот в материальном плане… Тяжело было вначале, потому что мать развелась с отцом.

Отец был военным. После развода мать уехала жить в Биробиджан. Я там закончил школу, ушел в

армию. А как из армии пришел, в Новосибирск поехал учиться, то есть доучиваться, потому что

я до армии еще поступил в институт. У меня с отцом такие отношения были… он жил в

Новосибирске, работал уже в милиции, где занимал достаточно высокий пост. Когда я был еще в

армии, он приехал к нам в часть, сказал мне: «Когда отслужишь, приезжай в Новосибирск, я тебе

помогу устроиться. Пристрою к какому-нибудь театру, поездишь, мир посмотришь». Я приехал к

нему, а через полгода понял, что мы разные люди. И я опять уехал в Биробиджан, пошел работать

в кооператив. Сначала у нас был строительный кооператив, мы разбирали общежитие. Потом

решетки варили, ограждения. Я работал сварщиком. Зарабатывал много. И все было хорошо.

– Что же вас привело на скамью подсудимых?

– Я вам скажу: общественный строй! Допустим, человек хочет достигнуть больше, чем

имеет. А чтобы этого достигнуть, приходится окунаться… Только вот насколько окунуться…

Раньше, когда еще не было налоговой полиции, не платили налоги все. Грубо говоря, все

нарушали закон. Сознательно шли на преступление. Пусть оно не такое тяжкое, но все равно

нарушение.

– Почему вы попали в колонию для бывших милиционеров?

– Потому что я когда-то работал в милиции. Вот где настоящая мафия! Приведу вам только

один пример. Я работал в управлении и как-то вечером задержался на рабочем месте. К нам

перевели начальника городского отдела милиции. Получается, что повысили. Но фактически, для него самого, это было понижением. Потому что его убрали от реальной власти, от реальных

денег. И вот он ко мне зашел, в кабинет, и, так как мы были знакомы, он попросил меня

отвезти… он в тот день был ответственным по милиции общественной безопасности по

области, ему нужно было проверять ряд учреждений – медвытрезвитель, спецприемник, изолятор временного содержания и еще что-то. А я был на машине, и он попросил меня отвезти

его туда-то и туда-то. И вот по дороге происходит такая сцена. Восемь вечера. Людей на улицах

еще много, на остановках. Была весна, слякоть, и со стороны тротуара, от кафе, пытался выехать

джип. Колдобина глубокая, джип застрял, буксует, грязь летит, все люди по сторонам жмутся.

Лично я ментовских интересов никогда не предавал. То есть ни взяток не брал, ничего другого

не совершал – честно относился к работе. Не потому, что у меня не было возможности, а потому, что я так себя осознавал в этой системе. И вот я вижу, что в этом джипе сидит мой знакомый.

Скажем так, с плохой стороны знакомый. И я еще раньше откровенно ему говорил: «Где увижу

тебя, у тебя будут проблемы». Я подъехал, вышел из машины – я был не в форме, а тот майор, который к нам перевелся, он был в форме. Когда водитель джипа увидел меня – а там, в машине, сидели четверо нерусских – у него, у водителя, сразу руки опустились. Потому что он понял, что

я сейчас хоть что-нибудь, но сделаю: вызову ГАИ, составим протокол, отправим машину на

штрафстоянку, одним словом, у него срыва не будет. Его было за что наказать. Но когда из моей

машины вышел майор, водитель джипа обрадовался, он был пьяный, с трудом вылез из машины,

и заорал майору: «…Твою мать, когда ты станешь генералом, чтобы никто меня тронуть не

смог!» Кругом люди стоят, все это видят. Лично я готов был сквозь землю провалиться в тот

момент.

– А вы в каком звании были?

– У меня тогда вообще никакого звания не было. Поскольку у меня было неоконченное

высшее образование, мне имели право присвоить звание, послали документы, но я не дождался

присвоения. Поэтому мы с этим майором были просто коллегами. Вот вам конкретная ситуация, кто есть кто. Это начальник городского отдела милиции! Тот, кто должен блюсти порядок, закон… В милицию вообще идет всякая шваль, потому что других путей пробиться в жизни у

них нет. Он если просто надел форму, то уже стоит на ступень выше остальных граждан. И

критерий отбора в милицию один – нехватка кадров. Кто пришел, того и берут. Приходят и

порядочные люди, но они высоко не поднимаются. Вот у нас в управлении был один такой

порядочный, всем говорил в глаза правду, и все понимали, что у него служебного роста не будет.

Он работал, выполнял свои функции, но… без дальнейшего продвижения.

– Ну а вас-то что потянуло в милицию, да еще из кооператива, после хороших заработков?

– Значит, как получилось: в милицию я пришел уже судимым.

– Очень интересно.

– Да, интересно… Тесть у меня – коммерсант, с достаточно высоким доходом, и после

кооператива я одно время работал вместе с тестем. Потом я работал директором торгового дома.

Я выкупил гастроном. Тоже тесть помог. Хотя это еще вопрос, насколько он помог и кому помог: мне или себе? Потому что ему надо было поставить на эту должность своего человека. И он

хотел сделать из меня кристально честного директора, образцом всего на свете… Тем более что

там была куча вопросов, с кем разруливать [8] надо было. Он просто сам не хотел пачкаться об

это. При старом директоре в магазине продавалась левая водка, паленая, с 6-го отдела. Я с ними

там сразу врагов себе нажил. Половину разогнал, скажем так, победил их. Потом у меня… о-о-

ох, ну, я вам в двух словах скажу. Работая там, я не видел никакой отдачи. Там, кроме положения

в обществе, я ничего не имел. Да, ко мне приезжали серьезные люди, я стал на совещания в

горисполком ездить… А в материальном плане тесть держал меня в жестокой узде. Он говорил:

«А зачем? Это все равно все твое, что я строю. Тебе все достанется. Чего тебе еще надо?» Ну а

меня уже положение обязывало и костюмы другие носить, и на машине иной ездить. А денег для

этого не было. Когда я обратился к нему с просьбой, он мне отказал. Может быть, это

инфантильность какая-то у меня была детская… но я расстроился. И решил сделать деньги сам!

Используя служебное положение.

– Каким образом?

– Я взял в подотчет деньги – на базу-то я ездил сам – и отправил икру в Ленинград. Тогда

еще Ленинград был. Там ее продали и на эти деньги мне оттуда отправили импортные компоты

«Глобус», обои и еще что-то по тем временам дефицитное – всего два контейнера. Я это продал, баланс погасил, в общем, все было нормально. А когда второй раз я стал это делать, меня кто-то

сдал. Но сдал не тестю, а в горисполком. А так как горисполком внес свою долю в этот магазин

– тридцать процентов, да еще была птицефабрика учредителем и еще кто-то… Когда мои

махинации всплыли, получилось, что я подставил тестя.

– Какой была его реакция?

– Он разозлился на меня, очень сильно, сказал: «Теперь даже дворником тебя не возьму. Ты

потерял доверие». Хотя я думал, криминала там практически не было, частичная-то ссуда

погашалась. Потому что я за счет других денежных потоков… магазину я не был должен! Дело

было в том, что я просто не поставил его в известность, что я это делал. И вот теперь тесть меня

уволил… и я остался вообще без какой-либо работы. Как ничего не имел, так ничего и не

приобрел.

– Вы жили вместе с семьей жены?

– Почему? Нет. Я свадьбу на свои деньги делал, машина у меня была. Когда я работал в

кооперативе, купил квартиру. В 1989 году в кооперативе я получал три с половиной тысячи

рублей – большие деньги…

– Что произошло потом, после увольнения из магазина?

– Я стал бандитом. Долги забирал. Пятьдесят тысяч долларов в свое время даже забирал. С

одного предприятия.

– Где же приходилось искать заказчиков на такую «работу»?

– Они сами приходили.

– Но они-то как вас искали?

– Мы в основном по Хабаровску работали. Хабаровск вообще бандитский город. Кто-то

кого-то знает… Я вначале пришел к одному своему товарищу, которого хорошо знал, с которым в

свое время мы дрались… Я приехал к нему в Хабаровск, поговорили… Из Биробиджана до

Хабаровска всего двести километров, по меркам Дальнего Востока это недалеко.

– И что же, вы сказали: «Давай я буду выбивалой».

– Да при чем тут выбивалой? Я просто сказал: «Давай поработаем вместе». Потому что, работая у тестя, я помотался и по Сахалину, и по Приморью. Естественно, что было много

знакомых. У каждого коммерсанта всегда куча проблем. Кто-то что-то не вернул, кто-то кого-то

обманул. Чем крупнее коммерсант, тем больше у него проблем и тем больше у меня было

«работы».

– Ну а что же мешало заняться каким-то легальным бизнесом? А не криминалом?

– Почему криминалом? У нас не было никакого криминала. Допустим, вы занимаете

человеку деньги. Он вам не отдает. Решить проблему сложно. А мы решали проблему! Мы

никого не убивали, не грабили, не били. Нет, бывало, били… Приезжаем, говорим: «Вы должны

деньги. Почему не отдаешь? В чем проблема?» У нас была своя «крыша», один авторитет, мы

работали под ним. Спрашиваем дальше: «Ты вообще согласен, что должен деньги?» –

«Согласен». – «Почему не платишь?» Вот и все, это вежливо, культурно.

– Ну и что же, платили?

– Конечно, платили. Потому что если тобой заинтересовались, да еще от громкого имени

мы работали, то, естественно, бесследно ничего не пройдет.

– Вы говорили, что приходилось бить…

– Приходилось, конечно. Но не сильно. В основном это использовалось как метод

психологического давления. Обычно у нас был человек, который иногда «вскипал», ну, делал

один-два удара, вот и все. Никаких там выбиваний, никаких подвалов не было. То есть средний

человек по своей природе слаб, чуть надавишь на него – и он уже поддается. Не обязательно

держать в руке топор, чтобы добиться своего.

– Как оплачивались ваши услуги? Это были проценты от выбитых денег?

– Нет, ну какие проценты? Мы сами смотрели по человеку, сколько забрать с него. Вообще

мы работали с половины суммы: половину отдавали клиенту, другую половину забирали себе.

Должнику тоже никаких процентов не назначали, потому что мы не банкиры. Но это уже так, по

понятиям… То есть мы говорили ему: «Ну ты сам подумай, сколько ты времени протянул. Тебе

никто не говорит, сколько ты должен. Вспоминай сам. Но учти: как ты отнесешься к нам, так и к

тебе будут относиться. Подумай, прежде чем отстаивать свою точку зрения». Вот и всё. Люди, конечно, отдавали больше, чем когда-то брали в долг. То есть мы ни с кем не ссорились, они

сами нам отдавали деньги. Потом с этими же людьми мы решали аналогичные вопросы. Они

сами подходили, потому что… скажем так, им нравился наш стиль работы.

– Как часто к вам обращались с такими просьбами?

– Постоянно. Затяжка денег – это норма в коммерческой жизни. Потому что каждый день

оборота денег дает большую прибыль.

– На Западе коммерсанты верят друг другу на слово. Если кто-нибудь обманет, с ним просто

перестанут сотрудничать. Имидж нечестного человека останется за ним на всю жизнь.

– Но у нас – в России, всегда есть куча факторов, на которые всегда можно сослаться и не

вернуть долг. Можно периодически звонить по телефону и говорить: «Ну извини, вот

задержалось что-то…» У нас ведь плохие дороги, они практически не работают, и самолеты

опаздывают, бьются… Люди куда-то пропадают… Оправдание всегда можно найти.

– Ну и как вы после своих «подвигов» стали жить, какие-то сверхдоходы у вас появились?

– Конечно. В 1993 году у меня «Крузер» был. Ну, золото там… триста граммов, и еще что-то

было. Конечно, сверхдоходы были.

– А к чему вообще вы стремились?

– Я не знаю…

– Ну ради чего все это делалось?

– Доказать. Себе и всем, что я смогу, сумею, что обстоятельства не загонят меня в угол.

Только доказать. С деньгами же я обращаться не умел. И я еще тогда понял, что надо учить

человека обращаться с деньгами с детства.

– То есть дело свое вы так и не открыли?