Мисс Ларк жила в соседнем доме.
Но, прежде чем мы пойдём дальше, надо обязательно рассказать тебе, что это был за дом — соседний дом. Это был очень большой дом, самый-самый большой во всём Вишнёвом переулке. Даже Адмирал Бум не мог скрыть, что он завидует мисс Ларк, хотя в его собственном доме — ты помнишь? — трубы были как на настоящем пароходе, а в палисаднике стояла мачта с флагом. И всё-таки соседи то и дело слышали, как он, проходя мимо дома мисс Ларк, ворчит:
— Лопни моя селезёнка! И зачем ей такие хоромы?
А завидовал Адмирал Бум тому, что в доме у мисс Ларк было два входа. Один парадный — для друзей и родственников мисс Ларк, а второй чёрный — для молочника, мясника и булочника.
Однажды булочник по ошибке вошёл через парадную дверь, и мисс Ларк так рассердилась, что сказала, что больше никогда в жизни не будет есть булочек!
В конце концов ей, правда, пришлось простить булочника, потому что только он один во всей округе умел печь булочки с хрустящей корочкой. И всё-таки она с тех пор недолюбливала его, и, приходя с булками, он натягивал шляпу на самые глаза, чтобы мисс Ларк могла подумать, что это не он, а кто-нибудь другой. Но этого никогда не случалось…
|
|
Джейн и Майкл всегда знали, когда мисс Ларк находится в саду или идёт по переулку, потому что она носила столько ожерелий и серёг, что вся звенела и гремела, как полковой оркестр.
И, когда бы она ни встретила детей, она всегда говорила одно и то же:
— Добрый день (или «доброе утро», если это было утром). Ну, как мы себя чувствуем?
Ни Джейн, ни Майкл так никогда и не могли до конца понять, о чём мисс Ларк спрашивает: как чувствуют себя Джейн и Майкл или как чувствуют себя они сами — мисс Ларк и Эдуард.
Так что они просто отвечали:
— Доброе утро (или, естественно, «добрый день», если время было послеобеденное).
День-деньской ребята, где бы они ни находились, слышали, как мисс Ларк кричит (очень громким голосом) что-нибудь вроде:
— Эдуард, где ты?
— Эдуард, не выходи без пальто!
— Эд, иди к мамочке!
Посторонний человек, конечно, решил бы, что Эдуард — это мальчик. Между прочим, Джейн была уверена, что мисс Ларк и считает Эдуарда маленьким мальчиком. Но Эдуард — это был не мальчик. Это был пёсик — маленький, шелковистый, пушистый пёсик, из тех, которых вполне можно принять за меховую муфту, пока они не начинают лаять. Но, конечно, когда они залают, тут уж не ошибёшься и поймёшь, что это собачка. Никогда в жизни ни одна муфта не поднимала такого шума!
Так вот, этот Эдуард вёл такую роскошную жизнь, что вы могли подумать, будто он — Шах Персидский инкогнито. Он спал на шёлковой подушке в комнате мисс Ларк; он два раза в неделю ездил на машине к парикмахеру — мыться шампунем; к обеду, завтраку и ужину ему подавали сливки, а иногда — устриц; и у него было четыре пальто, в полоску и в клеточку, и все разных цветов! Словом, в будни у него было полным-полно таких вещей, которые у простых смертных бывают только в день рождения; а когда у Эдуарда был день рождения, на его праздничный пирог ставили по две свечи за каждый прожитый им год вместо одной, как делают обычно.
|
|
Результат всего этого был тот, что Эдуарда терпеть не могли во всей округе. Все соседи покатывались со смеху, когда Эдуард в своём шикарном пальто проезжал мимо них на заднем сиденье машины мисс Ларк, направляясь к парикмахеру, укрытый меховой попонкой.
А в тот день, когда мисс Ларк купила ему две пары кожаных ботиночек, чтобы он мог гулять по парку в сырую погоду, весь переулок высыпал к ограде — посмотреть на Эдуарда и похихикать в кулачок.
— Фу! — сказал как-то раз Майкл, когда они с Джейн наблюдали за Эдуардом сквозь изгородь, отделявшую Дом Номер Семнадцать от соседнего дома. — Фу! Он просто никтожество!
— Откуда ты знаешь? — спросила Джейн, очень заинтересованная.
— Я знаю, потому что папа так его назвал сегодня утром.
— Он вовсе не ничтожество! — сказала Мэри Поппинс. — И точка!
И Мэри Поппинс была права. Эдуард вовсе не был ничтожеством, как вы очень скоро увидите.
Не нужно думать, что он не уважал мисс Ларк. Он её уважал. Он даже по-своему любил её. Разве мог он плохо относиться к той, которая была так добра к нему всю жизнь — с тех пор, когда он был ещё щеночком, — даже если она и целовала его слишком уж часто. Но не было никакого сомнения в том, что жизнь, которую вёл Эдуард, надоела ему хуже горькой редьки. Он с радостью отдал бы половину своего состояния — если бы оно у него было — за честный кусок простого сырого мяса вместо куриной грудки или омлета со спаржей, которыми его обычно потчевали.
Потому что в глубине своей собачьей души Эдуард мечтал стать дворняжкой — обыкновенной дворняжкой. Когда он проходил мимо своей родословной (висевшей на почётном месте в гостиной мисс Ларк), его бросало в дрожь. От стыда. Сколько раз он мечтал о том, чтобы у него не было ни отца, ни дедушки, ни прадедушки и мисс Ларк не могла поднимать из-за них столько шуму!
Недаром он и дружил только с одними дворняжками. Едва ему удавалось вырваться, он мчался к калитке и сидел там, поджидая какую-нибудь дворнягу, с которой он мог бы потолковать о жизни — о нормальной собачьей жизни. Но как только мисс Ларк замечала это, она непременно поднимала крик:
— Эди! Эди, домой, маленький! Не подходи к этим ужасным уличным собакам!
Увы, Эдуарду приходилось идти домой, потому что иначе мисс Ларк не постеснялась бы понести его домой и тем самым опозорить навеки. И несчастный пёсик краснел и мчался опрометью по лестнице, чтобы друзья не слышали, как она называет его Золотком, Радостью, Сахарочком.
Самый закадычный друг Эдуарда был не просто дворнягой — он был Притчей во Языцех. Он был наполовину эрделем, наполовину легавой, причём обе половины были худшие. Где бы на улице ни происходила драка, он непременно оказывался в самой гуще; он постоянно имел неприятности с почтальоном и полисменом; и больше всего на свете он любил рыться в помойках и сточных канавах. Словом, это была действительно Притча во Языцех всего переулка, и многие вслух выражали свою радость, что он — не их собака…
Но Эдуард любил его и постоянно с нетерпением ждал встречи со своим другом. По большей части им, правда, удавалось лишь на ходу обнюхаться в парке, но иногда, если им везло (что бывало очень-очень редко), они вели длинные беседы через забор. Тогда-то Эдуард узнавал от своего друга все городские новости и сплетни, причём грубый смех дворняги явно говорил о том, что она не очень стесняется…
|
|
И тут вдруг приятную беседу прерывал визгливый голос мисс Ларк, звавшей Эдуарда из окна; гость, показав ей язык, подмигивал Эдуарду и неторопливо удалялся, повиливая своей задней частью, с видом полнейшего презрения.
Эдуарду, конечно, никогда не разрешалось выходить за ворота одному: он мог выйти либо с мисс Ларк — на прогулку в парк, либо с одной из её служанок — к парикмахеру или маникюрше.
Представьте же себе удивление Джейн и Майкла, когда они увидели, что Эдуард мчится мимо них по парку, один-одинёшенек, прижав уши и подняв хвост, словно он напал на след тигра. Мэри Поппинс рывком приподняла коляску — чтобы Эдуард не налетел на неё и не опрокинул вместе с Близнецами. А Джейн и Майкл радостно завопили.
— Эй, Эдуард! Где твоё пальто? — крикнул Майкл, стараясь передразнить высокий, визгливый голос мисс Ларк.
— Эдуард! Ах ты нехороший мальчик! — крикнула Джейн, и, конечно, так как она была девочка, голос мисс Ларк получился у неё гораздо лучше.
Но Эдуард только презрительно покосился на них и громко пролаял что-то Мэри Поппинс.
— Гав-гав! Ррр-гав-гав-гав! — повторил он несколько раз.
— Сейчас, дай подумать. Ага! По-моему, первый поворот направо, а там — второй дом на левой стороне, — сказала Мэри Поппинс.
— Гав? — сказал Эдуард.
— Нет, там нет садика. Просто задний двор. Ворота почти всегда открыты.
Эдуард опять залаял.
— Точно не знаю, — сказала Мэри Поппинс, — но думаю, что да. Он обычно дома в это время.
И Эдуард, кивнув головой, понёсся галопом дальше. От удивления глаза у Джейн и Майкла были круглые, как блюдечки.
— Что он говорил? — спросили ребята хором.
— Да просто так, разные пустяки… — ответила Мэри Поппинс и сжала губы так плотно, словно твёрдо решила не выпустить изо рта больше ни одного слова. Слышно было только, как Джон и Барбара ворковали в коляске.
— Нет, не пустяки! — выпалил Майкл.
— Не просто так! — поддержала Джейн.
— Ну конечно, вы лучше знаете! Как всегда! — презрительно сказала Мэри Поппинс.
|
|
— Он, наверно, спрашивал вас, где кто-то живёт, — начал Майкл.
— Что ж, если ты сам знаешь, зачем приставать ко мне с вопросами? — фыркнула Мэри Поппинс. — Я не энциклопедия!
— Майкл, — шепнула Джейн, — она нам ничего не скажет, если ты будешь так разговаривать. Пожалуйста, Мэри Поппинс, скажите нам, что Эдуард вам говорил, пожалуйста!
— Спроси вот у него! Он знает — мистер Всезнайка! — сказала Мэри Поппинс, сердито кивнув в сторону Майкла.
— Ой, нет, я не знаю! Честное слово, не знаю! Скажите!
— Половина четвёртого. Пора пить чай, — сказала Мэри Поппинс.
Она круто развернула коляску и покатила её домой, сжав губы ещё крепче, словно заперла рот на замок. И всю дорогу она не проронила ни слова.
Джейн с Майклом немного отстали.
— Это ты виноват, — сказала Джейн. — Теперь мы никогда ничего не узнаем!
— Ну и ладно, — сказал Майкл и изо всех сил разогнал свой самокат. — Я и не хочу знать!
Но он, конечно, ужасно хотел знать. И случилось так, что и он, и Джейн, и все остальные всё узнали ещё до чая.
Они были уже напротив своего дома и собирались перейти улицу, как вдруг они услышали громкие крики в соседнем доме и увидели удивительную картину. Обе горничные мисс Ларк носились как безумные по саду, то заглядывая под кусты, то на верхушки деревьев, как будто они разыскивали потерянное сокровище. Там же был и Робертсон Эй из Дома Номер Семнадцать, с деловым видом разметавший гравий на дорожке сада мисс Ларк, словно он надеялся найти пропажу под камушком. Сама мисс Ларк бегала по саду, ломая руки и крича:
— Эдуард! Эдуард! О боже, он пропал! Мой дорогой мальчик пропал! Надо послать за полицией! Я поеду к премьер-министру! Эдуард пропал! О боже! О боже!
— Бедная мисс Ларк! — воскликнула Джейн и кинулась через дорогу. Ей было всё-таки очень жалко мисс Ларк.
Но утешение принёс — и очень быстро — не кто иной, как Майкл. Как раз подходя к своей калитке, он оглянулся и вдруг что-то увидел в конце переулка.
— Эй, вон Эдуард, мисс Ларк! Посмотрите, вон там — на углу возле дома Адмирала Бума! — закричал Майкл.
— Где, где он? Покажи мне! — задыхающимся голосом молила мисс Ларк. Наконец она поняла, куда он показывает, и впилась туда глазами.
И там действительно был Эдуард. Он шёл не спеша, с невозмутимым видом, словно ему всё трын-трава, а рядом с ним семенил огромный пёс, казавшийся наполовину эрделем, наполовину легавой (причём обе половины были, как ты помнишь, худшие)…
— О боже, какое счастье! — возопила мисс Ларк, громко вздыхая. — Какой камень свалился с моей души!
Мэри Поппинс и ребята приостановились у калитки; мисс Ларк и обе её горничные перевесились через забор; Робертсон Эй, отдыхая от трудов праведных, опёрся на щётку, и все в молчании созерцали возвращение Эдуарда.
А Эдуард и его друг важно шествовали по направлению к дому, небрежно повиливая хвостами и насторожив уши, и по выражению глаз Эдуарда вы могли понять: какие бы у него намерения ни были — это были серьёзные намерения.
— Боже! Эта ужасная собака! — пролепетала мисс Ларк, разглядев спутника Эдуарда. — Пшёл! Пшла! Марш отсюда! — закричала она.
Но пёс вместо ответа просто-напросто уселся на тротуар, почесал правой ногой левое ухо и зевнул.
— Пшёл! Вон! Пшёл, говорят тебе! — сердито замахала на него руками мисс Ларк. — А ты, Эдуард, — продолжала она, — иди домой сию минуту! Как ты мог так уйти — совершенно один и без пальто! Я тобой очень недовольна!
Эдуард лениво тявкнул, но не двинулся с места.
— Что это значит, Эд? Иди немедленно домой! — настаивала мисс Ларк.
Эдуард опять тявкнул.
— Он говорит, — вмешалась Мэри Поппинс, — что не собирается возвращаться домой.
Мисс Ларк обернулась и смерила Мэри Поппинс надменным взглядом:
— Откуда вы знаете, что говорит моя собака, позвольте спросить? Конечно, он сейчас же пойдёт домой!
Однако Эдуард только энергично затряс головой и что-то проворчал.
— Он не пойдёт, — сказала Мэри Поппинс. — Не пойдёт без своего друга.
— Какие глупости! — сердито сказала мисс Ларк. — Он совсем не это говорит! Неужели я впущу эту безобразную дворнягу в свой сад!
Эдуард пролаял три или четыре раза.
— Он говорит, что так решил, — сказала Мэри Поппинс. — И более того — он уйдёт и будет жить со своим другом, если его другу не позволят жить здесь с ним.
— Эдуард, как ты можешь так говорить, после всего, что я для тебя сделала! — Мисс Ларк чуть не плакала.
Эдуард тявкнул и отвернулся. Большой пёс встал.
— О боже, он уходит! Я вижу, он хочет уйти! — рыдала мисс Ларк.
Она минутку поплакала в платочек, потом высморкалась и сказала:
— Что ж, хорошо, Эдуард! Я сдаюсь. Пусть эта… эта дворняжка останется у нас. Но с одним условием — она будет спать в угольном погребе.
— Он заявляет, мэм, что это невозможно. Его друг тоже должен спать на шёлковой подушке в вашей комнате, как и он. Иначе он будет спать в погребе со своим другом, — сказала Мэри Поппинс.
— Эдуард, как тебе не совестно! — простонала мисс Ларк. — Я никогда на это не соглашусь!
Эдуард ясно дал понять, что он собирается уходить. То же сделал и большой пёс.
— О боже, он покидает меня! — взвизгнула мисс Ларк. — Эд, Эд, я согласна! Пусть будет так, как ты хочешь. Он будет спать в моей комнате, хорошо! Но моя жизнь теперь навсегда разбита, навсегда! Такая ужасная дворняжка!
Она вытерла свои мокрые глаза и продолжала:
— Я никак этого от тебя не ожидала, Эдуард. Больше я ничего не скажу! Пусть всё, что я думаю, останется у меня в груди. А это… м-м-м… животное я буду звать Шариком, или Бобиком, или…
Тут большой пёс взглянул на мисс Ларк с величайшим презрением, а Эдуард громко залаял.
— Они говорят, вы должны звать его Варфоломеем и никак иначе, — сказала Мэри Поппинс. — Его имя — Варфоломей!
— Варфоломей! Что за имя! Этого ещё не хватало! — в отчаянии пролепетала мисс Ларк. — Что он ещё говорит?
Эдуард опять залаял.
— Он говорит, что вернётся только при условии, что вы никогда не будете его заставлять носить пальто и не станете посылать к парикмахеру. Это его последнее слово! — сказала Мэри Поппинс.
Наступило молчание.
— Что ж, очень хорошо, — сказала мисс Ларк наконец. — Но я тебя предупреждаю, Эдуард: если ты простудишься и умрёшь, пеняй на себя!
С этими словами она повернулась и величественно зашагала в дом, по дороге глотая слёзы и шмыгая носом.
Эдуард наклонил голову к Варфоломею, словно говоря: «Пошли!»
И обе собаки бок о бок не спеша проследовали по садовой дорожке, подняв хвосты, как флаги, и вошли в дом следом за мисс Ларк.
— Да, как видишь, он оказался не таким уж ничтожеством, — сказала Джейн, когда ребята поднимались в детскую.
— Нет! — согласился Майкл. — Но как ты думаешь, откуда Мэри Поппинс это знала?
— Не знаю, — сказала Джейн. — А она нам никогда-никогда не скажет. Никогда…