Климов вздрогнул. За ним наблюдали, видели, что он не спит, и вот теперь окликнули. Чей это голос?

Он повернулся и увидел поднятую руку.

— Чабуки?

— Я.

Сосед скрипнул кроватной сеткой, взбил подушку и, умостившись поудобней, закинул руки за голову. Было видно, что он ничуть не обескуражен настороженностью Климова.

— Не ожидал?

— Чего? — не зная, как себя вести, переспросил Климов, и ему на какое-то мгновение снова стало отчаянно-тоскливо: оказывается, он начал отвыкать от нормального человеческого голоса, располагающего к разговору.

— Чего-чего, — насмешливо-ворчливым тоном передразнил Чабуки и тихо хмыкнул: — Того… Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-сварщика. Вот до чего дошло. Затуркали народ… собаки, сволочи… Не понял?

— Нет.

— А что ж ты так?

— Не знаю. — Климов сел в постели, обхватил колени. Разговор выходил странным, беспредметным, сбивчивым, но он был рад ему, измаявшись в борьбе с полночным сном.

— Вырваться отсюда хошь?

Наглая веселость в голосе парализовала Климова. Во-первых, таким тоном говорят только здоровые, а во-вторых…

— Хочу.

— Во-во… А рыжими володьками обклеиваешь кухню.

— Что? — не понял Климов.

— Ничего. Пора бы допереть, что главное у нас — уметь изображать. Думать одно, делать другое. — Климов слушал. Чабуки говорил загадочно, как будто сам с собой. — Кто нами управляет?

— Ну…

— Не «ну», а баба! Кто у нас врачиха?

— Женщина, Людмила Аникеевна, — ответил Климов и пересел повыше, к изголовью. — Я про себя ее Пампушкой называю.

— Короче, баба! С единственной заботой — где достать мяса и чем накормить семью. Нищают люди на глазах, вот и глупеют. А ты ей про милицию, про важное задание… Начхать ей на тебя! Не надо было, парень, керосинить.

— Да я не пью.

— Тогда тем более… Изобрази, что тебя нет. Тем, кого нет, дают пожить.

— Да я уж понял.

— Понял… — неодобрительно протянул Чабуки, и Климов подавил зевок. Сосед располагал к себе с первых же слов. — Чуток бы раньше.

— Не мог я этот ужас вынести, ведь я здоров.

— А я? — Чабуки рывком сел в постели, — могу?

Климов не ответил. Это как-то не умещалось в него в голове. Двое здоровых в одной палате… На какую-то долю секунды он даже усомнился в реальности их разговора. Уж не снится ли ему опять весь этот вздор? Того гляди, Володька Оболенцев явится…

— Ну, что молчишь?

— Не знаю, — приходя в себя после секундного замешательства, отозвался он, — я лично сатанею.

Чабуки засмеялся, повалился на спину.

— Ну, грыжа мамина… Какая щепетильность!

Внезапно замолчав, он перевернулся на живот, сгреб под себя подушку и, глядя прямо перед собой, туда, где за окном шумел-постукивал по стеклам мелкий дождь, со вздохом произнес:

— Честность никогда не сделает из вас миллионера. Только предприимчивость и дружба с кагэбэ.