Что дает уровневый подход с точки зрения анализа проблем когнитивной науки? Способности и все без какого-либо исключения традиционные познавательные функции оказываются при таком подходе сложными, многоуровневыми образованиями. Простейшие из них — их традиционно называют «ощущениями» — связаны с работой трех из этих уровней (А, В и С), причем соответствующая уровню А протопатическая чувствительность столь примитивна, что даже сам термин «ощущение» кажется в этом случае неоправданно интеллектуальным59.
Столь же неоднородны в отношении «вертикального» измерения и более центральные для когнитивной науки процессы. Разнообразные феномены восприятия в основном реализуются посредством уровней пространственного поля (С) и действий (D). Они стали широко известны в последние 30 лет под совсем другими именами (см. 3.4.2), но главное в представлениях об их функциях сохранилось — разделение динамической локализации (вопрос «где?» с модификацией «как?») и идентификации объектов (вопрос «что?»). Память в виде ее различных подсистем (см. 5.3.3) требует участия, по меньшей мере, трех уровней (D, Ε и F), тогда как мышление и воображение, главным образом, двух (Е и F), хотя и с возможными фоновыми координациями из нижележащих механизмов. Например, не только пространственное воображение, но и (как показано в теории ментальных моделей — см. 8.2.2) процессы решения силлогистических задач обычно опираются на специфические ресурсы и навыки уровня пространственного поля С. Механизмы восприятия и порождения речи распределены между тремя уровнями (D, Ε и F). Лишь наиболее творческие аспекты речевых функций, подобные формированию коммуникативных интенций, применению пропозициональных установок, пониманию и порождению поэтического текста (см. 7.4.1), требуют участия уровня метакогнитивных координации F.
Чрезвычайно сложен вопрос о месте сознания в этой модели. По мнению Бернштейна, нами осознается содержание работы ведущего для решения данной задачи уровня. Иными словами, сознание ориентирует деятельность по отношению к содержанию решаемой задачи, обеспечивая, тем самым, функциональную интеграцию мозговых механизмов (см. 5.3.3). Кроме того, по Бернштейну, степень отчетливости сознания
59 Протопатическую чувствительность описал в начале 20-го века английский невролог Генри Хэд, наблюдавший в опытах на себе восстановление болевых и тактильных ощущений после перерезки нерва. Оказалось, что вначале восстанавливалась некоторая общая раздражимость, без четкой локализации места раздражения (наличие таких пространственных «локальных знаков» вообще-то считалось до этого необходимым признаком ощущений). Эту смутную раздражимость Хэд и описал как филогенетически древнюю, протопатическую ступень развития ощущений. И.М. Сеченов использовал ранее в 272 сходном контексте термин «темные чувства».
увеличивается при движении от низших к высшим уровням. Следует добавить, что при таком движении радикально меняется и качество феноменов сознания, как показано в предпоследнем столбце табл. 8.4. В этом ряду различных форм осознания (awareness) классическому представлению философии об интроспекции (восприятии собственных ментальных состояний) и рефлексивном сознании (самосознании, или автоноэ-тическом сознании современных авторов) отвечают лишь координации уровня F60. В 20-м веке феноменология, экзистенционализм и гештальт-психология, с их установкой на изучение наивного восприятия мира, описали нерефлексивные формы осознания, характерные для уровней от Ε до С. Современные нейрофилософия и психология осваивают и другие «пласты» явлений сознания, исследуя, например, парадоксальные закономерности хронических (Grahek, 2001; Ramachandran, & Hirstein, 1998) и острых (Kahneman et al., 1993) болей.
Вместе с тем, спектр состояний сознания шире списка его форм, ориентирующих наши попытки решить те или иные поведенческие и когнитивные задачи. Подобно наблюдаемому из внешней позиции («от 3-го лица») поведению, субъективный образ ситуации в общем случае есть амальгама вкладов разноуровневых механизмов (это впервые отметил еще Кант — см. 1.1.3). Относительно явное выделение ведущего уровня и, соответственно, доминирующей формы осознания происходит только тогда, когда возникает некоторая проблемная ситуация, явно принимаемая нами в качестве требующей решения задачи. При этом же условии возникают эффекты внимания, которые, как мы отмечали (см. 4.1.1 и 4.4.2), отнюдь не синонимичны сознанию. В эндогенном варианте эффекты внимания являются результатом воздействий более высоких уровней на нижележащие (прежде всего F на Е, а также Ε на D, С и В) и соответствуют контрольным компонентам координационной структуры действия в целом. Работа любого из уровней в фоновом режиме остается вне сферы сознания, хотя при этом она вполне может иметь произвольный и контролируемый («интенциональный» и «внимательный») характер.
Несколько неудобное следствие такого рода анализа состоит в том, что он заставляет признать возможность и даже регулярность нерефлексивных состояний сознания, которые не являются осознанными с точки зрения традиционных философских представлений об интроспекции и сознании. Существуют лингвистический и концептуальный подходы к проблеме «бессознательного сознания». Лексико-лингвис-тический аспект связан просто с различными вариантами перевода русского термина «сознание» в разных языках. В том же английском
• № Участие механизмов уровня F, судя по всему, является необходимым, но не доста
точным условием самосознания, так как лишь часть этих механизмов (прежде всего ме-
диобазальные и фронтополярные структуры, особенно справа) реализует функции само
контроля, личностной оценки и регуляции социального поведения (см. 4.4.2 и 9.4.3). 273
языке один из возможных переводов — «awareness» — не имеет выраженного рефлексивного оттенка термина «consciousness» (см. 4.4.3). В концептуальном отношении нам известно сегодня, что значительная часть познавательных процессов вообще не ведет к формированию эксплицитной эпизодической памяти, необходимой для любого устойчивого анализа переживаний. Без достаточных возможностей для ретроспекции невозможной оказывается также и интроспекция. В частности, как отмечалось (см. 3.4.1 и 4.2.3), пространственный поиск и вполне целенаправленные сенсомоторные взаимодействия в рамках уровня С («дор-зальной системы») не сопровождаются эксплицитным запоминанием, протекая как бы в вечном настоящем времени.
Далее, актуально нами, видимо, осознается прежде всего само изменение модуса осознания, связанное со сменой задачи и с межуровневыми переходами. Феномены сознания демонстрируют здесь их подверженность общему принципу работы биологических систем — адаптации к абсолютным параметрам ситуации. Весь фактический материал психофизики свидетельствует о повышенной чувствительности именно к изменениям. При движении «сверху вниз» уровневые переходы рефлексивно осознаются как волевое усилие (судя по некоторым данным, это осознание происходит с задержкой по отношению к реальным изменениям и может иметь более или менее выраженный иллюзорный характер — см. 4.4.3) и произвольное (эндогенное) внимание. Переходы в противоположном направлении, когда некоторый уровень не справляется с задачей имеющимися у него средствами и апеллирует к более мощным механизмам, также хорошо известны в психологии. Они описываются законом Клапареда (см. 1.2.3), согласно которому осознание возникает в случае нарушения привычного протекания действий. В этом последнем контексте было бы интересно проанализировать ориентировочный рефлекс и другие разновидности реакций на значимость (новизну) воспринимаемых событий (см. 4.4.1 и 5.1.1).
Сами механизмы вертикальной интеграции, то есть межуровневых взаимодействий и переходов, пока в значительной степени неясны. В отношении их нейрофизиологических проявлений можно предположить, что они как-то связаны с изменениями фазовой когерентности интегральных ритмов мозга, а также с использованием различных ней-ротрансмиттеров, которые, в свою очередь, участвуют в регуляции интегральных ритмов (см. 4.3.3 и 5.3.3). С точки зрения феноменологии этих переходов, наше рефлексивное сознание (уровень F), несомненно, имеет частичный доступ к содержанию работы филогенетически более старых механизмов. Так, мы можем более или менее отчетливо осознать интероцептивные, болевые и тактильные ощущения в некоторой части тела, если такая задача вдруг возникнет объективно или мы почему-то поставим ее перед собой произвольно. Используя аналогию из вычислительной техники, можно сказать, что новые эволюционные приобретения демонстрируют в отношении их координационных возможностей нечто вроде асимметричной — «снизу вверх» — совместимости (upwards compatibility) программных продуктов, когда функциональные возможности относительно примитивных программ предыдущих поколений
могут быть, в известной мере, использованы более современными операционными системами61.
В опубликованной только сейчас монографии 1930-х годов H.A. Берн-штейн (2003) подробно останавливается на проблеме сознания (не имея, впрочем, возможности использовать для ее анализа свою уровневую концепцию, созданную десятилетием позже). Он очень проницательно выделяет при этом два, по его словам, «объективных явления», характеризующих сознание. Речь идет о произвольности и о связи феноменов сознания с самонаблюдением. За прошедшие 70 лет мы действительно научились объективно различать произвольные и автоматические процессы (см. 4.3.2 и 5.1.3). Говоря о связи сознания с интроспекцией, Бернштейн имеет в виду не жесткую связь, а потенциальную доступность некоторого класса феноменов рефлексивному контролю. Так, он отмечает, что «...процесс самонаблюдения не течет параллельно с процессом наблюдаемых в себе психических явлений, а чередуется с ним и перебивает его...» (2003, с. 217). Все это похоже на принцип частичной межуровневой совместимости, очерченный в предыдущем абзаце. Современные исследования также подтверждают мысль H.A. Бернштейна об объективности самонаблюдения. Проявлением рефлексивного контроля является вертикальная интеграция уровневых механизмов (см. 3.4.1 и 5.3.3). Кроме того, самонаблюдение может заметно менять протекание отдельных процессов, например, приводить к сбоям в выполнении сложного навыка (см. 5.4.2) и модифицировать аффективные реакции (см. 9.4.3).
Наше предположение о природе феноменального сознания (то есть собственно квалий, или «чувственной ткани образа» — см. 1.2.1 и 4.4.3) состоит в том, что она может быть связана с возможностью широкого спонтанного обследования окружения. Опосредованная движениями глаз вместе с поворотами головы и корпуса возможность получения в любой момент информации об окружении объясняет главную особенность перцептивного образа — впечатление обширного, стабильного, красочного и детального видимого мира. Если ответа на спонтанный запрос нет (или если ответ не меняется), то феноменальная «картинка» исчезает, как это происходит в экспериментах с длительной сенсорной депривацией или со стабилизацией изображения на сетчатке. Та же гипотеза моторных запросов и сенсорных ответов как основы феноменального сознания может объяснять его нарушения при паркинсонизме — заболевании, связанном с дефицитом дофамина. Причина, возможно, состоит в том, что как раз этот нейромедиатор опосредует процессы ме-такогнитивного контроля, а также (вместе с ацетилхолином) активного поиска в рамках «дорзального потока» и его префронтального продолжения — дорзолатеральной префронтальной коры (см. 4.3.3 и 9.4.3). В пользу данной гипотезы говорит и пробуждение сознания (к сожалению,
·" Хотя данная аналогия может показаться противоречащей нашей отчасти скепти
ческой оценке компьютерной метафоры (см. 2.1.3 и 2.2.3), речь идет об общем принципе
эволюции систем. Совместимость результатов каждого нового крупного продвижения с
предыдущими достижениями имеет фундаментальное биологическое значение, в против
ном случае «филогенетический зверинец» наследуемых компонентов поведения в какой-
то момент просто перестал бы быть управляемым. 275
лишь временное), которое наблюдается при дофаминозамещающей фармакотерапии.
Совершенно иными, на первый взгляд, представляются механизмы высших форм сознания. Как поэтическое (см. 4.4.3 и 5.3.2), так и рефлексивное, автоноэтическое сознание в значительной мере имеют социокультурную и коммуникативную основу. Они, казалось бы, освобождены от связи с нейрофизиологическим субстратом и необходимости чувственной подпитки. Но это впечатление явно ошибочно (см. 6.1.3 и 8.1.1). Интересны случаи ретроспективного описания состояний «сознания без речи» пациентами-афазиками, прошедшими успешную нейро-психологическую реабилитацию (Т.Г. Визель, личное сообщение, март 2004). Оказывается, невозможность спонтанно найти слово для выражения своих мыслей также может приводить к явным изменениям чувственного образа ситуации, сопровождающимся ощущением несвободы, а также впечатлением сужения и общего затемнения поля зрения — подобного описанному Мандельштамом и вдохновлявшему многих психологов, начиная с Л.С. Выготского, «чертогу теней» («Я слово позабыл что я хотел сказать... и мысль бесплотная в чертог теней вернется»). Рефлексивная оценка при этом, правда, сохраняется. Кроме того, воспринимаемая яркость сцены зависит от эмоционального тона, так что в будущем предстоит выяснить, какой вклад вносит в описанные феномены очень частое в подобных случаях состояние психологической депрессии.
Префронтальные механизмы уровня F обладают наиболее мощными интегративными возможностями. Они располагают прямыми нейро-анатомическими связями со всеми другими уровнями (включая и уровень А). Эти связи, которые образуют несколько специализированных петель, обычно вовлекающих также задние («гностические», в терминологии А.Р. Лурия — см. 2.4.3) структуры коры и подкорковые центры, будут рассмотрены нами в следующей главе (см. 9.4.3). При их участии реализуются процессы продуктивного мышления, принятия решений, самоконтроля и межличностного общения (коль скоро последнее не сводится к разыгрыванию одного из фиксированных на уровне Ε «сценариев» поведения). Совершенно аналогично обстоит дело с обеспечением интеллектуальных достижений. Если в случае уровней А, В и С речь идет о сравнительно элементарных сенсомоторных и перцептивных функциях, то уже уровень предметных действий D реализует весьма сложные процессы, в частности, некоторые когнитивные автоматизмы, лежащие в основе решения экспертных задач. Важность уровня Ε иллюстрируется тем обстоятельством, что большинство психометрических тестов интеллекта имеет отношение к этому уровню знаний и культурных навыков.
Особое значение для выбора и конечного успеха наших начинаний имеют процессы, реализуемые уровнем F. Хотя некоторые из намеченного нами в начале этой главы списка метакогнитивных координации позволяют работать преимущественно с вербальными, а другие с образными компонентами знаний, в целом именно они определяют индиви-276 дуальные различия в общих способностях (см. 8.1.1). Так, хорошие
«решатели» тратят сравнительно много времени на ПОНИМАНИЕ задачи и создание адекватной репрезентации (ОПИСАНИЕ и/или ПРЕД-СТАВЛИВАНИЕ) условий. Плохие начинают сразу же искать ответ в памяти (ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ). Лишь первая стратегия дает возможность обобщить приемы решения и перенести их в случае необходимости на проблемные ситуации в другой предметной области. Успешность решения реальных жизненных задач определяется не столько количеством знаний, сколько ВАРЬИРОВАНИЕМ подходов к решению и критическим КОНТРОЛЕМ их применимости, а также умением «видеть», что информация, полученная в одном контексте, пригодна для использования в другом (АНАЛОГИЯ и МЕТАФОРИЗАЦИЯ).
Уровню F, формирующемуся прежде всего в связи с появлением индивидуальной теории психики (см. 5.4.3 и 8.1.1), принадлежит ведущая роль и в механизмах социального интеллекта и коммуникативной прагматики. При этом, в частности, очень важна метапроцедура РЕКУРСИЯ, позволяющая осуществлять вложение ментальных пространств друг в друга (см. 7.4.1 и 8.3.2). Поскольку в ряду таких вложений могут с некоторыми вариациями многократно повторяться образы «Я» и «значимого другого», возникают столь характерные для координации уровня F эффекты диалогичности, рефлексивности и стереоскопичности: мы часто замечаем, что ведем с кем-то внутренний диалог, смотрим на себя со стороны глазами окружающих, оцениваем других в зависимости от того, как они предположительно оценивают нас, пытаемся представить, как бы мы поступили на месте другого либо другой человек повел бы себя в нашей ситуации, и т.д.
Сложность экспериментального изучения этих процессов объясняет тот факт, что в когнитивной науке они до последнего времени анализировались в основном на литературном материале. В связи с интересом к особенностям «дедуктивного метода» Шерлока Холмса, примечательна следующая цитата из «Обряда дома Месгрейвов»: «Вы знаете мой метод... Уотсон: я ставлю себя на место действующего лица и, прежде всего уяснив для себя его умственный уровень, пытаюсь вообразить, как бы я сам поступил при аналогичных обстоятельствах». В русском литературоведении признанным «героем рефлексии» является лермонтовский Печорин. Интеллектуальное превосходство Печорина над окружением в значительной степени является превосходством в полноте и глубине рефлексии, ведущей его от одного успеха к другому. Но и его возможности рекурсивного построения ментальных пространств небезграничны — в «Тамани» Печорин едва не погибает, «не подумав, что могут подумать, что он может донести». Таким образом, проблематичной стала ситуация, потребовавшая трехслойной конструкции ментальных пространств, или второго уровня рефлексии.
Ограничения в глубине рефлексии характеризуют индивидуальную когнитивную сложность решений (равно как и индивидуальную теорию психики — см. 5.4.3 и 8.1.1) и в этом качестве более интересны, чем другие показатели когнитивной сложности, например, опирающиеся на 277
параметры репрезентаций уровня Ε оценки числа независимых семантических измерений, используемых при классификации понятий. Не совсем понятна связь этих ограничений с объемом рабочей памяти, поскольку последняя тестируется в совсем иных ситуациях. Скорее можно ожидать некоторой корреляции с долговременной рабочей памятью, учитывающей степень развития экспертных знаний в определенной области (см. 5.3.2 и 8.3.3). Как мы отмечали, анализ деятельности Бисмарка (по материалам его собственных мемуаров) позволяет выделить до 6 уровней стратегического планирования, в отличие от 1—2 уровней у других известных немецких и европейских политиков того времени62. Интересно, что этими же числами обычно оценивается глубина проработки решений в современных игровых методиках изучения стратегического интеллекта (Colman, 2003). При этом лишь очень незначительное число испытуемых — менее 10% — демонстрирует способность работать на втором уровне рефлексии.
Предположение Хомского о продуктивном использовании РЕКУРСИИ сыграло важную роль в критике бихевиористских теорий развития языка и в возникновении когнитивного подхода (см. 1.3.3). Эмпирические данные говорят о том, что эта продуктивность ограниченна. В реальных диалоговых ситуациях (а не в письменной, вынесенной вовне речи — см. 7.2.1 и 7.3.2) рекурсивные вложения довольно редки, а если они и встречаются, то их глубина не превышает одного-двух. Речевое взаимодействие также обнаруживает многочисленные признаки редукции сложности, когда анализ и продуктивное порождение заменяются имитацией по типу прайминга, настраивающей нас на фонетику, семантику и синтаксис речи собеседника (см. 7.1.2). Из-за отмеченных ограничений рефлексивное управление заменяется где только возможно следованием системе правил. Например, чтобы избежать постоянного мысленного моделирования намерений каждого встречного, в особенно опасном сегменте поведения — дорожном движении вводится строгая регламентация. Более того, функции рефлексивного управления постепенно передаются автоматам, таким как проектируемые адаптивные системы поддержки (AAS = Adaptive Assistant Systems). Эти системы отслеживают состояние внимания и намерения человека, вмешиваясь только в том случае, когда для этого есть достаточные основания, например, когда водитель не увидел красного света светофора или не заметил выбежавшего на проезжую часть дороги ребенка (Величковский, 2003).
Заканчивая эту главу, следует поставить вопрос о реальности уровней, положенных нами в основу классификации когнитивных феноменов. Речь идет, как и в случае любой теории, о полезной абстракции,
62 В дипломатии специальным метакогнитивньш приемом использования знаний о подобных ограничениях является вариант диффамации, основанный на антиклише: «Я бы затруднился исключить возможность такого развития событий, при котором кто-либо мог бы заподозрить меня в неискренности, если бы я позволил себе высказать предположение относительно полной невозможности переговоров по данному вопросу». Избыточная рефлексия мнений третьих сторон, введение дополнительных модальностей и не 278 относящихся к делу деталей приводят здесь к потере смысла высказывания.
хотя, возможно, задействованные механизмы и менее дискретны, чем это имплицируется списком, приведенном в табл. 8.4. В их филогенезе и в индивидуальном развитии эти механизмы обнаруживают явные переходы и градиенты роста. Так, «восприятие для действия» (дорзальный поток) демонстрирует элементы восприятия формы, полностью разворачивающегося на следующем уровне (см. 3.3.4). «Восприятие для познания» (вентральный поток) ведет (под метакогнитивным контролем — см. 7.1.2) к накоплению категориального знания, мозговые механизмы которого распределены в местах соответствующей перцептивной обработки. Семантическая категоризация вовлекает не только височные механизмы (совместный субстрат с высшими формами восприятия), но и фронтальные структуры. При этом она взаимодействует с метакогни-тивными координациями, субстрат которых, по-видимому, развивается из двух базовых подсистем восприятия (дорзо-латеральная и вентроме-дианная префронтальная кора — см. 9.4.3).
Между разными уровнями происходит постоянное согласование и делегирование функций. Формирование когнитивных навыков, которые служат основой сложных умений в разных областях деятельности, можно объяснить передачей функций контроля с уровня Ε на уровень D, то есть переходом от преимущественно декларативного знания к лроцедурному ноу-хау. Аналогичные изменения постоянно происходят и во взаимоотношениях уровня метакогнитивных координации F с нижележащими структурами. То, что представляется нам уникальным воспоминанием, свежей метафорой или смелой научной гипотезой, постепенно утрачивает свой экстраординарный характер и становится просто частью концептуальной модели мира. Кроме того, фоновые координации могут осуществляться и более высокими по отношению к актуально ведущему уровню структурами. Так, выполняя предметное действие, мы можем неожиданно ощутить гордость за нашу работу (или же стыд). Многие детали этой сложнейшей картины практически незаметных, градуальных переходов и внезапных, «катастрофических» скачков пока остаются неясными. Но процессы коммуникации требуют расчленения реальности, хотя бы в дидактических целях.
ПЕРСПЕКТИВЫ
когаитивнои
НАУКИ
Структура главы:
9.1 От дуализма Декарта к новой монадологии
9.1.1 Третий кризис научной психологии
9.1.2 Произвольность формальных моделей
9.1.3 Нейрокогнитивизм и теория идентичности
9.2 Перспектива методологического солипсизма
9.2.1 Искусственный интеллект и человеческий разум
9.2.2 Философия искусственного интеллекта
9.2.3 Виртуальные формы жизни
9.3 Перспектива прямого реализма
9.3.1 Экологический подход: вклад Джи Джи Гибсона
9.3.2 Исследования ситуативного действия
9.3.3 Телесная заземленность познания
9.4 Перспектива методологического плюрализма
9.4.1 Разнообразие подходов и моделей
9.4.2 Вертикальная интеграция и парадигмы развития
9.4.3 Когнитивно-аффективная наука
Несмотря на высокий уровень работ, вызванных к жизни когнитивным подходом, к середине 1980-х годов значительное число авторов стало критически оценивать соотношение затраченных усилий и реального прогресса. Тулвинг и Мэдиган одними из первых отметили, что поток психологических исследований не привел к соответствующему росту наших знаний. «Многие изобретения и открытия в других областях науки потрясли и озадачили бы Аристотеля, но самые яркие и неожиданные результаты психологических исследований... заставили бы его поднять брови только на мгновение» (Tulving & Madigan, 1970, p. 437). «Психология, — писал Джерри Фодор, — это очень трудное занятие... С одной стороны, внутренние репрезентации очень лабильны и их использование определяет эффективность ментальной обработки. С другой стороны,... по-видимому, имеются какие-то структурные ограничения возможностей организмов в этом отношении, однако никто не знает, в чем они заключаются» (Fodor, 1978, р. 166). Другой автор признавался, что за глянцевой убедительностью психологических журналов кроется все большая неуверенность (Claxton, 1980). В чем причины такого изменения оценок перспектив направления, которое должно было произвести переворот во взглядах на природу человека?
Причины нового кризиса следует искать в общих основаниях когнитивной науки. Декарт выдвинул идею независимости материи и мысли (духа). Несмотря на ряд кризисов и обусловленную ими смену глобальных подходов, эта идея доминировала в психологических исследованиях с момента возникновения психологии как науки вплоть до начала 1990-х годов. Благодаря созданию новых методов анализа работы мозга (прежде всего трехмерного мозгового картирования) ситуация стала меняться в направлении признания массивного взаимодействия этих якобы независимых «субстанций». Более того, из-за распространения моделей с параллельными и параллельно-иерархическими архитектурами ведущая парадигма когнитивной науки более всего напоминает сегодня монадологию Лейбница. Дальнейшие перспективы когнитивной науки и ее практических приложений могут быть связаны с плюралистической стратегией исследований, в частности, с полузабытой, но исключительно продуктивной деятельностной парадигмой, впервые сформулированной Новалисом, Фихте и Гегелем.
9.1 От дуализма Декарта к новой монадологии
9.1.1 Третий кризис научной психологии
В этом разделе мы остановимся на чрезвычайно важном моменте в новейшей истории когнитивных исследований — выраженном методологическом переломе, или, как сейчас принято говорить, «смене парадигмы», который произошел на границе нового тысячелетия (см. 2.3.1 и 2.4.1). Широкое употребление термина «парадигма» началось с 1962 года, в контексте получившей широкую известность теории «научных революций» американского философа и историка науки Томаса Куна (русский перевод, 1977). Согласно этому автору, на определенных — нормальных — отрезках истории любой науки можно выделить установившуюся научную парадигму. Она представляет собой комплекс практически безоговорочно принимаемых научным сообществом фундаментальных допущений: методологических установок, теоретических и претеоретических представлений (метафор), определений важных и второстепенных задач исследований, критериев оценки их успешности и т.д. Парадигма определяет имплицитные правила, по которым делается нормальная наука.
По мере накопления опытных данных, все более убеждающих научное сообщество в правильности парадигмы, в ходе исследований неизбежно возникают аномалии — отдельные наблюдения, которые не могут быть теоретически предсказаны на основе принятой парадигмы. Поскольку нормальная наука — это в первую очередь деятельность по решению научных головоломок, аномалии привлекают внимание наиболее способных членов сообщества исследователей. Если аномалии сохраняются и даже множатся, наука переходит из нормального состояния в состояние кризиса. В том случае, если парадигма принципиально недостаточна и зона кризиса продолжает расширяться, данная наука созрела для революции. Пытаясь спасти парадигму, лояльные члены научного сообщества делают все большее количество частных поправок и дополнений. По словам Николая Коперника, «с ними происходит нечто подобное тому, когда скульптор собирает ноги, голову и другие элементы для своей скульптуры из разных моделей: каждая часть превосходно вылеплена, но не относится к одному и тому же телу... получается скорее чудовище, чем человек» (цит. по Кун, 1977, с. 118).
Иначе говоря, парадигма теряет свою эстетическую привлекательность (см. 1.1.1). Научная молодежь проявляет недовольство и начинает открыто обсуждать не оспаривавшиеся ранее фундаментальные допущения. Но для революции в науке нужно нечто большее, чем неудовлетворенность старой парадигмой и недовольство старшим поколением, а именно новая парадигма. Как подчеркивает Кун, отбросить парадигму, не имея для нее замены, значит «отбросить науку вообще» (там же, с. 112). Анализируя крупные революционные эпизоды в развитии 283