Мы останавливались до сих пор на строении и нарушениях синтагматического строения высказываний.
Однако описание всех этапов процесса кодирования высказывания в его синтагматическом аспекте и нарушений этого процесса составляет лишь половину интересующей нас проблемы. Вторая половина — это организация самих кодов {—единиц) языка, их строение и те нарушения, которые могут наблюдаться в их применении при локальных поражениях мозга.
Коды языка строятся на разных уровнях; они организуются в системы, предполагающие иерархическое противопоставление своих элементов по тем или иным признакам (иначе говоря, они имеют определенное парадигматическое строение). Нарушение возможности овладения этими кодами или их использования может возникать независимо от нарушений синтагматической организации связного высказывания и преимущественно появляется при поражениях задних отделов коры левого полушария.
К этим формам нарушения кодирования высказывания мы и обратимся.
|
|
Парадигматическая система языка, образованная более или менее сложными противопоставлениями, может быть прослежена на уровнях его фонематической, лексической и семантической организации.
Фонематическая организация языка основывается на системе звуковых и артикуляторных противопоставлений, без которых использование кодов языка было бы невозможным.
В разных языках набор признаков, по которым происходят эти противопоставления, неодинаков; одни противопоставления имеются во всех языках, другие используются лишь в некоторых (Якобсон, 1942). Так, противопоставление гласный — согласный есть во всех языках, тогда как противопоставление носовых и неносовых гласных или долгих и кратких гласных используется лишь в некоторых языках. Однако наличие строгой парадигматической организации фонологического уровня языковых кодов остается равно обязательной для всех языков. Известно, что в мозговой организации этого уровня существенную роль играют вторичные отделы сенсорной и сенсомоторной коры, и тот синдром «фонематической дезинтеграции», который возникает при их поражении, был в свое время хорошо описан во французской литературе.
Лексическая или, точнее, морфологическая организация языка охватывает значение его слов и образует основу системы понятий, которыми оперирует язык.
В таких языках, как русский, большинство слов имеет корневую часть и систему дополнительных компонентов (префиксов, суффиксов и в какой-то мере флексий); эти составляющие не только вьщеляют существенные признаки обозначаемого предмета или действия, но и относят его к определенной категории. Именно эта функция слова необходима для образования понятия.
|
|
Известно, что система значений, стоящая за словом, формируется не сразу. В первые 1,5 года жизни ребенка значение слова еще очень диффузно, аморфно; один и тот же примитивный комплекс звуков может в равной мере иметь значение и предмета, и действия, и приказа. Слово тпру может в равной мере обозначать у маленького ребенка и «лошадь», и «кнут», и «поехали», и «остановись», и т.д. Лишь в тот момент, когда к этому аморфному слову присоединяется суффикс (например, слово тпру\ превращается в слово тпру-нька), оно начинает обозначать только определенный предмет (лошадь) и перестает относиться к действиям или качествам. Именно с появлением первых суффиксов связан резкий скачок в богатстве словаря ребенка; в то же время происходит сужение значений, которое проявляется в большинстве слов и неизбежно требует значительного обогащения словаря. Процессу формирования системы значений слова посвящена огромная литература, и мы не будем останавливаться на нем подробнее (см. Фергюсон и Слобин, 1973).
Совершенно естественно, что и лексико-морфологическая организация слова основана на системе парадигматических противопоставлений, которые на этот раз имеют дело не с фонематическими (звуко-артикуляторными), а с семантическими признаками слова.
Слово чернильница не просто обозначает предмет, а сразу же вводит его в целую систему противопоставлений. Корень черн-,
обозначающий цвет, сразу же выделяет один из существенных признаков вещества «чернила», включая этот признак в число других возможных обозначений цвета (белый, желтый, светлый, темный). Суффикс -ил- указывает на функцию орудийности или средства и тем самым вводит это слово чернила в целую категорию веществ и предметов, обладающих тем же признаком (белила, чернила, зубило, мыло и т.д.); суффикс -ниц- выделяет еще один существенный признак — «вместилище» и также относит обозначаемый предмет к определенной — новой — категории {сахарница, перечница, кофейница, мыльница и т.д.), противопоставляя тем самым этот предмет другим, не обладающим данным признаком.
Аналогично этому изменения префикса в глаголах при-ходить, у-ходить, за-ходить, под-ходить, так же как и изменение слов по категориям числа, падежа, времени и т.п., образуют сложнейшую систему кодов, позволяющую упорядочить обозначаемые явления, выделить их нужные признаки и отнести их к определенным категориям.
Во всех этих случаях лексико-морфологическая система кодов не просто позволяет обозначать определенные вещи, действия, качества и отношения, но и автоматически производит за нас сложную работу, выделяя нужные признаки, вводя предметы или действия в определенные категории и противопоставляя обозначаемое явление другим, не обладающим данным признаком или входящим в другие категории.
Естественно, что такая семантическая организация, несравненно более сложная, чем простое отнесение слова к определенному предмету, приводит, по-видимому, к еще более сложным формам познавательной деятельности, которые меньше зависят от сенсо-моторных процессов и которые, возможно, осуществляются с помощью других функциональных систем коры головного мозга.
Нам осталось упомянуть третий, по-видимому, наиболее сложный уровень — семантическую организацию кодов языка.
Психология хорошо знает, что слова, имеющие одну и ту же лексико-морфологическую организацию и обозначающие один и тот же предмет (или, как нередко говорят, имеющие одну и ту же «предметную отнесенность»), могут иметь совершенно различный смысл.
Слово уголь, которым хозяйка обозначает вещество, нужное для того, чтобы разогреть жаровню, а угольщик — вещество, которое он изготовляет, относится химиком к целой большой категории веществ, имеющих радикал С. Слово лавка (или магазин) вызывает у маленького ребенка переживание чего-то вкусного (сахар, конфеты, булочки, которые там покупают), для младшего школьника — образ конкретного магазина, а для экономиста — это одно из звеньев общественной организации товарообмена (см. выше).
|
|
Описываемое нами явление обозначалось как «значение», или «семантическая организация», иногда как «внутренняя форма слова». Открытие того, что на разных этапах развития ребенка слово обладает не только разным по широте комплексом ассоциаций, но что за ним стоят различные психологические процессы, было сделано Л.С.Выготским (см. Выготский, 1934) и явилось одним из наиболее важных в современной психологии.
Нетрудно видеть, что и уровень семантической организации кодов языка использует сложнейшую иерархически построенную систему, или, выражаясь иначе, имеет сложнейшее парадигматическое строение. Если он оставался до последнего времени еще очень недостаточно исследованным, то причиной этого является тот факт, что он в наименьшей степени опирается на внешние и легко доступные объективному анализу признаки, которые всегда были предметом лингвистики.
Мы перечислили те основные уровни парадигматической организации кодов языка, которые необходимо должны быть использованы при кодировании каждого речевого сообщения.
Возникает важнейший и еще очень мало исследованный вопрос: опираются ли все эти системы кодов на одни и те же или на различные мозговые механизмы, и соответственно этому: нарушается ли усвоение и использование этих кодов при одних и тех же или при различных по локализации мозговых поражениях?
Тот факт, что формирование связного высказывания (или синтагматическая организация речи), с одной стороны, и овладение парадигматическими кодами языка, с другой стороны, опираются на различные мозговые механизмы и что обе системы могут нарушаться независимо друг от друга, достаточно широко известен. Именно на этот факт обратил внимание один из виднейших лингвистов нашего времени Р.О.Якобсон, сделавший это положение предметом целой серии сообщений (см. Якобсон, 1971). Этот же факт был подтвержден рядом авторов, указывавших на наличие двух резко различающихся форм афазии, при одной из которых нарушается связное, плавно текущее высказывание {non-fluent aphasia), в то время как при другом возможность плавного речевого высказывания остается (fluent aphasia). Эти две основные формы афазии были описаны большим числом авторов (Гудгласс, 1968; Бенсон, 1967; Кершенштейнер, Пёк, Брунер, 1972; Лурия, 19736 и др.). Те факты, на которых мы останавливались ранее, показывают, что у больных с локальным поражением передних отделов речевых зон левого полушария существенные нарушения плавного высказывания вовсе необязательно сопровождаются отчетливыми дефектами в использовании парадигматически организованных (фонематических, лексико-морфологических и семантических) кодов языка.
|
|
При поражении задних отделов речевых зон наблюдается обратная картина. Здесь в первую очередь страдает использование парадигматически организованных кодов языка, тогда как способность к синтагматической организации принципиально сохранна. Однако остается вопрос: вызывают ли поражения задних отделов речевых зон одинаковое нарушение владения всеми перечисленными выше уровнями и системами кодов языка, или же различные системы кодов языка неодинаково страдают при разной локализации поражений в пределах задних отделов речевых зон коры? Иными словами, требует ли усвоение и использование каждой из указанных систем языковых кодов участия различных кортикальных структур? Несмотря на то что этот вопрос получал неодинаковые ответы у различных исследователей, факты, которыми мы располагаем и которые были неоднократно опубликованы (см. Лурия, 1947, 1962, 1969, 1970а, 1973а, б и др.), дают возможность довольно однозначно ответить на этот вопрос.
Поскольку же использование различных форм организации языковых кодов имеет совершенно неодинаковое психологическое строение, приходится искать различные кортикальные структуры, которые участвуют в их усвоении и использовании.
Так, усвоение и использование фонематических кодов языка требует участия сенсорных и сенсомоторных отделов речевых зон, участие которых в усвоении и использовании лексико-морфологических и семантических кодов языка вовсе необязательно.
С другой стороны, усвоение и использование лексико-морфо-логических и семантических кодов, по-видимому, предполагает участие тех наиболее сложных третичных отделов мозговой коры, которые примыкают к зонам, обеспечивающим прием, переработку и хранение зрительной и слуховой информации, и которые участвуют в организации сложнейших форм познавательной деятельности, вовсе необязательно участвующих в более элементарных формах внешней, звуковой речи.
Остается, однако, столь же маловероятным, что такие сложнейшие системы, какими являются лекеико-морфологические и семантические коды, могли бы быть «приписаны» к строго ограниченным участкам изолированных мозговых зон. Попытки выделить изолированные формы «вербальной», «номинативной» и «семантической» афазии, предпринятые Г.Хэдом (1926), и тем более попытки соотнести их с ограниченными зонами мозговой коры (Клейст, 1934) оказались явно неудачными и завели в тупик.
Гораздо более вероятным остается предположение, что усвоение и использование всех этих систем кодов может страдать при поражении различных участков задних областей речевых зон, но что это страдание протекает неодинаково: каждый из этих участков вносит свой собственный вклад в процесс овладения парадигматическими системами, и при каждом локальном поражении
наряду с первичными дефектами можно выделить и вторичные (системные) нарушения, приводящие к неодинаковой картине возникающих при этих поражениях расстройств.
Возникает, следовательно, необходимость не только проверить, в какой степени нарушение овладения парадигматическими кодами языка может оставлять относительно сохранной связность (синтаксическую организацию) высказывания, но и подвергнуть тщательному анализу характер нарушений в пользовании различными кодами языка, возникающих при различных по локализации поражениях задних отделов речевых зон мозговой коры.
К рассмотрению соответствующих материалов мы и перейдем.
1. Нарушение артикуляторного компонента формирования речевого сообщения при афферентной моторной афазии
В первом разделе этой части мы дали общий обзор начальных этапов кодирования речевого сообщения: мы начали с того, как нарушается процесс формирования высказывания при нарушении его исходных инстанций — мотива и намерения, и проследили те формы, которые этот процесс принимает при общей инактивно-сти мысли и ее речевых форм и при нарушении грамматической организации фразы. Мы закончили этот обзор анализом тех случаев, когда синтагматическое строение высказывания нарушается в результате явлений, не имеющих специфического отношения к языку, — при глобальной инертности нейродинамических процессов и их следов, иначе говоря, когда нарушение высказывания возникает «на выходе» — в его исполнительном, двигательном звене.
Сейчас, переходя к анализу тех нарушений кодирования высказывания, которые захватывают прежде всего процесс овладения и использования парадигматических систем языка — его фонологической, леке ико-морфологической и семантической организации, мы пойдем обратным путем. Мы начнем с нарушений, возникающих в исполнительной части речевого акта, — при организации артикуляторной схемы высказывания, и лишь вслед за освещением нарушения фонематического уровня организации речи перейдем к анализу более сложных уровней высказывания.
Для того чтобы речевое высказывание было реализовано, говорящий должен найти необходимые речевые артикуляции, иначе говоря, использовать систему артикулем, на которых покоится звуковая организация данного языка. Эта система артикуляции построена по принципу противопоставлений, иначе говоря, сама носит парадигматический характер. Законы противопоставлений, которые используются каждым языком, изучены современной лингвистикой достаточно подробно, и после классических работ
И.Трубецкого (1939), Р.Якобсона, М.Халле (1956) и многих других являются настолько хорошо известными, что не требуют специальных ссылок.
Важнее для наших целей тот факт, что при вполне определенных мозговых поражениях, в частности при поражениях нижних отделов левой постцентральной области, та кинестетическая аф-ферентация, которая необходима для сохранения возможности правильных артикуляций, нарушается, и система артикуляторных противопоставлений, на которой основана речь, становится недоступной. Именно этот факт является основным для того синдрома, который французские неврологи (Алажуанин, Омбредан, Дюран, 1939) называют синдромом «фонетической дезинтеграции речи» и который был детально изучен нами при анализе картины афферентной (или кинестетической) моторной афазии (Лу-рия, 1947, 1962, 1967а,б, 1970а,б; Винарская, 1967, 1971).
К анализу тех нарушений кодирования речевого высказывания, которые возникают при картине афферентной моторной афазии, мы и обратимся.
Непосредственным результатом поражений нижних отделов постцентральной области (Opercu/um Rolandi) левого полушария, приводящих к афферентной моторной афазии, является нарушение возможности усвоения и использования артикуляторных кодов языка.
Возникшее в этих случаях патологическое состояние постцентральных (кинестетических) отделов коры нарушает характерный для нормальной коры физиологический «закон силы», сформулированный в свое время еще И. П. Павловым и являющийся необходимым условием для избирательности психических процессов. Если при нормальной постцентральной коре сильные (или существенные) кинестетические сигналы доминируют, а слабые (или несущественные) тормозятся и оттесняются (что делает доступным избирательное владение артикуляторными кодами языка), то при поражении этой области коры дело меняется. Кинестетическая кора, находящаяся в этих случаях в патологическом, «фазовом», состоянии, перестает подчиняться закону силы: сильные и слабые раздражители (или следы) уравниваются и начинают вызывать одинаковые реакции; в результате нужные арти-кулемы возникают с той же вероятностью, что и побочные, ненужные, но связанные с ними каким-либо общим признаком артикулемы. Именно это обстоятельство разрушает четкую (парадигматическую) систему артикуляторных противопоставлений, вызывая картину «апраксической афазии». В относительно более легких случаях эта картина проявляется только в равновероятном всплывании таких близких артикулем, как «л»—«д»—«н» или «м»— «б» — «п» (зубноязычных в первом и губных во втором случае), различающихся артикуляторно лишь каким-либо одним призна-
ком; в силу этого больной начинает легко смешивать эти артикулемы и произносить «стол» как «слот» или «енот», а «халат» — как «хапать или «хадат». В случаях более массивных поражений нарушаются противопоставления более сильно отличающихся друг от друга фонем, и артикуляторные противопоставления, различающиеся по месту и способу образования, начинают выявляться особенно отчетливо; больные начинают с большой легкостью смешивать взрывные, фрикативные, передне-, средне- и заднеязычные, однофокусные и двухфокусные щелевые, твердые и мягкие согласные и т. п. В таких случаях различные по своей организации фонемы начинают всплывать с равной вероятностью, полностью нарушая возможность артикулированной речи. Законы тех артикуляторных замен, которые возникают в этих случаях, были детально исследованы Е. Н. Винарской (1967, 1971). Ею, в частности, было показано, что если смешение шумных и сонорных согласных наблюдается у этих больных относительно редко, то смешение глухих и звонких встречается довольно часто, еще чаще отмечается смешение артикулем, противопоставляемых по месту и по способу образования. Результаты исследования этого факта у больных с относительно более стертыми формами нарушения и у больных с синдромом афферентной моторной афазии приводятся на рис. 11.
Рис. 11. Схема ошибок имитации (слева) и фонологического различения (справа) согласных у больных с афферентной моторной афазией (у отдельных больных — тонкие линии, средние значения — толстые линии). По оси абсцисс обозначены противопоставления: I — шумных и сонорных; II — глухих и звонких; III — по месту образования; IV — по способу образования; V — твердых и мягких (по Е. Н. Винарской)
Непосредственным результатом этого первичного нарушения является распад артикуляторной системы кодирования речевого сообщения, который мы можем наблюдать в этих случаях.
Мотив высказывания и схема смыслового содержания, которое эти больные хотят передать, остаются у них полностью сохранными; по-видимому, первично сохранной остается и синтагматическая структура высказывания; однако доступ к ней затруднен вследствие того, что фонематический уровень организации активного речевого процесса оказывается грубо нарушенным. Больные этой группы активно пытаются сказать что-то, найти нужное слово, но каждая их попытка остается безуспешной именно потому, что парадигматическая система артикуляторных противопоставлений становится недоступной. Больной либо начинает безуспешно пытаться выделить нужную артикуляцию из группы сходных, перебирая их все, либо не может произвести вообще ни одного звука, оставаясь рабом хаоса любых с равной вероятностью всплывающих артикуляторных движений. Именно это нарушение является ведущим в картине «апрактической», или «афферентной моторной афазии».
Указанные нарушения в равной степени проявляются у этой группы больных как в самостоятельной, так и в повторной, как в устной, так и в письменной речи. Во всех случаях они проявляются либо в полной невозможности говорить, либо в «литеральных парафазиях» (заменах нужной артикуляции на побочные); характерно, что «вербальных парафазии» (замен слов) здесь не бывает.
Характерным для данной картины нарушений является и тот факт, что в этих случаях нарушение владения парадигматическими кодами языка возникает только на фонематическом (ар-тикуляторном) уровне, в то время как другие (лексико-морфо-логический и семантический) уровни остаются относительно более собранными, а синтагматическая организация связной речи (доступ к которой является, как мы сказали, очень ограниченным из-за артикуляторных расстройств), возможно, и полностью сохранной.
Это предположение косвенно подтверждается рядом очень существенных фактов.
Больные с интересующей нас формой расстройств не могут ни четко произнести, ни повторить изолированного звука, слога или слова, обнаруживая при этом описанные выше артикуляторные замены; чем более сознательной становится у них задача найти нужную артикуляцию, чем больше этот процесс становится предметом специально направленного внимания, тем труднее оказывается найти нужную артикулему. Однако если больной отвлекается от этой задачи, то иногда он легко может произносить целые фразы, причем никаких признаков нарушения синтагматически организованной плавной речи у него не проявляется.
Это парадоксальное явление многократно описывалось в литературе как явление «проводниковой афазии», и такие случаи, когда больной, которому предлагается повторить слово «нет», говорит: «Нет, доктор, я никак не могу сказать слово "нет"/» — прочно вошли в неврологические руководства. Психофизиологические механизмы этого парадоксального явления еще неизвестны, и мы сделали попытку его объяснения в другом месте. В настоящем контексте нам важно, что невозможность найти нужную артикуляцию на одном (сознательном) уровне при сохранности связного, синтагматически хорошо организованного высказывания, протекающего на другом уровне, может быть использовано как косвенное доказательство расщепления двух самостоятельных систем — синтагматической и парадигматической — организации высказывания, которое можно найти даже в случае столь тяжелых речевых расстройств.
Мы еще не располагаем достаточно полными и убедительными данными, которые позволили бы судить о том, насколько страдают у больных этой группы другие уровни кодирования высказывания, в частности возможность овладения лексико-морфоло-гическими и семантическими кодами языка. Не исключено, что использование этих кодов может страдать и у больных с картиной «афферентной моторной афазии»; однако это страдание, даже если оно имеет место, носит вторичный, системный характер: больной, все усилия которого направлены на то, чтобы найти нужную артикулему, выбрав ее из целого пучка всплывающих с равной вероятностью артикуляций, естественно, может терять нужную структуру высказывания, упрощать или деформировать ее. Весь комплекс связанных с этим вопросов еще требует своего уточнения.
Одно остается, однако, ясным: то, что мы сейчас скажем, может
служить вторым косвенным доказательством неравномерности
наблюдаемых в этих случаях нарушений и относительной незави-
. симости лексико-морфологических и семантических кодов языка
от фонематических (и артикуляторных) кодов.
Наблюдения, проведенные в течение многих лет, показали, что i у больных с эфферентной моторной афазией (афазией Брока), основным дефектом которых является патологическая инертность раз возникших стереотипов, равно как и у больных с нарушением предикативного строения высказывания, основной задачей восстановительного обучения является преодоление патологической инертности и восстановление структуры фразы. Совершенно иное можно наблюдать у больных с афферентной моторной афазией которыми мы сейчас заняты.
У больных этой группы основная задача восстановительного
обучения сводится к тому, чтобы восстановить возможность нахо-
: дить правильные артикуляторные признаки, дифференцирующие
отдельные артикулемы, или, используя обычные термины, к тому, чтобы «поставить звуки». Если задача «постановки звуков» выполнена, эти больные не встречают никаких дальнейших принципиальных трудностей в восстановлении морфологической формы слова, процесса нахождения нужных названий или построения целых фраз.
Эти факты, подробно разобранные нами в другом месте (см. Лурия, 1948; Цветкова, 19726), могут служить вторым, очень существенным доказательством самостоятельности только что упомянутых систем языковых кодов и специфического характера их мозговой организации.
Остановимся на типичном примере того, как нарушается процесс кодирования высказывания при первичном нарушении ар-тикуляторного уровня организации речи, а именно при картине афферентной моторной афазии.
Мы воспользуемся для этой цели исследованием больной, которая еще займет наше специальное внимание при рассмотрении вопроса о пересмотре картины так называемой проводниковой афазии.
Б-ная Д м и т., и. б. № 54860, 44 года, работник торговли, с нарушением мозгового кровообращения в бассейне средней мозговой артерии левого полушария с преимущественным поражением района нижних отделов постцентральной области. Заболевание остро развивалось в августе 1971 г., когда появился правосторонний гемипарез с расстройством чувствительности и отчетливые нарушения речи. Явления пареза претерпели быстрое обратное развитие, нарушения речи остались стойкими.
В Институте нейрохирургии, куда больная поступила в сентябре 1971 г., отмечался центральный парез правого лицевого нерва, легкое снижение чувствительности справа, астереогноз справа, незначительное снижение силы в правой руке, элементы оральной апраксии, правостороннее повышение рефлексов и симптом Россолимо справа и выраженные нарушения речи преимущественно по типу афферентной моторной афазии.
Больная была полностью личностно сохранна, ориентирована, контактна, охотно работала над преодолением своих дефектов.
Понимание речи было первично не нарушено и при детальном исследовании обнаружило лишь незначительные расстройства.
Спонтанная речь больной была потенциально сохранна, интонационно выразительна, синтаксическая структура высказывания не проявляла первичных дефектов и нарушалась лишь поисками слов. Характерно, что в этих условиях не отмечалось тех поисков звуковых или артикуляторных компонентов слов, которые имели место при повторной речи.
Вот пример ее спонтанной речи.
— Расскажите, как вы заболели. — Ну вот... я... поехали мы домой, в отпуск... а до этого я работала... работала, понимаете? Я была старшим продавцом... да и я, значит, всегда сдавала... я передава... а этот раз я не передавала, понимаете?.. И поехала в отпуск... побыла там... и что-то... вот голова, и все я думаю... посмотрела — а у меня, говорю, все хорошо... Быстро рассмотрю и я уже вижу, что все мои товары при-
шли... а мой начальник говорит, что ему надо... куда-то надо... Знаете куда?.,. — и т.д.
Столь же сохранной была и рядовая речь больной. Она без труда перечисляла натуральный ряд чисел, привычный порядок дней недели и месяцев и несколько затруднялась лишь при перечислении привычного ряда в обратном порядке.
В резком контрасте с этим стояла повторная речь больной. Практически больная не могла нормально повторять отдельные звуки и пары звуков, часто заменяя нужные артикулемы на близкие по какому-либо признаку и повторяя «м» как «б», «р» как «л», «ш» как «ч», «п» как «т», «б—р» как «б—н», «ч—ш» как «ч—л», «б—д» как «б—н» и т.д. Больная обычно осознавала свой дефект, но даже активные попытки найти нужную артикулему не приводили к нужному эффекту.
Такие же дефекты проявлялись и при повторении отдельных слов. Так, слово «крест» больная повторяла как «кво... нет... ее... нет... нф... кв... кра... кри... с... нет...», слово «бабочка» как «мамочка», слово «градусник» как игра... гра... гра... санти («сантиметр»)... градус... нет...», слово «окно» как пан... антро... оно... онто... нет, немножно не так...», слово «лампа» как «лав... лавстра... лавтр... лавстр... нет...», слово «глобус» как «фошор... нет... мур... нет...» и т.д. Нередко больная давала не только литеральные, но и вербальные парафазии, вводя слово в привычный контекст и заменяя нужное слово другим, семантически близким. К этой группе ошибок относилось повторение слова «бабочка» как «птица», слова «платье» как «плащ», слова «свинья» как «свинина», слова «лиса» как «заяц», слова «очки» как «очи... ачи...очешники...нет...» и т.д.
Такие же трудности выступали и при повторении фраз: в этих случаях безуспешные поиски нужных слов для точного повторения фразы легко сменялись вербальными парафазиями, и фразу «Вчера было очень холодно» больная повторяла как «Вчера было хорошо., хо... хор... холодно», фразу «В саду расцвели цветы» как «Весенней... нет... хороший... нет... не так много...», фразу «В этом году хороший урожай яблок» как «Хороший... в... сегодня... аси... ач... хороший весенний дождь... нет, не хороший... арж... аражай». Интересно, что подобные попытки обнаруживали нередко сохранение морфологии слова при нарушении его артикуляторного состава, что проявлялось в повторении фразы «Женщина доит корову» как «Женщина молочит корову», «Девочка украшает елку» как «Девочка покушает (покупает) елку... нет... девочка делает елку...» и т.д.
Аналогичные дефекты возникали и при назывании предметов. Больная, которая не могла найти путей к точному слову, называла «стакан» — «ста-ка-лон», «этажерку» «чертерка... эле... этодерка» и вместо «трельяж» говорящая «пол... эрет... срер... тришот...» и т.д., часто давала вербальные парафазии, называя «пароход» — «самолет», «моряк» — «охотник», «платье» — «юбка», «свинья» — «корова... собака... нет, волк... нет...», или заменяла слово его приблизительным описанием: «ландыш» — «пахнет очень...», «кастрюля» — «это кушать», «бутылка» — «бутылка молока...», «метла» — «подмыват... поднимает...», «телега» — «это ехать...» и т.д.
Характерно, что в спонтанной, развернутой речи, где синтагматическая структура высказывания была сохранна и где возможности свободной
замены слов на близкие по значению были шире, — все эти дефекты проявлялись в значительно более замаскированном виде, и больная давала такие примеры диалогической речи, как: «Что у вас есть дома в комнате?» — «.Ну вот, вечером когда ложиться, чтобы было хорошо читать... чтобы светло было», в то время как непосредственное повторение слова «лампа» приводило к сплошному ряду литеральных парафазии как «лален... нет...ли6арь... нет... свидионный... сеид... да нет, не то...». Интересно, что те слова, непосредственное повторение которых было невозможно, могли легко появиться в диалогической речи, и на вопрос «Что же вы продавали?» больная отвечала: «Я уже говорила: колбаса, молоко, сахар... забыла эти... как это... белый и черный хлеб... винегреты... виноград, яблоки... а это забыла как называется... арбузы... нет...» и т. д.
Характерно, что диссоциация трудностей непосредственного нахождения нужных артикулем и сохранного усвоения общего смысла и синтагматической структуры высказывания с особенной отчетливостью выступала у больной в передаче содержания рассказа. Так, рассказ «Курица и золотые яйца» больная передавала так: «Была курица... и у нее была... хозяйка взяла и зарезала... и у нее яйца были очень красивые... золотые...и когда он... когда... ну... он хотел закрыть... закрыть его... он очень боялся, что у него такая хорошая курица... и он значит узнал... убил... а там ничего не было».
Мы не будем останавливаться здесь специально на тех отличиях, которые возникают у этой больной при повторной речи (протекающей у нее с особенным трудом) и иных формах речи (например, назывании предметов, передаче содержания рассказа и т.д.). Относящиеся сюда данные займут нас специально при обсуждении вопроса о механизмах так называемой проводниковой афазии.
Сейчас мы можем резюмировать те данные, которые получили при исследовании больных этой группы.
Центральным фактом, характерным для этих больных, является основная диссоциация: при резком нарушении парадигматической организации речевых кодов (на фонематически-артикулятор-ном и лексическом уровнях) у больных этой группы остается в основном сохранной синтагматическая организация речевого высказывания. Именно поэтому в речи этой группы больных как центральное явление выступает грубый распад точного повторения звуков, звуковых комплексов и слов с многочисленными литеральными парафазиями и заменами нужных слов на близкие по смыслу (вербальные парафазии), в то время как элементы связного, синтагматически организованного высказывания остаются первично сохранными.
2. Нарушение акустического компонента формирования речевого сообщения при сенсорной афазии
Мы остановились на анализе той формы нарушения высказывания, которая связана с распадом возможности овладеть фоне-
матическими кодами языка, связанным с нарушением системы артикулем.
Сейчас мы должны перейти к другой форме нарушений того же фонематического уровня речевых кодов и остановиться на тех случаях, когда в основе этих нарушений лежит распад акустической основы фонематической организации языковых кодов, иначе говоря, нарушение фонематического слуха. Это нарушение возникает при поражениях верхних отделов левой височной области (зоны Вернике), приводящих к картине «сенсорной», или «акус-тико-гностической», афазии.
Во многих отношениях картина возникающих в этих случаях речевых расстройств является антиподом картины афферентной моторной афазии; однако обе группы речевых нарушений объединяются тем, что они обе приводят к невозможности овладения фонематическими кодами языка и что расстройства, наблюдаемые при них, протекают в первую очередь на фонематическом уровне организации речевых процессов.
В описанных выше случаях афферентной моторной афазии, сопровождающих поражение нижних отделов постцентральной области левого полушария (Operculum Rolandi), нарушение фонематической организации языка возникало со стороны распада артикуляторных противопоставлений; при поражении задних отделов верхней височной извилины того же полушария нарушение этого же уровня языковых кодов возникает с другого конца — с распада акустической организации соответствующих фонематических систем.
В относительно менее резко выраженных случаях таких форм сенсорной (акустико-гностической) афазии нарушается противопоставление лишь коррелятивных фонем; такими в русском языке являются фонемы, различающиеся только по одному признаку: звонкости—глухости (б~п, д—т), твердости—мягкости {л—ль, т—ть), назальности—неназальности (н—т) и др. Больные, обнаруживающие такое нарушение, оказываются не в состоянии правильно выделить различие в слогах да-та и та-да, ба-па и па-ба и произносят их одинаково как да-да или ба-ба, заявляя, что в обеих частях пары есть какое-то различие, но они не могут четко установить его; то же обнаруживается и при исключении артикуляций (когда больному предлагается указывать соответствующие буквы или когда ему предлагается поднимать правую руку в ответ на один звук каждой пары и левую — на второй звук), и именно этот факт показывает, что мы имеем здесь дело с сенсорной Природой первичного расстройства. В силу этого же первичного Дефекта больные оказываются не в состоянии понять различие Между такими словами, как «бочка» и «почка», «дочка» и «точка», «зала» и «сало», «пыл» и «пил», «пил» и «пиль» и дают грубые смешения при их написании.
При более грубо выраженных нарушениях этого же типа больной оказывается неспособным различать даже более далеко отстоящие друг от друга фонемы, у него возникает явление отчуждения смысла слов, например, больной, которому предлагают показать нос, беспомощно повторяет «нош... нож... ноз... ношт...» и после бесплодных попыток уточнить данное ему слово заявляет: «Нет, я не знаю, что это слово означает...».
Естественно, что последствием этого первичного расстройства является и неспособность повторить соответствующие слова, и называть предъявленные предметы, причем возникающие здесь ошибки носят либо характер литеральных парафазии, причем в отличие от описанных выше случаев афферентной моторной афазии выступающие здесь замены носят не артикуляторный, а отчетливо выраженный акустический характер (замены звуков, противоставляемых по фонематическому признаку), и лишь иногда больной, беспомощно пытающийся найти нужное слово, заменяет его другим, близким по смыслу (т.е. дает вербальные парафазии).
Едва ли не наиболее характерным для этих больных является тот факт, что привычная, развернутая, синтагматически и просодически организованная речь остается у них относительно сохранной. Больной, который оказывается не в состоянии найти нужные слова, сохраняет и общий контур целой фразы, и флективную структуру входящих в нее (фонематически искаженных) слов, и ее общий интонационно-мелодический узор. Именно поэтому человек, слушающий речь такого больного, в которой номинативные компоненты либо совсем отсутствуют, либо выступают лишь в искаженном виде и сохраняются в основном вводные слова, междометия, реже — слова-связки и глаголы, может понимать речь такого больного прежде всего благодаря полностью сохранившейся у него синтаксической и интонационно-мелодической структуре высказывания. Поэтому, когда больной очень выразительно передает историю своего ранения, в которой нет ни одного существительного, и говорит: «Вот значит... сначала мы значит... туда... потом потихоньку-потихоньку... а они уже там, и вот вдруг — ах!! и потом — ничего!., а потом ой, ой, ой, как было... а потом... вот... немножко-немножко... и потом... лучше-лучше... и вот видите как сейчас?!» — слушающий без труда может восстановить картину постепенного продвижения, разрыва снаряда, операции и постепенного улучшения.
Это относительная сохранность синтагматической речи, которая дает основание для отнесения этих речевых расстройств к группе «fluent aphasias» и противоставляет ее группе «non-fluent aphasias», возникающих при поражениях передних отделов речевых зон. Характерно, что именно это обстоятельство выступает и в приемах, которые больные этой группы применяют при попытках найти
нужное слово: когда после безуспешных поисков они убеждаются в невозможности найти нужную фонематическую структуру, они пытаются компенсировать первичный дефект в нахождении слова, вводя нужное слово в контекст привычного целого высказывания; типичные попытки таковы: «ну вот, это чем пишут...» или «ну как это... как она?., ну... вот... я размешиваю чай... ложкой/! ложка.'».
Наиболее существенным для общей картины кодирования высказывания у больных этой группы является факт диссоциации между сохранной синтагматической структурой и разрушенной парадигматической структурой языка, причем усвоение и использование языковых кодов выступает у них прежде всего на уровне фонематических противопоставлений; при этом семантическая система нарушается преимущественно на уровне изолированных слов и носит характер невозможности понять непосредственное значение данного слова (или, точнее, его отнесенность к определенному предмету), в то время как более сложные уровни семантической организации (тексико-морфологический уровень и особенно уровень целых высказываний) могут оставаться у больного относительно сохранными.
Это прекрасно подтверждается тем фактом, что у больных этой группы очень часто остается сохранным «чувство языка» в плане правильного использования суффиксов {-ница, -стеб) и флексий, и их язык часто напоминает те фразы с бессмысленными искусственными словами, но с сохранностью морфологической структуры и синтаксическим строем, которые использовали сначала Л.В.Щерба, а затем Дж. Миллер и Н.Хомский, для того чтобы показать, что синтаксическое строение фразы довольно независимо от конкретного значения входящих в ее состав слов (можно построить правильное предложение из искусственных, бессмысленных слов) и что синтаксические структуры имеют самостоятельные устойчивые законы.
Не менее существен и тот факт, что такие больные, оказываясь часто полностью не в состоянии усвоить значение отдельных слов, сохраняют возможность понять общий смысл сложного высказывания, которое они восстанавливают из отдельных морфологических и интонационно-синтаксических компонентов целого высказывания (на этом факте мы еще остановимся в следующей главе).
Факт диссоциации синтагматического строения речи, с одной стороны, и парадигматического строения отдельных слов (преимущественно на их фонематическом уровне) — с другой, так же как и факт всей серии нарушений в кодировании высказывания, возникающий из этого страдания, представляет для лингвистики Первостепенный интерес.
Остановимся лишь на одном примере, достаточно отчетливо иллюстрирующем наблюдаемую в этих случаях картину.
Б-ной Марк., 55 лет, инженер с двойным высшим образованием, правша, страдает гипертонической болезнью.
В мае 1971 г. развилась слабость в левой руке и ноге с последующим регрессом; в августе 1972 г. появилась слабость в правой руке и ноге; одновременно наблюдались речевые нарушения, которые постепенно достигли формы выраженной сенсорной афазии. К этому времени неврологически отмечалось снижение чувствительности и силы слева, рефлексы низкие, выраженные рефлексы орального автоматизма, грубая сенсорная афазия.
Нейропсихологическое исследование: больной полностью ориентирован и адекватен. Зрительный гнозис сохранен, некоторые затруднения в пробах на праксис позы и пространственный праксис, трудности в оценке и выполнении ритмов. Речь грубо нарушена по типу сенсорной афазии: грубое нарушение фонематического слуха и понимания устной речи при значительно более сохранном понимании письменной речи; самостоятельное чтение и письмо дефектны.
Анализ устной речи (кодирования сообщения) дает следующую картину.
Фонематический слух больного был грубо нарушен, и в связи с этим возможность повторения фонем очень ограничена; существенно, что очень часто больной, пытающийся повторить изолированную фонему, заменял ее целым осмысленным словом (так, вместо «р» он повторял «раз!», вместо «м» — повторял «первый!» и т.д.).
Позторение отдельных осмысленных слов было более доступным, чем повторение фонем, но здесь сразу же выступали отчетливые особенности: если больной повторял данное ему слово быстро, «автоматически», он мог делать это хорошо; если он пытался сосредоточиться на звуковом анализе слова, возникали поиски нужных фонем и литеральные парафазии (близкие к тем, которые имеют место в случаях афферентной моторной афазии). Очень часто повторение данного слова заменялось всплыва-нием слов, близких по значению или относящихся к тому же классу, и возникали вербальные парафазии; так, больной повторял слово «кошка» как «собака», слово «скрипка» — как «маэстро», слово «концерт» — как «спектакль» и т.д. Эта тенденция заменять адекватное повторение слова словами, входящими с ним в одно семантическое поле, красной нитью проходила по всем опытам с повторением слов больным.
Повторение фраз протекало легче, чем повторение изолированных слов, что указывало на относительную сохранность плавной синтагматической речи больного; однако и тут очень часто данная фраза заменялась конструкцией, передающей близкий смысл, но иными словами, или воспроизводящей смысл из того же круга смыслов. Так, фразу «Я пошел вечером в концерт» больной воспроизводил как «Я пошел вечером в кино», а при настойчивом указании, что речь идет о концерте, говорил: «Да... да... музыка... маэстро...» и при повторении опыта говорил: «Я пошел вечером на спектакль!..» Аналогично этому фраза «Весной в саду расцвели деревья» повторялась как «Кино (персеверация)... нет, парк культуры», а фраза «Летом бывает очень жарко» как «После лета... вечером (персеверации)... сегодня (персеверация)... построили, теплый погода...».
Таким образом, даже, казалось бы, в простом акте воспроизведения словесного материала проявлялись грубые затруднения: больной не мог
повторять изолированные фонемы, легче повторял слова и фразы, но при этом давал обильные вербальные парафазии, которые были близки по значению или словам данного теста или персеверативно воспроизведенным следам предшествующего теста.
Аналогичные нарушения выступали и на более сложном уровне кодирования речевого сообщения — при назывании предметов. В этом опыте больной либо оказывался полностью не в состоянии найти нужную лексическую единицу, беспомощно останавливаясь перед выбором соответствующих лексем (причем в результате отчуждения смысла слова, о котором мы еще скажем в следующем разделе книги, — подсказка не помогала нахождению искомого названия), либо же заменял нужное слово иным, близким по звучанию или по значению, и давал вербальные парафазии.
Вот несколько примеров, иллюстрирующих этот дефект:
__________ (улитка) ____________ ___________ (конверт) ____________
Ю... вот проблема... юлица... Нет... не помню... — Кон- — Нет.—
нет, не так... шлюца... нет... Конве-----... Нет, не знаю, поч-
улица... нет... юлица... нет тальон... нет, трудно... — Я кладу
письмо куда? — Вовнутрь... почтальон...
________ (борона) ___________ ____________ (перо) _____________
Бо... 6а... борозда... нет... Ну вот... как это... пти... птич-
борода... бо... бо... нет?я не ка... нет... пи... перитико... нет...
знаю... — У дам на шляпах страусовые...
— Забыл... красивые птицы... перлышко... перло-пер-но... — Перо...
— Пери... пероль...
___________ (сито) _____________ __________ (светофор) ___________
Сето... сел... сел... сидит... Телевизор... нет... регулятор по
селить... — Муку просеивать. дороге... свето... свето... свет...
Для этого нужно... — Я понимаю, регулятор по дороге, светорегу-
: что это муку... сидел... сиеть... лятор... свето... нет... не знаю.
Таким образом, нахождение названий нужных предметов у больного резко затруднено, причем если привычные, часто встречающиеся названия, которые всплывают автоматически (стол, книга, телефон, пальто, нож и т.д.), иногда могут находиться легко, попытка найти менее привычные и менее упроченные названия предметов приводит больного к ярко выраженным затруднениям. В таком случае отмечается поиск слова через контекст, литеральные парафазии, легкое всплывание побочных (близких по звучанию или общих по смыслу) слов, неадекватность которых больной чувствует, но заменить которые нужными словами не может.
Характерно, что ни подсказка искомого слова, ни даже введение его в контекст привычных высказываний не помогают больному, и номинативная функция речи оказывается, таким образом, грубо нарушенной.
Дальнейшие наблюдения показали, что нахождение названий действий протекает у больного значительно легче, чем нахождение названий предметов. Это косвенно говорит о том, что предикативная функция в этих случаях более сохранна, чем номинативная, и что синтагматическая организация высказывания страдает у таких больных значительно меньше, чем парадигматическая система кодовых единиц.
Как показал опыт, больной, которому предъявлялась картинка с изображением действия, затруднялся при назывании этого действия значительно меньше, чем при назывании предмета.
Вот несколько иллюстраций этого положения (в числителе — в скобках — значение предлагаемой картинки, в знаменателе — речевой ответ больного):
(мальчик пьет воду из стакана)(мальчик бежит по дороге)
Пил... из стакана... мальчик пил Мальчик бежит по дороге
из стакана... а что не знаю
(женщина сидит на диване) ______ (мальчик ловит рыбу) _____
Женщина сидит на диване Мальчик ловил... ловаку... или...
неп-тыку... — Бабочку?— Папочку...
мальчикловил, да... нет... какэто
называется?
_______ (мать обувает сына)(женщина сушит белье)
Здесь девушка... с сыном... обува- Здесь женщина... натягивает... ет... чулки... длинную... ну вот... на что белье
вешают...
______ (мужчина колет дрова) _____ _____ (кошка лакает молоко) _____
Мужчина кормит... нет... кола... Здесь кот... молоко ел...
дроби... Мальчик рубил дерево!
Данные примеры показывают, что нарушения, проявляемые больным в плавной, связной речи (кодирование сообщения), носят совсем иной характер, чем это имеет место у больных с поражением премоторных или лобных отделов мозга, что связная контекстная речь с ее предикативными компонентами оказывается у больного значительно более сохранной, чем номинативная функция, и что если она и страдает, то это имеет место прежде всего в звене номинативных компонентов связного высказывания.
Мы можем показать это на анализе самостоятельной связной речи больного, на анализе рассказа по картинке и на выполнении наиболее сложной задачи — устного сочинения на заданную тему.
Самостоятельная речь больного была довольно плавной, синтаксические конструкции высказывания оставались в основном полноценными и нарушались только бедностью существительных и поисками нужных названий; интонационно-мелодическая сторона речи была полностью сохранной.
Вот образец типичной самостоятельной речи больного.
— Расскажите, как вы заболели. — Вообще... началось у меня... левую сторону парализовало... И вот после этого... как мне сделалось более или менее прилично...Я и говорю: «Пишите меня на работу!». И вот толь-
ко меня написали — комиссию немножко отнесли и несколько дней подождал... и пока лежал... квартира... дома... сына уже не было. —А теперь? — Теперь лучше стало... а то я совсем не мог ничего говорить, а сейчас уже немного... иногда жена говорит, а я не понимаю... она напишет фразу—и понимаю в тот момент... и т.д.
Те же черты характеризуют и речевую передачу содержания сюжетной картины.
Наблюдения показывают, что больной прекрасно разбирается в содержании достаточно сложных сюжетных картин, выделяет сущность их сюжета и что речевая передача этого сюжета лимитируется только теми же дефектами в нахождении названий.
Вот как больной передает содержание картины «Разбитое окно»: «Это школьник... вот он — два друга, играли в снежки и разбили окно... Один прятался, а хозяин вышел, за то, что он побил, и поймал... Значит, один мальчик играл снегом, разбил окно, а второй, видимо, шел мимо... тут вышел хозяин... Он взял кто попал, а тот фактически спрятался за дверь... за дерево...».
Аналогичное явление выступает при передаче содержания второй картины — «Последняя весна»: Молодая женщина заболела... больная лежала.. Здесь, видимо, две сестры, которые уважали... или разговаривали, чтобы приятнее ее настроение было... — Ухаживали за ней? — Да... ула... уклаживали... украшинали... уклаж... укладывали... они сами... укладывались... Ее сестра заболела и ухаживала... укладывала... и т.д.
Близкие особенности можно видеть и в последнем опыте — устном сочинении на заданную тему.
В отличие от больных с поражением передних отделов мозга и синдромом динамической афазии, для которых переход от повторной речи к активному высказыванию недоступен, наш больной не испытывает при устном сочинении на заданную тему никаких затруднений; его речь остается столь же плавной (и прерывается лишь поисками слов), новые образцы развертываемого сюжета возникают легко, так что эта — наиболее сложная — форма речевого высказывания не вносит никаких новых трудностей.
Вот пример этого.
Больному предлагается дать устное сочинение на тему «Север». Он говорит: «Сиб... Север... се... Север... вот... На Севере работают на самолетах... летают в любом направлении... Тяжело — но нужно летать, и завозить продукты и удовольствия (продовольствие). На Севере... там ездят на оленях, на собаках... На Севере занимаются... проходы, когда растает, морозы замерзают, тогда они прекращают движение...».
Аналогично протекает устное сочинение на другие заданные темы, рассказ об истории своей жизни и т.д.
Из изложенного материала мы можем сделать следующие выводы.
У больного с типичной картиной височной (= сенсорной) афазии средней степени (больные с тяжелой формой сенсорной афазии полностью не понимают обращенную к ним речь и вместосвязных высказываний дают "словесный салат" сохраняя лишь
интонационно-мелодическую структуру) обнаруживаются следующие симптомы нарушения процесса кодирования высказывания: они сохраняют возможность связной, синтагматически правильной речи, но проявляют отчетливые нарушения как в повторной речи (связанные с дефектом фонематического слуха), так и в назывании предметов. Эти затруднения выступают с особенной отчетливостью в повторении изолированных слов и в назывании предметов, выражаясь в невозможности находить нужное фонематическое строение слова (литеральные парафазии) и в замене искомого слова другими, близкими по звучанию или по смыслу (вербальные парафазии). Описанные недостатки наиболее грубо выступают в назывании предметов и заметно меньше — в назывании действий, что отчетливо коррелирует с относительной сохранностью предикативной структуры высказывания.
Разобранные в последних разделах оба случая объединяются, как уже было сказано, тем, что основной дефект здесь состоит в нарушении способности овладеть системой звуковых кодов языка —
в звене артикуляций в одном случае и в звене фонематического слуха — во втором.
Вот почему мы имеем полное основание обобщить основные черты, существенные для обеих форм нарушений, и изобразить модель этих нарушений в одной условной схеме (рис. 12).
В первой части схемы показаны нарушения, возникающие у больного при повторении единичных звуков или слов, во второй части — нарушения, возникающие при попытках воспроизвести целое высказывание.
Существенно здесь, во-первых, то, что повторение звуков или слов, называние предметов или воспроизведение целого высказывания наталкиваются на трудности, связанные с нарушением системы артикулем (в первом случае) или фонем (во втором случае), что приводит к безуспешным поискам нужных артикулятор-но-фонематических компонентов (проявляющихся в литеральных парафазиях) и очень скоро переводится на другой путь — всплы-вания иных, связанных по смыслу слов, которые возникают либо в процессе активных поисков, либо же путем включения в контекст целого привычного высказывания. Во-вторых, существенно также и то, что, хотя речевое кодирование высказывания встречает указанные выше серьезные препятствия, основной смысл высказывания сохраняется.
Мы остановились на тех формах нарушения кодирования высказывания, при которых основной дефект приводит к распаду усвоения и использования фонематических кодов языка.
При существенных различиях обеих описанных групп нарушений (при одной источником распада звуковой речи является нарушение системы артикулем, а при другой — системы фонем)
а) Повторение отдельных звуков
б) Повторение слова
в) Воспроизведение целого высказывания
Рис. 12. Схема нарушения порождения речевого сообщения у больных с акустико- гностической (сенсорной) афазией
патологический процесс, возникающий как в том, так и в другом случае, имеет две общие черты.
С одной стороны, в обоих случаях первичное нарушение захватывает только фонематическую организацию звуковой речи, в то время как лекси ко -морфологическая и семантическая организация если и страдает, то лишь вторично.
С другой стороны, в отличие от описанных ранее форм речевых расстройств возникающее здесь мозговое поражение приводит к нарушению способности овладевать парадигматически организованной системой звуковых кодов языка, в то время как связность, т.е. синтагматическая организация высказывания, страдает в значительно меньшей степени, а в некоторых случаях может и вообще не страдать.
Все это убедительно показывает, что обе стороны речевой деятельности — синтагматика и парадигматика — опираются на различные мозговые механизмы и при различных поражениях мозга могут страдать изолированно: наряду с поражениями, которые приводят к первичным нарушениям связного, синтагматически организованного высказывания, существуют и такие поражения, которые первично нарушают лишь возможность овладения фонематическими и артикулемными кодами языка и тем самым — возможность стойкого называния предметов, но не затрагивают предикативную и интонационно-мелодическую структуру высказывания; таким образом, оба эти компонента речевого процесса могут быть разделены.
Мы еще не знаем достаточно точно нейрофизиологические основы той корковой «динамической мозаики», которая может обеспечить столь раздельное существование указанных компонентов речевого процесса, и можем высказать лишь некоторые первоначальные соображения, касающиеся возможного объяснения этого явления.
Нет сомнений в том, что поражение передних отделов речевых зон нарушает ту интеграцию процессов во времени, которая на высших этапах своей автоматизации обеспечивает создание обобщенных кинетических схем или двигательных навыков и которая в речевой деятельности необходима для возникновения развернутой, предикативной по функции внутренней речи.
Другую роль выполняют задние, гностические, отделы коры, и в том числе задние отделы речевых зон. Они обеспечивают анализ и синтез речевых звуков, или артикулем, и их использование для нахождения нужных обозначений; поэтому при их поражении нарушается «операционный» уровень парадигматической организации речи и способность овладевать соответствующими кодами языка.
До сих пор мы рассматривали те формы речевой патологии, которые нарушали этот процесс на относительно элементарном — артикуляпион но-фонематическом уровне.
Теперь мы перейдем к анализу более сложных форм нарушения кодирования высказывания. Сначала мы рассмотрим те из них, которые связаны со специальными видами нарушения слухорече-вой памяти, а затем — еще более сложные формы, при которых кодирование высказывания нарушается в результате распада симультанных (= квазипространственных) синтезов.
3. Нарушение формирования речевого сообщения при акустико-мнестической афазии
Наш анализ тех нарушений, которые возникают при поражениях височных отделов левого полушария, был бы неполным, если бы мы не остановились на описании еще одной формы нарушений, которая возникает в случаях поражений средних (не-аку-стических) отделов левой височной области и которая принимает форму так называемой акустико-мнестической афазии.
Акустико-мнестические нарушения речи были описаны нами в целом ряде публикаций (см. Лурия, 1947, 1962, 1969, 19706, 1973а). Не останавливаясь на вопросе о том, представляют ли они особый вид речевых расстройств или лишь ослабленную форму височной (сенсорной или акустико-гностической) афазии, дадим лишь краткую характеристику этих нарушений речи и осветим в самых общих чертах те препятствия, которые возникают в этих случаях при кодировании высказываний.
Характерная черта больных с акустико-мнестической афазией заключается в том, что, сохраняя фонематический строй языка и не проявляя массивных феноменов отчуждения смысла слов, эти больные оказываются не в состоянии сохранять с нужной прочностью серии слухоречевых следов, легко теряют их под влиянием пауз или побочных интерферирующих воздействий и тем самым лишаются возможности обеспечить стойкую серию последовательных слухоречевых цепей.
Это нарушение проявляется у больных данной группы уже в опытах с повторением словесного материала. Не испытывая никаких заметных затруднений при повторении отдельных слов, они начинают проявлять отчетливые трудности, как только им предлагается повторить серию слов. В наиболее грубых случаях, описанных нами в другом месте (Лурия, Соколов, Климковский, 1967 и др.), уже повторение серий из двух или трех слов оказывается недоступным. Больной сначала повторяет последнее из прочитанных ему слов (фактор «Recency») и лишь затем возвращается к первому слову или же, повторив последнее слово, забывает первое. В менее выраженных случаях акустико-мнестической афазии подобное явление можно наблюдать в опытах с повторением относительно более длинной серии, состоящей из 5 —6 слов. В этих случаях больной либо повторяет первые два-три слова, заявляя,
что он забыл остальные, либо же повторяет два-три последних слова, указывая, что первые слова ряда уже не удержались в его памяти.
Как показали наблюдения Л. С. Цветковой и ее сотрудников, в некоторых случаях снижение слухоречевой памяти может быть связано не с взаимной тормозимостью слуховых следов, а с другим явлением, которое было названо «сужением объема слухоречевой памяти». В этих случаях трудности повторения могут быть в известной мере компенсированы, если расчленить последовательно предъявляемую серию слогов или слов на отдельные группы и запечатлевать каждую из них по отдельности. С помощью такого приема можно достичь того, чтобы больной с акустико-мнести-ческой афазией оказался в состоянии воспроизвести и такой длинный ряд слов, который оставался недоступным для него при непосредственном воспроизведении (Цветкова, 1968а).
Основной дефект кодирования речевого сообщения проявляется у больных этой группы и в опытах с называнием предметов.
Нередко в назывании предметов (равно как и в припоминании названий) у больных этой группы встречаются затруднения, которые мы уже встречали в значительно более грубой форме, разбирая больных с сенсорной (акустико-гностической) афазией.
Не будучи в состоянии найти нужное слово, эти больные очень часто заменяют их другими словами того же семантического поля (говоря «положил» вместо «нашел», «мальчик» вместо «взрослый», «посмотрел» вместо «забыл» и т.п.); иногда здесь можно встретить и отчетливые примеры «этимологизации» слов: забывая нужное слово, больной заменяет его вновь создаваемым названием, говоря «сырость» вместо «мокрица» или. «гвоздильник» вместо «молоток» и т.д.
Особенные затруднения эти больные начинают испытывать при назывании серии предъявляемых им предметов. В этом случае указанные трудности остаются, но дополняются новыми: как правило, они сначала называют последний из показанных им предметов (фактор «Recency») и лишь затем возвращаются к называнию ранее показанных предметов; нередко при этом обнаруживаются известные затруднения, выступающие либо в увеличении латентных периодов, либо же в том, что нужное слово оказывается «забытым» или заменяется парафазией. Это явление указывает на повышенную взаимную тормозимость слухоречевых следов, которая, по-видимому, составляет ос