2017-11-30
446ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
РОМАН В СТИХАХ Petri de vanite il avait encore plus de cette espece d'orgueil qui faitavouer avec la meme indifference les bonnes comme les mauvaises actions,suite d'un sentiment de superiorite peut–etre imaginaire. Tire d'une lettre particuliere. Не мысля гордый свет забавить,Вниманье дружбы возлюбя,Хотел бы я тебе представитьЗалог достойнее тебя,Достойнее души прекрасной,Святой исполненной мечты,Поэзии живой и ясной,Высоких дум и простоты;Но так и быть – рукой пристрастнойПрими собранье пёстрых глав,Полусмешных, полупечальных,Простонародных, идеальных,Небрежный плод моих забав,Бессонниц, лёгких вдохновений,Незрелых и увядших лет,Ума холодных наблюденийИ сердца горестных замет. ГЛАВА ПЕРВАЯ И жить торопится и чувствовать спешит. Кн. Вяземский.I
«Мой дядя самых честных правил,Когда не в шутку занемог,Он уважать себя заставилИ лучше выдумать не мог.Его пример другим наука;Но, Боже мой, какая скукаС больным сидеть и день и ночь,Не отходя ни шагу прочь!Какое низкое коварствоПолуживого забавлять,Ему подушки поправлять,Печально подносить лекарство,Вздыхать и думать про себя:Когда же чёрт возьмёт тебя!»II
Так думал молодой повеса,Летя в пыли на почтовых,Всевышней волею ЗевесаНаследник всех своих родных.Друзья Людмилы и Руслана!С героем моего романаБез предисловий, сей же часПозвольте познакомить вас:Онегин, добрый мой приятель,Родился на брегах Невы,Где, может быть, родились выИли блистали, мой читатель;Там некогда гулял и я:Но вреден Север для меня {1}.III
Служив отлично благородно,Долгами жил его отец,Давал три бала ежегодноИ промотался наконец.Судьба Евгения хранила:Сперва Madame за ним ходила,Потом Monsieur её сменил.Ребёнок был резов, но мил. Monsieur l'Abbe, француз убогой,Чтоб не измучилось дитя,Учил его всему шутя,Не докучал моралью строгой,Слегка за шалости бранилИ в Летний сад гулять водил.IV
Когда же юности мятежнойПришла Евгению пора,Пора надежд и грусти нежной, Monsieur прогнали со двора.Вот мой Онегин на свободе;Острижен по последней моде,Как dandy {2} лондонский одет –И наконец увидел свет.Он по-французски совершенноМог изъясняться и писал;Легко мазурку танцевалИ кланялся непринужденно;Чего ж вам больше? Свет решил,Что он умён и очень мил.V
Мы все учились понемногуЧему-нибудь и как-нибудь,Так воспитаньем, слава Богу,У нас немудрено блеснуть.Онегин был по мненью многих(Судей решительных и строгих)
|
VI
Латынь из моды вышла ныне:Так, если правду вам сказать,Он знал довольно по-латыне,Чтоб эпиграфы разбирать,Потолковать об Ювенале,В конце письма поставить vale,Да помнил, хоть не без греха,Из Энеиды два стиха.Он рыться не имел охотыВ хронологической пылиБытописания земли:Но дней минувших анекдотыОт Ромула до наших днейХранил он в памяти своей.VII
Высокой страсти не умеяДля звуков жизни не щадить,Не мог он ямба от хорея,Как мы ни бились, отличить.Бранил Гомера, Феокрита;Зато читал Адама СмитаИ был глубокой эконом,То есть умел судить о том,Как государство богатеет,И чем живёт, и почемуНе нужно золота ему,Когда простой продукт имеет.Отец понять его не могИ земли отдавал в залог.VIII
Всего, что знал ещё Евгений,Пересказать мне недосуг;Но в чём он истинный был гений,Что знал он твёрже всех наук,Что было для него измладаИ труд, и мука, и отрада,Что занимало целый деньЕго тоскующую лень, –Была наука страсти нежной,Которую воспел Назон,За что страдальцем кончил онСвой век блестящий и мятежныйВ Молдавии, в глуши степей,Вдали Италии своей.IX
Нас пыл сердечный рано мучит.Очаровательный обман,Любви нас не природа учит,А Сталь или Шатобриан.Мы алчем жизнь узнать заране,Мы узнаём её в романе,Мы всё узнали, между темНе насладились мы ничем.Природы глас предупреждая,Мы только счастию вредим,И поздно, поздно вслед за нимЛетит горячность молодая.Онегин это испытал,Зато как женщин он узнал.X
Как рано мог он лицемерить,Таить надежду, ревновать,Разуверять, заставить верить,Казаться мрачным, изнывать,Являться гордым и послушным,Внимательным иль равнодушным!Как томно был он молчалив,Как пламенно красноречив,В сердечных письмах как небрежен!Одним дыша, одно любя,Как он умел забыть себя!Как взор его был быстр и нежен,Стыдлив и дерзок, а поройБлистал послушною слезой!XI
Как он умел казаться новым,Шутя невинность изумлять,Пугать отчаяньем готовым,Приятной лестью забавлять,Ловить минуту умиленья,Невинных лет предубежденьяУмом и страстью побеждать,Невольной ласки ожидать,Молить и требовать признанья,Подслушать сердца первый звук,Преследовать любовь, и вдругДобиться тайного свиданья...И после ей наединеДавать уроки в тишине!XII
Как рано мог уж он тревожитьСердца кокеток записных!Когда ж хотелось уничтожитьЕму соперников своих,Как он язвительно злословил!Какие сети им готовил!Но вы, блаженные мужья,С ним оставались вы друзья:Его ласкал супруг лукавый,Фобласа давний ученик,И недоверчивый старик,И рогоносец величавый,Всегда довольный сам собой,Своим обедом и женой.XIII
Как он умел вдовы смиреннойПривлечь благочестивый взорИ с нею скромный и смятенныйНачать, краснея, разговор,Пленять неопытностью нежнойИ верностью искать надежнойЛюбви, которой в мире нет,И пылкостью невинных лет.Как он умел с любою дамойО платонизме рассуждатьИ в куклы с дурочкой играть,И вдруг нежданной эпиграммойЕё смутить и наконецСорвать торжественный венец.XIV
Так резвый баловень служанки,Анбара страж, усатый котЗа мышью крадется с лежанки,Протянется, идёт, идёт,Полузажмурясь, подступает,Свернётся в ком, хвостом играет,Готовит когти хитрых лапИ вдруг бедняжку цап-царап. Так хищный волк, томясь от глада,Выходит из глуши лесовИ рыщет близ беспечных псовВокруг неопытного стада;Всё спит, и вдруг свирепый ворЯгненка мчит в дремучий бор.XV
Бывало, он ещё в постеле:К нему записочки несут.Что? Приглашенья? В самом деле,Три дома на вечер зовут:Там будет бал, там детский праздник.Куда ж поскачет мой проказник?С кого начнёт он? Всё равно:Везде поспеть немудрено.Покамест в утреннем уборе,Надев широкий боливар {3},Онегин едет на бульварИ там гуляет на просторе,Пока недремлющий брегетНе прозвонит ему обед.XVI
Уж тёмно: в санки он садится.«Пади, пади!» – раздался крик;Морозной пылью серебритсяЕго бобровый воротник.К Talon {4} помчался: он уверен,Что там уж ждёт его Каверин.Вошёл: и пробка в потолок,Вина кометы брызнул ток;Пред ним roast-beef окровавленный,И трюфли, роскошь юных лет,Французской кухни лучший цвет,И Страсбурга пирог нетленныйМеж сыром лимбургским живымИ ананасом золотым.XVII
Ещё бокалов жажда проситЗалить горячий жир котлет,Но звон брегета им доносит,Что новый начался балет.Театра злой законодатель,Непостоянный обожательОчаровательных актрис,Почётный гражданин кулис,Онегин полетел к театру,Где каждый, вольностью дыша,Готов охлопать entrechat,Обшикать Федру, Клеопатру,Моину вызвать (для того,Чтоб только слышали его).XVIII
Волшебный край! Там в стары годы,Сатиры смелый властелин,Блистал Фонвизин, друг свободы,И переимчивый Княжнин;Там Озеров невольны даниНародных слез, рукоплесканийС младой Семёновой делил;Там наш Катенин воскресилКорнеля гений величавый;Там вывел колкий ШаховскойСвоих комедий шумный рой,Там и Дидло венчался славой,Там, там под сению кулисМладые дни мои неслись.XIX
Мои богини! что вы? где вы?Внемлите мой печальный глас:Всё те же ль вы? другие ль девы,Сменив, не заменили вас?Услышу ль вновь я ваши хоры?Узрю ли русской ТерпсихорыДушой исполненный полёт?Иль взор унылый не найдётЗнакомых лиц на сцене скучной,И, устремив на чуждый светРазочарованный лорнет,Веселья зритель равнодушный,Безмолвно буду я зеватьИ о былом воспоминать?XX
Театр уж полон; ложи блещут;Партер и кресла – всё кипит;В райке нетерпеливо плещут,И, взвившись, занавес шумит.Блистательна, полувоздушна,Смычку волшебному послушна,Толпою нимф окружена,Стоит Истомина; она,Одной ногой касаясь пола,Другою медленно кружит,И вдруг прыжок, и вдруг летит,Летит, как пух от уст Эола;То стан совьёт, то разовьётИ быстрой ножкой ножку бьёт.XXI
Всё хлопает. Онегин входит,Идёт меж кресел по ногам,Двойной лорнет скосясь наводитНа ложи незнакомых дам;Все ярусы окинул взором,Всё видел: лицами, уборомУжасно недоволен он;С мужчинами со всех сторонРаскланялся, потом на сценуВ большом рассеянье взглянул,Отворотился – и зевнул,И молвил: «Всех пора на смену;Балеты долго я терпел,Но и Дидло мне надоел» {5}.XXII
Ещё амуры, черти, змеиНа сцене скачут и шумят;Ещё усталые лакеиНа шубах у подъезда спят;Ещё не перестали топать,Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;Ещё снаружи и внутриВезде блистают фонари;Ещё, прозябнув, бьются кони,Наскуча упряжью своей,И кучера, вокруг огней,Бранят господ и бьют в ладони –А уж Онегин вышел вон;Домой одеться едет он.XXIII
Изображу ль в картине вернойУединенный кабинет,Где мод воспитанник примерныйОдет, раздет и вновь одет?Всё, чем для прихоти обильнойТоргует Лондон щепетильныйИ по Балтическим волнамЗа лес и сало возит нам,Всё, что в Париже вкус голодный,Полезный промысел избрав,Изобретает для забав,Для роскоши, для неги модной, –Всё украшало кабинетФилософа в осьмнадцать лет.XXIV
Янтарь на трубках Цареграда,Фарфор и бронза на столе,И, чувств изнеженных отрада,Духи в гранёном хрустале;Гребенки, пилочки стальные,Прямые ножницы, кривыеИ щётки тридцати родовИ для ногтей и для зубов.Руссо (замечу мимоходом)Не мог понять, как важный ГримСмел чистить ногти перед ним,Красноречивым сумасбродом {6}.Защитник вольности и правВ сём случае совсем неправ.XXV
Быть можно дельным человекомИ думать о красе ногтей:К чему бесплодно спорить с веком?Обычай деспот меж людей.Второй Чадаев, мой Евгений,Боясь ревнивых осуждений,В своей одежде был педантИ то, что б мы назвали франт.Он три часа по крайней мереПред зеркалами проводилИ из уборной выходилПодобный ветреной Венере,Когда, надев мужской наряд,Богиня едет в маскарад.XXVI
В последнем вкусе туалетомЗаняв ваш любопытный взгляд,Я мог бы пред учёным светомЗдесь описать его наряд;Конечно б это было смело,Описывать моё же дело:Но панталоны, фрак, жилет, Всех этих слов на русском нет;А вижу я, винюсь пред вами,Что уж и так мой бедный слогПестреть гораздо б меньше могИноплеменными словами,Хоть и заглядывал я встарьВ Академический словарь.XXVII
У нас теперь не то в предмете:Мы лучше поспешим на бал,Куда стремглав в ямской каретеУж мой Онегин поскакал.Перед померкшими домамиВдоль сонной улицы рядамиДвойные фонари каретВесёлый изливают светИ радуги на снег наводят;Усеян плошками кругом,Блестит великолепный дом;По цельным окнам тени ходят,Мелькают профили головИ дам, и модных чудаков.XXVIII
Вот наш герой подъехал к сеням;Швейцара мимо он стрелойВзлетел по мраморным ступеням,Расправил волоса рукой,Вошёл. Полна народу зала;Музыка уж греметь устала;Толпа мазуркой занята;Кругом и шум и теснота;Бренчат кавалергарда шпоры;Летают ножки милых дам;По их пленительным следамЛетают пламенные взоры,И рёвом скрыпок заглушёнРевнивый шепот модных жён.XXIX
Во дни веселий и желанийЯ был от балов без ума:Верней нет места для признанийИ для вручения письма.О вы, почтенные супруги!Вам предложу свои услуги;Прошу мою заметить речь:Я вас хочу предостеречь.Вы также, маменьки, построжеЗа дочерьми смотрите вслед:Держите прямо свой лорнет!Не то... не то, избави Боже!Я это потому пишу,Что уж давно я не грешу.XXX
Увы, на разные забавыЯ много жизни погубил!Но если б не страдали нравы,Я балы б до сих пор любил.Люблю я бешеную младость,И тесноту, и блеск, и радость,И дам обдуманный наряд;Люблю их ножки; только врядНайдете вы в России целойТри пары стройных женских ног.Ах! долго я забыть не могДве ножки... Грустный, охладелый,Я всё их помню, и во снеОни тревожат сердце мне.XXXI
Когда ж и где, в какой пустыне,Безумец, их забудешь ты?Ах, ножки, ножки! где вы ныне?Где мнёте вешние цветы?Взлелеяны в восточной неге,На северном, печальном снегеВы не оставили следов:Любили мягких вы ковровРоскошное прикосновенье.Давно ль для вас я забывалИ жажду славы и похвал,И край отцов, и заточенье?Исчезло счастье юных лет,Как на лугах ваш лёгкий след.XXXII
Дианы грудь, ланиты ФлорыПрелестны, милые друзья!Однако ножка ТерпсихорыПрелестней чем-то для меня.Она, пророчествуя взглядуНеоцененную награду,Влечёт условною красойЖеланий своевольный рой.Люблю её, мой друг Эльвина,Под длинной скатертью столов,Весной на мураве лугов,Зимой на чугуне камина,На зеркальном паркете зал,У моря на граните скал.XXXIII
Я помню море пред грозою:Как я завидовал волнам,Бегущим бурной чередоюС любовью лечь к её ногам!Как я желал тогда с волнамиКоснуться милых ног устами!Нет, никогда средь пылких днейКипящей младости моейЯ не желал с таким мученьемЛобзать уста младых Армид,Иль розы пламенных ланит,Иль перси, полные томленьем;Нет, никогда порыв страстейТак не терзал души моей!XXXIV
Мне памятно другое время!В заветных иногда мечтахДержу я счастливое стремя...И ножку чувствую в руках;Опять кипит воображенье,Опять её прикосновеньеЗажгло в увядшем сердце кровь,Опять тоска, опять любовь!..Но полно прославлять надменныхБолтливой лирою своей; Они не стоят ни страстей,Ни песен, ими вдохновенных:Слова и взор волшебниц сихОбманчивы... как ножки их.XXXV
Что ж мой Онегин? ПолусонныйВ постелю с бала едет он:А Петербург неугомонныйУж барабаном пробуждён.Встаёт купец, идёт разносчик,На биржу тянется извозчик,С кувшином охтенка спешит,Под ней снег утренний хрустит.Проснулся утра шум приятный.Открыты ставни; трубный дымСтолбом восходит голубым,И хлебник, немец аккуратный,В бумажном колпаке, не разУж отворял свой «васисдас».XXXVI
Но, шумом бала утомленныйИ утро в полночь обратя,Спокойно спит в тени блаженнойЗабав и роскоши дитя.Проснётся за полдень, и сноваДо утра жизнь его готова,Однообразна и пестра.И завтра то же, что вчера.Но был ли счастлив мой Евгений,Свободный, в цвете лучших лет,Среди блистательных побед,Среди вседневных наслаждений?Вотще ли был он средь пировНеосторожен и здоров?XXXVII
Нет: рано чувства в нём остыли;Ему наскучил света шум;Красавицы не долго былиПредмет его привычных дум;Измены утомить успели;Друзья и дружба надоели,Затем, что не всегда же мог Beef-stеаks и страсбургский пирогШампанской обливать бутылкойИ сыпать острые слова,Когда болела голова;И хоть он был повеса пылкой,Но разлюбил он наконецИ брань, и саблю, и свинец.XXXVIII
Недуг, которого причинуДавно бы отыскать пора,Подобный аглицкому сплину,Короче: русская хандраИм овладела понемногу;Он застрелиться, слава Богу,Попробовать не захотел,Но к жизни вовсе охладел.Как Child-Harold, угрюмый, томныйВ гостиных появлялся он;Ни сплетни света, ни бостон,Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,Ничто не трогало его,Не замечал он ничего. XXXIX. ХL. ХLI [строфы не обнаружены]......................................................ХLII
Причудницы большого света!Всех прежде вас оставил он;И правда то, что в наши летаДовольно скучен высший тон;Хоть, может быть, иная дамаТолкует Сея и Бентама,Но вообще их разговорНесносный, хоть невинный вздор;К тому ж они так непорочны,Так величавы, так умны,Так благочестия полны,Так осмотрительны, так точны,Так неприступны для мужчин,Что вид их уж рождает сплин {7}.XLIII
И вы, красотки молодые,Которых позднею поройУносят дрожки удалыеПо петербургской мостовой,И вас покинул мой Евгений.Отступник бурных наслаждений,Онегин дома заперся, Зевая, за перо взялся,Хотел писать – но труд упорныйЕму был тошен; ничегоНе вышло из пера его, И не попал он в цех задорныйЛюдей, о коих не сужу,Затем, что к ним принадлежу.ХLIV
И снова, преданный безделью,Томясь душевной пустотой,Уселся он – с похвальной цельюСебе присвоить ум чужой;Отрядом книг уставил полку,Читал, читал, а всё без толку:Там скука, там обман иль бред;В том совести, в том смысла нет;На всех различные вериги;И устарела старина,И старым бредит новизна.Как женщин, он оставил книги,И полку, с пыльной их семьёй,Задёрнул траурной тафтой.ХLV
Условий света свергнув бремя,Как он, отстав от суеты,С ним подружился я в то время.Мне нравились его черты,Мечтам невольная преданность,Неподражательная странностьИ резкий, охлаждённый ум.Я был озлоблен, он угрюм;Страстей игру мы знали оба;Томила жизнь обоих нас;В обоих сердца жар угас;Обоих ожидала злобаСлепой Фортуны и людейНа самом утре наших дней.XLVI
Кто жил и мыслил, тот не можетВ душе не презирать людей;Кто чувствовал, того тревожитПризрак невозвратимых дней:Тому уж нет очарований,Того змия воспоминаний,Того раскаянье грызёт.Всё это часто придаётБольшую прелесть разговору.Сперва Онегина языкМеня смущал; но я привыкК его язвительному спору,И к шутке, с желчью пополам,И злости мрачных эпиграмм.XLVII
Как часто летнею порою,Когда прозрачно и светлоНочное небо над Невою {8}И вод весёлое стеклоНе отражает лик Дианы,Воспомня прежних лет романы,Воспомня прежнюю любовь,Чувствительны, беспечны вновь,Дыханьем ночи благосклоннойБезмолвно упивались мы!Как в лес зелёный из тюрьмыПеренесён колодник сонный,Так уносились мы мечтойК началу жизни молодой.XLVIII
С душою, полной сожалений,И опершися на гранит,Стоял задумчиво Евгений,Как описал себя пиит {9}.Всё было тихо; лишь ночныеПерекликались часовые,Да дрожек отдалённый стукС Мильонной раздавался вдруг;Лишь лодка, вёслами махая,Плыла по дремлющей реке:И нас пленяли вдалекеРожок и песня удалая...Но слаще, средь ночных забав,Напев Торкватовых октав!XLIX
Адриатические волны,О Брента! нет, увижу васИ, вдохновенья снова полный,Услышу ваш волшебный глас!Он свят для внуков Аполлона;По гордой лире АльбионаОн мне знаком, он мне родной.Ночей Италии златойЯ негой наслажусь на воле,С венецианкою младой,То говорливой, то немой,Плывя в таинственной гондоле;С ней обретут уста моиЯзык Петрарки и любви.L
Придёт ли час моей свободы?Пора, пора! – взываю к ней;Брожу над морем {10}, жду погоды,Маню ветрила кораблей.Под ризой бурь, с волнами споря,По вольному распутью моряКогда ж начну я вольный бег?Пора покинуть скучный брегМне неприязненной стихииИ средь полуденных зыбей,Под небом Африки моей {11},Вздыхать о сумрачной России,Где я страдал, где я любил,Где сердце я похоронил.LI
Онегин был готов со мноюУвидеть чуждые страны;Но скоро были мы судьбоюНа долгой срок разведены.Отец его тогда скончался.Перед Онегиным собралсяЗаимодавцев жадный полк.У каждого свой ум и толк:Евгений, тяжбы ненавидя,Довольный жребием своим,Наследство предоставил им,Большой потери в том не видяИль предузнав издалекаКончину дяди старика.LII
Вдруг получил он в самом делеОт управителя доклад,Что дядя при смерти в постелеИ с ним проститься был бы рад.Прочтя печальное посланье,Евгений тотчас на свиданьеСтремглав по почте поскакалИ уж заранее зевал,Приготовляясь, денег ради,На вздохи, скуку и обман(И тем я начал мой роман);Но, прилетев в деревню дяди,Его нашёл уж на столе,Как дань готовую земле.LIII
Нашёл он полон двор услуги;К покойнику со всех сторонСъезжались недруги и други,Охотники до похорон.Покойника похоронили.Попы и гости ели, пилиИ после важно разошлись,Как будто делом занялись.Вот наш Онегин – сельский житель,Заводов, вод, лесов, земельХозяин полный, а досельПорядка враг и расточитель,И очень рад, что прежний путьПеременил на что-нибудь.LIV
Два дня ему казались новыУединенные поля,Прохлада сумрачной дубровы,Журчанье тихого ручья;На третий роща, холм и полеЕго не занимали боле;Потом уж наводили сон;Потом увидел ясно он,Что и в деревне скука та же,Хоть нет ни улиц, ни дворцов,Ни карт, ни балов, ни стихов.Хандра ждала его на страже,И бегала за ним она,Как тень иль верная жена.LV
Я был рождён для жизни мирной,Для деревенской тишины;В глуши звучнее голос лирный,Живее творческие сны.Досугам посвятясь невинным,Брожу над озером пустынным,И far nientе мой закон.Я каждым утром пробуждёнДля сладкой неги и свободы:Читаю мало, долго сплю,Летучей славы не ловлю.Не так ли я в былые годыПровёл в бездействии, в тениМои счастливейшие дни?LVI
Цветы, любовь, деревня, праздность,Поля! Я предан вам душой.Всегда я рад заметить разностьМежду Онегиным и мной,Чтобы насмешливый читательИли какой-нибудь издательЗамысловатой клеветы,Сличая здесь мои черты,Не повторял потом безбожно,Что намарал я свой портрет,Как Байрон, гордости поэт,Как будто нам уж невозможноПисать поэмы о другом,Как только о себе самом.LVII
Замечу кстати: все поэты –Любви мечтательной друзья.Бывало, милые предметыМне снились, и душа мояИх образ тайный сохранила;Их после муза оживила:Так я, беспечен, воспевалИ деву гор, мой идеал,И пленниц берегов Салгира.Теперь от вас, мои друзья,Вопрос нередко слышу я:«О ком твоя вздыхает лира?Кому, в толпе ревнивых дев,Ты посвятил её напев?LVIII
Чей взор, волнуя вдохновенье,Умильной лаской наградилТвоё задумчивое пенье?Кого твой стих боготворил?»И, други, никого, ей-богу!Любви безумную тревогуЯ безотрадно испытал.Блажен, кто с нею сочеталГорячку рифм: он тем удвоилПоэзии священный бред,Петрарке шествуя вослед,А муки сердца успокоил,Поймал и славу между тем;Но я, любя, был глуп и нем.LIX
Прошла любовь, явилась муза,И прояснился тёмный ум.Свободен, вновь ищу союзаВолшебных звуков, чувств и дум;Пишу, и сердце не тоскует,Перо, забывшись, не рисует,Близ неоконченных стихов,Ни женских ножек, ни голов;Погасший пепел уж не вспыхнет,Я всё грущу; но слёз уж нет,И скоро, скоро бури следВ душе моей совсем утихнет:Тогда-то я начну писатьПоэму песен в двадцать пять.
LX
Я думал уж о форме планаИ как героя назову;Покамест моего романаЯ кончил первую главу;Пересмотрел всё это строго:Противоречий очень много,Но их исправить не хочу.Цензуре долг свой заплачуИ журналистам на съеденьеПлоды трудов моих отдам:Иди же к невским берегам,Новорождённое творенье,И заслужи мне славы дань:Кривые толки, шум и брань! ГЛАВА ВТОРАЯ O rus!.. Ноr. О Русь!I
Деревня, где скучал Евгений,Была прелестный уголок;Там друг невинных наслажденийБлагословить бы Небо мог.Господский дом уединенный,Горой от ветров огражденный,Стоял над речкою. ВдалиПред ним пестрели и цвелиЛуга и нивы золотые,Мелькали сёлы; здесь и тамСтада бродили по лугам,И сени расширял густыеОгромный, запущённый сад,Приют задумчивых дриад.II
Почтенный замок был построен,Как замки строиться должны:Отменно прочен и спокоенВо вкусе умной старины.Везде высокие покои,В гостиной штофные обои,Царей портреты на стенах,И печи в пёстрых изразцах.Всё это ныне обветшало,Не знаю, право, почему;Да, впрочем, другу моемуВ том нужды было очень мало,Затем, что он равно зевалСредь модных и старинных зал.III
Он в том покое поселился,Где деревенский старожилЛет сорок с ключницей бранился,В окно смотрел и мух давил.Всё было просто: пол дубовый,Два шкафа, стол, диван пуховый,Нигде ни пятнышка чернил.Онегин шкафы отворил;В одном нашёл тетрадь расхода,В другом наливок целый строй,Кувшины с яблочной водойИ календарь осьмого года:Старик, имея много дел,В иные книги не глядел.IV
Один среди своих владений,Чтоб только время проводить,Сперва задумал наш ЕвгенийПорядок новый учредить.В своей глуши мудрец пустынный, [Свободы сеятель пустынный]Ярём он барщины стариннойОброком лёгким заменил;И раб судьбу благословил. [Мужик судьбу благословил]Зато в углу своем надулся,Увидя в этом страшный вред,Его расчётливый сосед;Другой лукаво улыбнулся,И в голос все решили так,Что он опаснейший чудак.V
Сначала все к нему езжали;Но так как с заднего крыльцаОбыкновенно подавалиЕму донского жеребца,Лишь только вдоль большой дорогиЗаслышат их домашни дроги, –Поступком оскорбясь таким,Все дружбу прекратили с ним.«Сосед наш неуч; сумасбродит;Он фармазон; он пьёт одноСтаканом красное вино;Он дамам к ручке не подходит;Все «да» да «нет»; не скажет «да-с»Иль «нет-с». Таков был общий глас.VI
В свою деревню в ту же поруПомещик новый прискакалИ столь же строгому разборуВ соседстве повод подавал:По имени Владимир Ленской,С душою прямо геттингенской,
|
VII
От хладного разврата светаЕщё увянуть не успев,Его душа была согретаПриветом друга, лаской дев;Он сердцем милый был невежда,Его лелеяла надежда,И мира новый блеск и шумЕщё пленяли юный ум.Он забавлял мечтою сладкойСомненья сердца своего;Цель жизни нашей для негоБыла заманчивой загадкой,Над ней он голову ломалИ чудеса подозревал.VIII
Он верил, что душа роднаяСоединиться с ним должна,Что, безотрадно изнывая,Его вседневно ждёт она;Он верил, что друзья готовыЗа честь его приять оковыИ что не дрогнет их рукаРазбить сосуд клеветника;Что есть избранные судьбами,Людей священные друзья;Что их бессмертная семьяНеотразимыми лучамиКогда-нибудь нас озаритИ мир блаженством одарит.IX
Негодованье, сожаленье,Ко благу чистая любовьИ славы сладкое мученьеВ нём рано волновали кровь.Он с лирой странствовал на свете;Под небом Шиллера и ГетеИх поэтическим огнёмДуша воспламенилась в нём;И муз возвышенных искусства,Счастливец, он не постыдил:Он в песнях гордо сохранилВсегда возвышенные чувства,Порывы девственной мечтыИ прелесть важной простоты.[ 9a
Не пел порочной он забавы,Не пел презрительных Цирцей,Он оскорблять гнушался нравыИзбранной лирою своей;Поклонник истинного счастья,Не славил сетей сладострастья,Постыдной негою дыша,Как тот, чья жадная душа,Добыча вредных заблуждений,Добыча жалкая страстей,Преследует в тоске своейКартины прежних наслажденийИ свету в песнях роковыхБезумно обнажает их.9b
Но добрый юноша, готовыйВысокий подвиг совершить,Не будет в гордости суровойСтихи нечистые твердить;Но праведник изнеможенный,К цепям неправдой присужденный,В свою последню ночь в тюрьмеС лампадой, дремлющей во тьме,Не склонит в тишине пустыннойНа свиток ваш очей своихИ на стене ваш вольный стихНе начертит рукой безвинной,Немой и горестный приветДля узника грядущих лет.9c
Певцы слепого наслажденья,Напрасно дней своих блажныхПередаёте впечатленьяВы нам в элегиях живых,Напрасно девушка украдкой,Внимая звукам лиры сладкойК вам устремляет нежный взор,Начать не смея разговор,Напрасно ветреная младостьЗа полной чашею, в венках,Воспоминает на пирахСтихов изнеженную сладостьИль на ухо стыдливых девИх шепчет, робость одолев;9d
Несчастные, решите сами,Какое ваше ремесло;Пустыми звуками, словамиВы сеете разврата зло.Перед судилищем ПалладыВам нет венца, вам нет награды,Но вам дороже, знаю сам,Слеза с улыбкой пополам.Вы рождены для славы женской,Для вас ничтожен суд молвы –И жаль мне вас... и милы вы;Не вам чета был гордый Ленский:Его стихи конечно матьВелела б дочери читать.]X
Он пел любовь, любви послушный,И песнь его была ясна,Как мысли девы простодушной,Как сон младенца, как ЛунаВ пустынях неба безмятежных,Богиня тайн и вздохов нежных.Он пел разлуку и печаль,И нечто, и туманну даль,И романтические розы;Он пел те дальные страны,Где долго в лоно тишиныЛились его живые слёзы;Он пел поблеклый жизни цветБез малого в осьмнадцать лет.XI
В пустыне, где один ЕвгенийМог оценить его дары,Господ соседственных селенийЕму не нравились пиры;Бежал он их беседы шумной.Их разговор благоразумныйО сенокосе, о вине,О псарне, о своей родне,Конечно, не блистал ни чувством,Ни поэтическим огнём,Ни остротою, ни умом,Ни общежития искусством;Но разговор их милых жёнГораздо меньше был умён.XII
Богат, хорош собою, ЛенскийВезде был принят как жених;Таков обычай деревенский;Все дочек прочили своихЗа полурусского соседа;Взойдёт ли он, тотчас беседаЗаходит слово сторонойО скуке жизни холостой;Зовут соседа к самовару,А Дуня разливает чай;Ей шепчут: «Дуня, примечай!»Потом приносят и гитару:И запищит она (Бог мой!):«Приди в чертог ко мне златой!..» {12}XIII
Но Ленский, не имев, конечно,Охоты узы брака несть,С Онегиным желал сердечноЗнакомство покороче свесть.Они сошлись. Волна и камень,Стихи и проза, лёд и пламеньНе столь различны меж собой.Сперва взаимной разнотойОни друг другу были скучны;Потом понравились; потом
|
XIV
Но дружбы нет и той меж нами.Все предрассудки истребя,Мы почитаем всех нулями,А единицами – себя.Мы все глядим в Наполеоны;Двуногих тварей миллионыДля нас орудие одно;Нам чувство дико и смешно.Сноснее многих был Евгений;Хоть он людей, конечно, зналИ вообще их презирал, –Но (правил нет без исключений)Иных он очень отличалИ вчуже чувство уважал.XV
Он слушал Ленского с улыбкой.Поэта пылкий разговор,И ум, ещё в сужденьях зыбкой,И вечно вдохновенный взор, –Онегину всё было ново;Он охладительное словоВ устах старался удержатьИ думал: глупо мне мешатьЕго минутному блаженству;И без меня пора придёт;Пускай покамест он живётДа верит мира совершенству;Простим горячке юных летИ юный жар и юный бред.XVI
Меж ими всё рождало спорыИ к размышлению влекло:Племён минувших договоры,Плоды наук, добро и зло,И предрассудки вековые,И гроба тайны роковые,Судьба и жизнь в свою чреду,
|
XVII
Но чаще занимали страстиУмы пустынников моих.Ушед от их мятежной власти,Онегин говорил об нихС невольным вздохом сожаленья:Блажен, кто ведал их волненьяИ наконец от них отстал;Блаженней тот, кто их не знал,Кто охлаждал любовь – разлукой,Вражду – злословием; поройЗевал с друзьями и с женой,
|
XVIII
Когда прибегнем мы под знамяБлагоразумной тишины,Когда страстей угаснет пламя,И нам становятся смешныИх своевольство иль порывыИ запоздалые отзывы, –Смирённые не без труда,Мы любим слушать иногдаСтрастей чужих язык мятежный,И нам он сердце шевелит.Так точно старый инвалидОхотно клонит слух прилежныйРассказам юных усачей,Забытый в хижине своей.XIX
Зато и пламенная младостьНе может ничего скрывать.Вражду, любовь, печаль и радостьОна готова разболтать.В любви считаясь инвалидом,Онегин слушал с важным видом,Как, сердца исповедь любя,Поэт высказывал себя;Свою доверчивую совестьОн простодушно обнажал.Евгений без труда узналЕго любви младую повесть,Обильный чувствами рассказ,
|
XX
Ах, он любил, как в наши летаУже не любят; как однаБезумная душа поэтаЕщё любить осуждена:Всегда, везде одно мечтанье,Одно привычное желанье,Одна привычная печаль.Ни охлаждающая даль,Ни долгие лета разлуки,Ни музам данные часы,Ни чужеземные красы,Ни шум веселий, ни наукиДуши не изменили в нём,Согретой девственным огнём.XXI
Чуть отрок, Ольгою пленённый,Сердечных мук еще не знав,Он был свидетель умилённыйЕё младенческих забав;В тени хранительной дубравыОн разделял её забавы,И детям прочили венцы
|
XXII
Она поэту подарилаМладых восторгов первый сон,И мысль об ней одушевилаЕго цевницы первый стон.Простите, игры золотые!Он рощи полюбил густые,Уединенье, тишину,И ночь, и звезды, и луну,Луну, небесную лампаду,Которой посвящали мыПрогулки средь вечерней тьмы,И слёзы, тайных мук отраду...Но нынче видим только в нейЗамену тусклых фонарей.22а
Кто ж та была, которой очиОн без искусства привлекал,Которой он и дни и ночиИ думы сердца посвящал?Меньшая дочь соседей бедных.Вдали забав столицы вредных,Невинной прелести полна,В глазах родителей онаЦвела, как ландыш потаённый,Незнаемый в траве глухойНи мотыльками, ни пчелой,Цветок, быть может, обречённый,Не осушив еще росы,Размаху гибельной косы.22b
Ни дура англинской породы,Ни своенравная мамзель,В России по уставу модыНеобходимые досель,Не стали портить Ольги милой.Фадеевна рукою хилойЕё качала колыбель,Она же ей стлала постель,Она ж за Ольгою ходила,Бову рассказывала ей,Чесала шёлк её кудрей,Читать «Помилуй мя» учила,Поутру наливала чайИ баловала невзначай.XXIII
Всегда скромна, всегда послушна,Всегда как утро весела,Как жизнь поэта простодушна,Как поцелуй любви мила;Глаза, как небо, голубые,Улыбка, локоны льняные,Движенья, голос, лёгкий стан,Всё в Ольге... но любой романВозьмите и найдёте верноЕё портрет: он очень мил,Я прежде сам его любил,Но надоел он мне безмерно.Позвольте мне, читатель мой,Заняться старшею сестрой.XXIV
Её сестра звалась Татьяна... {13}Впервые именем такимСтраницы нежные романаМы своевольно освятим.И что ж? оно приятно, звучно;Но с ним, я знаю, неразлучноВоспоминанье стариныИль девичьей! Мы все должныПризнаться: вкусу очень малоУ нас и в наших именах(Не говорим уж о стихах);Нам просвещенье не пристало,И нам досталось от негоЖеманство, – больше ничего.XXV
Итак, она звалась Татьяной.Ни красотой сестры своей,Ни свежестью её румянойНе привлекла б она очей.Дика, печальна, молчалива,Как лань лесная боязлива,Она в семье своей роднойКазалась девочкой чужой.Она ласкаться не умелаК отцу, ни к матери своей;Дитя сама, в толпе детейИграть и прыгать не хотелаИ часто целый день однаСидела молча у окна.XXVI
Задумчивость, её подругаОт самых колыбельных дней,Теченье сельского досугаМечтами украшала ей.Её изнеженные пальцыНе знали игл; склонясь на пяльцы,Узором шёлковым онаНе оживляла полотна.Охоты властвовать примета,С послушной куклою дитяПриготовляется шутяК приличию – закону света,И важно повторяет ейУроки маменьки своей.XXVII
Но куклы даже в эти годыТатьяна в руки не брала;Про вести города, про модыБеседы с нею не вела.И были детские проказыЕй чужды: страшные рассказыЗимою в темноте ночейПленяли больше сердце ей.Когда же няня собиралаДля Ольги на широкий лугВсех маленьких её подруг,Она в горелки не играла,Ей скучен был и звонкий смех,И шум их ветреных утех.XXVIII
Она любила на балконеПредупреждать зари восход,Когда на бледном небосклонеЗвёзд исчезает хоровод,И тихо край земли светлеет,И, вестник утра, ветер веет,И всходит постепенно день.Зимой, когда ночная теньПолмиром доле обладает,И доле в праздной тишине,При отуманенной луне,Восток ленивый почивает,В привычный час пробужденаВставала при свечах она.XXIX
Ей рано нравились романы;Они ей заменяли всё;Она влюблялася в обманыИ Ричардсона и Руссо. Отец её был добрый малый,В прошедшем веке запоздалый;Но в книгах не видал вреда;Он, не читая никогда,Их почитал пустой игрушкойИ не заботился о том,Какой у дочки тайный томДремал до утра под подушкой.Жена ж его была самаОт Ричардсона без ума.XXX
Она любила РичардсонаНе потому, чтобы прочла,Не потому, чтоб ГрандисонаОна Ловласу предпочла {14}; Но в старину княжна Алина,Её московская кузина,Твердила часто ей об них.В то время был ещё женихЕё супруг, но по неволе;Она вздыхала по другом,Который сердцем и умомЕй нравился гораздо боле:Сей Грандисон был славный франт,Игрок и гвардии сержант.XXXI
Как он, она была одетаВсегда по моде и к лицу;Но, не спросясь её совета,Девицу повезли к венцу.И, чтоб её рассеять горе,Разумный муж уехал вскореВ свою деревню, где она,Бог знает кем окружена,Рвалась и плакала сначала,С супругом чуть не развелась;Потом хозяйством занялась,Привыкла и довольна стала.Привычка свыше нам дана:Замена счастию она {15}.XXXII
Привычка усладила горе,Не отразимое ничем;Открытие большое вскореЕё утешило совсем:
|
XXXIII
Бывало, писывала кровьюОна в альбомы нежных дев,Звала Полиною ПрасковьюИ говорила нараспев,Корсет носила очень узкий,И русский «Н» как «N» французскийПроизносить умела в нос;Но скоро всё перевелось:Корсет, альбом, княжну Алину,Стишков чувствительных тетрадьОна забыла: стала зватьАкулькой прежнюю СелинуИ обновила наконецНа вате шлафор и чепец.XXXIV
Но муж любил её сердечно,В её затеи не входил,Во всём ей веровал беспечно,А сам в халате ел и пил;Покойно жизнь его катилась;Под вечер иногда сходиласьСоседей добрая семья,Нецеремонные друзья,И потужить, и позлословить,И посмеяться кой о чём.Проходит время; между темПрикажут Ольге чай готовить,Там ужин, там и спать пора,И гости едут со двора.XXXV
Они хранили в жизни мирнойПривычки милой старины;У них на Масленице жирнойВодились русские блины;Два раза в год они говели;Любили круглые качели,Подблюдны песни, хоровод;В день Троицын, когда народ,Зевая, слушает молебен,Умильно на пучок зариОни роняли слёзки три;Им квас как воздух был потребен,И за столом у них гостямНосили блюды по чинам.XXXVI
И так они старели оба.И отворились наконецПеред супругом двери гроба,И новый он приял венец.Он умер в час перед обедом,Оплаканный своим соседом,Детьми и верною женойЧистосердечней, чем иной.Он был простой и добрый барин,И там, где прах его лежит,Надгробный памятник гласит:«Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,Господний раб и бригадир,Под камнем сим вкушает мир».XXXVII
Своим пенатам возвращенный,Владимир Ленский посетилСоседа памятник смиренный,И вздох он пеплу посвятил;И долго сердцу грустно было.«Рооr Yorick! {16} – молвил он уныло. –Он на руках меня держал.Как часто в детстве я игралЕго Очаковской медалью!Он Ольгу прочил за меня,Он говорил: дождусь ли дня?..»И, полный искренней печалью,Владимир тут же начерталЕму надгробный мадригал.XXXVIII
И там же надписью печальнойОтца и матери, в слезах,Почтил он прах патриархальный...Увы! на жизненных браздахМгновенной жатвой поколенья,По тайной воле провиденья,Восходят, зреют и падут;Другие им вослед идут...Так наше ветреное племяРастёт, волнуется, кипитИ к гробу прадедов теснит.Придёт, придёт и наше время,И наши внуки в добрый часИз мира вытеснят и нас!XXXIX
Покамест упивайтесь ею,Сей лёгкой жизнию, друзья!Её ничтожность разумеюИ мало к ней привязан я;Для призраков закрыл я вежды;Но отдаленные надеждыТревожат сердце иногда:Без неприметного следаМне было б грустно мир оставить.Живу, пишу не для похвал;Но я бы, кажется, желалПечальный жребий свой прославить,Чтоб обо мне, как верный друг,Напомнил хоть единый звук.XL
И чьё-нибудь он сердце тронет;И, сохранённая судьбой,Быть может, в Лете не потонетСтрофа, слагаемая мной;Быть может (лестная надежда!),Укажет будущий невеждаНа мой прославленный портретИ молвит: то-то был поэт!Прими ж мои благодаренья,Поклонник мирных аонид,О ты, чья память сохранитМои летучие творенья,Чья благосклонная рукаПотреплет лавры старика!XLI
Но, может быть, и это дажеПравдоподобнее сто раз,Изорванный, в пыли и в саже,Мой недочитанный рассказ,Служанкой изгнан из уборной,В передней кончит век позорный,Как прошлогодний календарьИли затасканный букварь.Но что ж: в гостиной иль в переднейРавно читатели черны,Над книгой их права равны,Не я первой, не я последнийИх суд услышу над собой –Ревнивый, строгий и тупой. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Elle etait fille, elle etait amoureuse. Malfilatre.I
«Куда? Уж эти мне поэты!»– Прощай, Онегин, мне пора.«Я не держу тебя; но где тыСвои проводишь вечера?»– У Лариных. – «Вот это чудно.Помилуй! И тебе не трудноТам каждый вечер убивать?»– Нимало. – «Не могу понять.Отселе вижу, что такое:Во-первых (слушай, прав ли я?),Простая, русская семья,К гостям усердие большое,Варенье, вечный разговорПро дождь, про лён, про скотный двор...»II
– Я тут ещё беды не вижу.«Да скука, вот беда, мой друг».– Я модный свет ваш ненавижу;Милее мне домашний круг,Где я могу... – «Опять эклога!Да полно, милый, ради Бога.Ну что ж? ты едешь: очень жаль.Ах, слушай, Ленский; да нельзя льУвидеть мне Филлиду эту,Предмет и мыслей, и пера,И слёз, и рифм et cetera?.. Представь меня». – Ты шутишь. – «Нету».– Я рад. – «Когда же?» – Хоть сейчас.Они с охотой примут нас.III
Поедем. –Поскакали други,Явились; им расточеныПорой тяжёлые услугиГостеприимной старины.Обряд известный угощенья:
|
IV
Они дорогой самой краткойДомой летят во весь опор {17}.Теперь подслушаем украдкойГероев наших разговор:– Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. –«Привычка, Ленский». – Но скучаешьТы как–то больше. – «Нет, равно.Однако в поле уж темно;Скорей! пошёл, пошёл, Андрюшка!Какие глупые места!А кстати: Ларина проста,Но очень милая старушка;Боюсь: брусничная водаМне не наделала б вреда.V
Скажи: которая Татьяна?»– Да та, которая, грустнаИ молчалива, как Светлана,Вошла и села у окна. –«Неужто ты влюблен в меньшую?»– А что? – «Я выбрал бы другую,Когда б я был, как ты, поэт.В чертах у Ольги жизни нет.Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне:Кругла, красна лицом она,Как эта глупая лунаНа этом глупом небосклоне».Владимир сухо отвечалИ после во весь путь молчал.5а
В постеле лёжа, наш ЕвгенийГлазами Байрона читал,Но дань вечерних размышленийВ уме Татьяне посвящал.Проснулся он денницы ранеИ мысль была всё о Татьяне.«Вот новое, – подумал он, –Неужто я в неё влюблён?Ей-богу, это было б славно,Себя уж то-то б одолжил;Посмотрим». И тотчас решилСоседок навещать исправно,Как можно чаще – всякий день,Ведь им досуг, а нам не лень.VI
Меж тем Онегина явленьеУ Лариных произвелоНа всех большое впечатленьеИ всех соседей развлекло.Пошла догадка за догадкой.Все стали толковать украдкой,Шутить, судить не без греха,Татьяне прочить жениха;Иные даже утверждали,Что свадьба слажена совсем,Но остановлена затем,Что модных колец не достали.О свадьбе Ленского давноУ них уж было решено.VII
Татьяна слушала с досадойТакие сплетни; но тайкомС неизъяснимою отрадойНевольно думала о том;И в сердце дума заронилась;Пора пришла, она влюбилась.Так в землю падшее зерноВесны огнем оживлено.Давно её воображенье,Сгорая негой и тоской,Алкало пищи роковой;Давно сердечное томленьеТеснило ей младую грудь;Душа ждала... кого-нибудь,VIII
И дождалась... Открылись очи;Она сказала: это он!Увы! теперь и дни и ночи,И жаркий одинокий сон,Всё полно им; всё деве милойБез умолку волшебной силойТвердит о нём. Докучны ейИ звуки ласковых речей,И взор заботливой прислуги.В уныние погружена,Гостей не слушает онаИ проклинает их досуги,Их неожиданный приездИ продолжительный присест.IX
Теперь с каким она вниманьемЧитает сладостный роман,С каким живым очарованьемПьёт обольстительный обман!Счастливой силою мечтаньяОдушевлённые созданья,Любовник Юлии Вольмар,Малек-Адель и де Линар,И Вертер, мученик мятежный,И бесподобный Грандисон {18},Который нам наводит сон, –Все для мечтательницы нежнойВ единый образ облеклись,В одном Онегине слились.X
Воображаясь героинейСвоих возлюбленных творцов,Кларисой, Юлией, Дельфиной,Татьяна в тишине лесовОдна с опасной книгой бродит,Она в ней ищет и находитСвой тайный жар, свои мечты,Плоды сердечной полноты,Вздыхает и, себе присвояЧужой восторг, чужую грусть,В забвенье шепчет наизустьПисьмо для милого героя...Но наш герой, кто б ни был он,Уж верно был не Грандисон.10а
Увы! друзья! мелькают годы –И с ними вслед одна другойМелькают ветреные модыРазнообразной чередой.Все изменяется в природе:Ламуш и фижмы были в моде,Придворный франт и ростовщикНосили пудреный парик;Бывало, нежные поэтыВ надежде славы и похвалТочили тонкий мадригалИль остроумные куплеты,Бывало, храбрый генералСлужил и грамоты не знал.XI
Свой слог на важный лад настроя,Бывало, пламенный творецЯвлял нам своего герояКак совершенства образец.Он одарял предмет любимый,Всегда неправедно гонимый,Душой чувствительной, умомИ привлекательным лицом.Питая жар чистейшей страсти,Всегда восторженный геройГотов был жертвовать собой,И при конце последней частиВсегда наказан был порок,Добру достойный был венок. XII А нынче все умы в тумане,Мораль на нас наводит сон,Порок любезен – и в романе,И там уж торжествует он.Британской музы небылицыТревожат сон отроковицы,И стал теперь её кумирИли задумчивый Вампир,Или Мельмот, бродяга мрачный,Иль Вечный жид, или Корсар,Или таинственный Сбогар {19}.Лорд Байрон прихотью удачнойОблек в унылый романтизмИ безнадёжный эгоизм.XIII
Друзья мои, что ж толку в этом?Быть может, волею небес,Я перестану быть поэтом,В меня вселится новый бес,И, Фебовы презрев угрозы,Унижусь до смиренной прозы;Тогда роман на старый ладЗаймёт весёлый мой закат.Не муки тайные злодействаЯ грозно в нём изображу,Но просто вам перескажуПреданья русского семейства,Любви пленительные сныДа нравы нашей старины.XIV
Перескажу простые речиОтца иль дяди-старика,Детей условленные встречиУ старых лип, у ручейка;Несчастной ревности мученья,Разлуку, слёзы примиренья,Поссорю вновь, и наконецЯ поведу их под венец...Я вспомню речи неги страстной,Слова тоскующей любви,Которые в минувши дниУ ног любовницы прекраснойМне приходили на язык,От коих я теперь отвык.XV
Татьяна, милая Татьяна!С тобой теперь я слёзы лью;Ты в руки модного тиранаУж отдала судьбу свою.Погибнешь, милая; но преждеТы в ослепительной надеждеБлаженство тёмное зовёшь,Ты негу жизни узнаёшь,Ты пьёшь волшебный яд желаний,Тебя преследуют мечты:Везде воображаешь тыПриюты счастливых свиданий;Везде, везде перед тобойТвой искуситель роковой.XVI
Тоска любви Татьяну гонит,И в сад идёт она грустить,И вдруг недвижны очи клонит,И лень ей далее ступить.Приподнялася грудь, ланитыМгновенным пламенем покрыты,Дыханье замерло в устах,И в слухе шум, и блеск в очах...Настанет ночь; луна обходитДозором дальный свод небес,И соловей во мгле древесНапевы звучные заводит.Татьяна в темноте не спитИ тихо с няней говорит:XVII
«Не спится, няня: здесь так душно!Открой окно да сядь ко мне».– Что, Таня, что с тобой? – «Мне скучно,Поговорим о старине».– О чём же, Таня? Я, бывало,Хранила в памяти не малоСтаринных былей, небылицПро злых духов и про девиц;А нынче всё мне тёмно, Таня:Что знала, то забыла. Да,Пришла худая череда!Зашибло... – «Расскажи мне, няня,Про ваши старые года:Была ты влюблена тогда?»XVIII
– И, полно, Таня! В эти летаМы не слыхали про любовь;А то бы согнала со светаМеня покойница свекровь. –«Да как же ты венчалась, няня?»– Так, видно, Бог велел. Мой ВаняМоложе был меня, мой свет,А было мне тринадцать лет.Недели две ходила свахаК моей родне, и наконецБлагословил меня отец.Я горько плакала со страха,Мне с плачем косу расплелиДа с пеньем в церковь повели.XIX
И вот ввели в семью чужую...Да ты не слушаешь меня... –«Ах, няня, няня, я тоскую,Мне тошно, милая моя:Я плакать, я рыдать готова!..»– Дитя моё, ты нездорова;Господь помилуй и спаси!Чего ты хочешь, попроси...Дай окроплю святой водою,Ты вся горишь... – «Я не больна:Я... знаешь, няня... влюблена».– Дитя моё, Господь с тобою! –И няня девушку с мольбойКрестила дряхлою рукой.XX
«Я влюблена», – шептала сноваСтарушке с горестью она.– Сердечный друг, ты нездорова. –«Оставь меня: я влюблена».И между тем луна сиялаИ томным светом озарялаТатьяны бледные красы,И распущённые власы,И капли слёз, и на скамейкеПред героиней молодой,С платком на голове седой,Старушку в длинной телогрейке;И всё дремало в тишинеПри вдохновительной луне.XXI
И сердцем далеко носиласьТатьяна, смотря на луну...Вдруг мысль в уме её родилась...«Поди, оставь меня одну.Дай, няня, мне перо, бумагу,Да стол подвинь; я скоро лягу;Прости». И вот она одна.Всё тихо. Светит ей луна.Облокотясь, Татьяна пишет,И всё Евгений на уме,И в необдуманном письмеЛюбовь невинной девы дышит.Письмо готово, сложено...Татьяна! для кого ж оно?21а
Теперь мне должно б на досугеМою Татьяну оправдать –Ревнивый критик в модном круге,Предвижу, будет рассуждать:«Ужели не могли заранеВнушить задумчивой ТатьянеПриличий коренных устав?Да и в другом поэт не прав:Ужель влюбиться с первой встречиОна в Онегина могла,И чем увлечена была,Какой в нём ум, какие речиЕё пленить успели вдруг?»Постой, поспорю я, мой друг.XXII
Я знал красавиц недоступных,Холодных, чистых, как зима,Неумолимых, неподкупных,Непостижимых для ума;Дивился я их спеси модной,Их добродетели природной,И, признаюсь, от них бежал,И, мнится, с ужасом читалНад их бровями надпись ада:«Оставь надежду навсегда» {20}.Внушать любовь для них беда,Пугать людей для них отрада.Быть может, на брегах НевыПодобных дам видали вы.XXIII
Среди поклонников послушныхДругих причудниц я видал,Самолюбиво равнодушныхДля вздохов страстных и похвал.И что ж нашёл я с изумленьем?Они, суровым повеленьемПугая робкую любовь,Её привлечь умели вновьПо крайней мере сожаленьем,По крайней мере звук речейКазался иногда нежней,И с легковерным ослепленьемОпять любовник молодойБежал за милой суетой.23а
Но вы, кокетки записные,Я вас люблю – хоть это грех.Улыбки, ласки заказныеВы расточаете для всех,Ко всем стремите взор приятный;Кому слова невероятны,Того уверит поцелуй;Кто хочет – волен: торжествуй.Я прежде сам бывал доволенЕдиным взором ваших глаз,Теперь лишь уважаю вас,Но, хладной опытностью болен,И сам готов я вам помочь,Но ем за двух и сплю всю ночь.XXIV
За что ж виновнее Татьяна?За то ль, что в милой простотеОна не ведает обманаИ верит избранной мечте?За то ль, что любит без искусства,Послушная влеченью чувства,Что так доверчива она,Что от небес одаренаВоображением мятежным,Умом и волею живой,И своенравной головой,И сердцем пламенным и нежным?Ужели не простите ейВы легкомыслия страстей?24а
А вы, которые любилиБез позволения родныхИ сердце нежное хранилиДля впечатлений молодых,Тоски, надежд и неги сладкой,Быть может, если вам украдкойСлучалось тайную печатьС письма любовного срывать,Иль робко в дерзостные рукиЗаветный локон отдавать,Иль даже молча дозволятьВ минуту горькую разлукиДрожащий поцелуй любви,В слезах, с волнением в крови, –24b
Не осуждайте безусловноТатьяны ветреной моей,Не повторяйте хладнокровноРешенья чопорных судей.А вы, о Девы без упрёка,Которых даже тень порокаСтрашит сегодня, как змия,Советую вам то же я.Кто знает? пламенной тоскоюСгорите, может быть, и вы,А завтра лёгкий суд молвыПрипишет модному героюПобеды новой торжество:Любви вас ищет божество.XXV
Кокетка судит хладнокровно,Татьяна любит не шутяИ предаётся безусловноЛюбви, как милое дитя.Не говорит она: отложим –Любви мы цену тем умножим,Вернее в сети заведём;Сперва тщеславие кольнёмНадеждой, там недоуменьемИзмучим сердце, а потомРевнивым оживим огнём;А то, скучая наслажденьем,Невольник хитрый из оковВсечасно вырваться готов.XXVI
Ещё предвижу затрудненья:Родной земли спасая честь,Я должен буду, без сомненья,Письмо Татьяны перевесть.Она по-русски плохо знала,Журналов наших не читалаИ выражалася с трудомНа языке своём родном,Итак, писала по-французски...Что делать! повторяю вновь:Доныне дамская любовьНе изьяснялася по-русски,Доныне гордый наш языкК почтовой прозе не привык.XXVII
Я знаю: дам хотят заставитьЧитать по-русски. Право, страх!Могу ли их себе представитьС «Благонамеренным» {21} в руках!Я шлюсь на вас, мои поэты;Не правда ль: милые предметы,Которым, за свои грехи,Писали втайне вы стихи,Которым сердце посвящали,Не все ли, русским языкомВладея слабо и с трудом,Его так мило искажали,И в их устах язык чужойНе обратился ли в родной?XXVIII
Не дай мне Бог сойтись на балеИль при разъезде на крыльцеС семинаристом в желтой шалеИль с академиком в чепце!Как уст румяных без улыбки,Без грамматической ошибкиЯ русской речи не люблю.Быть может, на беду мою,Красавиц новых поколенье,Журналов вняв молящий глас,К грамматике приучит нас;Стихи введут в употребленье;Но я... какое дело мне?Я верен буду старине.XXIX
Неправильный, небрежный лепет,Неточный выговор речейПо-прежнему сердечный трепетПроизведут в груди моей;Раскаяться во мне нет силы,Мне галлицизмы будут милы,Как прошлой юности грехи,Как Богдановича стихи.Но полно. Мне пора занятьсяПисьмом красавицы моей;Я слово дал, и что ж? ей-ейТеперь готов уж отказаться.Я знаю: нежного ПарниПеро не в моде в наши дни.XXX
Певец Пиров и грусти томной {22},Когда б ещё ты был со мной,Я стал бы просьбою нескромнойТебя тревожить, милый мой:Чтоб на волшебные напевыПереложил ты страстной девыИноплеменные слова.Где ты? приди: свои праваПередаю тебе с поклоном...Но посреди печальных скал,Отвыкнув сердцем от похвал,Один, под финским небосклоном,Он бродит, и душа егоНе слышит горя моего.XXXI
Письмо Татьяны предо мною;Его я свято берегу,Читаю с тайною тоскоюИ начитаться не могу.Кто ей внушал и эту нежность,И слов любезную небрежность?Кто ей внушал умильный вздор,Безумный сердца разговор,И увлекательный и вредный?Я не могу понять. Но вотНеполный, слабый перевод,С живой картины список бледныйИли разыгранный ФрейшицПерстами робких учениц:Письмо Татьяны к Онегину
Я к вам пишу – чего же боле?Что я могу ещё сказать?Теперь, я знаю, в вашей волеМеня презреньем наказать.Но вы, к моей несчастной долеХоть каплю жалости храня,Вы не оставите меня.Сначала я молчать хотела;Поверьте: моего стыдаВы не узнали б никогда,Когда б надежду я имелаХоть редко, хоть в неделю разВ деревне нашей видеть вас,Чтоб только слышать ваши речи,Вам слово молвить, и потомВсе думать, думать об одномИ день, и ночь до новой встречи.Но, говорят, вы нелюдим;В глуши, в деревне всё вам скучно,А мы... ничем мы не блестим,Хоть вам и рады простодушно. Зачем вы посетили нас?В глуши забытого селеньяЯ никогда не знала б вас,Не знала б горького мученья.Души неопытной волненьяСмирив со временем (как знать?),По сердцу я нашла бы друга,Была бы верная супругаИ добродетельная мать. Другой!.. Нет, никому на светеНе отдала бы сердца я!То в вышнем суждено совете...То воля неба: я твоя;Вся жизнь моя была залогомСвиданья верного с тобой;Я знаю, ты мне послан Богом,До гроба ты хранитель мой...Ты в сновиденьях мне являлсяНезримый, ты мне был уж мил,Твой чудный взгляд меня томил,В душе твой голос раздавалсяДавно... нет, это был не сон!Ты чуть вошёл, я вмиг узнала,Вся обомлела, запылалаИ в мыслях молвила: вот он!Не правда ль? я тебя слыхала:Ты говорил со мной в тиши,Когда я бедным помогалаИли молитвой услаждалаТоску волнуемой души?И в это самое мгновеньеНе ты ли, милое виденье,В прозрачной темноте мелькнул,Приникнул тихо к изголовью?Не ты ль, с отрадой и любовью,Слова надежды мне шепнул?Кто ты, мой ангел ли хранитель,Или коварный искуситель:Мои сомненья разреши.Быть может, это всё пустое,Обман неопытной души!И суждено совсем иное...Но так и быть! Судьбу моюОтныне я тебе вручаю,Перед тобою слёзы лью,Твоей защиты умоляю...Вообрази: я здесь одна,Никто меня не понимает,Рассудок мой изнемогает,И молча гибнуть я должна.Я жду тебя: единым взоромНадежды сердца оживиИль сон тяжёлый перерви,Увы, заслуженным укором! Кончаю! Страшно перечесть...Стыдом и страхом замираю...Но мне порукой ваша честь,И смело ей себя вверяю...XXXII
Татьяна то вздохнёт, то охнет;Письмо дрожит в её руке;Облатка розовая сохнетНа воспалённом языке.К плечу головушкой склонилась,Сорочка легкая спустиласьС её прелестного плеча...Но вот уж лунного лучаСиянье гаснет. Там долинаСквозь пар яснеет. Там потокЗасеребрился; там рожокПастуший будит селянина.Вот утро: встали все давно,Моей Татьяне всё равно.XXXIII
Она зари не замечает,Сидит с поникшею главойИ на письмо не напираетСвоей печати вырезной.Но, дверь тихонько отпирая,Уж ей Филипьевна седаяПриносит на подносе чай.«Пора, дитя моё, вставай:Да ты, красавица, готова!О пташка ранняя моя!Вечор уж как боялась я!Да, слава Богу, ты здорова!Тоски ночной и следу нет,Лицо твоё как маков цвет».XXXIV
– Ах! няня, сделай одолженье. –«Изволь, родная, прикажи».– Не думай... право... подозренье...Но видишь... ах! не откажи. –«Мой друг, вот Бог тебе порука».– Итак, пошли тихонько внукаС запиской этой к О... к тому...К соседу... да велеть ему,Чтоб он не говорил ни слова,Чтоб он не называл меня... –«Кому же, милая моя?Я нынче стала бестолкова.Кругом соседей много есть;Куда мне их и перечесть».XXXV
– Как недогадлива ты, няня! –«Сердечный друг, уж я стара,Стара; тупеет разум, Таня;А то, бывало, я востра,Бывало, слово барской воли...»– Ах, няня, няня! до того ли?Что нужды мне в твоем уме?Ты видишь, дело о письмеК Онегину. – «Ну, дело, дело.Не гневайся, душа моя,Ты знаешь, непонятна я...Да что ж ты снова побледнела?»– Так, няня, право ничего.Пошли же внука своего.35а
Лишь только няня удалиласьИ сердце, будто пред бедой,У бедной девушки забилось,Вскричала: «Боже! что со мной!»Встаёт. На мать взглянуть не смеет.То вся горит, то вся бледнеет –Весь день, потупя взор, молчит,И чуть не плачет, и дрожит.Внук няни поздно воротился.Соседа видел он – емуПисьмо вручил он самому.И что ж сосед? – Верхом садилсяИ положил письмо в карман.Ах, чем-то кончится роман!XXXVI
Но день протёк, и нет ответа.Другой настал: всё нет как нет.Бледна, как тень, с утра одета,Татьяна ждёт: когда ж ответ?Приехал Ольгин обожатель.«Скажите: где же ваш приятель? –Ему вопрос хозяйки был. –Он что-то нас совсем забыл».Татьяна, вспыхнув, задрожала.– Сегодня быть он обещал, –Старушке Ленский отвечал, –Да, видно, почта задержала. –Татьяна потупила взор,Как будто слыша злой укор.XXXVII
Смеркалось; на столе, блистая,Шипел вечерний самовар,Китайский чайник нагревая;Под ним клубился лёгкий пар.Разлитый Ольгиной рукою,По чашкам тёмною струеюУже душистый чай бежал,И сливки мальчик подавал;Татьяна пред окном стояла,На стекла хладные дыша,Задумавшись, моя душа,Прелестным пальчиком писалаНа отуманенном стеклеЗаветный вензель О да Е.XXXVIII
И между тем душа в ней ныла,И слёз был полон томный взор.Вдруг топот!.. кровь её застыла.Вот ближе! скачут... и на дворЕвгений! «Ах!» – и легче тениТатьяна прыг в другие сени,С крыльца на двор, и прямо в сад,Летит, летит; взглянуть назадНе смеет; мигом обежалаКуртины, мостики, лужок,Аллею к озеру, лесок,Кусты сирен переломала,По цветникам летя к ручью.И, задыхаясь, на скамьюXXXIX
Упала...«Здесь он! здесь Евгений!О боже! что подумал он!»В ней сердце, полное мучений,Хранит надежды тёмный сон;Она дрожит и жаром пышет,И ждёт: нейдёт ли? Но не слышит.В саду служанки, на грядах,Сбирали ягоду в кустахИ хором по наказу пели(Наказ, основанный на том,Чтоб барской ягоды тайкомУста лукавые не елиИ пеньем были заняты:Затея сельской остроты!) Песня девушек
|
Девицы, красавицы,Душеньки, подруженьки,Разыграйтесь девицы,Разгуляйтесь, милые!Затяните песенку,Песенку заветную,Заманите молодцаК хороводу нашему,Как заманим молодца,Как завидим издали,Разбежимтесь, милые,Закидаем вишеньем,Вишеньем, малиною,Красною смородиной.Не ходи подслушиватьПесенки заветные,Не ходи подсматриватьИгры наши девичьи.
ХL
Они поют, и, с небреженьемВнимая звонкий голос их,Ждала Татьяна с нетерпеньем,Чтоб трепет сердца в ней затих,Чтобы прошло ланит пыланье.Но в персях то же трепетанье,И не проходит жар ланит,Но ярче, ярче лишь горит...Так бедный мотылек и блещетИ бьётся радужным крылом,Пленённый школьным шалуном;Так зайчик в озими трепещет,Увидя вдруг издалекаВ кусты припадшего стрелка.ХLI
Но наконец она вздохнулаИ встала со скамьи своей;Пошла, но только повернулаВ аллею, прямо перед ней,Блистая взорами, ЕвгенийСтоит подобно грозной тени,И, как огнём обожжена,Остановилася она.Но следствия нежданной встречиСегодня, милые друзья,Пересказать не в силах я;Мне должно после долгой речиИ погулять и отдохнуть:Докончу после как-нибудь.ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
La morale est dans la nature des choses. Necker.I
В начале жизни мною правилПрелестный, хитрый, слабый пол;Тогда в закон себе я ставилЕго единый произвол.Душа лишь только разгоралась,И сердцу женщина являласьКаким-то чистым божеством.Владея чувствами, умом,Она сияла совершенством.Пред ней я таял в тишине:Её любовь казалась мнеНедосягаемым блаженством.Жить, умереть у милых ног –Иного я желать не мог.II
То вдруг её я ненавидел,И трепетал, и слезы лил,С тоской и ужасом в ней виделСозданье злобных, тайных сил;Её пронзительные взоры,Улыбка, голос, разговоры
