2017-12-14
192
– Здравствуйте, – приветствовала их Анника. – Я хотел бы навестить Ханнелору Линдхольм. В какой комнате она проживает?
Женщины переглянулись и о чем-то пошептались. После этого одна из них направилась на кухню, а вторая подошла к Аннике.
– Меня зовут Анника Бенгтзон, – представилась она, протянула женщине руку и улыбнулась. – Я знакома с Юлией и Александром. Юлия рассказала мне, что Ханнелора была у них на Бондегатан перед праздником и…
– Я знаю, кто ты, – сказала женщина. – Меня зовут Барбро, я руководитель этого учреждения. Мы здесь в Рамсмуре читаем газеты. Я знаю, что это ты спасла Александра.
Женщина помолчала, еще на шаг приблизилась к Аннике и с любопытством на нее посмотрела. Верхняя губа у нее была красная, как будто она была простужена и часто сморкалась.
– Ты напишешь письмо в газету?
Для большинства людей между газетными текстами нет вообще никакой разницы, они не отличают интервью от длинных репортажей, новостные статьи от хроники, заметки от обсуждений и анонсов. Для очень многих, включая и Барбро, любой газетный текст – это «письмо».
|
|
|
– Нет, – ответила Анника. – Я не буду ничего писать в газету. Я просто встречусь с Ханнелорой и поболтаю с ней.
– О чем?
Анника поправила сумку на плече.
– Я должна в этом перед тобой отчитываться?
Барбро заметно покраснела.
– Иди за мной. – Она указала дорогу и, повернувшись на каблуках, пошла вперед.
Анника пересекла вестибюль и вошла в один из коридоров, следуя за Барбро, которая энергично стучала каблуками при каждом шаге. Аннике показалось, что дама вот-вот вывихнет себе ногу.
– Престарелые пациенты Рамсмуры – это особые постояльцы. Все они очень разные, – сказала Барбро, обернувшись. – Всего у нас здесь сорок восемь квартир. Мы создаем для пациентов по возможности уютные, домашние условия. У нас есть больница, отдел обслуживания и отделение для слабоумных. Туда мы сейчас и направляемся.
Стены были выкрашены в розовый цвет. Одна из стен была разделена пополам полосой из темных роз. Через несколько метров перед ними открылся другой коридор, несколько шире первого. Пол был целиком покрыт мягким ковром. Кресла и столики стояли вдоль стены на некотором расстоянии от нее. В противоположной стене был ряд дверей. Одни из них были открыты, другие заперты.
– Значит, Ханнелора Линдхольм считается слабоумной?
– Я не обсуждаю диагнозы наших постояльцев, – сказала Барбро, остановившись у одной из закрытых дверей и постучав. Не дождавшись ответа, она распахнула дверь и вошла. – Ханнелора, – произнесла она громко, как будто старуха была тугоухой. – К тебе пришли.
Барбро жестом пригласила Аннику войти. Сама она осталась стоять у входа, опираясь рукой о косяк.
|
|
|
– Спасибо, – сказала Анника, – дальше я разберусь сама.
Барбро помедлила, потом повернулась и ушла, закрыв за собой дверь.
Анника осталась стоять спиной к закрытой двери. Справа была ванная, слева небольшая кухонька. Вся квартира состояла из одной-единственной комнаты, в которой было слишком много мебели. Мягкая, обитая кожей мебель, небольшой письменный стол, книжные полки. Узкая кровать упиралась изножьем в мини-кухню. Мебель выглядела голой и неуместной на светло-желтом линолеуме. Пахло пылью и полиролью.
Женщина с длинными седыми волосами стояла у окна и сжимала пальцами костыль. Кажется, она не заметила прихода Анники.
Та громко откашлялась.
Никакой реакции.
– Госпожа Линдхольм? – громко произнесла Анника. – Ханнелора? Меня зовут Анника Бенгтзон. Я приехала поговорить с тобой.
Женщина обернулась и бросила на Аннику короткий удивленный взгляд.
– Чего тебе здесь нужно? – спросила она совершенно нормальным тоном и снова повернулась к горшку с геранью.
– Я хочу поговорить с тобой об Астрид и Сив, – объяснила Анника.
Руки женщины заметно дрогнули. Она обернулась. Анника заметила, что в руке женщина сжимает коричневые листки герани. Она окинула комнату рассеянным взглядом. Женщина была поразительно красива.
– Астрид здесь? – спросила она.
Женщина говорила без малейшего немецкого акцента. У нее был сёрмланский выговор, как у Анники.
– Нет, – сказала Анника, – Астрид здесь сейчас нет. Может быть, мы присядем?
Ханнелора Линдхольм помедлила.
– Мне надо сначала выбросить этот мусор, – сказала она и пошла на кухоньку в углу комнаты.
Анника сняла куртку, положила ее и сумку на пол возле двери, а потом села в кресло.
– Когда придет Астрид? – спросила старуха и с надеждой вперила в Аннику взгляд.
– Астрид сюда никогда не придет, – сказала Анника и откинулась на спинку кресла. – Лучше расскажи мне что-нибудь о ней.
– Где она?
Анника внимательно посмотрела на сидевшую против нее женщину. Она была высокая и худая. Спина согнулась под бременем лет, но плечи остались прямыми. Волосы были хорошо вымыты и аккуратно расчесаны. У старухи были яркоголубые глаза, удивленные, как у фарфоровой куклы. На щеках играл старческий румянец.
Она ходила по квартире на Бондегатан и звала Давида, несмотря на то что ей раз за разом говорили, что он умер. Не было никакого смысла говорить об этом Ханнелоре, тем более что она сразу же об этом забудет.
– Она на Солнечном Берегу, – сказала Анника, и сказала сущую правду, ибо трупы не летают.
Ханнелора Линдхольм, выпрямившись, сидела на большом диване.
– Она хорошо там прижилась, – сказала она. – У нее, кажется, маклерское бюро?
– Да, да, – подхватила Анника.
Ханнелора скрипуче рассмеялась:
– Астрид – смелая женщина. Она всегда впутывалась в самые опасные истории.
Она улыбнулась и кивнула в подтверждение своих слов.
– На что же отваживалась Астрид? – спросила Анника.
Ответ не заставил себя ждать:
– Прыгнуть с высокого сеновала и ездить верхом на диких зверях. – Ханнелора рассмеялась своим воспоминаниям. – Она помешанная.
Смех утих. Анника ждала, но старуха больше не смеялась.
– Где Астрид прыгала с сеновала? – спросила Анника.
На лице старухи отразилось безмерное удивление.
– Как где? Конечно же в Гудагордене. Она была там, когда я приехала. Она единственная, кто был приветлив со мной. – Она перегнулась через стол и понизила голос: – Астрид очень хороший и добрый человек, она всегда защищала слабых и пугливых. Она не Девочка-тролль.
Анника удивленно моргнула. Старуха действительно была совершенно не в себе. Может быть, стоит задать ей вопросы попроще?
– Ты можешь что-нибудь рассказать о себе? – попросила она.
|
|
|
Ханнелора подняла глаза вверх и громко произнесла, заполнив комнату гремящим голосом:
– Я живу во дворце. Во дворце над облаками. Я танцую в Dia Halle перед всеми зверями.
Она подняла руки и сделала несколько грациозных движений, закрыв при этом глаза. В ней появилось что-то колдовское, словно она в этот миг существовала в другой реальности, в каком-то ином мире, не в шведском доме для престарелых, а в другом времени и в другом измерении. Анника долго смотрела на нее и уже начала отчаиваться.
– Где твои родители? – спросила она.
Женщина оцепенела и открыла глаза.
– Мне нельзя говорить об отце и матери.
В глазах ее появился страх.
– Почему?
– Мне запретили дядя Гуннар и тетя Хельга.
Старуха скрестила руки на груди, засунув под мышки ладони.
– Мне ты можешь об этом рассказать, – сказала Анника.
Женщина подобрала под себя ноги и съежилась на диване. Потом энергично тряхнула головой.
– Он бьет меня, если я начинаю говорить об отце или матери.
– Кто?
– Дядя Гуннар.
Голос ее стал бесцветным и монотонным, она говорила, глядя перед собой в одну точку.
– Я приехала в Швецию на белых автобусах, которые граф Фольке Бернадотт и Шведский Красный Крест великодушно выделили для спасения гонимых, – монотонно произнесла она.
– Но это же неправда, – возразила Анника.
Ханнелора Линдхольм метнула на нее быстрый взгляд, но ничего не сказала.
– Тебя заставили лгать, но зачем?
Женщина жалко заморгала. Было такое впечатление, что она вот-вот расплачется.
– Потому что отец был офицером, – сказала она тонким прерывающимся голосом.
– Офицером? Немецким офицером во время войны?
Ханнелора кивнула.
– Что это было за место – дворец, в котором ты танцевала? Это и в самом деле дворец?
Старуха снова кивнула.
– Бергхоф, – так же тихо сказала она.
Анника отпрянула. Она не очень хорошо знала историю, но видела почти все серии мини-сериала «Банда братьев».
– Но это же резиденция Гитлера в Баварии, – сказала она. – Его называли «Орлиным гнездом».
Ханнелора обхватила руками колени, наклонилась и спрятала лицо между ног.
|
|
|
Анника внимательно смотрела на эту женщину, на мягкие седые волосы, растекшиеся по коленям. Руки судорожно обхватывали колени, на белой коже выделялись синеватые вены и светло-розовые ноги.
Ханнелора Линхольм не была еврейкой, поняла Анника. Она никогда не сидела ни в каком концлагере. Наоборот, она была дочерью нацистского офицера, настолько высокопоставленного, что его семья посещала Бергхоф. Ее еврейское происхождение было задним числом придумано людьми, которых она называла Onkel и Tante[11]. Кто они? Анника не знала немецкого языка, но догадывалась, что это обозначение какого-то родства. Были ли Гуннар и Хельга дальними родственниками, взявшими себе девочку после войны? Наверное, они думали, что будет красивее и благороднее взять на воспитание несчастную жертву, пережившую кошмар концлагеря, чем дочь высокопоставленного нацистского офицера.
Но зачем она дала сыну чисто еврейское имя – Давид Зеев Самуил? Для того чтобы психологически загладить вину?
Или, может быть, имя выбирал господин Линдхольм? Ведь он был уверен, что женился на еврейке…
Женщина принялась покачиваться из стороны в сторону.
Анника неловко поерзала на кресле.
– Расскажи мне о Сив, – попросила она.
Ханнелора Линдхольм мгновенно выпрямилась, расправила плечи и опустила руки. Взгляд ее прояснился, она в упор посмотрела на Аннику.
– Сив здесь? – спросила она.
– Нет, – ответила Анника, – она в Сёрмлане.
Старуха, казалось, была довольна ответом. Она утвердительно и немного тревожно кивнула.
– Сив грешна, – сказала она.
– Почему? – удивилась Анника.
Ханнелора заговорщически наклонилась к Аннике:
– Она соблазнилась. Она искренне верит в Бога, и Царствие Небесное, и во все, что проповедовал Onkel Гуннар. Когда я попала в Гудагорден, Сив всерьез верила, что она – ангел, потому что ей все время говорила об этом Tante Хельга. Какая глупость!
Она печально покачала головой.
Анника задумчиво смотрела на старуху.
У Ханнелоры не было никаких проблем с воспоминаниями о детстве. Она словно застряла в нем. То, что она сейчас рассказала, вероятно, было правдой.
Девочки выросли вместе на какой-то усадьбе, вероятно в Сёрмлане, потому что Ханнелора говорила с тем же произношением, что и Анника. Они делили друг с другом детство и все его переживания и опыты. Что-то связывало их настолько сильно, что их отношения сохранились, когда они повзрослели.
– Что происходит в Гудагордене? – спросила Анника, напряженно ожидая реакции старухи.
Ханнелора Линдхольм недоуменно моргнула:
– Происходит?
– Когда ты уехала оттуда?
Ханнелора так стремительно вскочила с дивана, что едва не опрокинула этот хрупкий предмет мебели. Она вернулась к окну и снова принялась обрывать листья с герани.
Вопрос ее доконал. Анника подошла к старой женщине и взяла ее за руку.
– Пойдем сядем на диван, – предложила она, – и поговорим о Сив и Астрид.
Кукольные глаза в упор уставились на Аннику.
– Астрид здесь? – спросила Ханнелора.
Анника отвела старуху к дивану.
– Я хочу поговорить о Торстене, – сказала Анника.
– Торстена здесь нет, – сказала Ханелора, и глаза ее потускнели.
– Его нет, я знаю, – согласилась Анника. – Он в Марокко. Что он там делает?
Ханнелора принялась разглаживать юбку. Губы ее шевельнулись, но она ничего не сказала.
– Торстен часто ездит в Марокко? Что он там делает? Ты знаешь об этом?
Ханнелора принялась напевать что-то монотонное и неразборчивое, наверное, по-немецки.
– Ты не хочешь говорить о Торстене? – спосила она. – Он причинил тебе боль?
Ханнелора прекратила петь.
– Торстен не вернулся домой, – сказала она. – Он уехал на ферму и не вернулся назад.
Анника почувствовала, как встают дыбом волосы у нее на затылке.
Интернета на ферме нет, поэтому я не могу посылать оттуда мейлы.
– Где находится эта ферма? – спросила Анника. – Кто живет на ней?
Ханнелора, не шевелясь, смотрела прямо перед собой.
Анника терпеливо ждала.
Она сидела, думая, насколько далеко простирается память Ханнелоры.
Юлия рассказывала, что она перестала выходить из дому после того, как исчез Торстен. Она решила, что он не вернулся домой после своей последней поездки. Когда это могло быть? Давид был тогда подростком, а сейчас ему было бы сорок три. То есть прошло двадцать пять лет с тех пор. Значит, Ханнелоре тогда было около сорока пяти. Может быть, она помнит и то время?
Он поехал на ферму и не вернулся.
– Давид тоже в Марокко? – спросила она.
Ханнелора просияла.
– Нет, нет, – сказала она. – Скоро он приедет, заберет меня, и мы поедем домой.
Она встала и пошла к книжному шкафу, открыла одну створку и принялась по одной выкладывать книги на пол.
– Ханнелора, – позвала Анника, подходя к старухе. – Пойдем, ты сядешь на диван. Давид еще не приехал, нам придется некоторое время его ждать.
Женщина помедлила, потом кивнула и послушно пошла к дивану, оставив книги на полу.
– Давид очень сильно это переживает, – сказала она. – У всех других детей есть отец.
Анника помогла старухе сесть, а потом сама села рядом с ней.
Женщина нервно перебирала пальцами блузку.
– Они злятся друг на друга. Он накричал на Астрид. Давид скоро придет? Он уже должен быть здесь.
Анника услышала в коридоре шаги, звон посуды и скрип каталок. Она повернулась на месте и посмотрела в глаза Ханнелоре:
– Ты можешь что-нибудь рассказать о Фатиме?
Женщина уставила в Аннику недоуменный взгляд:
– Кто это?
Анника несколько секунд медлила с ответом.
– Фатима живет на ферме, – произнесла она наконец. – С Амирой.
Взгляд Ханнелоры бесцельно блуждал по комнате.
Анника помолчала, потом спросила:
– Ты можешь что-нибудь рассказать про Юлию?
Женщина принялась разглаживать юбку.
– Ты помнишь Александра? Это сын Давида.
В дверь постучали, и Барбро просунула голову в щель.
– Как у вас дела? – спросила она и с любопытством посмотрела на Аннику.
– Мы разговариваем, – довольно резко ответила Анника. – Мы хотим поговорить наедине.
Барбро вошла в комнату и закрыла за собой дверь.
– Сейчас мы будем выполнять врачебные назначения, – сказала она и отперла аптечку в ванной комнате.
– Я не буду принимать лекарства, – сказала Ханнелора Линдхольм. – Я от них становлюсь помешанной.
Директор что-то достала из аптечки и снова ее заперла, вошла в комнату и отправилась в кухонный угол.
– Не бросай цветы и листья в раковину, – сказала она медленно и раздельно. – Помни, что мы должны поддерживать здесь порядок и чистоту.
Барбро налила в стакан воду и подошла к старухе.
Ханнелора Линдхольм тяжело вздохнула, покорно взяла таблетку и проглотила ее, запив водой.
– Ну, вот и хорошо, умница, – похвалила Ханнелору Барбро пронзительным громким голосом.
Потом она обернулась к Аннике.
– Теперь я вынуждена попросить тебя закончить визит, – сказала она. – Ханнелоре надо отдохнуть.
Анника посмотрела на часы. Да, надо возвращаться в редакцию.
Ханнелора пересела на кровать с выражением покорности в синих кукольных глазах. Анника подошла к ней и протянула руку.
– Спасибо за приятную беседу, – сказала она.
Ханнелора Линдхольм удивленно посмотрела на Аннику.
– Кто ты?
Анника похлопала старуху по руке, подхватила сумку, повесила ее на плечо и взяла в охапку куртку.
– Юлия и Александр скоро приедут тебя навестить, – сказала она.
Ханнелора Линдхольм смотрела в окно. Казалось, она не слышала этих слов.
Снова пошел дождь. Анника добежала до машины, обнаружила, что забыла ее запереть, бросила на сиденье сумку и достала телефон.
Посмотрев на дисплей, она увидела один пропущенный звонок с мобильного телефона Патрика.
Ничего, шеф подождет.
Она закрыла глаза и задумалась. Дождь громко барабанил по крыше машины, вода ручьями текла по ветровому стеклу.
Ханнелора, Астрид и Сив вместе росли в Сёрмлане, на хуторе под названием Гудагорден. Хозяина хутора звали Гуннар, и он, не задумываясь, бил детей. Ханнелора была дочерью нациста и родственницей хозяев хутора, лицемеров, которые хлыстом заставили маленькую девочку лгать о ее прошлом.
Девочки выросли и продолжали поддерживать связь друг с другом. Их дети, в свою очередь, ощущали себя братьями и сестрами – Давид и Филипп, Ивонна, Вероника и маленькая Нина.
Анника тронула машину, выехала на шоссе и по памяти набрала номер.
Нина Хофман ответила сразу и, как обычно, представилась именем и фамилией.
Никаких посторонних шумов в трубке не было, из чего Анника заключила, что Нина либо дома, либо в служебном кабинете, но в любом случае не в патрульной машине или шумной камере.
– Я была на пресс-конференции по случаю освобождения твоего брата, – сказала Анника. – Ты не знаешь, чем он собирается теперь заниматься?
– Я благодарна за все, что ты сделала, – ответила Нина, – но я тебе ничего не должна. Вопросы о намерениях Филиппа можешь задать ему самому.
Анника сбросила скорость и перестроилась вправо.
– Хорошо, – сказала она, – тогда позволь задать тебе совсем другой вопрос. Ты знаешь что-нибудь о ферме в Марокко?
С визгом заработали «дворники». Нина не ответила.
– Алло? Алло, Нина?
– Да, я здесь.
– Я только что была у Ханнелоры Линдхольм, – сказала Анника. – Я говорила с ней о твоей матери и матери Вероники Сёдерстрём Астрид…
– Зачем все это вообще нужно? Что ты вцепилась в нашу семью, что ты роешься в нашем грязном белье? Почему ты не можешь оставить нас в покое? – Нина говорила без возмущения, но решительно. – Ханнелора – больная, безумная старуха. О чем ты можешь с ней.
– Нина, – бесцеремонно перебила ее Анника и снова сбросила скорость. – Твоя мать что-нибудь говорила тебе о ферме в Марокко?
Несколько секунд Нина молчала, потом заговорила снова:
– Почему ты спрашиваешь?
– Я знаю, что недалеко от Асилаха, в Северном Марокко, находится ферма, которая по какой-то причине связана с Астрид Паульсон, Давидом Линдхольмом, да и со всеми вами.
– Что значит «со всеми вами»?
– Там живет женщина по имени Фатима с дочерью Амирой. Ты что-нибудь о них слышала?
В трубке раздался щелчок, и наступила тишина. Нина Хофман закончила разговор.
Анника закусила губу. Вот черт!
Нина что-то знала, но не хотела говорить.
Аннику объехала фура, обдав ее зловонным выхлопом.
Анника отложила телефон и сосредоточилась на дороге.
Туре, слава богу, уже ушел домой. Она отдала ключи дежурному вахтеру, сказав, что машину надо заправить и не мешало бы заодно помыть. Потом она написала отчет о дневных расходах на парковку и штраф. Собственно, штраф она должна была оплатить сама, но попытаться все же стоило.
– Что ты хочешь получить по Филиппу Андерссону? – спросила Анника, подходя к столу шефа.
– Есть что-то эксклюзивное? – вопросом на вопрос ответил Патрик.
– Нет.
Шеф отодвинулся вместе со стулом от стола и грустно посмотрел на Аннику:
– И чем же ты целый день занималась дома?
Анника удивленно воззрилась на него:
– Как чем? Разбирала вещи.
– Не те вещи ты разбирала. – Он положил ладонь на кипу бумаг на столе. – Как прикажешь нам выпускать газету, если репортеры будут сидеть дома и манкировать работой?
Она прикрыла глаза, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взорваться.
– Давай посмотрим твои распечатки, – сказала она и открыла глаза. – Что мы там найдем? Рассказ о телезвезде, которая рыгнула в прямом эфире? Или об аллергическом насморке у человека с самым длинным в мире носом?
Патрик взялся за край стола и, не отвечая, подъехал обратно к нему.
– Вот так-то, – сказала Анника. – Нет там ничего по-настоящему важного.
Она пошла к своему месту, поставила на стол компьютер, открыла Word, сосредоточилась и стала записывать собранный за день материал.
Начала она с конца, с Нины, которая не захотела с ней разговаривать. Потом написала о Ханнелоре и ее причудливых детских воспоминаниях, о Юлии, Александре и их надломленной жизни, а затем перешла к Сюзетте. Анника прервалась, нашла фотографию и несколько минут рассматривала черноволосую улыбающуюся девочку с сияющими глазами, обнимавшую гнедого коня.
– Анника? Зайди ко мне на минутку.
Главный редактор Андерс Шюман стоял в дверях своего стеклянного аквариума.
– Что? – встрепенулась она. – Ну, разве что на минутку.
– Да, пожалуйста.
– Сейчас иду, – сказала Анника, вышла из Сети, сменила пароль, который ввел туда новый шеф спортивного отдела.
Шюман терпеливо ждал. Анника положила сумку и куртку на свободный стол и пошла за Шюманом.
– Закрой дверь.
Она задвинула стеклянную створку.
– Что-то случилось? – спросила она.
– Садись, – сухо произнес он, указывая на стул.
Она осталась стоять. Шюман уселся за свой стол.
– Как ты думаешь, чем должен заниматься репортер?
Она испытующе посмотрела на шефа, стараясь понять, чего он, собственно, хочет.
– Так, – произнесла она, – все чудесно. Знаешь, это не ядерная физика, особенно с таким шефом, как Патрик.
– Люди жалуются на твое некорректное отношение к сотрудникам, – сказал главный редактор.
Анника оцепенела.
– Патрик говорит, что ты появляешься на работе, когда тебе заблагорассудится. Такого нельзя себе позволять. За работу отдела он несет ответственность передо мной и руководством, он должен знать, чем ты занимаешься в рабочее время…
Анника скрестила руки на груди.
– Он был у тебя и жаловался, – констатировала она. – Он недоволен тем, что я недостаточно быстро вернулась, чтобы получить его указания.
– Не только Патрик жалуется на твое отношение. Одна из наших бывших фотографов звонила мне и, чуть не плача, рассказывала о том, что было в Испании, куда вы с ней ездили по поводу статей о «Кокаиновом Береге». Она сказала, что ты выгнала ее с пресс-конференции, уехала с каким-то парнем, с которым где-то болталась до глубокой ночи. Потом ты лишила ее возможности работать, потому что самостоятельно делала все фотосюжеты.
Анника тяжело вздохнула.
– Я ничего не делала «демонстративно», но фотограф просто отказывалась снимать. У меня, между прочим, было по горло своих проблем. Я не могла сидеть, гладить Фото-Лотту по головке и слушать, как здорово все было в Тегеране.
Главный редактор умоляюще поднял руку.
– Она получила массу положительных отзывов на выставке в Доме культуры, – сказал он, – так что нельзя говорить, что она бездарна.
– Эти фотографии она делала, когда болталась по улице, вместо того чтобы делать свою работу, – напомнила Анника.
Шюман подался вперед и тяжело оперся ладонями на стол.
– Тебе стоит хорошо подумать над своим отношением, – сказал он. – С Патриком ты ведешь себя ужасно с того дня, как он стал шефом отдела новостей. Ты ведешь себя с ним так же по-хамски, как некоторые вели себя по отношению к тебе, когда ты руководила отделом криминальной хроники. Патрик не хотел работать с тобой в одну смену, и я прекрасно его понимаю. Словом, я хочу тебя перевести.
Аннике захотелось сесть, но она осталась стоять, хотя колени ее подгибались.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она. – Что значит «перевести»?
– У тебя самой есть какие-нибудь предложения на этот счет?
– Ты это серьезно?
Андерс Шюман вздохнул.
– Может быть, нам заключить с тобой договор как с внештатным корреспондентом?
Ей стало трудно дышать.
– Как тебя понимать? Ты хочешь дать мне пинка под зад?
Шеф встал, обошел свой стол, подошел к Аннике, жестом указал на стул для посетителей и сказал:
– Сядь.
Анника подчинилась. Стул оказался ниже, чем ей казалось, и она ударилась копчиком о спинку.
– Ты понимаешь, что у Патрика с тобой большие проблемы?
Инстинктивно ей хотелось возразить, сказать о торопливости и журналистской некомпетентности Патрика, о его поверхностном отношении к отбору новостей и слабости суждений, но вместо этого она просто смотрела прямо перед собой и молчала.
– Ты не хочешь снова перейти в ночь? – спросил он. – Может, станешь редактором? Редактором отдела писем, сетевым редактором? Что ты об этом думаешь?
Она подняла голову и посмотрела на Шюмана. Как может она создавать проблемы? Чем она не угодила шефу?
Ведь это она нашла в лесу ребенка, раскрыла банду террористов, нашла нобелевского убийцу, проникла в югославскую мафию…
– Я думаю, что ты просто неблагодарен, – сказала она. – Ты так говоришь, будто я целыми днями сижу на заднице и пью кофе, но в действительности я делаю больше других.
– Я не ставлю под сомнение твою компетентность, мне не нравится твое отношение.
– Мое отношение? Разве это важнее, чем то, что я делаю? Или ты просто хочешь, чтобы все подчиненные тебе бездумно поддакивали?
Главный редактор помрачнел.
– Речь идет не о том, что я не хочу, чтобы мне возражали.
– Нет, речь идет именно об этом. Ты такой же, как все начальники-мужчины. Ты хочешь распоряжаться дрессированными девочками-репортерами, покорными, приятными, короче, такими, которые делают только то, что ты им велишь. Такой я не стану никогда.
В кабинете повисла гнетущая тишина.
– Ты хочешь от меня избавиться? – спросила Анника. – Скажи прямо.
Андерс Шюман закусил губу.
– Я всегда тебя защищал, – сказал он. – Черт, я даже шел дальше, я за тебя дрался. Руководство лезло из кожи вон, чтобы я тебя уволил, но у меня была своя позиция, и я делал все, чтобы тебя уберечь.
– О да, я растрогана, – сказала Анника. – Если бы руководство взяло верх и начало увольнять и переставлять сотрудников по своему усмотрению, ты бы кончился как главный редактор, и сам прекрасно это знаешь. Тебе нет нужды передо мной притворяться.
Снова наступила тишина.
– Тебя интересует, чем я занималась сегодня, – спросила Анника, – вместо того чтобы без конца звонить Патрику?
Андерс Шюман не ответил.
– Ты помнишь газовое убийство в Новой Андалусии? Помнишь пропавшую шестнадцатилетнюю девочку Сюзетту Сёдерстрём?
Он кивнул.
– Я уверена, что она жива. Я уверена, что ее держат на одной ферме в Марокко. Я ездила и беседовала с людьми, которые могут что-то знать об этой ферме, знать, где она находится, как попала туда Сюзетта, которая живет там и…
Главный редактор закрыл руками лицо и застонал.
– Анника, Анника, Анника, – простонал он. – Сегодня пришло сообщение о тревоге на атомной электростанции в Оскарсхамне, и нам некого было туда отправить.
– Я слышала об этом по радио в машине, – сказала Анника. – Собственно, ничего страшного не произошло. У какого-то сварщика нашли в пластиковом пакете взрывчатку. Об этом сообщило ИФК в Норчепинге.
– Мы не были первыми. Остается фактом, что нам некого было туда послать, чтобы следить за ситуацией.
Анника удивленно посмотрела на шефа:
– Но разве это моя вина? Это же не я уволила половину редакции.
Андерс Шюман встал.
– Все, на сегодня разговор окончен. Я даю тебе неделю на размышления. Решай, где ты хочешь работать.
Анника осталась сидеть, испытывая головокружительное ощущение свободного падения. Потом она заставила себя встать и, не оглядываясь, вышла, закрыв за собой дверь.
Патрик внимательно посмотрел на нее. Он, естественно, знал, что сейчас было сказано в кабинете главного редактора. Ну что ж, может радоваться.
Она заставила себя не смотреть на него и прошла к своему месту, чувствуя, как к глазам подступают злые слезы.
Ничего, есть и другие места. Она найдет в Швеции газету, которая с удовольствием возьмет ее на работу. Она может и не работать, по крайней мере пока. Скоро она получит страховую компенсацию.
30 июня она получит шесть миллионов крон за сгоревший дом плюс четверть миллиона за утраченное домашнее имущество. Понятно, что половина этой суммы причитается Томасу, но участок будет продан, а значит, она получит еще пару миллионов. Она посмотрела в Интернете цены на участки и выяснила, что они стоят не дешевле 4,4 миллиона крон.
Так что, может быть, в увольнении нет ничего страшного.
Наоборот, это станет началом чего-то нового и лучшего.
Было бы очень неплохо стать фрилансером, тогда она сможет делать все, что захочет, не оглядываясь на чужие точки зрения…
Но все же ей хотелось иметь свое место, свой почтовый ящик.
Она села за стол, зажмурила глаза и сделала три глубоких вдоха, включила компьютер и открыла сохраненный текст. Потом попыталась вспомнить письмо Сюзетты.
