Генерал Гровс – Трумэну

 

Целесообразность применения атомного оружия в Антарктиде ставится под сомнение многими ведущими экспертами проекта «Манхэттен». Согласно их расчетам применение атомного заряда, аналогичного использованным по Хиросиме и Нагасаки, приведет к массовому таянию льдов полярной шапки Антарктиды, что в свою очередь приведет к повышению уровня Мирового океана на 4–7 метров. А загрязнение льдов продуктами горения приведет к тому, что процесс станет необратимым. Это будет иметь самые катастрофические последствия не только для стран – союзниц США (Великобритании, например), но и для самих США. Так, полностью будут затоплены такие города, как Филадельфия, Нью-Йорк, Новый Орлеан, Майами, частично Лос-Анджелес, Сан-Франциско и так далее. Потеря даже только лишь этих городов как плата за полное уничтожение ничтожной кучки нацистов представляется мне неприемлемой. Воздействие же поражающих факторов непосредственно на инфраструктуру Базы 211 весьма сомнительно, поскольку вся она находится в базальтовой толще от 20 до 100 метров в глубину, имеет соответствующие системы защиты, герметизацию и пр. Более того, нельзя при всем этом исключать и ответный удар, поскольку данные, полученные нами из трофейных источников, говорят о том, что Германия достигла того технологического уровня производства, который позволяет доставлять ядерные заряды вплоть до территории США и их союзников.

 

– Что у них за оружие? Вы видели? Какие-то плюхи, из которых бьют лучи… У нас об этом нет вообще никаких сведений.

– Товарищ контр-адмирал, – начал начальник разведки. – Я запросил Москву. Немцы, которые сейчас работают у нас по «Фау», сообщили, что в последние годы в Германии производились работы по созданию «летающих дисков». Мне всегда представлялось, что это «деза», чтобы цену, может, набить, ну или скрыть чего-то. Вот теперь я понимаю, что они и скрыли. В Германии остались только тупиковые и смежные разработки. Основное производство было выведено сюда.

– Что говорит немецкая делегация? – поинтересовался контр-адмирал, почесывая мундштуком трубки нелепые усики-щеточку, чем-то походившие на усики фюрера.

– Обещают-то они золотые горы… – процедил сквозь зубы начальник разведки. – Да и делегация там та-а-акая – паноптикум настоящий. Все фашист на фашисте. В орденах – аж до пят! Можно себе представить, сколько наших они извели. Один там есть моряк, подводник, когда я ему задал вопрос – даже обиделся, говорит: «за шесть лет войны я ни одного русского даже не поцарапал».

– Проверяли?

– Вообще ничего – какой-то Нойман. U-2413. У Дёница такая даже не числится.

– А она есть вообще?

– Есть. На ней они приплывают. Номер да, совпадает.

– Он что, всю войну тут, что ли, сидел?

– Не похоже – Рыцарский крест с бриллиантами, японский орден… Девка там у них еще – переводчица – без слез не взглянешь – худющая, бледная, как призрак. У нас в школе точно такая училка немецкого была – «крыса» ее звали.

– Ладно, лирику отставить. Что они предлагают конкретно?

– Во-первых, готовые атомные заряды. Ну, видимо, есть у них… Во-вторых, говорят, дайте нам людей – будет уран. У них тут рудник. Причем, насколько я понял, уже разрабатываемый. Все есть, оборудование есть, говорят, людей нет. Хотят, чтобы мы отдали им несколько тысяч пленных за их уран. Такая вот сделка…

– Ну это уж – дудки! Своими руками дать фашистам несколько тысяч пополнения…

– Ну да, выглядит это так… Мы им пленных возвращаем сейчас. А уран – потом.

– Да как-то это все выглядит… не очень… может, наших зэков отправить или НКВД?.. Такой троянский конь…

– Надо, конечно, все эти предложения покрутить… Это еще не все! Поднимался вопрос, как перспектива, что сдать в аренду один из фортов под научную станцию. Ну и ракетные технологии у них, конечно… К нам в Капустин Яр, получается, попали какие-то недоделки.

– А что американцы?

– Ну что? Раны зализывают… Наваляли им фрицы по первое число…

– А ты вроде и рад как будто?

– А чего? Нам же лучше. С этими-то, что в горе, уж как-нибудь мы справимся. А вот с теми, – он махнул рукой в сторону американской эскадры, – еще как попотеть придется, так что враг нашего врага получается нам… друг…

– Ну ты, братец, конечно, дал, фашистов в друзья записал… Где бы мы сейчас были, если бы не война? Наверное, уже бы Луну осваивали.

 

 

* * *

 

– Ну, у вас и здоровье, дорогой мой, – восхищался Майер, – выдержать поле Z больше часа! Вас теперь можно будет перемещать самого по себе! Как вы себя чувствуете-то?

– Спасибо, куда лучше, чем двое суток назад. Вот только нога, как свинца в нее налили. Вы говорили – мозг, а тут нога. Какая связь?

– Я потом объясню, какая связь, – встрял Карлевитц. – самая прямая.

– Ладно, оставляю вас, – откланялся Майер. – Мы пока еще не победили. Только отбились. Вторая атака может оказаться серьезнее. Они могут и атомную бомбу применить.

– Наконец-то я смогу о тебе заботиться, – сказала Вероника, как только мужчины ушли. – Ты ведь мне никогда не давал такой возможности. Я так счастлива. Я никогда и нигде не была так счастлива, как здесь, во льдах.

– Это точно, – улыбнулся Ройтер, – ты здесь звезда… – Он провел рукой по ее волосам. – Иногда я даже начинаю тебя ревновать.

 

 

* * *

 

27 февраля «Тайгеркэт», на котором адмирал Бэрд летел на восток, чтобы отыскать и сфотографировать аэродромы, на которых предположительно базировались немецкие «Ханебу», подвергся внезапной атаке двух истребителей П-63 с красными звездами на крыльях. Прострелив адмиральскому самолету один двигатель, они вынудили его к посадке на ледяное поле. Через несколько минут на то же поле сел транспортный Ли-2 с десантниками, которые не более не менее как взяли прославленного адмирала в плен. Русские отнеслись к Бэрду со всем благодушием и добросердечностью, на какую только были способны по отношению к бывшему союзнику. Красная и черная икра, водка «Столичная», любимые самим Сталиным папиросы «Герцеговина-Флор» – все это было предоставлено американцу в избытке, но он также честно был предупрежден и о том, что если президент Трумэн не пойдет на мирные переговоры, то адмирала придется самым натуральным образом… ликвидировать, да так, чтоб все концы в воду. Разбился, и точка. Ищи-свищи в Антарктиде-то… Получив соответствующие заверения, русские отпустили адмирала с миром и даже снабдили в дорогу гостинцами. В «Записках», вышедших позднее, адмирал описывает этот случай и приводит некоторые фамилии своих высокопоставленных русских «приятелей» – Иванов, Петров, Сидоров. То же самое, как если бы всех немцев звали Мюллер и Шульц. Люди, знакомые с историей полярных исследований в СССР, тем не менее угадывают в них личности контр-адмирала Папанина и генералов Каманина и Ляпидевского.

Немцы предложили хороший выкуп за русское невмешательство в конфликт. ГПУ немедленно ухватилось за документы по вербованным генералам. Это казалось невероятным, но события июня 41-го не оставляли сомнений – многое из предъявленного соотносилось с фактами и объясняло причины катастрофы. Не хватало только ключика – и вот этот ключик появился. Причем было ясно, что немцы слили далеко не все. Но самым ценным были, конечно же, готовые ядерные заряды – они были не столь мощные, сколь американские – но Курчатов пока не мог предложить ничего, а война могла начаться уже завтра. Немцы обещали уран, причем уран отменного качества, да и просто присутствие СССР в Антарктиде при условии вооруженного нейтралитета уже открывало большие перспективы.

Русская сторона решила сделать ответный жест. Из плена были освобождены некоторые инженеры. Их скоро доставят в распоряжение Папанина на судне снабжения «Звезда». Вероятно, также немцы заинтересуются документацией по «Корсару», поднятому со дна бухты в Люйшуне.

 

 

Глава 22

УТЕС СЧАСТЬЯ

 

 

Мы были там, – мне страшно этих строк, –

где тени в недрах ледяного слоя

сквозят глубоко, как в стекле сучок.

Одни лежат; другие вмерзли стоя…

Данте Алигьери

«Божественная комедия» (песнь 34, 10–13)

 

Холодные волны бились о подножие гранитного утеса, величественно выступавшего из-под ледяных шапок. Вершина его была абсолютно плоской. Здесь во время последнего боя размещался пост дальномерщиков. Сейчас дальномерщики переместились выше по ледяной горе, а здесь осталась просто голая, открытая всем ветрам площадка. Ройтер стоял на этой площадке неподвижно. Ледяной колючий ветер трепал его полушубок, заставлял придерживать шапку. Но штурмбаннфюрер пристально смотрел вдаль, как будто ожидал там увидеть что-то. – Что? Так он когда-то стоял на мостике в ожидании, что вот-вот сквозь мрак грозовых туч и туманную мглу покажутся сполохи маяков Вильгелмсхафена. Маяки не показывались. Видимо, их уничтожили союзники. Но Ройтер уже готов был бы увидеть покореженные пустые остовы башен, развороченные, вздутые, разорванные по швам терминалы нефтебазы. Какая бы она ни была – это была его родина, его берег, и к нему он должен был бы рано или поздно причалить. Моряки не бывают дома подолгу, но всегда возвращаются. А эта одиссея сулила затянуться… В 26 лет он покинул страну, которая его вскормила, покинул для того, чтобы принести славу и величие этой стране. Три года без малого во Франции, почти год в Сурабайе, теперь вот Новый Швабенланд. И вроде бы это тоже Германия, тоже Рейх. Единственная земля немцев, не попранная врагом… Но что его может держать на многострадальной родине? И где теперь эта родина? Где его Анна? – Она где угодно, но точно не там. Вероника? – она здесь, вместе с ним, в изгнании. Маленький домик на окраине Фленсбурга? Да, пожалуй это единственное, что может звать туда. Но мать он не видел уже больше чем три года и понятия не имел, что с ней. Уже и дома может не быть, и никого из его немногочисленных обитателей. Да и встретятся они? Как она это переживет? Один раз она уже похоронила сына. Похоронила героем. Теперь ему нужно воскреснуть. Кем? Изгоем? Для чего? Для того, чтобы быть немедленно схваченным англичанами и расстрелянным как военный преступник? Так, по крайней мере, для нее он герой, выполняющий особое задание фюрера… А конца этому заданию не видно. Мне 31 год. У меня за спиной чудовищная война с множеством подвигов, боли и ненависти. У меня за спиной потеря семьи, любимой женщины, единственного ребенка. Что меня держит на этой земле? Почему я все еще не сижу рядом с Иоахимом за пиршественным столом Вотана? Нет ответов. Только шум моря в тридцати метрах под ногами, свист ветра и треск ледяных игл о ледяные утесы. На мгновение он как будто отключился. Но только на мгновение. Вдруг неизвестно откуда на площадке вырос Зубофф. Он был заметно смущен, поскольку не ожидал увидеть командира здесь и уж совсем не хотел нарушать его одиночества. Ройтер понял. Он собрался уходить и показал, что оставляет это место за первым помощником. Видимо, Ройтер был не один, кто приходил сюда со своими мыслями. Командир, проходя мимо, похлопал по плечу старпома. «Теперь его вахта», – усмехнулся Хельмут. Этот русский, так же как и он, мечтал разглядеть в туманной дымке родной берег, от которого их отделяло 15 тысяч миль. Да… Все-таки эти русские совсем не то же самое, что мы, немцы. Но в чем эта разница, Ройтер никак не мог понять. Вот вроде бы сидит этот парень напротив за столом, за стаканом хорошего шнапса. Такой же белобрысый, голубоглазый… И разницы-то вроде никакой. Но вот смотришь на него и понимаешь, что и ничего общего между нами ведь тоже нет. А сколько миллионов наших полегло на полях этой странной страны в бессмысленной и жестокой войне… Сколько их солдат лежит между Одером и Вислой. А этот вот здесь. И верит ведь в то, что взойдет солнце и над его Россией. Солнце, закатившееся почти тридцать лет назад. Жизнь целая! А я жду всего лишь два года…

Лязгнула железная дверь верхнего периметра бункера. Лицо обожгло жарой, хотя здесь, в шлюзе, было не больше +2°. Навстречу ему к двери направлялся Марченко. Он корректно приветствовал командира, но мысли его были далеко. «Еще не хватало», – подумал Ройтер. Кроме как на скалу отсюда он никуда не выйдет. Встретятся там с Зубоффым… Надо будет послать охрану, чтобы в случае чего вмешались. Не хватает нам еще, чтобы они там поубивали друг друга. И так недокомплект в подплаве. Лодок больше, чем людей.

– Ты опять был там? – тихо спросила Вероника.

Ройтер молча кивнул.

– Скажи мне, – прошептала она, – ты все еще любишь ее?

– Кого? – не понял Ройтер.

– Ты все еще любишь свою Анну?

– При чем тут это, – безразлично ответил Ройтер. Ну как ей было объяснить. Для женщины родина там, где мужчина. Она и счастлива. Ей-то чего думать? Она не несет ответственность за судьбы дестков человек. Ей не задают вопросы «Командир, а что дальше?». А посему весь ее нехитрый выбор между тем, ее ли представляют в романтических грезах или не ее.

С русскими на этот раз обошлось.

* * *

 

Крушения великих армий неизменно приходятся на зиму. Зловещие картины разгрома почему-то рисуются в декорациях белых ледяных полей. Наполеоновская гвардия после Березины бредет, спотыкаясь, по заснеженному редколесью, кутаясь в жалкое тряпье. Солдаты фельдмаршала Паулюса, образуя нескончаемую грязную черную полосу, тянутся с холма на холм в заволжских степях. Ройтер видел эти кадры хроники, и ему не приходило в голову, что его армия, последний оплот белого человечества, будет терпеть поражение не от английских снарядов и бомб, в Атлантике, и не от русских штыков на полях по берегам Эльбы, а именно среди безбрежных белых торосов Земли Королевы Мод. Причем враг этот был не снаружи, а внутри. То, что в 45-м не удалось завершить русским, то, что оставалось несбыточным в феврале для англо-американцев, к осени свершилось само собой без единого выстрела орудия противника, без какого бы то ни было участия третьей стороны.

Военные воспитаны в полной готовности подчиняться приказу. Даже если это будет приказ умереть. И такого приказа ждали. Лютьенсом был создан Генеральный штаб. Лучшие из лучших, ибо середнячков здесь нет. И этот штаб, как и положено Генеральному штабу, разрабатывал стратегические операции. Часть из них уже отрабатывалась с личным составом. Десантные бригады в который раз на бумаге штурмовали гамбургский порт. Звенья «Ханебу» носились по бело-голубому небу, отрабатывая заходы на корабли противника. «Бисмарк» держал прогретыми котлы, и день и ночь в его корпусе копошились десятки монтажников, дорабатывая его системы, обеспечивающие «пространственные прыжки». Но приказа не поступало. Не было его год, второй… Не было и потом. И не было никаких оснований полагать, что кто-либо его отдаст. Жив ли фюрер, нет ли, но кто-то же должен его замещать, пусть в изгнании, пусть в подполье, пусть хоть в тюрьме! Но без головы такое мощное тело не могло более существовать.

База 211 была первоклассно организованная и замечательно оснащенная структура. Здесь было все, что могло понадобиться населению 120-тысячного города. Великолепный порт, только подземный, верфи, заводы, шахты, нефтяные скважины. И многие многие сотни верных солдат и офицеров, несущих ежедневно свою бессменную вахту, радиоцентр, система раннего оповещения, радары. Корабли впервые имели в достатке соляра, нефть добывали прямо здесь же в 3-х километрах в соседней бухте. По мини-нефтепроводу, проложенному в специальном бетонном тюбинге, она поступала на завод для переработки. Полученным высокооктановым бензином заправляли самолеты. Металлообрабатывающие производства ковали меч Зигфрида, оружие возмездия новой империи. Но у этой империи был один-единственный, но весьма существенный изъян. У нее не было императора. Ein Reich, Em Volk, Ein Fuhrer. To есть он был, но не один. И это было хуже всего. Потому что, если императоров несколько, а страна нашпигована оружием, причем самым лучшим оружием, неминуема гражданская война. На роль фюрера по закону претендовал Лютьенс, как гросс-адмирал, назначенец фюрера и наиболее опытный военный. Но на роль фюрера претендовал и Рёстлер – человек Гиммлера. И Лют – человек Дёница. Люфтваффе вообще держались особняком. Достаточно сказать, что в гарнизоне было 3 (!!!) трибунала и 5 независимых партийных структур. Все это не могло продолжаться бесконечно. И пламя вспыхнуло. Первый близкий разрыв раздался тогда, когда у гросс-адмирала случился инфаркт. Ему ведь не было еще и 60. Но сердце не выдержало. Врачи настаивали на том, чтобы отправить гросс-адмирала на Большую землю, но это было не так уж просто сделать. Месяц на корабле по штормовому морю! Прыжков и скоростей «Ханебу» не всегда выдерживали тренированные сердца молодых спортивных ребят.

Спустя неделю разговоры о том, что гросс-адмирала, может быть, стоило бы переправить на курорт к друзьям в ЮАР, иссякли сами собой. Ему становилось все хуже. Он практически не приходил в сознание. 17 октября 1947 года сердце гросс-адмирала перестало биться.

На базе был объявлен траур. Это был первый государственный и военно-морской деятель Новой Швабии такого уровня. Рёстлер произнес очень торжественную и раскидистую речь о стойкости и жертве, о верности долгу, о том, как нужно любить родину и не жалеть себя во имя идеи. Все вспомнили Геббельса.

В Новой Швабии не было газет. Слишком долго и дорого было доставлять сюда бумагу. Но проводное радио было в каждом помещении. У многих были и видеомониторы. Пропагандисты работали, как и в Рейхе. Но работали как-то по инерции, что ли. Не было ярких публичных персон, таких как Геринг, Геббельс или фон Ширах. Не имея притока свежей крови, идея чахла. Один лишь Рёстлер не мог восполнить эту пустоту. Да и одно дело – заниматься гимнастикой ума, и совсем другое – зажигать факел и вести за собой. Рёстлеру ведь не веришь уже априори, уже потому, что он Рёстлер. Прекрасно понимаешь, что через 10 минут он тебе столь же убедительно докажет обратное тому, что говорит сейчас. Это превосходно для интеллектуалов, держит в тонусе мозги, расширяет горизонт, но не убеждает. Мальчишке, который сейчас закручивает форсунки в дизельном, нужны простые ответы на простые вопросы. И чем проще – тем лучше. Но эта простота должна быть яркой, чеканной, открывающей глаза на мир. За правду и умереть не жалко. Да, был тут и свой «гитлерюгенд», пусть совсем малочисленный, но все-таки. Естественно, как и положено, Ройтер перед ними выступал, рассказывал о войне, о море, о великой захватывающей игре под названием жизнь. Но могли ли эти рассказы заменить хотя бы одно настоящее факельное шествие или месяц в деревне? – Нет, конечно. Отрезанный ломоть, ни нация, ни диаспора, ни боевая единица. И он снова и снова вспоминал слова Зубоффа в подвале комендатуры порта Готенхафена. Кровь без почвы. Что это? И что такое немец без Германии? Однажды в минуту, когда Ройтер размышлял на эти темы, в дверь постучали.

– Командир, – неуверенно начал оберматрос Шмидт, – у нас есть просьба…

– Слушаю вас внимательно. – В каюту, а жилые помещения здесь назывались каютами, зашли несколько человек из экипажа. О каждом из них можно было бы написать хорошую повесть. Все они в свое время отличились: матрозеефрейтер Волькмар Альбрехт вообще вегеран – с первого дня на лодке, Железный крест 2-го класса, Виссман – тоже. Что привело их к командиру с очевидно неприятным разговором?

– Мы тут подумали… Командир, война окончена. Кригсмарине больше не существует. А у нас семьи… Мы просим об отставке…

Ройтер пригласил ребят расположиться в гостиной. Судя по всему, разговор будет долгим. Вопреки ожиданиям командир лишь нахмурился. Никаких особых эмоций. Некоторое время он молчал.

– Ну и как вы себе это представляете? – наконец мрачно произнес он.

– Отправьте нас на берег. Куда угодно. Лишь бы там была хоть какая-то цивилизация. Мы оттуда доберемся до Германии. (Черт! Что, Майер с помощью своей кривой Кассини транслирует мои мысли на всю базу, что ли?)

– И?

– Не понял… – как-то испуганно переспросил Шмидт.

– Ну, доберетесь вы до Германии, и дальше что? Вы хотите совершить коллективное самоубийство?

– Я полагаю, наши семьи нуждаются в нас. Война окончена, почти три года назад…

– Вот-вот… А четыре года назад вы на этой войне погибли…

– Сейчас многие находят друг друга… Может, и у нас есть шанс…

Ройтер какое-то время молчал, уставившись в одну точку. Он походил сейчас на каменное изваяние, которое представлял собой когда-то Унтерхорст во время боя.

– Вы мне вот чего объясните… Я понимаю, сейчас вы всеми силами хотите вернуться, увидеть родных, и дальше этой секунды вы не рассматриваете партию. А попробуйте взглянуть, что будет в день после вашего прихода… В следующий ход, а через два? Вот вы приходите домой. Что вы скажете своим женам, дочерям, сыновьям? Милые мои, принимайте папу – я проиграл войну? Я очень старался, но у меня не получилось? Я даже умирал, чтобы победить, смерть обманул, и?… не справился? Вы сможете смотреть им после этого в глаза? Тебе скажут когда-нибудь, папа, я думал, ты герой, я верил в тебя, я хотел быть похожим на тебя. Даже не так. Я хотел отомстить за тебя! А ты – просто неудачник.

Ребята молчали.

– Зачем вы сейчас рветесь домой? Вашим там трудно? Сейчас трудно всем немцам. Вы думаете, что вашими хлопотами вы вымолите у англичан для своих семей какие-то преференции – вот это вряд ли. Так вас убили и убили. Смерть на войне хоть как-то примиряет врагов. А так вы окажетесь живы. Вам обязательно припомнят, и кто был ваш командир, и ваши награды. Каким образом вы рассчитываете помешать «томми» насиловать ваших жен? Вы ничего не сможете поделать… Но! Вы можете мстить! А для этого нужно оружие, а для этого нужно боевое соединение, тактика, товарищи, и все это у вас есть, и у вас есть командир. И пока он не ошибался, раз вы все живы И ты, Волькмар, и ты, Конрад. – Он положил руки на плечи товарищам. – Поверьте, я вас понимаю, и именно поэтому я говорю: «Мы должны держаться вместе! Только вместе мы сможем отомстить за наши семьи, за наш народ». Мы, может быть, пока не победили, но мы не запятнаем себя позором плена, мы если умрем, то умрем как герои. Это будет лучшее, что вы сможете сделать для своих детей.

– А вы намерены сражаться дальше? В одиночку? Против всего мира?

– Нет, не в одиночку! Нас всегда было около полусотни в огромном океане, и мы никогда не отступали. Сейчас много больше. У нас есть оружие, корабли! Среди нас настоящие герои, они выстояли тогда, выстоят и сейчас. Да, задача усложнилась, но и опыта у нас прибавилось. У нас в руках лучшая в мире лодка, сверхтехнологии, летающие диски! Возможно, это наша завидная судьба! Мы, именно мы дадим немцам надежду! Мы освободим Папу, законного рейхспрезидента, мы создадим новое государство, и наши имена будут высечены на скрижалях истории. Ваши дети будут вами гордиться. Или да, есть другой путь, вернуться домой, как побежденный, посыпать голову пеплом и сказать сыновьям: я не смог, попробуйте лучше вы, может, у вас это получится. А пока зарабатывайте на кусок хлеба чисткой сапог английским солдатам.

Как бы то ни было, но государство, а Новая Швабия – это государство, не может жить без главы. И самый правильный и законный глава нашего государства – Карл Дёниц. Даже если он незаконно арестован и осужден – все равно глава он, а Гюнтер Лютьенс, мир его праху, всего лишь наместник его в северной колонии.

 

 

Глава 23

ОТТО

 

И великий человек – всего лишь человек.

И. В. Гёте

 

– Атака Шпандау. «Ханебу» вполне это по силам, – докладывал Майер. – Не в лоб, конечно. Но ни у американцев, ни у русских нет ничего, что могло бы причинить вред нашим летательным аппаратам.

В штабе собралось большое совещание. Впервые армия и флот отошли от принципа единоначалия. Получался коллегиальный орган, состоящий из генералов Люфтваффе, СС, флотских начальников, среди которых, безусловно, наибольшим авторитетом пользовались Лют и Линдеманн. А коллегиальный орган, тем более на войне, – самое глупое, что можно было бы придумать. Формально председательствовал Линдеманн, но для фюрера ему все-таки не хватало харизмы.

– Да вы взлетаете успешно через раз, – скептически заметил Рёстлер. – Достаточно просто минимальных технических неполадок, и все! Вы захвачены в плен. А с вами и оружие. Разобраться с ним у американцев много времени не займет.

– «Ханебу» прекрасно погружается. Его можно держать в прибрежной зоне, а в случае необходимости взорвать или затопить.

– Все-таки давайте последовательно. Чего именно мы хотим? Освободить гросс-адмирала? – Лют пытался восстановить порядок.

– Для начала хотя бы убедиться в том, что он не сломлен, что он готов управлять страной. Нам нужно с ним хотя бы иметь возможность поговорить.

Если называть то что произошло с русскими, установлением дипломатических отношений, может, попытаться действовать через них? Попросить свидание… Нет, русские на это не пойдут. Они бомбы-то взяли, стиснув зубы. Хотя вроде по урану какие-то подвижки есть, вроде они собираются пустить пробный рейс Ванино – Новый Берлин. Но в любом случае контакты с ними на такие темы – это дело перспективы, а не сегодняшнего дня. Да и встреча военных, не сложивших оружия с главой государства под арестом – это какой-то очень хреново завуалированный этап подготовки государственного переворота. В НКВД тоже не дураки сидят.

– Мы так никогда не выработаем решения, – прошептал Ройтер Майеру. – Надо действовать, а не болтать.

Майер вроде бы согласился, но слова «действовать, а не болтать» можно было понимать по-разному. Все бы решалось просто, если бы был отдан приказ.

– Я не смогу вас транспортировать прямо в камеру. Это в открытом море плюс-минус 1000 метров приемлемо, а тут да на такое расстояние… Просто в один прекрасный момент вы окажетесь, например, в стене дома на Кудам. И уже насовсем.

– Попробуйте связаться с подпольем. Может, оно как-то поможет наладить связь со Шпандау. Оно в Берлине есть – однозначно. Столько сил в свое время потратили… – напутствовал его Дитер Шеффер – бывший начальник военной приемки завода в Бреслау. Скорее повинуясь интуиции, чем какому-то заранее продуманному плану, Ройтер действовал через голову Рёстлера. Формально он был прав. Рёстлер не являлся должностным лицом СС, он продолжал играть свою прежнюю игру в «министра без портфеля».

До Пенемюнде «Ханебу» летит 3 часа. Перегрузка 4G. Купол звездного неба над тобой потрясающе красив, но не до этого. Особенно тяжел момент зарывания в воду. Как будто тебя по голове ударили молотом. Главное неожиданно. Плюх! Торможение, бурление пузырей за бортом, турбина глотает воду. Вы на земле Германии, вернее на море. 22:30.

Это, конечно, страшное оружие, превосходящее все, что когда-либо было раньше. Его невозможно преследовать, в него невозможно попасть ни из чего, что есть на вооружении всех армий мира. Скорость – выше, чем скорость снаряда.

 

 

* * *

 

Это уже был совершенно не тот Киль, который помнил Ройтер. Трава уже успела прорасти сквозь железо и щебень, издалека доносился вой одичавших собак. Величественные и грозные доки, в которых ковался меч Ньерда, представляли собой жуткий лес покореженных металлоконструкций. О великой цивилизации, чье сердце билось здесь всего каких-то три года назад, напоминали только руины. Колизей, Парфенон XX века. Великое умерло. Ушло с героями, сгинувшими в горниле мирового пожара. Остались пигмеи. Это была какая-то насмешка, но даже торговые суда были какие-то микроскопические.

Две-три тысячи BRT. Ройтер не сразу понял, зачем они несут на флагштоках букву «К» [43] вместо национального торгового флага Германии. Глумеж какой-то, притом совершенно не оправданный. Все равно что заставить побежденного носить на шее сиденье от унитаза. Что, греет вас, что страна лишилась флота? А то, что этот флот, несмотря на свою малочисленность и техническую отсталость, шесть лет противостоял превосходящему в разы его противнику? Нет. Пленных все-таки брать нельзя. Накамура прав – это люди, полностью утратившие лицо. Тот, кто был побежден, не должен становиться победителем. Лучший пример – французы. Все эти бывшие маки, которые сидели по сараям в войну в обнимку с двустволкой теперь отрываются на проститутках. Нашли виноватых. Похоже, что для них квинтэссенция войны – штурм публичного дома. Ну, давайте теперь разобьем все зеркала в Париже за то, что они имели наглость отражать оккупантов. И поскольку последние все-таки мочились в унитаз, то назло нацистам будем теперь мочиться мимо! Ура! Да здравствует антигитлеровская коалиция!

Ройтер пожалел, что взял с собой несколько человек. Картина опустошения, которая рисовалась им в пещерах под ледяным панцирем базы 211, на поверку оказалась в разы страшнее и могла негативно отразиться на боевом духе. Самое страшное были люди. Потерянные, усталые, с отсутствующим, затравленным взглядом. Главной их заботой было – как достать пропитание. Ройтер помнил двадцатые. Да, было тяжело, было голодно. Но такого опустошения в душах не было. Да и города не представляли собой выжженные пустыри. Трубы, стены, обрушенные кровли соборов. Кое-где мелькали редкие каркасы строительных лесов, копошились люди, но это было скорее исключением. Новеньким кирпичом сверкали только казармы оккупационных войск и муниципалитеты. Газеты на все лады хвалили инициативы американцев по предоставлению финансовой помощи «разоренной Европе». Типичная англосаксонская обманка. Сначала мы вас разбомбили, теперь даем кредиты на восстановление – потом вы платите нам проценты. То есть у вас остается все, как и было, только теперь вы нам пожизненно должны… Здорово придумано, нечего сказать!

ПОЧТОВЫЙ ПЕРЕВОД

 

100 000 рейхсмарок [44] Эмме Альбрехт от Конрада Ноймана

P.S. Мне приходилось сражаться плечом к плечу с вашим супругом. Память о нем не позволяет мне оставить без попечения его семью. Считаю своим долгом передать вам указанную сумму денег. Впредь буду стараться помогать вам более-менее регулярно.

 

Режим, насаждаемый в Бизонии, – объединенной зоне оккупационных англо-американских войск, – был жестким. Документы проверяли на каждом шагу. Но подделка документов еще с 30-х годов была коньком гестапо, специалисты в этих вопросах работали и в Новой Швабии, и работали хорошо.

План был таков – закрепиться в Бизонии, связавшись с подпольем, проникнуть в английскую зону в Берлине. На все – 70 дней. Как раз успеть до начала навигации. А там – провести учения и на Гамбург!

Легализация занимала некоторое время. Толпой, естественно, никто не ходил. Каждый сам за себя. Встречались два раза в неделю.

Наверное, лучше всего в оккупированной стране чувствуют себя железнодорожники. Они всем нужны. И немцам и американцам. При этом ничего такого они не делают. Просто работают. Еще, наверное, неплохо быть пожарным или врачом. Но врач у нас известно кто, этому будет легче всего. Еврей – врач. Еще научить его аборты делать и – в путь. На аборты нынче спрос.

Очередь – всегда зрелище неприятное, а очередь на биржу труда… При этом еще какие-то истерички создавали дополнительную нервозность. Всех нормальных мужиков поубивали – воспитывать некому.

– Вы стоите в это окошко? – обратился он к человеку в потертой унтер-офицерской шинели. С очень худым, изможденным лицом, острые черты которого казались от этого еще острее.

– А ну, заткнулись там, лошади сутулые! – крикнул он, по привычке переходя на командный голос. Тетки приумолкли.

От звука голоса Ройтера человек впереди него вздрогнул. Его вовсе не смутило то, что Ройтер сказал. Его поразил звук голоса. Медленно-медленно он обернулся, встретился взглядом с Ройтером и проехал мимо, затем еще и еще раз. Да Ройтер и сам смотрел на него и не узнавал. Еще, еще одна попытка. Что-то определенно в них было такое, что заставило друг на друга обратить внимание.

– Кречмер!

Человек тупо уставился на Ройтера, пытаясь вспомнить, где и когда он его мог встречать. В лагере Монтейт? В Броуменвилле?

– Я знаю вас?

– Полагаю – да, – ответил Ройтер.

– Не припомню, извините, – Кречмер порвался уйти из очереди. Видимо, его сильно достали, если вот так, из-за обращения к нему незнакомца, можно было взять и покинуть место в очереди.

– Отто, стой! – догнал и остановил его Хельмут. – Я – Ройтер!

– Не надо шутить на эту тему.

– Я не шучу. Я Хельмут Ройтер. Но просто по понятным причинам несколько изменил внешность.

– Хельмут Ройтер погиб в 43-м году.

– Хорошо, Отто, вспомни Париж, Рождество.

– Ну, был я на Рождество в Париже…

– Отто, мы с тобой и с Иоахимом ходили к Лансу. Помнишь?

Кречмер задумался. Тут уже начались сведения, которых посторонний знать не мог…

– И что мне Ланс нагадал?

– Ты станешь адмиралом… флотилии, а в 70 году выйдешь в отставку. Мы пили «Moet de Shandon». Заказали раз, два, шесть бутылок. Ты надрался как свин, а меня застукали с бабами. Ну… что еще мне тебе рассказать, как мы с Шепке тебя таскали по этажам «Ритца»? Как ты опустил казино на 5000 франков?

– Черт! Ройтер! Ты… ты.. – Кречмер крепко обнялся с ним. – Боже мой… Какой жуткий маскарад… Какой жуткий да… да. Карнавал… На тронах золотари, а курфюрсты чистят сортиры. Мы все кружимся в одном бесконечном танце наваждения.

– Кречмер! Ты живой, ты вернулся! Иди к нам!

– Куда это? – насторожился Кречмер. – Боюсь, с меня хватит… я уже не связан присягой фюреру.

– Ошибаешься! Новая Германия жива! Мы сумели вывезти в колонию оружие, людей…

– Не дает покоя слава де Голля?

– Да он ничем не лучше нас. Начинал как бунтовщик, а закончил в Елисейском дворце. У нас оружие, которое не снилось ни де Голлю, ни Сталину, ни Трумэну!

– Сколько вас?

– Сотни тысяч. Мы захватим Гамбург, обратимся к народу…

– Да, а почему – Гамбург? Почему не Росток, например? В этом случае, думаю, англичане нас поддержат.

– Почему англичане?

– Ты что, собираешься служить русским? – насмешливо процедил Кречмер.

– А ты что, англичанам? – в тон ему ответил Ройтер.

– Да уж лучше англичанам… мы честно воевали. Да, мы сражались, жестоко, но это была война, а не… – Кречмер запнулся. – Ты был в Кёнигсберге?.. Ты знаешь, что такое русские…

– А ты был в Гамбурге? – раздраженно перебил его Ройтер. Он уже не понимал, что происходит что-то неладное, и он никак не мог в это поверить.

Старый друг, великий подводник, человек незаурядного ума и смелости, и вдруг несет какую-то ересь… Воевать на стороне «томми» и против русских… – Ты был в Гамбурге, когда город буквально засыпали «зажигалками»? Ты видел, как выгорали целые кварталы? Ты был в Дрездене? В Любеке? Ты же ничего этого не застал уже. Это кто сделал? Русские? Да, наверное, они свиньи и отморозки… но по крайней мере они воевали с нами на поле боя, один на один, а не жгли исподтишка наших женщин и детей… Помнишь Карлевитца? Он из Дрездена. Он потерял всех за одну ночь. Семь человек!

– Они зато потом жгли…

– Война…

– Это уже не война… Это мерзость…

Кречмер сидел, уставившись в одну точку.

– Вот уж о чем я никогда не думал, так это что нам придется встретиться по разные стороны линии фронта.

Кречмер горько усмехнулся.

– Ройтер! Я не хочу с тобой воевать! Ты это можешь понять?

– Я с тобой тоже не хочу… – пробурчал Ройтер.

– А придется ведь! Ты посмотри, что большевики у себя устраивают. Ульбрихт один чего стоит…

– А английские пидоры неужели лучше? Ну, посмотри всех, кто сидел по тюрьмам, – всех выпустили и сделали начальниками. Коммунисты хоть сидели за идею за какую-то… А Аденауэр – вообще просто урод… Кто вообще это такой? Хер какой-то церковный!

– Блин… Ройтер-коммунист! – Кречмер обхватил голову руками. – Ройтер-коммунист! Вот ведь говно какое!

– Ну ты не лучше… Мы же были солдатами великой страны! Ты думаешь, «томми» позволят быть Германии вновь великой?

Кречмер долго молчал.

– Но воевать на стороне коммунистов! Я-то ладно, но ты-то национал-социалист! Это вообще нонсенс какой-то! «В одном строю с нами убитые коммунистами»…

– У меня ощущение, что тебя кто-то зомбировал… Ты что же, хочешь сделать Германию прислужницей америкосов? То есть мы с русскими опять будем друг другу кишки выпускать а они там, за океаном, барыши подсчитывать? По кому придется первый же удар русских?

Кречмер нахмурился, а потом, как будто какая-то электрическая искра проскочила в его глазах, пристально посмотрел на Ройтера.

– Знаешь, Хельмут, что я тебе скажу. Ты не был там…

Ройтер попытался что-то возразить, но Кречмер остановил его жестом.

– Ты не был там. И слава богу. И я тебе скажу… – понимай как хочешь – …но ты поймешь, ты поймешь… Ты имеешь все основания мне не доверять. Я бы на твоем месте никогда бы не доверял тому, кто вернулся оттуда…

– Сейчас вся Германия там… И что мне теперь, вообще не доверять ни одному немцу?

– Как знать… Ты знаешь, я остался верен папе, но я видел, как ломались люди, и я их не осуждаю. Я их не имею права осуждать, даже если сам выстоял. Чего мне это стоило – это уже мое дело…

– Ты сражался там, один на один. Я по крайней мере не один. В Германии остались люди, которые помнят еще о том, что такое честь…

– Боюсь тебя разочаровать, Хельмут… Ты посмотри, что происходит вокруг… Может, тебе из своей ледовой базы не видно всего… Железный крест теперь продается за блок сигарет. Где те толпы, которые в экстазе тянули руки? Я тебя спрашиваю? За какую Германию ты сражаешься? Та Германия ушла и не вернется никогда больше.

– Вернется! Нужно лишь дать людям надежду. Надо показать личным примером, как умирают арийцы.

– Вот-вот… – заключил Кречмер, – если так дальше пойдет, арийцев не останется вовсе. Все героически умрут. Мне предложили место на судне. Вторым помощником – идем со мной…

– Нет, – твердо ответил Ройтер, – у меня другие планы. Лучше умереть в открытом бою как человек, чем лизать сапоги победителя как собака…

– Ну ты эпитетами не бросайся особенно, хорошо? – пресек его Кречмер.

– Прости. Не тебя имел в виду…

Они еще долго, до самого утра, гоняли по кругу свои, казавшиеся им убедительными, аргументы. Они остались каждый при своем. И когда наступило утро, и то, что могло называться жилищем бывшего героя Кригсмарине, а ныне кандидата на соискание вакансии 2-го помощника каботажника торгового флота, озарили первые лучи солнца, они расстались. Это уже не было расставанием друзей, но и врагами они друг друга тоже не считали. Просто жизнь шла своим чередом. Северное море продолжало нести к берегам свои шумные буруны, покалеченные войной города оживали, те немногие счастливчики, до которых дошла очередь, шли на работу. Лавочники откидывали гремучие засовы, повозки, груженные нехитрыми товарами, передвигались по улицам. В этом оживлении проснувшегося города никто не обращал внимания на высокого человека, одетого в гражданский растянутый свитер и пальто, которое когда-то могло считаться гвоздем сезона. В русском секторе он бы так щеголял недолго, но здесь были богатые англичане и американцы. Их поношенный кашемир не интересовал.

 

 

Глава 24

ДРУГОЙ РЕЙХСПРЕЗИДЕНТ

 

Среди слов, сказанных великими полководцами, есть и такие, которые они произносили, не задумываясь. Однако не следует относиться к таким словам легкомысленно.

Цуэнтамо Ямамото «Хагакурэ»

 

Лукас Клеман был хорошо известен в швейцарском медицинском сообществе. Во время войны он через швейцарский Красный крест действовал и на территории Рейха, и за его пределами. Клеман не был политиком. Ему было совершенно безразлично, нарушаются ли права узников нацистских концлагерей или права разоруженных солдат Вермахта, не получивших соответствующего статуса. Его авторитет позволял многое, в том числе и проводить инспекции тюрем, в которых содержались военные преступники, осужденные в Нюрнберге. О беспристрастности и принципиальности доктора были хорошо осведомлены союзники. Он отличался тяжелым характером, был въедлив и скандален. И, если ему не разнесли череп нацисты, то союзников, представлявшихся не иначе как высшая справедливость, он не боялся и подавно. По большому счету принципиальностью скандального доктора просто пользовались. Там, где нужно было все представить в шоколаде, посылали с инспекцией кого-то другого, но там, где нужен был скандал, например в советской зоне оккупации, швейцарец приходился как нельзя более ко двору.

Все-таки Клеман был официальным лицом, и, помимо собственного «Мерседеса», ему полагались еще два «Виллиса» охраны. Не все еще спокойно на земле немецкой. Новая жизнь еще ой как неохотно вступает в свои права. Нет-нет да раздастся прицельный выстрел с какой-нибудь колокольни. Особенно это касалось различных «официальных» господ. Вервольфу все равно, кого отстреливать.

До Берлина оставалось еще километров 40–50. На мосту через Хафель велись ремонтные работы – еще пара месяцев, и, пожалуй, можно будет открывать движение. Железнодорожная ветка уже работала. По ней в направлении на Восток шли поезда. Советы вывозили станки, заводскрое оборудование. Скоро этот металл снова вступит в бой и противник будет тот же, что и раньше. Но пока мрачный регулировщик в форме как будто с чужого плеча указывал на объезд для автомобилей – по берегу, на узкую грунтовку.

Доктор торопился. Он не любил опаздывать. Тем более сегодня. Он инспектировал Шпандау, где содержался, хотя и низложенный, но глава немецкого государства. Такое происходит все-таки не каждый день…

Ш-ш-ш-шух! По крыше «Мерседеса» как будто чирканула проволока. Откуда ей тут взяться? Показалось… Не тут-то было! Один из сопровождающих «Виллисов» подпрыгнул, сделал неловкий крюк и зарылся по капот в речку. Трое охранников корчились в придорожной пыли с однотипными повреждениями шеи. Следующего за ними капрала, инстинктивно привставшего с сиденья, выкинуло за борт. Еще не было сделано ни одного выстрела, а охрана доктора уже сократилась вдвое. Водитель надавил на газ, и «Мерседес» с доктором рванул по грунтовке, оставляя за собой облако желтой пыли. В этом пыльном облаке они неслись пару минут, пока перед машиной не вырос борт грузовика. Потрепанный «Опель», не иначе демобилизованный из армии по инвалидности, раскорячился посередине узкой дорожки. У переднего колеса колдовали двое. Один чуть повыше ростом, в кашемировом пальто. Клеману почему-то подумал, что так мог бы выглядеть владелец мясной лавки, в другом, видимо водителе, угадывались черты представителя расы средиземноморского типа, может быть, испанца…

– Ну чего смотришь? Помоги! – обратился он к водителю Клемана.

– Господа! На нас только что было совершено нападение! Скорее!..

– На нас только что – тоже, – ответил «мясник».

– Говорят тебе, помоги, – повторил «испанец».

Последнее, что помнил Клеман, это как его водитель вышел из машины, а «мясник» направился ему навстречу. Он сам не понял, что там произошло. Казалось, «испанец» лишь вскользь задел водителя, но тот упал как подкошенный. Не понятно было, и как «мясник» вдруг оказался рядом с ним на сиденье.

– Доктор! Если вы будете благоразумны, вам ничто не грозит. Если нет – извините, мне придется вас убить, хотя я, в отличие от фюрера, и ничего не имею против швейцарцев.

 

 

* * *

 

Гроссадмирал прекрасно знал, что победителей не судят. Он ничего не желал лично для себя, да ему ничего особо было и не нужно. На процессе он защищал не себя, а то, чему отдал всю свою жизнь, – военно-морской флот Германии. Он попадал в плен во второй раз – вторая ходка – и понимал, что рассчитывать на благородство и снисхождение тюремщиков не приходится. Это Шпеер как нашкодивший пацан, сразу бросился каяться – простите меня, люди! – а ему каяться не в чем. Он солдат, а солдат всегда готов к смерти. А это пока еще не смерть.

Эти американцы, конечно, очень смешные. Постоянные инспекции, проверки… Что вы проверяете? Насколько законно творится беззаконие? Вот и сегодня очередная комиссия Красного креста. Проверяют, нет ли у кого из заключенных жалоб на условия содержания… Лица некоторых мне кажутся знакомыми… Но где я мог видеть американцев? Но это вроде как швейцарцы. Да, конечно, лица европейские. У американцев нет таких лиц…. Так думал он, когда вечером после отбоя его вдруг попросили выйти для уяснения каких-то формальностей.

Человек в белом врачебном халате, стоявший спиной к нему в маленькой комнатушке, освещаемой тусклой лампочкой, казался гросс-адмиралу более чем знакомым. Не столько лицо, сколько движения, повадки. Судя по изгибу спины, он что-то делал с воротом своего кителя, поверх которого был накинут врачебный халат. Услышав щелчок замка, он быстро выпрямился и повернулся к гроссадмиралу лицом. Рукой он молниеносным привычным движением поправил… рыцарский крест с мечами и бриллиантами.

– Господин Рейхспрезидент! Командир подводной лодки U-2413 Хельмут Ройтер выражает вам свое почтение! Позвольте передать вам этот пакет! – Ройтер выпрямился и как положено от головы вручил письмо начальника базы.

Дёниц отвел глаза и снисходительно усмехнулся.

– Боже мой, Ройтер! Ну кого еще я могу встретить здесь! Вы все еще воюете! Я потрясен… Швейцарский красный крест… Вы что, захватили тюрьму?

– Пока нет, господин Рейхспрезидент! Но это дело времени. Командование Базы 211 послало меня с пакетом к вам, насколько мне известно, в нем содержится предложение возглавить правительство Рейха в изгнании.

– Ну и ну Ройтер! – бывший командир обошел своего бывшего подчиненного, внимательно разглядывая. – Вы совершенно не изменились за эти годы! Это фантастика какая-то… Ко мне спустя почти три года приходит мой подчиненный с наградами… Сюда! Вы хоть понимаете, что вас даже не нужно арестовывать – просто закрыть замок…

– Мы будем защищаться…

Дёниц засмеялся. Спустя много месяцев за решеткой «вторжение» подводника было, конечно, приятным, как осколок яркого солнечного дня в глубокой темной штольне. Но этот осколок – все, что осталось от некогда великой страны. А за решетчатым окном была уже совершенно другая жизнь…

Дёниц раскрыл пакет, последовательно сломав сургучные печати. Он долго читал бумагу, хотя она содержала всего несколько строк. Президент Рейха грустно взглянул на Ройтера.

– Нет, Ройтер, – тихо проговорил Дёниц, – я не могу принять ваше предложение.

– Как же так? Герр Президент!

– Я, наверное, плохой политик, – вздохнул Дёниц, – думаете, у меня не было времени за эти месяцы поразмыслить над всем. Было… Было, дорогой мой, и вот что я вам скажу. Я, наверное, действительно плохой политик. Я не сумел правильно расставить приоритеты. Когда мне достался после Гитлера тонущий корабль, я инстинктивно стал поступать, как капитан тонущего корабля. Я же моряк… И я действовал, как предписано морским законом. Я начал спасать людей. И я спас многих. Сейчас посчитали, говорят, более двух миллионов я вывез из портов, занятых большевиками… Я уверен, что я сделал правильно. Молчите! – Ройтер было набрал воздуха в легкие, чтобы что-то возразить. – Я мог бы, конечно, вместо этого вывезти войска в Норвегию, на тех же судах, организовать оборону Гамбурга, биться до последнего солдата, применить атомную бомбу. Но я не сделал этого. Вы меня за это осуждаете? Я не знаю, что там имел в виду ваш этот, как его, Рёстлер, как он говорил – пусть останется один миллион немцев, но это будут лучшие…

– Рёстлер с нами. Он возглавляет отдел пропаганды в Новом Берлине.

– Да… Новый Берлин… Вот кто политик от бога… если только бог может терпеть политиков… так это Рёстлер. Что он там мутил в Бункере в последние числа апреля? А этого никто не знает. Все, кто мог знать, – погибли. Странно, правда? Фюрер мертв, Геббельс мёртв. Борман? – Борман пропал без вести… Они же вместе были… Рёстлер же в последние дни очень лихо ворочал делами.

– Но… Рёстлер честный партиец… Сам фюрер передал ему свой партийный значок… – воодушевленно начал Ройтер, но выражение лица гросс-адмирала заставило его сбавить обороты. – Так он рассказывает… (добавил Ройтер по инерции).

– Этот Рёстлер ваш – отъявленный поддонок. Даже странно, что вы его защищаете. Он еще в 41-м махал у меня перед носом какими-то фотографиями с очередной вашей оргии. Я его тогда послал. Вы, наверное, заметили, что я весьма снисходительно относился к подобным прегрешениям подчиненных. Потому что я знаю. Я там был. – Дёниц махнул рукой неопределенно в сторону на Норт. – Он там не был. Он не смотрел в глаза смерти. Вы смотрели. – Гросс-адмирал перевел дыхание. – Рёстлер постоянно чего-то ловчит, изворачивается. Шелленберг по сравнению с ним – щенок просто, мальчишка. Я не знаю, что было в бункере. Но он был там. До самых последних минут. И что? Фюрер застрелился, Геринг и Гиммлер отстранены, Геббельс – канцлер. Это, я замечу, Рёстлер – человек Геббельса. Потом вдруг Геббельс застрелился. Назначают меня. Для меня это было абсолютно неожиданно. А тот рассчитал, что я, как служака, не стану задавать вопросов, а буду выполнять его политические указания. Вот видите, есть некая вещь в себе, ну, например, бункер фюрера, – на входе то, что я назвал, и Рёстлер – на выходе куча трупов и полный бардак. А кто там кому передал значок – откуда мы знаем. Все умерли – он жив.

– Геббельс вроде пытался вести переговоры с русскими. Они сорвались – он застрелился… Пока переговоры не провалились, был шанс…

– Но он не был использован. Получается, Рёстлер выходит на первый план, прикрываясь мной. Он думал, я буду делать то, что делает политик… Отрекусь от национал-социализма, сделаю какие-то радикальные антигитлеровские заявления… А я-то стал поступать, как моряк… Я стал спасать людей с тонущего корабля. И если мне бы пришлось пройти это еще раз, я поступил бы точно так же. Так что не стоит меня соблазнять властью. Я знаю о ней не понаслышке. Предложите мне сейчас стать президентом всего мира – откажусь. Я спас от большевиков без малого два миллиона душ. И это, уверяю вас, стоило того, чтобы оказаться здесь. Но и это еще не все! Я вам более того скажу – сейчас мне пишут различные офицеры, и союзники в том числе. И вы знаете, многие из них высказывают поддержку мне. Вы не поверите… Те, кого мы громили шесть лет, пишут, что с возмущением наблюдали за тем, как против меня выдвигают обвинения. А что это значит? Это значит, что мы действовали по чести. Но более того, я вам скажу, один английский офицер сообщил мне, что в нашей 1-й флотилии, оказывается, был «крот». С его подачи тогда «томми» устроили бойню нашим подлодкам, когда Прин погиб, когда Кречмер в плен попал… До 42 года он давал сведения по подводному флоту, а в 42 году его информация резко приняла иной характер. Время полностью совпадает с тем, когда я выгнал Рёстлера из флотилии. Я думал – я ему карьеру порушил, а он ушел в РСХА – вроде как на повышение. Но и там он тоже сложа руки не сидел. Где теперь золото партии? Может, вы и ваша супруга знаете лучше?

– Супруга? – удивился Ройтер.

– Ну, семья Демански, насколько я представляю, вам не совсем чужие…

– Вы о них что-то знаете???!!!

– Ну а вы разве не соединились с ними в своем Новом Берлине?

– Я потерял их в 45-м.

– И с тех пор не видели? Рёстлер же организовывал выезд вашей семьи в Швейцарию.

– Что???

– Вот как! Вы и этого не знаете? Вы видели кого-нибудь из Демански после войны?

– Нет…

– Ну тогда могу вам сказать, что и тут вас Рёстлер обошел. Я могу судить только по документам, когда в мае запрашивал о тех или иных ресурсах. Кстати, там перевели весьма серьезные суммы денег на счета в Испании и Аргентине. Я знаю о 30 миллионах марок. Это в золотом эквиваленте. Уверен, что я знаю не все. Может быть и больше, так что вы, батенька, теперь богач…

– Командир, – пробормотал Ройтер, – я не могу поверить…

– Сейчас союзники перетрясают многие архивы. Попробуйте забраться туда. Если уж вы оказались здесь – то проникнуть в архив для вас пара пустяков! А что до государственной политики, то это дело моей совести. Я не хочу пачкаться о таких персонажей, как Рёстлер. Он все прекрасно говорит, но когда дело доходит до дела. Все становится с ног на голову. Он великий мастер таких перевертышей. Может, оно в политике так и надо, но я слишком хорошо знаю, что такое честь, чтобы вот так разменивать ее, какими бы великими идеями это не маскировалось…

– Но, может, все-таки мы с вами…

– Ройтер! Ну, посмотрите вокруг! Я преклоняюсь перед вашей воинской доблестью, перед способностью выживать в любой ситуации, при этом не теряя чести. Я в последнее время много думал. Знаете, в свое время я запретил Клаусу переводиться к вам на лодку. Он рвался, я запретил. Не скрою, я не поддерживал большинство ваших инициатив, считая их чрезмерно рискованными. А сейчас думаю, может, и зря я тогда критиковал вас. Вот вы живы, по крайней мере, а Клаус и Петер погибли. Петер, так совсем по-глупому… Может, определил бы я его к вам на лодку, он был бы сейчас жив. Может, рядом с вами они бы спаслись? Глядя на вас, я сам начинаю верить в морского черта… Но неужели вы думаете сразиться в одиночку со всеми союзными армиями и флотом? Даже если вы переправите сюда «Бисмарка»… Что вы намерены делать?

– Высадить десант в Гамбурге, по радио обратиться к рабочим. Мы вооружим народ…

– Атаковать Гамбург? Какой идиотизм!

– Поднимутся миллионы…

– Увы, Ройтер, не поднимутся. Ну пригоните вы сюда «Бисмарка», ну включите эту свою «бегущую волну», даже, может быть, захватите Гамбург. Вернее, то, что от него осталось. Американцы тут же по Гамбургу применят атомную бомбу. Это же ядерная война в Европе! Русские не останутся в стороне, французы, англичане, неужели вам мало одного апокалипсиса? И учтите, весь этот кошмар будет происходить над головами несчастных женщин и детей, которые и так настрадались за войну дальше некуда. Они проклянут вас и ваши идеи!

– Это будет последний решительный бросок…

– Оставьте, вы сами в это не верите… Мы народ такой – мы конформисты. Вы человек потрясающей воли, но я вам то же самое скажу: не обольщайтесь, вы – тоже плохой политик. Может быть, еще хуже, чем я. Вас нельзя делать ни канцлером, ни президентом – вас можно назначить только комендантом обреченного гарнизона. Я не сомневаюсь, что, если бы вас тогда в Пилау назначили командующим – русские бы его штурмовали до сих пор. Но вот хорошо, представьте себе, вы уничтожили последнего русского и вылезаете на поверхность – вокруг пустыня, покрытая битым кирпичом и трупами ваших товарищей. Вам нужна такая победа? Это, возможно, еще худшее поражение под видом победы. Троянский конь. Пиррова победа.

– Господин президент! Мы не побеждены еще. Видите, мы перед вами, мы способны сражаться и наносить урон противнику. Мы сохранили флаг и честь Кригсмарине. Не оставляйте нас. Вы – наша надежда.

– Я стар. Я свое отвоевал. Я даже не благословляю вас на этот бред. Знайте, если с «Бисмарка» будет выпущен хотя бы один снаряд – тот, кто это сделает, получит мое проклятье. Тот, кто развяжет новую войну в Европе, да низринется в ад! Я не хочу в этом участвовать. Простите меня, господа, что не оправдал ваших надежд. У меня теперь другие дела. Я выращиваю помидоры.

– Помидоры? – тупо переспросил Ройтер.

– Именно. А теперь оставьте меня. Я вернусь в камеру. Мне еще мемуары нужно писать, причем постараться написать такие, где о вас не будет ни слова…

Ройтер слушал его и недоумевал. Папа не мог сломаться. Слишком сильна была его воля, его дух. Да просто не существовало в мире такой силы, которая бы заставила Папу капитулировать. Нет, это было совсем другое. За прошедшие три года он стал другим. Не слабее, не хуже, не лучше. Это был все тот же Дёниц, но другой.

Энтузиазм ребят, подбежавших к нему после аудиенции – «ну что?» «ну как?» – пришлось охладить.

– Похоже, — усмехнулся Ройтер, – наше предложение Папу не заинтересовало. Ему уже мало поста рейхспрезидента. Он теперь претендует на пост Иисуса Христа. Что ж, возможно, это не самый худший вариант… для паствы. Во всяком случае как пастырь подводников Дёниц был не плох… А кто был лучше?

 

 

Глава 25

ДОСЬЕ МАЙОРА ЛУТЦА

 

Смерть – зло лишь в силу того, что за ней следует.

Августин Аврелий

 

– Что у нас делает в приемной этот немец? – поинтересовался капитан Хью Риккет, войдя в свой кабинет. Нудные просители его уже давно утомляли. В его обязанности входило руководство военно-морскими архивами, захваченными в Бресте. Секретарша прервала свой раздражающий перестук. Машинку она освоила лишь недавно, долбила по клавиатуре так, как будто гвозди заколачивала. Может, это было и правильно в данном случае – надо было пропечатать под копирку 6 экземпляров документа.

– Это не немец, – ответила она – Это еврей. Он антифашист, отсидел несколько лет в лагере. Сейчас собирает материалы о преступной деятельности гестапо.

– Надо же, – медленно проговорил Риккет, – кто бы мог подумать, что он еврей… И что он хочет?

– Говорит, ему нужны материалы гестапо Бреста, конкретно все по 1-й флотилии подводных лодок.

– Странные какие у него интересы…

– У него есть бумаги от бургомистра…

– Ну, пускай войдет, – сказал Риккет, – переводчика вызовите.

– Переводчик не нужен, он вполне прилично говорит по-английски.

Оказалось, что быть евреем в Бизонии достаточно выгодно. Тебе все начинают верить, какую бы чушь ты не нес. Карлевиц оказался выдающимся актером. Он, используя всяческие местечковые обороты, которых никто в жизни от него не слышал, самозабвенно рассказывал о том, как он был практикующим врачом в Дрездене – советская зона, уже не проверишь, как попал в кацет за подпольные аборты. Просить показать, как он это делал его не стали. Контрразведка могла бы и проверить, что к ним за доктор такой пришел, но тут дело такое – попросили бы – не пожалели.

Еврей объяснил, что он теперь журналист в антифашистской газете, ищет материалы о чудовищных преступлениях нацистов, а главные нелюди, после, конечно же, эсэсовцев, охраняющих Равенсбрюк, – это немецкие подводники.

Не очень понятно, как интересы дрезденского абортолога пересеклись с немецким ВМФ, ну да ладно, видно, мужик натерпелся за эти годы. Это на войне год за три, а год в лагере за сколько? У кого хочешь крыша поедет. Дадим ему доступ в архив.

 

 

* * *

 

Через двое суток у Ройтера оказались несколько очень интересных артефактов.

«Досье то-о-о-ненькое», – вспомнил Хельмут. Да, тут досье и не тоненькое вовсе. Пухлая кожаная папка с надписью Für den Bericht. Видел он ее уже где-то. На аккуратно приклеенной к краю карточке размашистым почерком начальника гестапо Бреста было написано «Лутц». Досье на Лутца? Хм… Интересно, чем он так заинтересовал гестапо. Совершенно незаметный человек. Никакой. Ни рыба ни мясо.

Лутц для Ройтера был всегда персонажем несколько комическим. Ну а как еще можно воспринимать мужа, с чьей женой ты спишь? Это то же самое, что у ребенка игрушку отнять, только этот-то не ребенок, а офицер… Ройтер открыл потертую папку. Да это не на Лутца, а, получается, Лутц собирал компромат. Оказывается, в те «счастливые времена» в Бресте было не все спокойно. Пропадало оружие – опись, протокол. 7 пистолетов «Вальтер» 2 винтовки «Маузер», динамит – 4 ящика. Ого! Какой бардак! Протокол изъятия (гестапо), копия. 3 пистолета «Вальтер» у французов. Номера совпадают. Динамит… Помнится, взрывотехники тогда говорили, что скорее всего взрывное устройство, которое тогда сработало у него на лодке, было с использованием динамита немецкого производства… Радиограмма «Фрайбола» из службы радиоперехвата. Ключи к шифротаблицам «Энигмы»… 41 год, январь… (А это тут каким боком?) Странно. Почему тогда не было предпринято никаких серьезных действий. Да, тут, как мы видим, майор-интендант сложа руки не сидел. Он был вовсе не так уж и прост, как казалось… Окажись такая папка в гестапо, тогда… Так она ведь и оказалась… И что? И ничего! Невероятно. Впрочем, ответ он нашел для себя через несколько страниц.

 

Протокол осмотра места происшествия.

 

Осмотр производился в условиях температуры воздуха 21 °C. Освещение естественное. Цейхгауз 13Н, расположенный в блоке D портовых сооружений г. Бреста.

Данная комната представляет собой помещение площадью примерно 90 м². С северной стороны 4 окна – стена А, окна выходят на причал. Восточная сторона – стена В. В углу, ближе к окну 4, стоит стол, на котором находится радиоприемник. Между столом у стены Д и креслом обнаружен труп мужчины, 45–50 лет. (Опознан сослуживцами как майор интендантской службы Дитрих Лутц.)

Труп лежит на спине, головой обращен на север, перпендикулярно окну. Ноги вытянуты в направлении стены С, правая рука направлена на стол, согнута в локте и направлена к голове, которая повернута вправо (к столу). Примерно в 20 см от правой руки трупа находится пистолет, внешне похожий на Люгер Р-08. В 1 метре от трупа находится гильза, принадлежащая предположительно пистолету Люгер Р-08.(Соответствует табельному оружию майора Лутца.)

Под батареей центрального отопления в 5 м от трупа найдена гильза предположительно от пистолета Вальтер P-38калибра 9 мм.

 

 

Протокол осмотра трупа.

 

В левой лобной части черепа концентрическое отверстие диаметром 1 см. конической формы с потеками вещества буро-красного цвета. Волосы русого цвета испачканы такой же жидкостью. Глаза открыты. Носовая полость чиста. В правом углу рта кровоподтек по направлению к подбородку 2 см. Ссадина на подбородке с левой стороны диаметром 7 мм. Гематома в области затылка.

При визуальном осмотре трупа внешних повреждений органов и тканей не обнаружено. Трупные окоченения выражены в основных группах мышц. Предположительно смерть наступила между 11 и 12 часами дня.

При осмотре производилось фотографирование.

 

Заключение эксперта-криминалиста

 

Гильза № 1, найденная на месте происшествия, принадлежит патрону от пистолета Люгер Р-08калибром 7,65 мм с длиной ствола 98 мм, найденному на месте происшествия. След на гильзе соответствует ударнику этого пистолета.

Гильза № 2, представленная на экспертизу, принадлежит патрону от пистолета Вальтер Р-38 калибром 9 мм, в связи с чем она не может быть выстреленной из пистолета Люгер Р-08, найденного на месте происшествия.

 

Дырка в 1 см как-то великовата для 7,65… Нечего сказать, страстный парень был майор Лутц – стрелялся с двух рук, при этом «Вальтер» успел спрятать… А как оно было на самом деле? А на самом деле было, скорее всего, так: майор с кем-то серьезно повздорил. Тот ударил его в челюсть и отбросил от стола. Лутц схватился за пистолет и успел выстрелить, но промахнулся. Дырку в 1 см ему сделал «Вальтер». Чей? Ройтер уже не сомневался чей. За потрепанными листами досье сквозь годы проступал почерк мастера.

Вдруг вся эта сцена всплыла у него в сознании, как будто он при ней присутствовал. Лутц на повышенных тонах что-то объясняет Рёстлеру, Рёстлер сначала по своему обыкновению переводит это дело в болтовню, потом, когда видит, что не получается, пытается вырвать у него папку. Лутц не уступает. Резкий короткий удар в челюсть. Лутц опрокидывается через стул. Некоторое время приходит в себя, рука сама нащупывает «Люгер». Выстрел. Тотчас ответный выстрел. Рёстлер ведь был хорошим стрелком и имел возможность прицелиться. Лутц падает мимо кресла. Рёстлер какое-то время стоит неподвижно, затем срывается с места. Мотив самоубийце придумывать не надо. Гестапо и так завалено доносами. Об измене знает едва ли не вся база. Было не было, это никого уже не интересует – разговоры, разговоры. Кто после этого посмеет утверждать, что у майора не было мотива? Спрятать компромат на себя в архиве гестапо! Гениально! Кто будет разбираться в том, что нарыл