Природа русской Смуты и ракурс ее исследования в данной работе

В конце XVI–начале XVII вв. в России произошла первая с момента рождения единого Московского государства катастрофа, названная современниками Смутой. Это название поразительно точно на психологическом уровне рождает адекватные ассоциации у каждого, кто знаком с событиями той эпохи. Сложнее дать рациональное определение сути происходившего и, исходя из него, построить хронологию данного периода. На наш взгляд, правильнее всего определить Смуту как первый в истории России системный кризис (экономический, социальный, политический, династический, идеологический и нравственный), переросший под воздействием природных бедствий 1601–1603 гг. в гражданскую войну, отягощенную иностранным вмешательством. Глубина кризиса была такова, что могла привести к полному разрушению русской социокультурной системы.

В.О. Ключевский, обдумывая причины Смуты, увидел две ее основные предпосылки. Первая касалась особенностей политического сознания русского общества, вторая — социального разлада между его слоями. Ключевский писал: «Я уже имел случай (лекция XLI) отметить одно недоразумение в московском политическом сознании: государство, как союз народный, не может принадлежать никому, кроме самого народа; а на Московское государство и московский государь, и народ Московской Руси смотрели как на вотчину княжеской династии, из владений которой оно выросло. В этом вотчинно-династическом взгляде на государство я и вижу одну из основных причин Смуты»[2].

Наше несогласие вызывает только одно слово — «недоразумение». Являясь либералом-западником, Василий Осипович полагал, что любое государство, по определению, как политический институт мало чем должно отличатся от той модели, которую выработала социально-политическая история Запада. Западноевропейское государство никогда не было и не могло быть аллодом королей, фамильной собственностью каких-нибудь Меровингов, Каролингов, не говоря уже о Валуа или Бурбонах. Однако стоит ли норму, характеризующую политическое развитие одной социокультурной системы, делать осью координат для осмысления другой, мало с ней схожей?

Социокультурную систему Московской Руси XIV–XVI вв. можно определить как вотчинный уклад или, по Ключевскому, как служилое государство, где все подданные службой или тяглом работают на государя. Ошибки в суждении русских людей XV–XVI вв. не было. Их взгляд как раз абсолютно точно отражал реальность. Предпосылки для становления такого социокультурного уклада появились после распада Киевской Руси, когда в ее разных частях начали формироваться альтернативные варианты развития. Формирование вотчинного уклада началось в XII–XIV вв. во Владимиро-Суздальской земле и стало здесь в условиях ордынской зависимости главным вектором развития государственности. Московское государство выросло из удела (княжества-вотчины) московских князей и имело иную, нежели на Западе Европы, социально-экономическую природу, а потому политические воззрения московитов на царскую власть и её взаимоотношения с сословиями и отдельными людьми были иными, нежели на Западе.

Вотчинно-династический взгляд не являлся недоразумением. Он естественно вытекал из природы социально-экономической базы единого Московского государства и логично венчал его на уровне общественного сознания, сакрализуя правящую династию и каждого государя-вотчинника как наместника Бога на земле. Последнее прекрасно видно даже в формулировке официального титула Лжедмитрия II: «Мы, Дмитрий Иванович, царь всея Руси, Московской державы, самодержиц великого княжества Российского, Богом данный, Богом избранный, Богом хранимый, Богом чтимый, Богом помазанный, Богом возвышенный над всеми прочими государями, подобно второму Израилю руководимый и охраняемый силою Божией, единый христианский царь под солнцем и многих княжеств государь и повелитель»[3]. Потому династический кризис (пустяк для западной истории, где династии менялись «как перчатки») в Московском государстве был воспринят как потрясение мироздания, ибо из него выпал краеугольный камень: кончилось государство. Раз нет природного государя, этого звена, связующего Третий Рим с Богом, значит, кончилась история! Четвертому Риму не бывать. Человечество находится в преддверии страшного суда.

«…надобно прибавить, что такой вотчинный взгляд на государство был не династическим притязанием московских государей, а просто категорией тогдашнего политического мышления, унаследованной от удельного времени. Тогда у нас не понимали государства иначе как в смысле вотчины, хозяйства государя известной династии, и, если бы тогдашнему заурядному московскому человеку сказали, что власть государя есть вместе и его обязанность, должность, что, правя народом, государь служит государству, общему благу, это показалось бы путаницей понятий, анархией мышления. Отсюда понятно, как московские люди того времени могли представить себе отношение государя и народа к государству. Им представлялось, что Московское государство, в котором они живут, есть государство московского государя, а не московского или русского народа. Для них были нераздельными понятия не «государство и народ», а «государство и государь» известной династии; они скорее могли представить себе государя без народа, чем государство без этого государя»[4].

К началу XVII в., несмотря на постоянное заимствование Московией западного опыта, процесс вестернизации России оставался незавершенным и часто давал не те результаты, что аналогичный опыт на Западе. Вопрос о трансформации вотчинного уклада под воздействием европеизации — один из главных для понимания русской истории XV–XVII вв.

Для изучения этой проблемы Смута представляется интереснейшим эпизодом русской истории. Смута охватывает время от смерти Ивана Грозного (1584 г.) до событий 1613–1618 гг. Внутри Смутного времени можно выделить несколько этапов. Начало системного кризиса приходится на 1584–1600 гг. На этом этапе правительство, возглавляемое Борисом Годуновым, правителем России при Федоре Иоанновиче, а потом царе, пыталось сгладить (порой очень удачно) обострившуюся социальную вражду, экономическую нестабильность, династический кризис, шаткое внешнеполитическое положение России. Природные бедствия разрушили все позитивные достижения правительства и открыли новую страницу Смуты. В 1601–1606 гг. Россия стала погружаться в гражданскую войну. Однако центральная власть в это время еще пыталась контролировать внутреннее и внешнее положение страны. В апогей Смуты 1606–1611 гг. этот контроль был утрачен. Противостояние царя Василия Шуйского с Иваном Болотниковым и Лжедмитрием II привело к анархии. Перспектива легкой наживы развратила тысячи русских людей, привлекла в Россию толпы авантюристов - поляков, литовцев, шведов, запорожских черкас, северских и донских казаков. К осени 1611 г. Россия представляла «зрелище полного видимого разрушения. Поляки взяли Смоленск; польский отряд сжег Москву и укрепился за уцелевшими стенами Кремля и Китай-города; шведы заняли Новгород и выставили одного из королевичей кандидатом на московский престол; на смену второму Лжедмитрию в Пскове уселся третий, какой-то Сидорка; первое дворянское ополчение под Москвой со смертью Ляпунова расстроилось… государство, потеряв центр, стало распадаться на составные части; чуть не каждый город действовал особняком, только пересылаясь с другими городами. Государство преображалось в какую-то бесформенную мятущуюся федерацию».[5] С созданием Второго (Нижегородского) ополчения в конце 1611–1612 гг. начался новый этап — этап национально-освободительного движения, который завершился в освобожденной Москве Земским собором 1613 г. И наконец, на пятом, последнем этапе Смуты в 1613–1618 гг. состоялось восстановление органов центральной власти (1613), ликвидация последних очагов гражданской войны (разгром ватаг атамана Ивана Заруцкого и Марины Мнишек в 1614 г., сокращение поля действия казачьей вольницы), прекращение интервенции путем достижения замирения со Швецией и Речью Посполитой (Столбовской мир 1617 г. и Деулинское перемирие 1618 г.).

Все эти пять периодов Смуты оказались страшным испытанием. Они унесли почти треть населения России, что сравнимо с последствиями «Черной смерти» (эпидемии чумы середины XIV столетия). Но одновременно Смутное время было эпохой больших перемен и возможностей, которые значительно расширили общественно-политический кругозор русских людей. Системный кризис разрушил к 1610–1611 гг. святая святых уклада — центральную политическую власть, эту ось, на которой держались все шестерни прежней русской жизни. Общество впервые было предоставлено самому себе. Различные общественные силы и даже отдельные личности впервые могли сами творить историю.

Куда вел этот процесс? К разрушению прежней системы? К трансформации её в нечто новое? К сближению русской жизни с образом существования людей в других европейских странах (к примеру, западноевропейских или Речи Посполитой)? На все эти вопросы предстоит ответить в данной главе, рассматривая их через призму соприкосновения россиян с европейцами, которых как никогда много в начале XVII в. оказалось на территории нашей страны.

В предыдущих главах мы видели, что использование Россией западного опыта во второй половине XV–XVI вв. в основном шло через приглашение на русскую службу иностранцев. Они были прямыми носителями необходимых центральной власти знаний и умений. Они же выступали посредниками в освоении коренными подданными русской короны части принесенных ими знаний и умений. Однако неустанный контроль со стороны власти за этим процессом приводил к существенной фильтрации объемов и качества усвоенного. Вторая фильтрация совершалась на общественном уровне: русский средневековый социум, весьма закрытый по своей природе, был равнодушен, а часто и враждебен к любым новшествам. Отчасти подобный консерватизм был свойством национального характера, который мы можем наблюдать до сих пор, но в основном отрицательное отношение к новому было свойством мышления традиционного общества, которое в той или иной мере присуще не только русскому, но любому средневековому социуму.

Западный опыт, пришедший в страну по инициативе центральной власти, использовался только под её контролем и чисто механически. Западные новшества, перенесённые на русскую почву, не получали саморазвития. Они просто воспроизводились русским населением и старыми московскими «немцами» — вторым или третьим поколением потомков служилых западноевропейцев, оставшихся в России. В итоге, когда модернизирующийся Запад бросал России очередной вызов, Москва отвечала на него уже проверенным способом. Она вновь и вновь заимствовала новый западный опыт, постоянно выписывая из-за рубежа его носителей — «свежих» служилых иноземцев. Таким образом, Россия XV–XVI вв. гарантировала, с одной стороны, свою конкурентоспособность в Европе, а с другой — обеспечивала невозможность деформации своего вотчинного уклада под воздействием западного влияния.

Конечно, данная схема могла эффективно действовать лишь в течение определенного времени. Главным недостатком ее было то, что она не могла кардинально решить основную проблему российской социокультурной системы — проблему её модернизации, перехода из Средних веков в Новое время. Внешняя эффективность этой схемы в XV–XVIII вв. затрудняла органическую модернизацию в будущем.

Смута конца XVI — начала XVII вв., до предела ослабив механизм государственного контроля, оказалась эпохой, когда выработанная ранее модель европеизации могла быть изменена. Для понимания особенностей и характера модернизационного процесса в России очень важно выявить, чем закончился прямой контакт русского общества и западного влияния.