2013-12-28
801
Литература
1. Ключевский В. Курс русской истории. Соч. в 8-ми тт. Т. 1. М., 1956, с.204 -105.
2. Маркс К. Разоблачение дипломатической истории XVIII века. // Вопросы истории. 1989. № 4, с. 5-7, 10.
3. Полевой Н. История русского народа. В 6-ти тт. Т. 2. М., 1830, с. 111.
4. Устрялов Н. Русская история. СПб., 1849, с. 113-114.
5. Тихомиров М. Русская культура X-XVIII вв. М., 1968, с. 183-184.
6. Карамзин Н. История государства Российского. В 12-ти тт. Т. 5. СПб., 1892, с. 227-230.
7. Маркс. К. Указ, соч., с. 10.
8. Костомаров Н. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI– XVII столетиях. СПб., 1860, с. 161-162,169.
9. ПыпинА. История русской литературы в 4-х тт. Т. 1. СПб, 1911, с. 198.
10. Чичерин Б. О народном представительстве. М., 1866, с. 360-361.
11. Карамзин Н. Указ. соч., с. 227-230.
12. Пушкин А.С. О ничтожестве литературы русской. Поли, собр. соч. в 16-ти тт. Т. II. М., 1949, с. 268.
13. Там же, с. 268.
14. Герберштейн С. Записки о Московии. СПб., 1866, с. 76-80.
15. Там же, с. 76-80.
16. Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии. М., 1905, с. 126-127.
17. Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Первый отдел. Вып. 1. СПб., 1873, с. 1-2.
18. Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып. 2, с. 341-342.
19. Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. Кн. 2. М., 1983, с. 23-25, 46-49.
20. Костомаров Н. Указ, соч., с. 484-490.
21. Ченслер Р. Английские путешественники в Московском государстве в XVI в. Л., 1937, с. 60-62.
22. Флетчер Д. О государстве Русском, или Образ правления русского царя (обыкновенно называемого царем Московским) с описанием нравов и обычаев жителей этой страны. – В кн.: О государстве русском. СПб., 1906, с. 55-56.
23. Пыпин А. История русской литературы в 4-х тт. Т. 2. СПб., 1911, с.154-155.
24. Герберштейн С. Указ, соч., с. 28, 66, 68, 76.
25. Костомаров Н. Указ, соч., с. 564-565.
26. Беляев И. Положение русского общества в царствование Михаила Федоровича. Казань, 1862, с. 3-4.
27. Костомаров Н. Указ. соч. Вып. 2. СПб., 1873, с. 564-565,
28. Ключевский В. Курс русской истории. Соч. в 8-ми тт. Т. 3. М., 1957, с. 51-53.
29. Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России. СПб., 1874, с. 52-56.
30. Из записок К.Буссова. Восстание И.Болотникова. Документы и материалы. М., 1959, с. 50-51.
31. Карамзины. Указ. соч. с. 72-73.
32. Ключевский В. Указ. соч. с. 51-53.
33. Эйдельман Н. Грань веков. – В кн.: В борьбе за власть. М., 1988, с.311-312.
34. Временник Ивана Тимофеева. М.-Л., 1951, с. 298-299.
35. Герцен А. О развитии революционных идей в России. Собр. соч. в 30-ти тт. Т. 7. М., 1956, с. 164.
36. Костомаров Н. Указ. соч. Вып. 3. 1874, с. 663-665.
37. Там же, с. 665.
38. Платонов С. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. СПб., 1901, с. 239-240.
39. Лихачев Д. Подступы к решительным переменам в строении литературы. Вступительная статья. В кн.: Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI – начало XVII в. М., 1987, с. 21, 52.
40. Платонов С. Указ, соч., с. 58.
41. Ключевский В. Указ, соч., с. 89.
42. Соловьев С. История России с древнейших времен. В 15-ти кн. Кн. 5. М., 1961, с. 328.
Первого царя из рода Романовых дал России боярин Федор Никитич Романов (1554-1633) в иночестве Филарет. Он был в свое время приближенным царя Федора Иоанновича, но при Борисе Годунове с 1600 года попал в опалу и был пострижен в монахи. При Лжедмитрии I в 1605 году стал ростовским митрополитом. В 1610 году возглавлял «великое посольство» к Сигизмунду III, в ходе которого сын последнего, Владислав, приглашался в русские цари. В 1619 году этот явный «предатель престола» стал патриархом русской православной церкви и фактическим правителем страны. Его сын – Михаил Федорович, первый русский царь из рода Романовых, был избран на этот пост в 16-летнем возрасте Земским собором в 1613 году. Однако фактически страной правил его отец – патриарх Филарет (до 1633 года), а затем – бояре.
Первые годы царствования Михаила Федоровича были целиком заняты борьбою с «воровскими казаками», как назывались шайки бродяг и разбойников, грабивших города и села. В середине XVII века казачество, набравшее силу во время Смуты, контролировало чуть ли не половину страны, подпитываясь народным недовольством властью. Казачеству уже мало было просто скрываться в степях, теперь оно пыталось распространить свое влияние на всю страну, неся с собой новую картину мира, в которой возрождались идеалы вечевой вольницы, боровшейся с самодержавием. Этому влиянию необходимо было противопоставить иную картину мира. Надо было кардинально изменить в глазах народа образ государя, избавив его от зверообразных черт, порожденных правлением Грозного и безобразиями Смутного времени. Маятник качнулся в другую сторону – в направлении смягчения режима управления страной.
После смерти Грозного принцип наследственной власти сменился избираемой монархией. А в продолжение вечевых традиций возникли земские соборы, на которых рассматривались важнейшие общегосударственные вопросы. Это были высшие сословно-представительные учреждения в России середины XVI – конца XVII века. Соборы включали высшую церковную иерархию, членов Боярской думы, «государева двора», выборных от провинциального дворянства и верхушки горожан.
В формировании новой картины мира Филарет, подменивший у государственного руля своего неспособного управлять страной сына, более всего надеялся на церковь. Последняя, однако, никак не могла избавиться от серьезного засилья языческих верований в народном быту и искусстве. Так, веками церковное пение и народная песня существовали рядом, не оказывая друг на друга никакого влияния. Более того, церковь преследовала народную песню как конкурента молитве. В 1636 году по приказу патриарха Иоасафа народные музыкальные инструменты были преданы в Москве торжественному сожжению. В результате такой культурной политики церковное пение («знаменное») долго жило своей отдельной жизнью, не получая импульсов извне и не передавая их в мирскую среду. Так что оно надолго осталось таким же неподвижным, неразвитым, одноголосным, каким пришло на Русь. Тем самым русская музыка не смогла принять участие в эволюции европейской музыки от средневековой церковной системы к современным эстетическим принципам. Чтобы наверстать упущенное, русской музыке пришлось начать с простого заимствования готовых элементов европейской техники. И только впоследствии, усвоив эту технику, она нашла свободу от ее оков в старинной народной песне и внесла в историю музыки свои собственные национальные элементы.
Алексей Михайлович стал русским царем в 1645 году, когда ему было всего 15 лет. Естественно поэтому, что он на деле в начале своего поприща ничем не управлял. Вся власть сосредоточилась в руках группы бояр и дьяков, во главе которой стал «дядька» (воспитатель) и родственник царя Б.И.Морозов. Но с течением времени ситуация стала радикально меняться, так что 50-летнее правление Алексея Михайловича оставило заметный след в русской истории. Так, в области внутренней политики произошло усиление центральной власти и оформление крепостного права (Соборное уложение, 1649г.). Во внешней политике его высшими достижениями стали воссоединение Украины с Русским государством (1654г.) и возвращение ему Смоленска и Северской земли. Важным событием правления этого царя стал раскол русской православной церкви.
В.Ключевский называет правление Алексея Михайловича «эпохой народных мятежей в нашей истории» и утверждает, что достаточно перечислить эти мятежи, чтобы увидеть, каких степеней достигла сила народного недовольства: «В 1648 г. мятежи в Москве, Устюге, Козлове, Сольвычегодске, Томске и других городах; в 1649г. приготовления к новому мятежу закладчиков в Москве, вовремя предупрежденному; в 1650г. бунты в Пскове и в Новгороде; в 1662г. новый мятеж в Москве из-за медных денег; наконец, в 1670-1671 гг. огромный мятеж Разина; в 1668-1676 гг. возмущение Соловецкого монастыря против новоисправленных церковных книг». Но важен не только сам по себе факт мятежей, но и то, чем они были вызваны, а именно – изменениями в картине мира, утратой царем ореола богоизбранности и непогрешимости. «В этих мятежах, – писал Ключевский, – резко вскрылось отношение простого народа к власти...: ни тени не то что благоволения, а и простой вежливости и не только к правительству, но и к самому носителю церковной власти» (1).
В этих условиях царь счел необходимым от Земских Соборов вновь круто повернуть к единодержавию. В 1654-1655 годах был создан Приказ тайных дел – личная канцелярия царя. Она давала ему возможность решать важнейшие вопросы в обход Думы. Возникла практика так называемых «именных указов», то есть законодательных актов, принятых царем самостоятельно Этим моментом можно датировать начало нового авторитаризма. Именно царь теперь творит «суд и правду» – говорится в постановлении собора 1660 года. Такому повороту к авторитаризму споспешествовала уже упоминавшаяся черта русского национального характера. Историк и публицист П.Щебальский писал: «Страсть или привычка к доносам есть одна из самых выдающихся сторон характера наших предков. Донос существует в народных нравах и в законодательстве. В которой из этих двух сфер он первоначально зародился: из жизни ли проник в законодательство или из законодательства привился к народным нравам – я не берусь разрешать, да и сомневаюсь, чтоб это могло быть разрешено положительным образом. Явление это, которое мы здесь выхватываем из XVIII века, существовало гораздо раньше, при Годунове, при Грозном, и в «Уложении» признано формально существующим» (2). Что же говорит «Уложение»? Во второй главе – «О государевой чести и как его государево здоровье оберегать» – записано, что всякий, кто узнал про злой умысел на царское величество, обязан доносить. От обязанности этой не избавляют никакие отношения, никакие связи – жена и дети человека, который имел подобный умысел, а равно его холопы, если они не донесли, подлежат смертной казни. Таким образом, принцип доносительства был настолько развит во второй половине XVII века, что оформился в виде закона. Мало того, что он пронизывал довольно крепкие в то время семейные отношения, он еще давал холопу возможность погубить своего господина.
Разинское восстание и его «программа» находились в глубокой связи с психологией низших слоев российского общества, со всей их картиной мира. Самый очевидный и наиболее привлекательный для русских «низов» ее фрагмент – это грабеж, разбой, повсюду сопровождавший «искоренение» верхних слоев общества. Как писал историк В.А.Никольский, «сытно попить, поесть, всласть поспать, иметь возможность «покуражиться» – такая перспектива была неотразима для изнывавшего от «кабал», «продаж» и тягла населения. Немногие могли бы устоять перед таким соблазном. Одни из злобы, другие – по слабости, третьи – потому, что не находили и не могли найти иного выхода для своей удали, иного способа удовлетворить запросы своей широкой натуры. Психология и физиология шли здесь рука об руку» (3). В картине мира восставших будущее рисовалось огромной социальной утопией. Все Московское государство выглядело на этой картине, как огромная Запорожская Сечь – с «кругами», выборным «старшиной», делением на десятки, сотни, тысячи. В апреле 1671 года, после ряда военных поражений, Разин был выдан казаками царскому правительству и казнен в Москве.
Крестьянская война основательно пошатнула авторитет царской власти. Особо опасным симптомом стало то обстоятельство, что среди судебных дел при Алексее Михайловиче большое место стали занимать случаи непочтительного отношения простых людей к царю и его близким. Первым Романовым понадобилось очень серьезно позаботиться об укреплении царского авторитета. Пришлось вводить законы, по которым подобные преступления жестоко карались.
Но более эффективной мерой было формирование стабильной общенациональной картины мира, в которой образ царя занимал бы достойное место. Решение этой задачи требовало прежде всего укрепления религии, которая была основой этой картины. В свою очередь, стабильность религии нуждалась в «литературном» обеспечении – сохранении и распространении основных догм религиозного учения в виде специальной церковной литературы. Между тем проблема состояла в том, что разные переписчики этой литературы порождали множество вариантов и ошибок. А с возникновением книгопечатания ошибка или вольность изложения могли быть растиражированы в большом числе экземпляров. Постепенно варианты церковных текстов множились, что вносило нежелательное разнообразие в религиозный фрагмент картины мира читателей.
С целью установления единства в религиозных взглядах на мир и в отражающей его церковной литературе по инициативе царя и патриарха Никона была предпринята церковная реформа. Для унификации источников нужно было собрать все известные рукописи, сравнить их и выбрать лучшую редакцию. Для этого были вызваны наиболее компетентные эксперты из-за границы. Но когда они появились в стране и стали исправлять имеющиеся рукописи, возникли слухи, что «чужие переменяют веру». Ответом был взрыв несогласия с церковной реформой, хотя она и не затрагивала основ православия, а касалась лишь несущественных деталей богослужебной практики. Возник раскол: часть народа отвергла авторитет церкви.
Эти протесты нашли поддержку в различных слоях русского общества – крестьянства, посадских низов, остатков боярства, стрельцов, у части черного и белого духовенства, увидевших в церковной реформе угрозу сложившейся у них картине мира. Реформа Никона в 1653-56 годах спровоцировала появление оппонирующих официальной церкви старообрядчества и сектантства. Противники реформы были преданы анафеме на соборе 1666-1667 годов и подверглись жестоким репрессиям со стороны государства. Главой и идеологом старообрядчества стал протопоп и писатель Аввакум Петрович (1621-1682). В его своеобразной картине мира раскол представал в манихейском духе – как извечная борьба бесовского хаоса с «делом божьим». Все люди, о которых пишет Аввакум, четко делились на друзей и врагов. Однако если образы зла в его творчестве весьма выразительны, то позитивный идеал выглядит весьма туманно. Он заключается в неких общих представлениях о справедливом государстве, о замкнутом братстве «верных», о райском блаженстве. По царскому указу раскольник Аввакум был заживо сожжен. Но и его оппонент недолго праздновал победу. Вмешательство Никона во внутреннюю и внешнюю политику государства под тезисом «священство выше царства» вызвало разрыв патриарха с царем. Собор 1666 года снял с него сан патриарха, после чего он был сослан на Север.
В результате всех этих событий картина мира русского народа раскололась. В картине мира староверов борьба добра и зла выглядела как борьба разных христианских религий. Староверы были убеждены, что царь и патриарх ввели веру, пропитанную «лютеранской, кальвинистской и папской ересями». Тем самым зло рассматривалось как имеющее чисто западное происхождение. Даже сам облик Никониан воспринимался как нерусский. В движении староверов явно доминировало противостояние разрушительным для народной картины мира действиям власти, просматривалось стремление отстоять традиционные духовные ценности.
«Церковная власть падала, и никто не подавал ей руку помощи, ибо смуте нравственной, происходившей от ослабления церковного авторитета, соответствовала смута политическая, происходившая от ослабления власти гражданской... В конце XVII века, точно так же, как и в начале его, эта власть ослабела, и по этому поводу произошли сильные волнения, к которым наши предки отнеслись, назвавши их одним именем – смуты; как династические перемены служили поводом к смуте в начале XVII века, так династические же беспорядки повели и к смуте в конце века» (4).
В сущности, раскол задолго до реформ Петра обусловил формирование принципиально разных картин мира и тем самым надолго разделил русское общество на плохо понимающие друг друга субкультуры. Положение усугублялось усилением влияния на русскую картину мира западных фрагментов, несомненно, содержавших в себе немало ценного и полезного в нравственном отношении. Но, как верно отметил В.Ключевский, «эти нравственные приобретения достались людям XVII в. не даром, внесли новый разлад в общество... Когда на общество повеяла иноземная культура,...она, встретившись с доморощенными порядками, вступила с ними в борьбу, волнуя русских людей, путая их понятия и привычки, осложняя их жизнь, сообщая ей усиленное и неровное движение. Производя в умах брожение притоком новых понятий и интересов, иноземное влияние уже в XVII в. вызвало явление, которое еще больше запутывало русскую жизнь.
До тех пор русское общество отличалось однородностью, цельностью своего нравственно-религиозного состава. При всем различии общественных положений древнерусские люди по своему духовному облику были очень похожи друг на друга, утоляли свои духовные потребности из одних и тех же источников. Боярин и холоп, грамотей и безграмотный запоминали неодинаковое количество священных текстов, молитв, церковных песнопений и мирских бесовских песен, сказок, старинных преданий, неодинаково ясно понимали вещи, неодинаково строго заучивали свой житейский катехизис. Но они твердили один и тот же катехизис, в положенное время одинаково легкомысленно грешили и с одинаковым страхом Божиим приступали к покаянию и причащению до ближайшего разрешения «на вся» (5). Такие однообразные изгибы автоматической совести помогали древнерусским людям хорошо понимать друг друга, составлять однородную нравственную массу, устанавливали между ними некоторое духовное согласие вопреки социальной розни и делали сменяющиеся поколения периодическим повторением раз установившегося типа. Как в царских палатах и боярских хоромах затейливой резьбой и позолотой прикрывался простенький архитектурный план крестьянской деревянной избы, так и в вычурном изложении русского книжника XVI-XVII вв. проглядывает непритязательное наследственное духовное содержание «сельского невегласа, проста умом, простейша же разумом».
Западное влияние, по мнению историка, разрушило эту нравственную цельность русского общества. Оно не проникало в народ глубоко, но в верхних его классах, по самому положению своему наиболее открытых для внешних веяний, оно постепенно стало доминировать. Как трескается стекло, неравномерно нагреваемое в разных своих частях, так и русское общество, неодинаково проникаясь западным влиянием, во всех своих слоях раскололось. Раскол, происшедший в русской церкви в XVII веке, был церковным отражением этого нравственного раздвоения русского общества под действием западной культуры. «Тогда, – утверждал Ключевский, – стали у нас друг против друга два миросозерцания, два враждебных порядка понятий и чувств. Русское общество разделилось на два лагеря, на почитателей родной старины и приверженцев новизны, т.е. иноземного, западного. Руководящие классы общества, оставшиеся в ограде православной церкви, стали проникаться равнодушием к родной старине, во имя которой ратовал раскол, и тем легче отдавались иноземному влиянию. Старообрядцы, выкинутые за церковную ограду, стали тем упорнее ненавидеть привозные новшества, приписывая им порчу древнеправославной русской церкви. Это равнодушие одних и эта ненависть Других вошли в духовный состав русского общества как новые пружины, осложнившие общественное движение, тянувшие людей в разные стороны» (5).
В формировании и поддержании новой картины мира государство и церковь опирались и на возможности искусства. Важное место в этом процессе занимало изобразительное искусство, украшавшее православные храмы. Когда понадобилось провести работы по обновлению росписи Успенского и Архангельского соборов Кремля (1653г., 1657г., 1660г.), то московское правительство повелело сыскать и вызвать в Москву «за крепкими поруками» потребных для этого художников. За неисполнение этого указа Москва грозила «жестокими наказаниями». Те из художников, кому не удалось скрыться, были доставлены в Москву из Костромы, Устюга, Вологды, Осташкова, Ростова и других городов. «Добрые» мастера получили постоянную работу – они становились «жалованными» царскими иконописцами и живописцами. Так ко второй половине XVII столетия возникла школа московских «государевых изографов». Интересно, что государство одним из средств борьбы со старообрядческой картиной мира избрало искусство, и прежде всего – сценическое. Так что возникновение профессионального театра на Руси было непосредственно связано с культурной политикой государства. Первое знакомство русского общества с профессиональным театральным искусством европейского типа следует отнести к 1672 году (17 октября), когда царь Алексей Михайлович предложил странствующей немецкой труппе во главе с Иоганном Готфридом Грегори дать во дворце представление. Тогда эта труппа показала царю и боярам «Комедию об Эсфири», или так называемое «Артаксерксово действо». Зрелище, по свидетельству очевидцев, произвело огромное впечатление на московскую публику. Вскоре спектакли с музыкой сделались любимым и обычным увеселением при дворе Алексея Михайловича. Все это подготовляло почву для западноевропейского влияния на российскую картину мира, шлюзы которого открылись уже в XVIII веке.
К середине XVI века вполне выработались основы русского самобытного архитектурного стиля. Чтобы оставаться верным традиции, Иван III велел Аристотелю Фиораванти подражать суздальским образцам. С той же целью московские правительства XVII века предписывали мастерам подражать Успенскому собору. Но национальные особенности церковной архитектуры разделили судьбу национальных особенностей русской церковной практики. И те и другие процветали и выдвигались на первый план в XVI веке, а в XVII веке были осуждены как измена византийской старине. И без того бедная духовным содержанием национальная жизнь была еще более обессилена болезненной операцией – отсечением всего национального как ложного.
В результате в картине мира русских людей с течением времени произошли самые радикальные изменения. Первым из них было изменение образа времени. Ранее языческие представления носили циклический характер, то есть основывались на повторяющихся природных сменах времен года. Но постепенно стала складываться идея истории как «стрелы времени», необратимого линейного процесса. Вторым важным новшеством стало изменение взглядов на деловую активность. Этот процесс хорошо прослеживается в русской литературе, отражающей смену ценностей в обществе, – все более последовательную ориентацию на повышение эффективности деятельности. До XIV века литература, как правило, призывала к неустанной молитве и всяческому воздержанию, в том числе и от созидательного напряженного труда. Перелом наступил в конце 40-60-х годов XVII века, когда в литературе стали возникать мотивы осуждения бездельников, возникло требование энергичной деятельности и активности. Слово «польза» в первой четверти XVIII века становится одним из самых распространенных. Закономерно в этой связи, что в России XVII века появилась заметная группа инициативных людей, занятых в самых разных областях хозяйства, торговли, политики, культуры.
Усиление прагматических элементов в картине мира русских людей, видимо, тоже было следствием усиления в середине XVII века иностранного влияния на картину мира людей и на русскую жизнь вообще. Причем сближение с иностранцами и заимствование от них обычаев происходило в народе вовсе не вследствие какого-то принуждения, а само собой, естественным образом, в ходе жизни. Это влияние стало столь заметным, что при Алексее Михайловиче его стали побаиваться и прежде всего – в сфере религии, опасаясь Деформации православной картины мира. В частности, в «Соборном уложении» есть статья, в которой говорится, что если бусурман обратит русского человека в свою веру, то бусурмана того «по сыску казнить: сжечь огнем без всякого милосердия». Н.Костомаров писал, что «духовенство признавало грехом лечиться у человека неправославной веры и в особенности вооружалось против медиков-евреев, так что в XVI веке русский за то, что прибегал к пособию еврея, подвергался отлучению от церкви. Время, однако, брало свое и в этом отношении: при Алексее Михайловиче, при царе столь набожном, один из придворных медиков был еврей» (6).
В 1676 году русским царем стал Федор Алексеевич – сын Алексея Михайловича, который предпринял некоторые попытки оживить умирающий идеал демократического царя. Он активизировал земские соборы, по разным поводам призывал выборных, уничтожил приказ тайных дел. Одновременно он продолжил наступление на старую картину мира, распространив его на повседневную жизнь. Дело в том, что старообрядцы, сохраняя прежнюю картину мира, значительное место в ней уделяли старым традициям и обрядам, традиционному образу жизни. Вот почему тем, кто хотел изменить картину мира, необходимо было также изменить и бытовую сферу. С этой целью в 1681 году царь Федор Алексеевич издал указ – всем вельможам, дворянам и приказным людям носить короткие кафтаны европейского образца вместо длинного верхнего платья (охабней и однорядок), в котором теперь никто не смел являться не только во дворец, но и в Кремль. Укорочение платья стало предвестником укорочения бороды. Как отмечал Н.Карамзин, «царствование Романовых, Михаила, Алексея, Феодора, способствовало сближению Россиян с Европою, как в Гражданских учреждениях, так и в нравах, от частых Государственных сношений с ее Дворами, от принятия в нашу службу многих иноземцев и поселения других в Москве» (7).
Н.Бердяев выделял в русской истории пять периодов, которые «дают разные образы», – Киевская Русь, Россия времен татарского ига, Россия московская, Россия петровская и Россия советская. При этом, по убеждению философа, «московский период был самым плохим периодом в русской истории, самым душным, наиболее азиатско-татарским по своему типу, и по недоразумению его идеализировали свободолюбивые славянофилы» (8). Что же дало ему основания для такого приговора целому историческому периоду в жизни русского народа?
В Московском государстве – по сравнению с европейскими порядками того времени – отсутствовал дух личной независимости даже у весьма высокопоставленных людей. Причиной тому была экономическая зависимость граждан от государства (государя) или от барина. Московская знать жила своей жизнью, а простые горожане – своей. Яркую характеристику образа их существования дал Н.Костомаров: «Русский человек жил как попало, приобретал средства к жизни как попало; подвергаясь всегда опасности быть ограбленным, обманутым, предательски погубленным, он и сам не затруднялся предупреждать то, что с ним могло быть, он так же обманывал, грабил, где мог поживлялся за чужой счет ближнего ради средств к своему, всегда непрочному существованию. От этого русский человек отличался в домашней жизни неопрятностью, в труде – ленью, в сношениях с людьми – лживостью, коварством и бессердечностью» (9).
Одной из самых ярких и характерных черт быта Московской Руси было безудержное пьянство. Об этом свидетельствуют как русские историки, так и иностранные наблюдатели. Тотальная алкоголизация населения тревожила власти, вынуждая административными мерами регулировать потребление водки. В Москве первой четверти XVI века «простонародью и черни» было разрешено пить только в строго определенные праздничные дни – на Рождество, Пасху, в Пятидесятницу и некоторые другие. Государство ограничивало народное пьянство не только календарно, но и пространственно. В каждом относительно крупном городе была корчма, которую царь либо отдавал на откуп, либо жаловал на год-два какому-нибудь князю или дворянину в награду за заслуги.
Календарный год жителя Московского государства был буквально весь расписан, расшит, изукрашен праздниками. Праздники означали время, когда люди отступают от обычного порядка. Православный московский люд считал для себя приличным ознаменовать праздничное время делами благочестия и христианского благотворения.
Но главным праздничным занятием верхушки общества были, конечно же, пиры. В большие праздники и воскресные дни прекращалась работа судов и приказов. Накануне воскресного и праздничного дня предписывалось прекращать торговлю за три часа до вечера. И даже в будни, по случаю храмовых праздников, запрещалось работать и торговать до окончания богослужения. Что же касается Пасхи, то для ее празднования выделялась целая нерабочая неделя. Праздничные развлечения составляли «грубый разврат, сальные рассказы и анекдоты, медвежья пляска».
После татаро-монгольской резни и массовых убийств в эпоху Грозного человеческая жизнь ценилась крайне низко, и это презрение к жизни было общим как для убивающих, так и для убиваемых. На жестокость преступников государство отвечало не меньшей жестокостью казней. В ту эпоху и во многих других государствах казни и наказания также были довольно жестокими. Но у карательной политики Московской Руси были две особенности. Первая из них коренилась в абсолютном подчинении индивидуума государству. Она отчасти объясняет то, что часто осужденных приводили к эшафоту несвязанными, и они спокойно кланялись присутствующим, повторяя – «простите, братцы!» Отсюда и вторая особенность – профессия палача на Руси не считалась постыдной, как в Европе. Напротив, богатейшие купцы покупали ее как почетную и доходную должность.
Русское общество эпохи Московского царства выработало особого человека, в картине мира которого, помимо образов государя и Бога, фигурировали три характерных фрагмента. Первый из них состоял в том, что личность, образ «Я» как бы сливался с образом всемогущего государства. Основным и ведущим началом русского общественного строя московского времени, заимствованным с Востока, было полное подчинение личности интересам государства. Все классы и слои населения были прикреплены к службе или «тяглу», чтобы «каждый в своем крепостном уставе и в царском повелении стоял твердо и непоколебимо». Человек не имел права не только высказывать свое мнение, но и слушать что-либо «не поволенное», не говоря уже о том, чтобы отстаивать свои убеждения. Смит, английский купец и дипломат, побывав с посольством у Бориса Годунова, так резюмировал свои впечатления: «Здесь каждый подданный может опасаться что ему отрежут язык, если он будет все высказывать, отрежут уши, если он будет все слышать, и, наконец он будет лишен жизни, если, во что-либо уверовав, вздумает выступить на защиту своих убеждений» (10). Во-вторых, в картине мира русского человека того времени отношения с другими людьми были окрашены только в два (манихейских) цвета – либо ты сам жестокий тиран, либо тебя самого жестоко тиранят. Другой английский дипломат – Д.Флетчер так объяснял генезис такой психологической установки: «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин (как они называют простолюдина), унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака и облизывающий пыль у ног его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх» (11). В-третьих, в картине мира московского человека не было образа объективного суда. Отсутствие представления о справедливости с необходимостью делало самыми обыкновенными вещами ложь, фальшивые доносы, ложные клятвы. Как утверждал Н.Костомаров, во всех классах и слоях народа было множество ябедников и доносчиков. Правительство покровительствовало доносительству как государственному институту в тех случаях, когда дело касалось его интересов. Московское общество было почти поголовно безграмотно. Правительство сознательно стремилось не допустить роста образованности своих граждан, опасаясь причинить тем самым ущерб православно-самодержавной картине мира. «По Царскому запрещению, – сообщает иностранный наблюдатель, – никому из Москвитян нельзя... заниматься науками... Москвитяне без всякой науки и образования, все однолетки в этом отношении, все одинаково вовсе не знают прошедшего, кроме только случаев, бывших на их веку, да и то еще в пределах Московского царства... Это надобно приписать, во-первых, их государям, которые ненавидят их из опасения, что подданные, пожалуй, наберутся в них духа свободы, да потом и восстанут... Во-вторых, это следует приписать духовенству: зная, что науки будут преподаваться no-Латыни и могут быть допущены не иначе, как вместе с Латинскими учителями» (12).
Картина мира любого народа, ее ядро очень тесно связаны с языком. Простой народ Московской Руси в обыденной речи и – особенно – в конфликтных ситуациях всегда употреблял самые крепкие выражения. Иностранный наблюдатель отмечал, что «русские... рассерженные чем бы то ни было,...называют мать противника своего жидовкою, язычницею, нечистою, сукою и непотребною женщиною. Своих врагов, рабов и детей они бесчестят названиями щенков и выблядков, или же грозят им тем, что позорным образом исковеркают им уши, глаза, нос, все лицо и изнасилуют их мать» (13). Н.Костомаров, говоря о том, что любое «первое проявление ссор состояло в неприличной брани», утверждал, «что позволяли ее себе духовные лица, даже монахи и притом в самой церкви» (14).
В Московской Руси постоянно шла борьба церковных идеалов с варварской распущенностью. Борьбу этих двух картин мира ощущал каждый человек. Если брала перевес церковная картина мира, то человек делался аскетом и отшельником, постом и молитвой заглушавшим природные инстинкты. Если же церковной картине мира не удавалось завладеть человеком, то он делался разбойником и грабителем, для которого не существовало ничего святого. Разумеется, основная масса общества имела картину мира, располагавшуюся где-то посередине между этими двумя полюсами и включавшую и некоторые религиозные образы, но в основном сохранявшую вполне варварский характер. Так что в то время, когда русский народ формально считался православным, картина его мира вряд ли соответствовала православной доктрине. Его религиозность сводилась по преимуществу к внешней обрядовой стороне, а не к внутреннему религиозному чувству. Да и обрядами-то большинство народа пренебрегало. Русские, по свидетельству Костомарова, редко исповедовались и причащались. Даже люди набожные ограничивались исполнением этих важных обрядов в лучшем случае только раз в год. В XVI веке митрополит Макарий замечал, что в Новгородской земле «простолюдины не ходят в церковь, избегают причащения; а если и приходят когда-нибудь в храм, то смеются и разговаривают между собой, не показывая вовсе никакого благочестия» (15).
Успехи в распространении православной картины мира были скромными еще и потому, что идеологическая система русской церкви действовала неэффективно. Это бросалось в глаза даже иностранным наблюдателям, удивлявшимся тому, что «у них не позволяется священнослужителям говорить никаких проповедей к народу, которыми бы он наставлялся к вере». Вместо этого «они перевели на свой язык для этого употребления то, что было передано им древними греческими отцами, и, тщательно сделав выборку, всенародно читали по писанному; так делается ради того,...чтобы стремление находить новое, при пытливости человеческого ума, не повело к отступлению от старины и истины» (16). В 1659 году в Москву прибыл славянский ученый-энциклопедист, писатель, хорват по происхождению Юрий Крижанич. Горячий сторонник идеи славянского единства, он выдвинул программу преобразований в Московском государстве. В своем трактате «Политиценном историческом свидетельстве о России XVII века – он объяснял низкие нравы московитов исключительно тяжелыми условиями, в которые они были поставлены дурными правителями-тиранами: «Из-за людодерских законов все европейские народы в один голос называют это преславное царство тиранским. И, кроме того, говорят, что тиранство здесь – не обычное, а наибольшее... Русский народ снискал себе дурную славу у иных народов, кои пишут, что у русских-де скотский и ослиный нрав и что они не сделают ничего хорошего, если их не принудить палками и батогами, как ослов. Так пишет Олеарий. Но ведь это сущая ложь... Если бы у самого немецкого или у какого-либо иного народа было такое крутое правление, то у них нравы были бы такими же, как у нас, и еще худшими... Из-за этого возникли у этого народа столь премерзкие нравы, что иные народы считают русских обманщиками, изменниками, беспощадными грабителями и убийцами, сквернословами и неряхами. А откуда это идет? От того, что всякое место полно кабаков и монополий, и запретов, и откупщиков, и целовальников, и тайных доносчиков, так что люди повсюду и везде связаны и ничего не могут сделать по своей воле и не могут свободно пользоваться тем, что добыто их трудом и потом. Но все они должны делать и торговать тайно и молча, со страхом и с трепетом, и обманом и должны укрываться от этих многочисленных слуг и грабителей... Так, люди, привыкнув все делать скрытно и по-воровски, со страхом и с обманом, забывают о всякой чести, лишаются ратной храбрости и становятся грубыми, неучтивыми и неряшливыми... Поэтому все народы гнушаются этого царства и народа русского» (17).
В 1661 году вдумчивый Крижанич был сослан в Тобольск, а спустя 15 лет, в 1676 году, он навсегда уехал из России. Почему? Потому что московские государи чрезвычайно заботились о том, чтобы представить образ Руси за ее рубежами в лучшем виде, чем она была на самом деле. Уже в ту пору послам зарубежных государств старались не показывать того, что могло отрицательно сказаться на их представлении о русской земле. Иноземца, въезжающего в Москву, поражала противоположность, с одной стороны, позолоченных верхов кремлевских церквей и, с другой – кучи курных изб посадских людишек и жалкий грязный вид их хозяев. Поразительным явлением для европейских путешественников были неизвестные им насекомые – тараканы, покрывавшие потолки и стены жилищ русских людей. Иностранец в Москве был изолирован, как прокаженный, – с ним боялись общаться.
Русская земля во времена Московского царства напоминала запретную зону. Картину мира русского человека государство защищало с помощью «железного занавеса». Бежавший в 1664 году в Литву подьячий Посольского приказа Г.К.Котошихин говорил, что кроме как по царскому указу, да по торговым делам, никто не ездит за границу: «не поволено!» А не поволено потому, что опасались, что, «узнав тамошних государств веру и обычаи, начали б свою веру отменять и приставать к иным». Государство заботилось и о том, чтобы русские послы слишком долго не оставались за границей, «дабы те, вследствие слишком долгого постоянного обращения, не изменялись бы и не вносили в отечество новые нравы».
