Межличностная справедливость

Сопоставление полезностей разных индивидов с целью определения наилучшего варианта действий власти ничем не отличается от «выявления государством своих предпочтений» в отношении некоторых ею подданных.

Если государство не может угодить всем, то оно выберет, кому, с его точки зрения, лучше угождать.

19 А. V. Dicey, Lectures on the Relation between Law and Public Opinion in England during the Nineteenth Century, 1905.

Хотя выведение положительной оценки действия из положительной оценки его последствий является той особенностью, которая наиболее явно отделяет утилитаризм от откровенно интуитивистских направлений моральной философии, я бы сказал, что даже это разделение оказывается мнимым и в конце концов интуитивизм поглощает утилитаризм. Доказательство этого снова приведет нас в область непреднамеренных последствий. Номинальный приоритет, отданный индивидуальным ценностям через подавление меньшей полезно -сти для одних людей большей полезностью для других, ведет к использованию «интуиции» государства для сравнения полезностей и к расширению государственной власти.

Определение хороших действий как действий, имеющих хорошие последствия, отодвигает нас на шаг назад и ведет к следующему вопросу: какие последствия являются хорошими? Получаемый ответ отчасти тащит за собой ненужную шелуху: слово «полезный» (utile) имеет прозаические, бытовые и узко гедонистические коннотации, указывающие на систему ценностей, в которой отсутствуют благородство, красота, альтруизм и трансцендентность. На некоторых утилитаристах, и не в последнюю очередь на самом Бентаме, лежит вина за то, что это ложное понимание попало в учебники. Однако, если рассуждать строго, такой ответ должен быть отвергнут. В приемлемо обобщенной форме утилитаризм утверждает, что последствие нужно считать хорошим, если оно кому-либо нравится, неважно почему и что это за последствие («канцелярская кнопка или поэзия»); и, конечно, не только потому (или, возможно, вообще не потому), что оно полезно. Последствие, которое кому-либо нравится, — это то же самое, что удовлетворение желания, а также достижение цели, и оно является «мерой хорошего и плохого». Субъект, предпочтения, желания или цели которого характеризуют последствия, всегда является индивидом. Выводы относительно блага семьи, группы, класса или общества в целом прежде всего должны каким-то образом удовлетворять индивидуальным критериям — их необходимо основывать на благе людей, составляющих эти общности. Индивид суверенен в своих предпочтениях и антипатиях. Никто не выбирает за него его цели, ни перед кем не стоит задача оспаривать его вкусы (хотя многие утилитаристы ограничивают сферу полезности, по сути дела требуя, чтобы индивидуальные цели были достойны рациональ-

ного и морального человека). Более того, поскольку индивиды вполне могут любить свободу, справедливость или, если уж на то пошло, Божью благодать, обладание этими благами порождает полезность аналогично, скажем, обладанию пищей и жильем. Таким образом, можно трактовать полезность как однородный показатель результата, общий индекс достижения конечных целей, в котором их множественность неясным образом синтезируется в разуме индивида. Такой взгляд предполагает, что абсолютные приоритеты отсутствуют, что для каждого человека каждая из его целей характеризуется континуальной величиной, и достаточно маленькие приращения одной цели могут быть в определенном соотношении обменены на приращения любой другой цели. Этот подход, несмотря на его удобство, несколько произволен и, возможно, неверен. Кроме того, объединение таких целей, как свобода или справедливость, в индекс универсальной полезности делает невозможным рассмотрение некоторых важных вопросов, которые хотела бы задать политическая теория.

(С претенциозностью, которая подчас делает язык общественных наук столь нудным, «склонность» [liking] неизбежно превращается в свое производное — «предпочтение» [preference]. В текстах об «общественном выборе» обычно говорится о предпочтении, даже когда это не значит «больше нравится». Такое словоупотребление теперь является fait accompli*, и я буду придерживаться его до тех пор, пока меня не вынудят говорить «лучшести», имея в виду «блага». Впрочем, было бы легче, если бы общепринятая практика не заставляла нас использовать сравнительную степень там, где было бы достаточно положительной.)

Действия частных лиц нередко, а действия государства почти всегда влекут за собой последствия для нескольких людей, обычно для общества в целом. Поскольку исходной единицей является индивид, мера положительных качеств действий представляет собой алгебраическую сумму полезностей, к возрастанию которых эти действия ведут у всех затронутых ими индивидов. (Более расплывчатое упорядочение степени благотворности может служить лишь в ограниченных целях.) Иными словами, мы рассматриваем сумму полезностей, полу-

* Свершившийся факт (лат.).Прим. перев.

ченных выигравшими, за вычетом полезностей, потерянных проигравшими. Если максимизируется общественное благо, то выбор между двумя взаимоисключающими вариантами государственной политики должен делаться в пользу того варианта, который ведет к повышению чистой положительной полезности. Как же это выяснить?

Два легких случая, в которых мы просто задаем вопрос всем участникам и собираем их ответы (или наблюдаем за их действиями, чтобы понять, какие предпочтения они выявляют), — это единогласие и доминирование по Паре-то, при котором по крайней мере один человек предпочитает политику А (точнее, ее последствия) и никто не предпочитает политику В. Во всех прочих случаях выбор, каким бы он ни был, может оспариваться либо потому, что одни люди выступят в пользу А, а другие в пользу В, либо — что вдвойне способствует разногласиям и более реалистично в качестве описания политической жизни — потому что нет реального способа поинтересоваться мнением каждого даже по самым важным затрагивающим его вопросам или дать каждому возможность выявить свои предпочтения каким-либо другим убедительным способом. Мимоходом еще раз подчеркну, что сходной единицей остается индивид; только он обладает желаниями, а значит, и предпочтениями, которые можно выявить.

Чтобы предать забвению утилитаризм как политическую доктрину, мы можем считать, что дискуссии, возникающие из-за разногласий во взглядах на чистый баланс полезности, играют роль решительного способа примирить спорящих, поскольку для разрешения этих разногласий нет более интеллектуально приемлемых способов. Следовательно, если только не будет достигнуто согласие по поводу какой-нибудь другой доктрины, оправдывающей пристрастность государства, последнему нужно будет очень стараться, чтобы не оказаться в положении, в котором ему придется принимать решения, вызывающие одобрение одних и неодобрение других. Такое старание, конечно, представляет собой позицию капиталистического государства, которую мы вывели из совсем других предпосылок в главе 1 (с. 48— 55).

Антагонистическому государству, напротив, однозначно требуются поводы для пристрастности, снижения удовлетворенности некоторых людей, поскольку это то средство, которое имеется у него, чтобы купить поддержку других. В той степени, в которой государственная политика и доминирующая идеология должны двигаться более или менее в ногу, отказ от утилитаризма может поставить демократическое государство в опасное положение, из которого оно в конце концов может выйти лишь благодаря возникновению доктрин-заменителей. Не вполне ясно, имело ли это место на самом деле. Многие направления политической мысли, торжественно заявляя о разрыве с утилитаризмом, строятся на том, что на деле почти всегда является утилитаристской логикой. Возможно, одни лишь хорошо подготовленные социалисты (которые не имеют дела с «удовлетворением») не являются подсознательными «кабинетными утилитаристами». Многие либералы, если не большинство, отрекаются от сопоставления полезностей для разных людей, но защищают действия государства в сущности на основании именно максимизации межличностной функции полезности.

Бескомпромиссный взгляд на межличностные сравнения, не оставляющий ни малейшего места политическому утилитаризму, заключается в том, что сложение тихого довольства одного мужчины с бурной радостью другого, вычитание слез одной женщины из улыбки другой — это концептуальный абсурд, который не только не выдерживает пристального рассмотрения, но, будучи сформулированным, рушится сам по себе. Если детей учат, что нельзя складывать яблоки с грушами, то как могут взрослые верить в то, что подобные операции, проделанные с аккуратностью и подкрепленные современными социальными исследованиями, могли бы служить в качестве руководства к желательному поведению государства, к тому, что по-прежнему ласково называется «общественным выбором»?

Откровенное признание самого Бентама о честности этой процедуры было найдено Эли Галеви в его частных бумагах. Бентам печально заявляет: «Бесполезно говорить о сложении количеств, которые после сложения останутся теми же, что и прежде, счастье одного человека никогда не станет счастьем другого... точно так же можно пытаться сложить двадцать яблок и двадцать груш... Суммируемость счастья различных субъектов... есть постулат, без которого все практические рассуждения останавливаются»20. Забавно, что он был готов признать и то, что «постулат суммируемости» является логической ошибкой, и то, что без него ему было не обойтись. Возможно, это заставило Бентама остановиться и поразмышлять о честности или, иными словами, о «практических рассуждениях», которые он хотел проделать. Однако не могло быть и речи о том, чтобы дать «практическим рассуждениям» «остановиться». Он согласился на обман, на интеллектуальный оппортунизм pour les besoms de la cause*, вполне в духе священника-атеиста или прогрессивного историка.

Признание того, что функции полезности разных людей несоизмеримы и полезность, счастье, благополучие разных людей нельзя свести воедино, одновременно означает согласие с тем, что общественные науки, оперирующие утилитаристскими предпосылками, невозможно использовать для обоснования утверждений об «объективном» превосходстве одной политики над другой (за исключением редких и с политической точки зрения почти незначимых случаев «доминирования по Парето»). Тем самым утилитаризм становится идеологически бесполезным. Если тому или иному варианту политики тем не менее требуется строгое интеллектуальное оправдание, то его следует извлекать из другой, менее удобной и менее соблазнительной доктринальной модели.

Этой непримиримой позиции можно противопоставить три подхода, реабилитирующих межличностные сравнения. Каждый из них ассоциируется с именами тех или иных выдающихся теоретиков, некоторые из них на самом деле придерживались более чем одной позиции одновременно, и ограничивать их лишь одной точкой зрения — не меньший произвол, чем проводить резкую разграничительную линию между одной позицией и другой. Отчасти по этой причине, отчасти для того, чтобы не оскорбить их тем, что лишь немногим лучше вульгаризированной «выжимки», неспособной вместить всю тонкость и сложность их рассуждений, я воздержусь от отнесения конкретных позиций к конкретным авторам. Информированный читатель сможет сам решить, представляет ли должным

20 Elie Halevy, The Growth of Philosophical Radicalism, p. 495, цит. no: Lord Robbins, Politics and Economics, 1963, p. 15; курсив мой. — Э. Я.

* В интересах дела (франц.).Прим. перев.

образом получившийся roman a clef слегка завуалированных реальных персонажей.

Первый подход, восстанавливающий роль утилитаризма в оценивании политики, заключается в том, что межличностные сравнения, очевидно, возможны, поскольку мы постоянно их проделываем. Только отрицая наличие «других умов», можно исключить сопоставления между ними. Ежедневное словоупотребление доказывает логическую легитимность таких утверждений, как «Л счастливее Б» (сравнение уровня), а также в крайнем случае даже «А счастливее В, но в меньшей степени по сравнению с тем, насколько В счастливее С» (сравнение приращений). Степень свободы здесь, впрочем, может трактоваться по-разному, что подрывает данный подход. Такие обыденные утверждения могут с равным успехом относиться как к фактам (А выше ростом, чем В), так и к мнениям, вкусам или и тем и другим (А более красив, чем В). Если это так, то нет никакой пользы в том, что словоупотребление подтверждает нам «возможность» межличностных сравнений (они не режут ухо), поскольку это не те сравнения, которые требуются утилитаризму для «научной» поддержки той или иной политики. Не менее существенная двусмысленность окружает лингвистический аргумент, который обычно приводится в поддержку перераспределительной политики: «доллар для В значит больше, чем для А». Если это утверждение означает, что приращение полезности, доставляемой В одним долларом, больше, чем аналогичное приращение А, то все хорошо: мы успешно сравнили размеры полезности у двух людей. Если оно означает, что один доллар влияет на полезность В сильнее, чем на полезность А, тогда мы сравнили лишь относительное изменение полезности В («она сильно выросла») и полезности А («она не настолько изменилась»), не сказав ничего о том, как эти изменения соотносятся в абсолютном выражении (т.е. не показав, что полезности двух людей соизмеримы и могут быть выражены в терминах некоторой общей, однородной «общественной» полезности).

Другой интеграционистский подход напрямую обращается к проблеме неоднородности, используя для ее решения то, что я бы назвал «условными соглашениями» — примерно как

* «Зашифрованный» роман, в котором реальные люди фигурируют под вымышленными именами. — Прим. перев.

если бы Бентам объявил, что его устроило бы соглашение о том, чтобы называть яблоки и груши фруктами и производить сложение и вычитание «единиц фруктов». Эти соглашения можно считать неэмпирическими, не подлежащими верификации постулатами, введенными для того, чтобы замкнуть неэмпирический круг аргументации. Например, говорится, что полезности «изоморфных» людей, идентичных во всем, кроме одной переменной (например, уровня дохода или возраста), можно считать однородными величинами, и предлагается для некоторых целей трактовать некоторые группы населения как совокупности изоморфных единиц. Другое соглашение могло бы состоять в том, что полезность любого индивида следует считать неразрывно связанной с полезностями всех остальных через отношения «расширенной симпатии». Еще один подход трансформирует (грубо говоря) функции полезности разных индивидов в линейные преобразования одной и той же функции, исключая из параметров предпочтений все, что отличает их друг от друга, и относя эти различия «к самим объектам предпочтений». Существует также предложение (которое лично мне кажется обезоруживающим) ввести вместо реальных предпочтений людей «моральные» предпочтения, которые были бы у них, если бы все они идентифицировали себя с репрезентативным членом общества. Довольно-таки сходно с этим соглашение о том, чтобы считать разных людей «альтернативными "Я"» наблюдателя.

Эти и связанные с ними соглашения, an sich*, представляют собой безвредные и приемлемые альтернативные формулировки того, что было бы достаточным для легитимизации агрегирования полезности, счастья или благополучия разных людей. Их можно перефразировать так: «Благосостояние разных индивидов можно складывать и включать в функцию общественного благосостояния, если они согласятся не быть разными индивидами». Подобные соглашения вполне могут потребовать такого согласия как существенного условия, которое сделало бы. легитимным суммирование индивидуальных полезностей. Однако их не следует принимать за способы легитимизировать суммирование, если оно не было легитимным с самого начала.

* Сами по себе (нем.). — Прим. перев.

Диаметрально противоположный (на мой взгляд) подход — полностью согласиться с тем, что индивиды различны, но отказаться от вывода о том, что это делает суждения об общественном благосостоянии произвольными и интеллектуально неряшливыми. Эта позиция, как и «лингвистический» подход, как мне кажется, страдает тем, что принимаемые с ее помощью суждения и рекомендуемые решения (это, вероятно, две различные функции) могут относиться как к фактам, так и ко вкусам, а их форма не обязательно указывает на то, о чем идет речь. Если это вопрос вкуса — даже если это «вкус», сформированный практикой и хорошо информированный, — то больше говорить не о чем. Мы явно оказываемся в руках симпатизирующего наблюдателя, и все зависит от того, в чьей власти находится его назначение. Утверждения о том, что одна политика лучше для общества, чем другая, будут, таким образом, основаны на авторитете.

С другой стороны, если объекты агрегирования понимать как верифицируемые, опровержимые факты, то межличностные сравнения должны означать, что любые сложности, возникающие при суммировании полезностей, являются техническими, а не концептуальными; и вызваны они недоступностью, нехваткой или неопределенностью требуемой информации. Проблема в том, как добраться до того, что происходит у людей в головах, и измерить это, а не в том, что эти головы принадлежат разным людям. Например, минимальной, общедоступной информации о Нероне, Риме и арфах достаточно для достоверного вывода о том, что чистого прироста полезности от сжигания Рима, в то время как Нерон играл на арфе, не было. Более богатая, более точная информация позволяет проводить все более тонкие межличностные сравнения. Тем самым мы двигаемся от неаддитивности, вызванной простой нехваткой конкретных данных, к некоей квазикардиналистской полезности и хотя бы частичной возможности межличностных сравнений21. Вряд ли можно

21 Строгое описание типов межличностных сопоставлений, необходимых для различных типов «функций общественного благосостояния», приводится в: К. С. Basu, Revealed Preference of Governments, 1980, ch. 6.

Я позаимствовал название этой абсолютно бесстрастной книги для того, чтобы озаглавить данный раздел, потому что содер-

представить себе, по крайней мере на первый взгляд, больший контраст с предложениями игнорировать индивидуальность и лишить индивидов их отличительных черт. В данном случае, по-видимому, предложение заключается в том, чтобы начать с признания неоднородности и двигаться к однородности индивидов, учитывая как можно больше различий между ними — как если бы мы сравнивали яблоко и грушу сначала по размеру, потом по содержанию сахара, кислотности, цвету, весу и т.д., — путем п сравнений однородных атрибутов, оставляя без сравнения только те, которые не поддаются никакому измерению. Найдя п общих атрибутов и проведя сравнение, мы получим п различных результатов. Их необходимо консолидировать в единый результат — «Сравнение» с большой буквы, — определив их относительные веса.

Однако если признать, что эта процедура сложения полезностей интеллектуально последовательна, то будет ли этого достаточно, чтобы сделать ее приемлемой при выборе политики? Если применять эту процедуру, то сначала всем, чьи полезности должны сравниваться в ходе нее, необходимо каким-то образом прийти к (единодушному?) согласию по множеству вопросов. Какие отличительные черты каждого индивида (доходы, образование, здоровье, удовлетворенность от работы, характер, хорошее или плохое отношение супруга и т.д.) будут попарно сравниваться для того, чтобы определить уровень полезности или различия в полезностях? Если некоторые черты можно оценить только субъективно, а не взять из статистики Бюро переписи, то кто будет их оценивать? Какой вес будет присвоен каждой характеристике при выводе полезности и пригоден ли один и тот же вес для людей с разной восприимчивостью к этим характеристикам? Чьи ценности будут определять эти суждения? Если бы был единогласно принят некоторый «объективный» способ делегировать полномочия по осуществлению сравнений и установлению весов, то делегат либо сошел бы с ума, либо выдал тот результат, кото-

жащийся в нем невольный черный юмор прекрасно передает то, что я считаю неотъемлемым ядром утилитаристского подхода. Единственное предпочтение, «выявляемое» при максимизации общественного благосостояния, — это предпочтение того, кто занимается максимизацией, того, кому принадлежит суверенная власть над обществом.

рый кажется ему правильным, так как это подсказывает его интуиция 22.

Одним словом, объективные, проводимые по определенным процедурам межличностные сравнения полезности, даже если они носят частичный характер, представляют собой всего лишь окольный путь назад, к неустранимому произволу, осуществляемому властью. В конце концов, либо все будет решать интуиция того человека, который проводит сравнение, либо никакого сравнения не будет. Но в таком случае что могут дать интуитивные межличностные сравнения полезностей для ранжирования предпочтения относительно различных направлений государственной политики? Почему сразу не воспользоваться интуицией, которая подскажет, что одна политика лучше другой? Интуитивное решение о том, как лучше всего действовать, — это классическая роль симпатизирующего наблюдателя, который выслушал аргументы, посмотрел на факты и тем или иным образом реализовал свое право. И кто он такой, этот наблюдатель, как не государство (пусть даже и на следующем шаге)?

В отсутствие единогласия о том, как именно проводить межличностные сравнения, возможны одновременно различные описания выбора политики. Можно сказать, что государство, мобилизовав свои статистические ресурсы, знания, симпатии и интуицию, построило для своих подданных показатели полезности, которые можно складывать и вычитать. На основе этого оно рассчитало влияние каждого возможного варианта политики на суммарную полезность и выбрало наилучший. Или же можно сказать, что государство просто выбрало политику, которую сочло наилучшей. Эти два описания согласуются друг с другом и не могут друг другу противоречить или друг друга опровергать.

Аналогичным образом, утверждения «государство обнаружило, что увеличение полезности группы Р иуменьшение

22 Решение производить межличностные сопоставления полезностей определенным образом, достигнутое без единогласия (например, решение большинства), придает мерам, выбранным на основе таких сопоставлений, такой же логический статус, какой имеют меры, выбранные напрямую, без каких-либо межличностных сравнений, не единогласным решением любого рода (путем голосования, всеобщего одобрения без голосования или случайного выбора).

полезности группы R приведет к чистому увеличению полезности» и «государство предпочло группу Р группе R»являются описаниями одной и той же реальности. Между двумя операциями, к которым они относятся, нет никаких эмпирических различий. Какое бы описание ни использовалось, сделав тот или иной выбор, государство «выявит свои предпочтения». Все сказанное не означает, что на этом любое дальнейшее исследование должно прекратиться, поскольку еще не был задан вопрос о причинах предпочтений. В то же время это призыв не пытаться объяснить пристрастность государства всякими бесплодными гипотезами, которые невозможно опровергнуть в силу неизбежной произвольности межличностных сравнений.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



double arrow
Сейчас читают про: