Редактору «Theosophist» 1 страница

 

 

В своих замечаниях по поводу моего вступи­тельного очерка к «Деве Мира» вы утверждаете, что Персефону нельзя называть Космической Де­вой. Однако именно таковой ее считала вся шко­ла неоплатоников, представитель которой Томас Тейлор приводит в своем «Трактате об Элевсин-ских и Вакхических мистериях» множество цитат из сочинений греческих герметических авторов, подтверждающих справедливость этого предполо­жения. Было бы лучше, если бы мой рецензент, прежде чем брать на себя смелость делать заявле­ния, подобные тем, что были напечатаны на стра­нице 97 в ноябрьском номере «Theosophist», озна­комился с этим образцовым трактатом, а также с некоторыми фрагментами из сочинений Прокла, Олимпиодора, орфических гимнов, Клавдиана, Апулея и других общепризнанных классических авторитетов, каждый из которых недвусмысленно утверждает, что миф о похищении Персефоны (сюжет мистерий) символически изображал нисхождение Души в Материю (или Рождение) и эпитет «Kore Kosmou» на протяжении всего мифа присваивался именно Персефоне, дочери Деметры, или сверхчеловеческого Разума.

Изида никогда не олицетворяла душу, или шес­той Принцип (третий) Вселенной, но воплощала только восьмую сферу; не сам Принцип, но его влияние. В подтверждение этого факта я приво­жу в своем очерке цитаты из сочинений извест­нейших авторов, к которым можно добавить еще множество других. И если Изида тождественна Луне (а это совершенно точно) и носит в качестве символа раздвоенные рога Селены, то не остает­ся никаких сомнений, что она символизировала оккультную силу возрастания и убывания, добра и зла и потому никак не может идентифицировать­ся с душой, которой она сулит радость или скорбь, следуя неизменному закону. Я также не могу по­нять, в чем смысл упоминания вашим рецензен­том египетского пантеона в связи с Дионисом Загреем. Я и не пыталась утверждать ни в своем очерке, ни где бы то ни было еще в тексте кни­ги, что Дионис связан с этим пантеоном, хотя, конечно, какое-то соответствие у него там все-таки должно быть. Однако мои комментарии це­ликом и полностью посвящены греческим мис­териям и воззрениям греков. И то, что Дионис Загрей олицетворял в этих мистериях седьмой Принцип (герметически — четвертый), не следу­ет считать моей собственной гипотезой или догад­кой, ибо это установленный факт, который пред­ставлялся вышеупомянутым авторитетам неоспо­римым. Этого Диониса Загрея, (Dionusos Chthonios) мистического Диониса, не следует смешивать с более поздним богом, идентичным Вакху, сыну Семелы. К сему я хочу добавить также, что рецен­зент моего очерка заблуждается, усматривая в нем какую-то непоследовательность. Дионис символи­зирует Дух, или седьмой Принцип (четвертый), как макрокосмически, так и микрокосмически; и как таковой вполне может быть отождествлен с Озирисом — египетским отображением этого же самого Принципа. Точно так же и Персефона мо­жет рассматриваться в обоих аспектах — как великая и малая Душа. Но греческие мистерии явно отображали макрокосмический аспект божествен­ной драмы, тогда как индивидуальный аспект в них только подразумевался. И следовательно, Персефона рассматривалась в большинстве случаев как символ Души во вселенском масштабе — «Коге Kosmou»; а ее сын Дионис, таким образом, сим­волизирует скорее сына Бога в Мире, нежели сына Бога в Человеке.

В связи с вышесказанным и с целью пролить дополнительный свет на роль и положение Изи-ды в макрокосме (с точки зрения герметистов и неоплатоников), я могу добавить, что ее аналогом в микрокосме (или индивидуальности) является Гений — ангел-хранитель христианской теософии. Этот Гений может быть добрым или злым, полез­ным или вредным, светлым или темным, благо­желательным или враждебным, сообразно степе­ни благодати (кармы), которую снискала себе Душа. Гений озаряет Душу светом, заимствованным у ее собственного небесного Солнца. (См. с. 88 и 89 «Совершенного Пути».)

В рассуждении, посвященном аллегории «Девы Мира», Изида олицетворяет, по моему мнению, Просветительницу, или Истолковательницу, Ози­рис — Спасителя, или Искупительный Принцип, а Гор, Посвященный, — плод доброй «кармы», или состояние Благодати, и Божественный Прилив, что в точности отражает происхождение каждого ис­тинного «Иисуса».

К сожалению, пока что я вынуждена ограничить­ся простым выражением несогласия с мнением ре­цензента по поводу соотношения, существующего между мистериями египетского и греческого проис­хождения. Разумеется, я настаиваю на этом, по­скольку своим знанием мистической доктрины и просветлением я обязана главным образом возвышенным арканам, которым ваш рецензент не дал ни­какой объективной характеристики (о чем я, впро­чем, нимало не жалею), ограничившись фразой, явно направленной на их уничижение, коль скоро в ней они названы «мифологическими баснями».

 

Анна Кингсфорд, доктор медицины,

член Теософского Общества.

Рождество, 1885 г.

Сэр,

Я благодарю вас за то внимание, которое вы уде­лили моей книге в ноябрьском номере «Theosophist», но я хотел бы исправить превратное впечателение, которое может вызвать у читателей заявление вашего рецензента по поводу того, что изданные нами кни­ги нельзя назвать действительно герметическими. Дело в том, что эта фраза звучит так, как будто рецензент противопоставляет свое мнение моему. Однако в действительности его мнение по данному вопросу вполне согласуется с моим, ибо единствен­ный вывод, к которому я пришел в этом отношении, заключается в следующем: «Учения, изложенные в герметических книгах, являются, по крайней мере отчасти, наследием Древнего Египта; и в этом пла­не их можно признать действительно герметически­ми». Я не произнес ни единой фразы, из которой следовало бы, что я считаю эти книги сочинениями самого Трисмегиста или что термин герметический подразумевает нечто иное, нежели просто опреде­ленную школу, или систему учений, исходящих (во всяком случае, для западного мира) из Египта и носящих имя Гермеса Трисмегиста, уже давно ставшее для западного мира синонимом интеллектуального принципа.

Высказывание вашего рецензента по поводу «за­блуждения, коему подвержено большинство запад­ных герметистов», также представляется мне неудач­ным, поскольку содержит в себе утверждение, что «западные герметисты» превратно понимают свое собственное учение. В действительности единствен­ное, на что имел право ваш рецензент, — это ука­зать на существование различий между той систе­мой, которой придерживается он сам, и западной. И мы — «западные герметисты» — с готовностью признали бы, что такие различия вполне могут иметь место. Но мы не можем согласиться с тем, что во всех ошибках, если таковые действительно были до­пущены, виноваты исключительно мы. Напротив, мы скорее склонны полагать и утверждать, что на­блюдающийся ныне процесс возрождения оккульт­ного знания рано или поздно выявит в нашей запад­ной системе такие широкие горизонты восприятия, о которых восточная система (во всяком случае, в том ее виде, в каком она изложена на страницах «Theosophist») до сих пор даже не помышляла.

 

Эдвард Мейтленд

 

P.S. Дабы отвести возможное обвинение от себя и своего соредактора, сразу же скажу, что неточ­ности на титульном листе и в оглавлении были до­пущены не по нашей вине, так как нам не предста­вили их для корректирования, перед тем как книга была отправлена в печать.

 

Сэр,

Я прошу вашего позволения сказать несколько слов по поводу двух писем, присланных д-ром Кингсфорд и м-ром Мейтлендом после публикации моего отзы­ва о книге «Дева Мира».

Если бы мои критики помнили о том, что моя рецензия была посвящена непосредственно тексту «Девы Мира», а не их вступительным очеркам об эллинских мистериях, то они, я уверен, воздержа­лись бы от тех малоуместных замечаний, которые они высказывают в своих письмах. В своей статье я особо упоминал эти вступительные очерки толь­ко дважды. Причем одно из моих возражений так и осталось без ответа, а второе было прокоммен­тировано так, что, по сути дела, не было сказано ничего нового (что я и намерен доказать в ниже­следующих строках).

Разумеется, никто не утверждал, что опублико­ванная «Дева Мира» — подлинное сочинение Гер­меса, но зато она названа трактатом о египетских мистериях. И потому, изучая ее содержание, я счел необходимым анализировать ее в свете герметичес­кой науки, а не греческой философии. Что же ка­сается заглавия этого герметического фрагмента, то в своей статье я высказал на его счет следующее замечание: «...Необходимо еще раз уточнить, что Персефона — это не Космическая Дева и не может рассматриваться как таковая с точки зрения гер­метической философии». Д-р Кингсфорд возража­ет против этого утверждения, ссылаясь на авторитет различных сочинителей, писавших о греческой фи­лософии. Но даже если греческие авторы приписы­вали этот титул Персефоне, это ни в коей мере не означает, что египетские авторы делали то же самое. Персефона могла быть Kore Kosmou в эллинских мистериях, но она не была Космической Девой у египтян. В египетском пантеоне сложно даже отыс­кать соответствующую богиню. Плюс ко всему, мы не можем считать «Деву Мира» подлинно египет­ской книгой, так как написана она была каким-то греческим автором, который хотя и старался следо­вать египетским образцам, вполне мог использовать заголовок, соответствующий традициям греческих сочинений. И если это так, то между содержанием трактата и предложенным для него названием может вообще не быть никакой связи. Кроме того, в той форме, в какой он был опубликован, трактат не со­держит вообще никаких ссылок на Персефону или какую-то соответствующую ей богиню. Единствен­ное женское божество, которому в трактате отведе­на ведущая роль, — это Изида. Следовательно, при данных обстоятельствах было бы крайне неразумно с моей стороны истолковывать упомянутый заголо­вок точно таким же образом, как это делает мой критик, т.е. стараясь, с помощью притянутых за уши интерпретаций и сомнительных аналогий, припи­сать учениям Изиды совершенно посторонние идеи, связанные с положением Персефоны в греческих мистериях. Я также беру на себя смелость заявить, что текст книги, если судить о нем по его собствен­ному содержанию, а не по интерпретациям некото­рых авторов, указывает скорее на египетскую Изиду, чем на греческую Персефону.

По моему скромному мнению, мой критик непра­вильно представляет себе роль египетской Изиды. Сложно также понять, что она в действительности имеет в виду, когда говорит, что Изида олицетворяет «Восьмую сферу». Далее автор говорит, что Изида — это не принцип, а влияние. Но, несмотря на все ее уверения, я так и не смог найти ни одного источ­ника, который подтверждал бы эти заявления, сде­ланные во вступительном очерке. И хотя слово прин­цип отвергается как некорректное, на с. 27 того же самого очерка сказано, что Изида — это «принцип», олицетворением которого у каббалистов является Малкут, или Луна. Контраргумент, выдвигаемый против моего заявления в пользу того, что Изида представляла 6-й принцип Космоса, выглядит сле­дующим образом: «И если Изида тождественна Луне (а это совершенно точно) и носит в качестве сим­вола раздвоенные рога Селены, то не остается ни­каких сомнений, что она символизировала оккульт­ную силу возрастания и убывания, добра и зла и по­тому никак не может идентифицироваться с душой, которой она сулит радость или скорбь, следуя неиз­менному Закону». Начнем с вопроса: какие суще­ствуют доказательства того, что египетские авторы действительно отождествляли Изиду с Луной? Мы не можем ссылаться на то, что греческие авторы отождествляли ее с Дианой, или Артемидой. Если правильность истолкования греческими авторами герметических доктрин Древнего Египта до сих пор точно не установлена, то мы не должны полагаться исключительно на их собственное мнение. Знак по­лумесяца также не доказывает тождество Изиды с Луной. Этот символ, имеющий очень глубокое зна­чение (что подтвердит каждый истинный оккуль­тист), сопряжен в индусской религиозной филосо­фии со множеством мужских и женских божеств, однако ни одно из них не связывается из-за этого с Луной. Изида не обладает всеми признаками Диа­ны, или Артемиды. Например, она никогда не изображалась как охотница с луком и стрелами в руках. Этими атрибутами владеет другая египетская боги­ня — божественная Нейт*. Но в египетской доктри­не Нейт явно была солнечным божеством. Для ис­следователя, изучающего сравнительную мифоло­гию, было бы крайне неосмотрительным делать вы­вод об идентичности двух божеств, принадлежащих к религиозным концепциям двух совершенно раз­ных народов, основываясь исключительно на на­личии у них некоторых сходных черт. Даже если мы предположим, что луна действительно была симво­лом Изиды, разве это доказывает, что египтяне счи­тали ее «оккультной силой возрастания и убывания, добра и зла»? Сам текст на это никак не указывает;

и во всех сочинениях египтян ничего не сказано о том, что они наделяли луну такими качествами. Даже если допустить, что приведенные выше выво­ды были сделаны на основании убедительных ло­гических рассуждений и что влияние, именуемое Изидой, действительно приносит душе радость или скорбь, разве это заявление хоть в чем-то противо­речит тому, что Изида — это космическая Душа, или 6-й принцип Вселенной? Заставляет ли Изида (или закон кармы) скорбеть или радоваться 6-й принцип, или духовный разум Космоса? Если да, то для по­стижения смысла этой фразы и в самом деле потре­буются такие «широкие горизонты восприятия», о которых восточная система «до сих пор даже не по­мышляла». А если нет, то высказывание теряет вся­кий смысл. Закон кармы и его влияние являются такими же проявлениями энергий 6-го космического Принципа, как и все остальное во Вселенной; и никакие скорби и радости заключенной в материю души не опровергают исконные и законные претен­зии Изиды на роль духовной Души Космоса.

Что бы ни думала на сей счет д-р Кингсфорд, я ничего не говорил о том и даже не намекал на то, что она позволила себе какие-то некорректные за­явления по поводу Диониса Загрея. В своей статье я только указал на то, что сопоставляемый с Ози­рисом Дионис не имеет точного соответствия в египетском пантеоне, дабы тем самым исключить воз­можность превратного истолкования подлинной роли Озириса на основании некоторых пассажей вступительного очерка; и сейчас я могу повторить, что, оставляя в стороне Озириса, отыскать в египет­ском пантеоне точный эквивалент Диониса не пред­ставляется возможным.

То несоответствие, на которое я обратил внима­ние в своей статье, приведенные в последующем письме пояснения никоим образом не устраняют.

В подтверждение этому я хотел бы еще раз обра­тить внимание читателей на некоторые фразы из вступительного очерка.

«...Воплощение, мученичество и воскресение Диониса Загрея».

«...Поскольку Озирис — это солнце микрокосма, заключенный в человеческой системе аналогмакрокосмического Диониса, или Сына Божьего.
Следовательно, те авторы, которые связывают Изиду с Деметрой, точно так же (и вполне обоснован­но) связывают Озириса с Дионисом...

Герметические книги различают три ипостаси божества: во-первых, верховного, абстрактного и бесконечного Бога — вечного, самосущего и непро-явленного; во-вторых, Единородное проявленное Божество во Вселенной и,    в-третьих, Бога в чело­веке, искупителя, или Озириса».

Сравнивая эти заявления друг с другом, мы ви­дим, что Дионис, называемый макрокосмическим солнцем, или Единородным Сыном Бога, проявленным во Вселенной, проходит через воплощение, мученичество и воскресение, как будто речь идет о воплощенном духе. Иными словами, Дионис оли­цетворяет дух, или 7-й принцип, как в макрокос­ме, так и в микрокосме. И если это так, то он дей­ствительно идентичен Озирису (что, собственно го­воря, и подразумевается). Но почему же тогда во вступительном очерке сказано, что некоторые ав­торы связывают Диониса с Озирисом и Изиду с Де­метрой? Если Логос, проявленный в Космосе, и Логос, проявленный в человеке, — это один и тот же принцип, то откуда взялись три вышеописанных ипостаси божества? Если греческие мистерии были посвящены макрокосмическому аспекту Божествен­ной драмы, а ее персональный аспект лишь косвен­но подразумевался (как это теперь утверждают), то это полностью противоречит нижеследующей фразе из вступительного очерка: «Греческие мистерии были посвящены только двум сюжетам: первым была драма с похищением и возвращением Персе-фоны, а вторым — воплощение, мученичество и воскресение Диониса Загрея». Разумеется, эти сю­жеты никоим образом не могут быть признаны макрокосмическим аспектом Божественной драмы, а ведь нам говорят, что никакие другие сюжеты в эллинских мистериях не использовались. И если это так, то мы должны говорить о преимуществен­но (если не исключительно) микрокосмическом ха­рактере Диониса, а та макрокосмическая роль, ко­торую ему приписывают и на основании которой во вступительном очерке формулируется его отли­чие от Озириса, похоже, вообще не имела места в греческих мистериях. Точка зрения д-ра Кингсфорд имеет еще немало слабых мест, а дополнительные пояснения лишь еще больше запутали дело.

Что же касается ангела-хранителя христианских теософов, то я считаю своим долгом заявить, что этот ангел не является аналогом Изиды. Если Изида не принцип, а только влияние, как утверждает мой кри­тик, то невозможно понять, как это влияние может иметь все те признаки и атрибуты, которые христиан­ское вероучение приписывает ангелу-хранителю, и выполнять все возложенные на него обязанности.

По поводу письма д-ра Кингсфорд я могу доба­вить, что процитировал фразу из него вовсе не для того, чтобы принизить значение греческих мисти­ческих доктрин. Просто это была единственная на­писанная простым и конкретным языком фраза, которую я смог выбрать для краткого изложения идей, присущих той части греческой литературы, которая была посвящена мистическим и оккульт­ным темам. Но я также убежден в том, что в ал­легорических притчах египтян гораздо больше ок­культного смысла и эзотерической глубины, чем в греческих преданиях, и потому было бы крайне несправедливо по отношению к египетской док­трине интерпретировать ее в соответствии с пред­ставлениями греков.

Письмо м-ра Мейтленда не требует пространного ответа. Он даже не пытается чем-то подкрепить свое утверждение, что число Вед и их подразделений рав­няется 42, но начинает совершенно неуместную и не­нужную дискуссию. Не понимаю, почему он считает меня виноватым в тех недоразумениях, которые мо­гут вызвать его собственные слова. Похоже, что, по мнению м-ра Мейтленда, у меня нет никакого права говорить о тех заблуждениях, которые, как мне ка­жется, существуют в умах так называемых «западных герметистов», изучающих герметическую доктрину, поскольку упомянутая доктрина — «их собственная», и из этого, видимо, следует, что они знают о ней аб­солютно все. Если под герметическим учением м-р Мейтленд подразумевает всего-навсего ту доктрину, которую исповедуют в наши дни так называемые «за­падные герметисты», тогда его заявление можно при­знать в какой-то мере справедливым. Однако этим термином обыкновенно называют оккультную фило­софию и мистические доктрины древних египтян; и когда я говорил в своей рецензии о возникших во­круг герметической системы заблуждениях, я имел в виду именно эту философскую систему, а не какую-то иную доктрину, о которой, вероятно, ведет речь в своем письме м-р Мейтленд.

Но если м-р Мейтленд берет на себя смелость утверждать, что западные герметисты считают «сво­ей собственной» не что иное, как саму герметичес­кую доктрину древних египтян, то я вынужден от­вергнуть это притязание как совершенно абсурдное. Настоящее герметическое учение гораздо теснее связано с восточными системами оккультной на­уки, нежели с западными. Значительная его часть на Западе уже полностью утеряна. На основе древ­него герметического учения были созданы различ­ные посвятительные системы. Существовали мисте­рии Изиды, Озириса, Гермеса, Нейт, Амен-Ра и дру­гие, распределенные по группам. Лишь некоторые учения, связанные с мистериями Изиды и Озириса, перекочевали на Запад через евреев, греков и дру­гие каналы, претерпев к тому же значительные изменения. Прочие составляющие подлинного герме­тического учения на Западе вообще не прижились.

Учитывая эти факты, «западные герметисты» долж­ны были бы проявлять гораздо большую терпимость и осмотрительность. Ссылка м-ра Мейтленда на жур­нал «Theosophist» также неуместна и не имеет ника­кого отношения к данной дискуссии. Должен при­знать, что до сих пор мне довелось видеть не так уж много проявлений этой западной мудрости, которая скрывается где-то в Европе. Возможно, ее постижение требует приобщения к более широким горизонтам восприятия, о которых пока не помышляет восточная система, как хотелось бы верить м-ру Мейтленду.

Но коль скоро эти горизонты восприятия име­ют мало общего с текстом «Девы Мира» или с моей рецензией на эту книгу, а также с приложенными к ней вступительными очерками, то вряд ли я дол­жен вступать в дискуссию с м-ром Мейтлендом по этому поводу.

 

Солнечный Сфинкс

 

 

                                                    

ИДИЛЛИЯ БЕЛОГО ЛОТОСА

 

Увлекательная история, напечатанная под таким заглавием, уже привлекла к себе внимание читате­лей. Она весьма поучительна, причем поучительна во многих отношениях. В ней довольно точно изо­бражены египетские верования и египетское жрече­ство той эпохи, когда их религия уже начала терять свою прежнюю чистоту и вырождаться в тантричес­кий культ, оскверненный и извращенный черной магией, безответственно использовавшейся в эго­истичных и безнравственных целях. Возможно, вся эта история — не такой уж и вымысел. Ее герой Сенса — последний великий иерофант Египта. Так же, как дерево разбрасывает вокруг свои семена, дабы они смогли развиться в такие же деревья, хотя никто не может знать заранее, прорастет ли хотя бы одно из них или же все они погибнут, и каждая ве­ликая религия словно бы делится своею жизнью и энергией с одним или несколькими великими адеп­тами, призванными сберечь ее мудрость и обеспе­чить ее возрождение в будущем, когда цикл време­ни зайдет в своем продвижении на новый виток и снова начнет благоприятствовать ее расцвету. Вели­кой древней религии Хеми* суждено вновь возро­диться на этой планете, только в еще более возвы­шенной и благородной форме, когда пробьет назначенный час, и нет ничего невозможного в том, что Сенса, герой нашей повести, до сих пор живет среди высочайших адептов, являясь одним из них, и ждет, когда Царица Белого Лотоса подаст ему знак. Помимо вышеизложенных выводов, из повести мож­но извлечь еще один немаловажный урок, посколь­ку в ней в аллегорической форме описаны трудно­сти и испытания, с которыми приходится сталки­ваться неофиту. Впрочем, для неподготовленного читателя стена иносказания может оказаться доста­точно серьезным препятствием. И для того чтобы как-то помочь таким читателям, я привожу нижесле­дующие пояснения, касающиеся упоминаемых в по­вести персонажей и описываемых событий.

1. Сенса, герой повествования, олицетворяет че­ловеческую душу.

Это кутастха-чайтанья, или зародыш Праджны, сохраняющий человеческую индивидуальность. Соответствует высшему и вечному элементу в 5-м принципе человека. Это эго, или сущность, во­площенного существования.

Садовник Себуа — это интуиция. «Они не смогут превратить меня в призрак», — заявляет Себуа; и этой фразой сей наивный, но честный простолюдин раскрывает свою тайну.

Агдмахд, Каменбака и девять других верховных жрецов храма — преданные служители темной богини, которой они поклоняются, символизируют соответственно следующие качества:

 

Кама — желание.

Кродха — гнев.

Лобха — жадность.

Моха — невежество.

Мада — самонадеянность.

Матсарья — зависть.

7, 8, 9, 10 и 11 — пять чувств и связан­ные с ними удовольствия.

4. В повести фигурируют также следующие жен­ские персонажи:

таинственная темная богиня, которой поклоняются жрецы;

девочка, играющая с Сенсой;

взрослая девушка, которую он встретил в Го­роде;

и, наконец, Царица Белого Лотоса.

Необходимо отметить, что второй и третий пер­сонажи идентичны. Рассказывая о красавице, кото­рую он встретил в городе как будто бы впервые в жизни, Сенса говорит, что, заглянув в ее нежные глаза, он вдруг почувствовал, что давно ее знает и что ее чарующая красота ему знакома. Данная фра­за свидетельствует о том, что эта женщина и есть та самая маленькая девочка, которая когда-то бе­гала вместе с ним по храму.

Индусские философы говорят, что Пракрити обладает тремя качествами, называемыми саттва, раджас и тамас. Последнее из названных качеств связано с удовольствиями грубого свойства и со страстями, присущими стхулашарире. Раджагуна является причиной беспрестанной работы разума, тогда как саттвагуна ближе всех стоит к духовному разуму человека и наиболее возвышенным и благородным его устремлениям. Таким образом, майя проявляется в повести в трех различных формах. Царица Белого Лотоса символизирует видью, ду­ховный разум. У буддийских авторов это Гуань-инь и Праджна. Она олицетворяет свет, или ауру, Ло­госа (мудрости) и источник, из которого исходит поток сознательной жизни (чайтанья). Упомянутая выше маленькая девочка — это разум человека; именно из-за нее Сенса смог постепенно прибли­зиться к темной богине, установленной в святая святых, где вышеназванные жрецы поклонялись ей.

Темная богиня — это сама авидья, темная сторо­на человеческой природы. Она черпает свою энергию и жизненную силу из желаний и страстей человечес­кой души. Луч мудрости и жизни, изначально исхо­дящий из Логоса и приобретающий в процессе диф­ференциации неповторимую индивидуальность, мо­жет превратиться в большей или меньшей степени в эту самую настоящую Кали, если дурной карме уда­ется полностью вытеснить из человеческого существа свет Логоса, заглушить в нем голос интуиции и направить всю его жизнь исключительно на удовлет­ворение его собственных страстей и желаний.

С учетом всего вышесказанного несложно по­нять, в чем смысл повести. Я не собираюсь ком­ментировать ее сюжет во всех подробностях, огра­ничусь лишь упоминанием наиболее важных эпи­зодов и истолкованием их значения.

Рассмотрим Сенсу как человека, который, пережив несколько воплощений, обогативших его определен­ным духовным опытом, снова рождается в этом мире уже с высокоразвитым духовным восприятием и потому уже в юности оказывается достойным стать нео­фитом. Как только он входит в физическое тело, он попадает под власть пяти вышеперечисленных чувств и шести эмоций, коим это тело служит вместилищем. Но первым, самым ранним помощником человечес­кой души становится интуиция — бесхитростный, но честный храмовый садовник, к которому верховные жрецы не питают ни привязанности, ни уважения; и если душе удается сохранить свою первоначальную чистоту, ей открывается ее духовный разум — Цари­ца Белого Лотоса. Жрецы, однако же, полны ре­шимости не дать интуиции проявить себя и пото­му забирают ребенка из-под опеки садовника, что­бы представить его своей темной богине — богине человеческих страстей. Самый вид этого божества с первого взгляда показался человеческой душе отталкивающим. Предложенный человеческому сознанию перенос интереса и привязанностей с духовного уровня на физический оказался слишком резким и преждевременным. Первая попытка жрецов закон­чилась неудачей, но они не перестали строить коз­ни, надеясь достичь своей цели окольным путем.

Прежде чем продолжить, я хотел бы объяснить читателю, какое значение на самом деле имеет ло­тосовый пруд в саду. Расположенная в мозге сахас-рара-чакра часто называется в мистических книгах индусов лотосовым прудом. «Свежая и благозвучная вода» этого пруда называется амритой, или некта­ром. (См. «Разоблаченная Изида», том II, с. 343, где имеются дополнительные указания, позволяющие лучше представить себе значение этой чудесной воды.) Говорят, что Падма (Белый Лотос) имеет тысячу лепестков, так же как и мистическая сахас-рара йогов. В обычном смертном это нераспустив­шийся бутон. И так же, как лотос раскрывает свои лепестки один за другим, постепенно расцветая во всей своей красе, когда восходящее над горизонтом солнце касается его своими лучами, точно так же са-хасрара неофита раскрывается и расцветает, когда свет Логоса начинает проникать в ее центр. А рас­крывшись полностью, она превращается в светлую обитель Царицы Лотоса, 6-го принципа человека. Сидя на цветке, эта великая богиня льет воду жиз­ни и благодати ради вознаграждения и окончатель­ного очищения человеческой души.

Хатха-йоги говорят, что человеческая душа в со­стоянии самадхи восходит к этому тысячелистному цветку через сушумну (у каббалистов — дат) и тогда может видеть великолепие духовного солнца.

На этом этапе жизни Сенсы происходит еще одно заслуживающее упоминания событие. Перед ним появляется элементал в образе храмового неофита и пытается выманить его из физического тела. Для человека, который еще не стал опыт­ным адептом, подобный шаг чреват большими опасностями, особенно если его внутреннее вос­приятие уже до некоторой степени развито. Одна­ко на сей раз благодаря чистоте и невинности Сенсы ангелу-хранителю удалось защитить его.

Когда ребенок начинает мыслить настолько глубо­ко, что мысли занимают все его внимание, он ухо­дит все дальше и дальше от Света Логоса, а его ин­туиция лишается свободы действий. Голос интуиции достигает разума ребенка, уже будучи приглушенным другими состояниями сознания, что является след­ствием деятельности ощущений и интеллекта. Тогда, лишенный возможности видеть Сенсу и говорить с ним, Себуа тайно посылает ему через одного из нео­фитов храма его любимый цветок лотоса.

Умственная деятельность начинается с ощущений. Впоследствии появляются эмоции. Раскрывающийся разум ребенка очень точно изображается в повести в виде маленькой девочки, играющей с Сенсой. Как только разум начинает выполнять свои функции, удовольствия, вызываемые ощущениями, очень ско­ро прокладывают путь сильным и неистовым эмоци­ям человеческой души. Так, Сенса спустился на одну ступеньку ниже духовного уровня, когда позабыл о своем прекрасном лотосе и его сияющей богине и увлекся игрою с маленькой резвой девчушкой. «Ты должен жить среди земных цветов», — говорит ему де­вочка, раскрывая тем самым суть перемены, которая уже произошла. Поначалу внимание Сенсы занимают исключительно красоты природы. Но вскоре разум возвращает его к темной богине из святилища. Ави-дья прочно утверждается в разуме; и противостоять ее влиянию невозможно, так как разум человеческий не ограничен в своих действиях. Как только душа по­падает под влияние темной богини, верховные жрецы храма получают возможность использовать ее силы для достижения собственной выгоды и удовольствия. Все­го для осуществления своих планов богине необхо­димы двенадцать жрецов, включая Сенсу. Пока все шесть вышеупомянутых эмоций и все пять чувств не окажутся связанными друг с другом, ее власть не бу­дет полной. Все эти чувства и эмоции поддерживают и усиливают друг друга, что может быть подтвержде­но опытом любого человека. Поодиночке они слабы и могут быть легко усмирены; но их объединенные усилия могут поставить под свой контроль человече­скую душу. Теперь падение Сенсы будет полным, но только если он отвергнет вполне заслуженный упрек садовника и предостережение Царицы Лотоса.