Типы научной рациональности

1. Научные революции: их сущность и роль в познании.

2. Учение Т. Куна о значении научных традиций в познании и научных революций как смены парадигм.

3.  Глобальные научные революции как фактор формирования и развития исторических типов научной рациональности.

4. Смена смертнической парадигмы парадигмой бессмертнической как характерная черта современной научной революции.

Ключевым в настоящей теме является понятие «революция» (позднелат. — поворот, переворот). Под революцией понимается коренное изменение, скачкообразный переход от одного качественного состояния того или иного явления природы, общества и познания к иному его качественному состоянию. Различают социальные революции, когда в обществе и государстве происходит глубинный переворот вследствие качественного изменения производственных отношений и перехода власти из рук одного класса в руки другого класса; научно-технические революции, для которых характерен синхронный качественный скачок в развитии науки, техники и их взаимодействии (наука превращается в непосредственную производительную силу, происходит компьютеризация, информатизация всех сфер общественной и личной жизни и т.п.) и многие другие виды революций (геологические, промышленные, культурные, в области физики, философии и т.д.). В контексте философии науки первостепенное внимание уделяется рассмотрению научных революций.

Рассматривая главным образом эпистемологическое (познавательное) значение научных революций в динамике научного познания, необходимо, как и в любом другом подобном случае, прежде всего, определить ключевое понятие. «Научная революция» – сравнительно непродолжительный период качественных изменений в развитии научного знания, который характеризуется коренной перестройкой научно-исследовательских программ и стратегий научного поиска, задаваемых основаниями науки. Последние обеспечивают приращение научного знания до тех пор, пока в доминирующей в то или иное историческое время картине мира — целостном его образе, включающем представления о природе, обществе, самом человеке и ориентирующем его жизнедеятельность, остаются учтенными общие черты системной организации познаваемых объектов, а методы их освоения соответствуют сложившимся идеалам (например, из небольшого количества базисных понятий, принципов и законов должно объясняться большое и все увеличивающееся число явлений, что принято считать внутренним совершенством теории) и нормам (например, требование внутренней непротиворечивости теории, системы знания в целом) научного исследования.

Но со временем, по мере развития науки, она может обнаружить принципиально новые типы объектов, которые могут потребовать иного, чем прежде, представления о реальности. В этом случае дальнейший рост научного знания требует переосмысления самих оснований науки, в том числе принципиально новых философских идей и предпосылок (например, необходимость на определенном уровне развития научного познания решать проблему исторической изменчивости принципов и их отношения к реальности, поскольку речь идет уже не о характеристике, скажем, частиц или поля, а самого знания). Подобное положение вещей настоятельно предписывает обращаться к использованию принципиально новых философско-методологических средств. Такой подход позволял шаг за шагом разрешать появляющиеся парадоксы и проблемные ситуации. В.С. Стёпин наглядно и убедительно проиллюстрировал такого рода тенденции на истории разработки специальной теории относительности [6, с. 268–272], которая, в частности, знаменовала переход от классической науки к неклассической.

Важно обратить внимание на то, что научные революции многочисленны и разнообразны. Они происходят и внутри отдельных научных дисциплин (в физике, биологии, философии и др.) и на междисциплинарном поле развития науки (возникновение кибернетики, синергетики, и т.п.). Следует различать две основные разновидности научных революций: 1) идеалы и нормы научных исследований остаются прежними, неизменными, а картина мира перестраивается; 2) вместе с картиной мира радикально меняются не только идеалы и нормы науки, но и ее философские основания. Последнюю разновидность принято называть «глобальными научными революциями» [3, с. 380 и др.; 6, с. 315 и др.].

Примером первой разновидности научных революций можно считать коперниканскую революцию, совершенную в астрономии, когда на смену птолемеевской, геоцентрической, картине мира, фактически получившей статус религиозно-церковной догмы, пришла ее гелиоцентрическая модель Н. Коперника. Она отнюдь не стала заурядным астрономическим открытием. Хорошо известна драматичность ситуации, которая сложилась в связи с ним. Она заставила великого астронома, опасаясь преследования церкви, медлить с опубликованием своего сочинения, которое он смог взять в руки всего за несколько часов до своей кончины. Достойным и еще более трагичным продолжением развития этих представлений явилось учение Джордано Бруно о множественности миров, за которое, в частности, его обрекли на костер инквизиции на площади Цветов в Риме 17 февраля 1600 года – последнего года эпохи Возрождения, кануна Нового времени, начала новой европейской науки.

С 60-х годов XX столетия весьма популярным стало учение Т. Куна о роли в научном познании научных традиций и научных революций. «Научные традиции», по Куну, – это сравнительно длительный период преимущественно количественного (можно сказать, эволюционного) приращения научного знания, когда научное сообщество, сплоченное единством взглядов, методов, норм и идеалов исследования, занимается планомерным и настойчивым решением конкретных научных задач, так называемых «головоломок», по его выражению. Именно такой период он назвал «нормальной наукой» [4, с. 34]. Термин этот явно неудачный, поскольку из него следует, будто в истории научного познания бывают периоды «ненормальной» науки, под которыми, по сути дела, он понимал как раз время научных революций, что, разумеется, совершенно неверно.

Еще одним примером, на мой взгляд, терминологической нестрогости, даже в своем роде «неряшливости», западных историков и философов науки является трактовка Куном понятий «догма» и «догматизм». Если, например для К. Поппера, и в этом он прав (у него, как мне представляется, есть другие огрехи, например суррогатные верификация и фальсификация), догматизм противоположен критическому рационализму, т.е. знаменует превращение науки в псевдонауку, то для Куна догматизм, догма – это всего лишь твердая приверженность подтвержденным данным и взглядам, что является необходимым условием научной деятельности. Если не опираться на практику, как обычно и поступают западные философы науки, то любое понятие, в принципе, можно определить совершенно произвольно, «как нравится». Но от истины, естественно, оно окажется еще дальше. Между тем понятие «догма» и «догматизм», исторически, оказались неразрывно связанными именно с религиозным мировоззрением, для которого характерна «детская», «наивная», «невопрошающая» вера, безусловное принятие догматов кредо той или иной религии. Поэтому наделение таких понятий иным смыслом, как делает Кун, порождает их двусмысленность, вносит путаницу, дискредитирует научное познание, маскирует подлинное отношение к нему религии.

Однако Кун стал известен не столько этим, сколько введенным им в научный обиход понятием «парадигмы» [4, с. 17 и др.]. Оно происходит от греч. – образец. Под парадигмой стало принятым понимать совокупность базисных теоретических взглядов, классических образцов выполнения исследований, методологических средств [3, с. 371 и др.], в весьма жестких рамках которой работает та или иная группа ученых. Научные революции, по Куну, представляют собой как раз смену парадигм (кстати сказать, он тоже проводит определенные параллели между ними и политическими революциями). Это лаконичное и удобное представление, можно сказать, прижилось в научном мире и используется довольно часто. Но у него есть серьезные оппоненты, например, И. Лакатос, который разработал методологию научно-исследовательских программ [7, с. 433–436]. Это лишний раз подчеркивает скоротечный, преходящий характер концепций такого рода.

Отмечая исключительное значение глобальных научных революций в развитии научного познания, необходимо ясно осознать, что именно они обусловливают смену исторических типов научной рациональности. Однако в этой связи возникает определенное недоумение и сомнение следующего свойства. Дело в том, что, с одной стороны, принято различать четыре глобальные научные революции, которые произошли, начиная с XVII столетия и до нашего времени, но, с другой, – речь непременно идет о трех исторических типах научной рациональности: классическом, неклассическом и постнеклассическом (интересно, как бы мог называться следующий период?). Одна из первых двух научных революций оказывается как бы «лишней». О них обычно утверждают, что первая начинает становление классического типа рациональности, а вторая его завершает. Возникает вопрос: не много ли глобальных научных революций на один тип научной рациональности, да еще исторически первый? Не логичнее ли было бы говорить об одной глобальной научной революции конца XVII–начала XVIII столетий. Разумеется, в то время происходило немало научных революций и внутри отдельных дисциплин, и на междисциплинарном поле. Но глобальная, скорее всего, была одна. Как бы там ни было, но этот вопрос стоило бы обсудить на коллоквиуме.

Переходя к рассмотрению вопроса об исторических типах рациональности, также необходимо, прежде всего, обратить внимание на определение основных понятий. Под рациональностью принято понимать специфический тип мышления и соответствующий ему продукт – рациональное знание. Его характеризуют следующие необходимые свойства: 1) вербальная, языковая, выразимость (дискурсивность); 2) определенность понятий (терминов) и состоящих из них суждений (высказываний), их значения и смысла; 3) системность (координация и субординация связей и т.п.); 4) обоснованность (существование логических связей); 5) открытость для внутренней и внешней критики оснований, средств и результатов мышления; 6) рефлексивность (самоуправляемость процесса мышления); 7) способность к изменению и усовершенствованию всех компонентов мышления, включая и его продукт. Научная рациональность – характерный именно для науки специфический вид рациональности. Он отличается от общей рациональности большей строгостью (точностью) экспликации (выявления) основных свойств рационального мышления, стремлением к максимальной определенности, доказательности, объективной истинности рационального знания.

Существует 4 главных ее типа: логико-математическая, естественнонаучная, инженерно-технологическая и социально-гуманитарная [8, с. 16]. Необходимо раскрыть содержательный и практический аспекты этих типов научной рациональности.

Суть и смысл последовательной смены трех исторических типов научной рациональности удобно рассмотреть по схеме триединой системы взаимодействия «субъект – средства – объект» [6, с. 325], поскольку каждый из них органично включал очередной ее компонент, начиная с объекта. Первая и вторая (или все-таки только первая?) глобальные революции связаны с открытиями в области классической механики. Именно она и обусловила основные особенности классической науки и философии. Вполне логично, что научная картина мира в это время тоже оказалась механической (или механистической). В ней еще отсутствовало представление о развитии мира. Она поэтому отличалась статичностью. Предметом познания был как раз объект, который представлял собой сравнительно малые системы с их небольшими скоростями. В философии доминировал механицизм. Изучаемая природа лежала как бы «на ладони» исследователя, была ему непосредственно чувственно дана как объективная реальность, «незамутненная» никакой субъективностью, на восприятие которой будто бы не влияют ни «отстраненный» субъект, ни тогда еще достаточно простые средства познания (микроскоп, телескоп и т. п.).

Третью (или вторую?) глобальную научную революцию относят к концу XIX столетия и до середины XX (точнее, как представляется, – конец XIX– начала XX вв.). Она знаменует переход к неклассическому этапу развития науки (главным образом, естествознания) и философии [3, с 395–397; 6, с. 317–320; и др.]. Но если попытаться локализовать этот этап, то его однозначно следует связать с проникновением науки в микромир – открытием сложного строения атома и радиоактивности, когда изучаемая природа оказалась как бы «под ладонью» исследователя. Вследствие этого существенно усложнились средства познания — и приборные, и теоретические (например, характерной для познания стала математизация наук).

В философии укореняются идеи диалектики, картина развития, происходит отказ от прямолинейного онтологизма и т.п. Микро-, макро - и мегамир вместе с человеческим обществом и самим человеком предстают как динамичные и взаимосвязанные системы. Вместе с тем усложнение познания, социальные коллизии (прежде всего, революции и мировые войны) порождают сомнения в способности разума решать встающие перед людьми проблемы, усиливаются антисциентистские и иррационалистические умонастроения. В то же время на качественно новом этапе продолжается развитие идеалов и норм познания, выработанных еще в эпоху просвещения (уверенность в неисчерпаемости возможностей науки и т. п.).

Временем четвертой (третьей?) глобальной научной революции считается конец XX столетия и начало XXI – период развития постнеклассической науки, включая философию, и соответствующего исторического типа научной рациональности [3, с. 397–404; 6, с. 320–328; и др.]. Объектами познания становятся сложнейшие системы от мира кварков до нашей вселенной, рожденной Большим Взрывом вследствие фазового сдвига физического вакуума и переходу ее от сингулярности к расширению, а теперь и до представлений о Большой Вселенной, что потребовало развести понятия «материя» и «вселенная». Эти системы рассматриваются прежде всего, как открытые и саморазвивающиеся. Доминирующими становятся идеи синергетики, нелинейной обобщенной термодинамики и др. «Поле рефлексии» охватывает отныне также субъекта познания и его деятельность. Существенно возрастает роль социокультурных условий развития науки.

Еще одним существенным признаком современной научной революции становится переход от смертнической парадигмы, исходящей из неотвратимости смерти, к парадигме бессмертнической, с позиции которой ставится и решается проблема устранения фатальности смерти и достижения практического бессмертия человека [1; 2, с. 112–116]. На коллоквиуме было бы интересно и ценно обсудить знаменательные свидетельства этому – исключительно перспективные открытия последнего десятилетия, самым значительным среди которых по праву можно считать определившуюся теперь реальную возможность клонирования человека и, в частности, его «компьютерного бессмертия» [5, с. 260–261]. И это отнюдь не последнее слово науки.

Наряду с возрастающими успехами научно-технического и социального прогресса, осуществляющегося в сложных и противоречивых условиях, усиливаются религиозно-философские умонастроения и спекулятивные построения, согласно которым, например, будто бы сегодня происходит возврат к античной рациональности со свойственной ей идеей «демиурга», соответственно интерпретируется антропный принцип [3, с. 382–385, 400–404]. Обратите внимание на то показательное обстоятельство, что при этом рассматривается явно тенденциозно только «линия Платона», т.е. исключительно идеалистические воззрения античной философии, тогда как «линия Демокрита», т.е. материалистическое направление в ней, откровенно замалчивается. Именно этот вопрос также должен стать одним из главных для обсуждения на коллоквиуме. Но как бы и что бы ни было, рационализм в научном познании и прогресс, судя по всему, неодолимы.