Изображение Королевы как политического деятеля

В изображении Королевы у многих мемуаристов прослеживается очень осторожное отношение к ее особе. Рец в своих мемуарах придерживался именно такой позиции в описании политической жизни Королевы. Хотя доля критики в ее адрес проступала и у Реца. Уже в его первой характеристике Королевы имеют место следующие высказывания: «Королева была любима благодаря своим злоключениям куда более, нежели за свои достоинства. Ее постоянно преследовали на глазах у всех, а страдания у особы ее сана заменяют великие добродетели. Всем хотелось верить, будто она наделена терпением, личину которого очень часто надевает безразличие. Словом, от нее ждали чудес, и Ботрю говаривал, что она уже их творит, ибо даже самые отъявленные ханжи позабыли ее былое кокетство»[112]. Из этого абзаца явно прослеживается осторожность в высказываниях, но это минимум, на который пошел Рец, по сути, в этих словах видна некая недоброжелательность и нелюбовь к своей Королеве. В общении с придворной знатью Королева вела себя по разному: например часто сдерживала себя в эмоциях: «Королева несколько мгновений изображала кротость, хотя никогда не была более раздражена».[113] Это говорит об определенных положительных качествах Королевы, как политика. Хотя имеет место и несдержанность Королевы, когда лишь Кардиналу удавалось нормализовать обстановку. В результате политической напряженности Королева решила вывести Короля из Парижа. Этот факт свидетельствовал о решимости Королевы довести дело до конца. Рецем в мемуарах была продемонстрирована политическая воля Королевы. И цель этих действий была в попытке усмирить Парламент и привести двор в полное подчинение, напав на Париж.[114] В своих мемуарах Рец указывает на то, Королева в свои решения и действия на политической арене принимала вместе с первым министром – Мазарини.[115] Перед арестом принцев, Королева явно высказывалась с недовольством по отношению к Конде, что явно идет в одном направлении с настроениями самого Мазарини.[116] В дальнейшем, когда сам Мазарини был вынужден покинуть политическую арену Франции, Королева находилась под всеобщим влиянием антимазаринистов. И была вынуждена выказывать, всяческое подтверждение тому, что Мазарини удален навсегда.[117] Это говорит о том, что Королева, как политический деятель имела гибкую позицию, и политика ее в этот момент имела выжидательный характер. Однако эта ситуация не изменила отношение к Конде.[118] Переписка между Мазарини и Королевой, а значит и влияние Мазарини на положение дел в стране продолжалась.[119] Возможно, в результате этой переписки возник союз Королевы и фрондеров против Конде, что является результатом яркой и блестящей политики Королевы. В результате Рец описывает следующее: «Королева сгорала от нетерпения почувствовать себя свободной и оказаться там, куда она в любую минуту могла призвать г-на Кардинала. Министры своими письмами укрепляли ее в этой мысли».[120] Этот факт вполне доказывается тем, что Королева вела вполне здравую, со своей точки зрения политику в отношении двора и фрондеров, одержав в результате победу, тем, что Мазарини вернулся в страну.

Ларошфуко

В мемуарах де Реца Ларошфуко явно занимает одно из важных мест, так как сам он был активным фрондером и вписал свое имя в историю Франции. Рец следующим образом характеризует Ларошфуко: «В герцоге де Ларошфуко всегда и во всем было нечто не доступное определению. Он стремился участвовать в интригах с самого детства, в ту пору, когда не соблазнялся еще мелкими интересами, не бывшими, впрочем, никогда его слабостью, и еще не познал интересов важных, которые, с другой стороны, никогда не были его силою. Он не способен был ни на какое дело, и я не могу взять в толк, почему — ибо он обладал достоинствами, какие во всяком другом возместили бы те, коих он был лишен. Взгляду его недоставало широты, он не мог охватить разом даже то, что находилось вблизи, но здравый смысл (а в умозрительных рассуждениях даже весьма здравый), соединенный с мягкостью, вкрадчивостью и на редкость общежительным нравом, должен был искупить в нем в большей мере, чем это и впрямь случилось, недостаток проницания. Он неизменно отличался нерешительностью, но я, право, не знаю, чему ее приписать. Причиной ее не могло быть богатое воображение, ибо оно у него отнюдь не отличалось чрезмерной живостью. Ее нельзя объяснить также скудостью ума: не блистав им в деле, он всегда отличался основательностью суждений. Перед нами следствия этой нерешительности, причины же ее нам неизвестны. Он никогда не был воином, хотя был храбрым солдатом. Ему никогда не удавалось быть ловким придворным, хотя он всегда желал им стать. Он никогда не был полезным участником партии, хотя всю жизнь принадлежал к какой-нибудь из них. Застенчивость и робость, какие вы привыкли наблюдать у него в частной жизни, в делах оборачивались стремлением оправдаться. Он всегда полагал в этом нужду, и это его свойство вместе с его «Максимами», которые обнаруживают недостаток веры в добродетель, и с его поступками, которые всегда клонились к тому, чтобы выпутаться из затеянного дела с таким же нетерпением, с каким он в него ввязался, приводит меня к мысли, что было бы много лучше, если бы он, познав самого себя, постарался бы лишь прослыть самым учтивым придворным своего времени, — это ему удалось бы вполне».[121]