Молодежь и общество. Молодежь как группа социального общества

& 1. Проблема самоидентификации молодежи

Каждое новое поколение, входя в общественную жизнь, наследует уже достигнутый уровень развития общества и сложившийся определенный образ жизни. Но оно не способно автоматически включаться в жизненные процессы социума без их предварительного освоения. Поэтому знание, умение, желание жить и действовать "как положено" в данном сообществе являются необходимой предпосылкой вхождения молодежи в жизнь социума.

Общество, заботясь о самосохранении и стремясь обеспечить бесконфликтность жизнедеятельности, старается наделить новое поколение навыками группового выживания, выработанными устоявшимися именно в данном сообществе. То есть, сформировать такой механизм социальной адаптации молодежи, который превращал бы новое поколение в органичную часть и подобие уже существующего социума. Или, иначе говоря, целью и назначением социализации является формирование индивида, подобного себе, живущего и действующего как элемент именно этого сообщества, несущего его признаки и обладающего его опытом. Ответственного и обеспечивающего сохранение и выживание себя как члена этого общества и этого общества как своего второго, коллективного, Я во взаимоотношениях с другими группами.

Кроме того, как отмечали Э. Фромм, Э. Дюркгейм и другие, если удастся приспособить индивида к конкретным социальным условиям и сформировать индивидуальный характер в соответствии с основными чертами доминирующего здесь социального характера, то человек будет действовать с наибольшей продуктивностью, необходимой и выгодной обществу, т.е. будет сформирован "продуктивный характер".

А с другой стороны, передача в процессе социализации того опыта и знания, которые общественная группа накопила и сберегла в течение веков, не только уподобляет индивида группе, что составляет интерес последней, но и позволяет ему использовать этот капитал в собственных интересах. Поэтому в прагматической рамке социализация является и благом для индивида, поскольку, осваивая коллективный опыт выживания и результативной деятельности, индивид становится способен решать ряд проблем и может достигать поставленных целей, в том числе и собственных.

Для полноценного личностного развития индивида ему требуется организованное социальное пространство. Оно формируется и обеспечивается группой, или сообществом, в которое он вписан как его элемент. Личностное становление индивида и его успешная интеграция в общество сопровождается процессом его самоидентификации, формирования его социальной идентичности. Это субъективное чувство и объективно наблюдаемое качество личной самотождественности, ощущение единства и неразрывности со своим социальным окружением. Отождествляя себя с другим человеком, группой, образцом, осознавая себя частью сообществ людей, индивид разделяет их ценности, их представления о мире и месте человека в нем. Это помогает ему овладевать различными видами деятельности, осваивать социальные роли, принимать и преобразовывать социальные нормы и ценности.

Поэтому первая основная проблема молодежи и социализации, констатировал К. Манхейм, - это обнаружение собственного Я. Оно происходит где-то в 14-16 лет. Дальше начинается самоидентификация молодого человека со все большими и большими социальными группами по возрасту, роду занятий, интересам, национально-этническому признаку, гражданству, классу и проч. Человек, организовав свою деятельность в социальном пространстве и времени, исторически эволюционировал вместе с этим обществом.

В древнем обществе, не доросшем еще до значения индивидуальности, субъектом деятельности выступал род. Индивид не воспринимал себя отдельно от своего рода, но противопоставлял один род другому. При этом существенное значение имели признаки идентичности членов одной группы в отличие от членов другой. Без такой идентификации было невозможно оформление соответствующих отношений между группами.

Сначала cпецифичность человека была отделена и противопоставлена животным и богам. Она операционализировалась в исторически выработанных нормах предметно-практической деятельности и коллективной жизни, обычаях, традициях, ценностных системах, в ритуалах, техниках, сакральных смыслах, выражающих и оформляющих взаимоотношения с жизнесохраняющими и покровительствующими силами. Эти ритуалы и обряды, наполненные смыслами, поднимавшими человека над утилитарностью и обыденностью биологического существования, выступали средствами самоидентификации человека. Они давали человеку чувство сопричастности и переживания единства с жизнью своего сообщества, самовосприятие себя в отличие от другого. Позднее специфические признаки и действия, в которых человек осмысливал себя как существо особого рода, дополнились социо-культурными характеристиками, отличавших один человеческий социум от другого. Они стали признаками, отличавшими "своих" от "чужих".

И сегодня в рамках и посредством социализационных процессов формируется принадлежность к референтной группе, происходит формирование "группового лица" и чувства причастности к группе. Это особенно явно наблюдается у представителей восточно-азиатских стран, где группизм и коллективизм имеют глубокие традиции и большую историю. В них принадлежность к группе формируется и воспроизводится всеми социальными отношениями, включая формальное и неформальное образование.

Но это касается и других обществ. Например, современные исследования, в частности, французских социологов, частично подтвержденные и в России, свидетельствуют, что одним из самых значимых факторов социальной стратификации общества в современных условиях становится уровень и качество образования. По нему формируется и свой специфически групповой образ жизни, накладывающий отпечаток на цели, ценности, структуру потребностей и потребления, формы производственной и досуговой деятельности, брачно-семейные отношения и т.п. (См.97)

Принадлежность к одной социально-профессиональной категории (СПК) обусловливает для ее членов наличие одного социального пространства и сходного образа жизни. В соответствии с этим, к одной СПК относят людей, не только имеющих общую профессиональную деятельность, но и поддерживающих личные контакты, имеющих схожие взгляды и поведение, а также идентифицирующих себя с данной социальной группой. Классификация населения по СПК содержит в себе элемент социальной иерархии, а факт принадлежности к профессии определяет место человека в системе социальных отношений.

Между тем, замечено, что если индивида пытаются вписать лишь в какую-то узкую группу, например, фирму, то где-то процесс самоидентификации дает результаты, а где-то - нет. Причем даже при положительном исходе, поле идентификации может оказаться узко-специфичным. У японцев, например, идентификация с небольшой группой может дать нормальный результат социализации, потому что их первоначальная социальность эволюционировала и закреплялась через группу (и не только - о чем специальный разговор пойдет дальше). В других обществах, которые не обладали такими исключительными условиями гео-био-социо-ценоза, это возникает как проблема. Поэтому для Японии не было 1968-го года, а для Европы это был лишь первый звонок. Он одновременно показал, что возникают неконтролируемые предпосылки к возникновению нового явления, и соответственно, к тому, чтобы его критически осмыслить.

А пример жизни индейцев в резервациях показывает другую сторону. Современный индеец знает, где его горы и где его лачуга, и знает это не на уровне абстрактной страны. Однако им не дают оформиться в национальную общность, поэтому сознание у них племенное. "Я - могиканин" или "семинол", - это то, что они могут себе позволить, поскольку не могут сказать: " Мы - индейцы Соединенных Штатов". Когда их было много, и они представляли собой опасность для новых обитателей Нового света, их просто отстреливали. Тогда не говорили о правах человека. Теперь, когда они безопасны, их перестали уничтожать без разбора, и даже разрешили передавать свою культуру. А какую культуру и будет ли получен на выходе индивид, социализованный в рамках этой культуры, - это на сегодня уже вопрос.

Ведь для функционирования даже традиционного опыта, бытового, наработанного веками, необходимо, в первую очередь, определенное количество, спектр социальных взаимодействий, мощность сообщества. Скажем, чтобы пять племен на этой территории тысячу лет проживали и выстроили свои отношения, в том числе и экологические, поддерживающие экологическое равновесие для проживания определенного количества людей на этой территории. А по поводу этих исторических отношений и сложились бы свои нормы, традиции, обычаи.

Теперь же, когда реальных носителей этих отношений уже не стало, бесполезно рассказывать про былую жизнь и на этом якобы формировать или транслировать культуру. Это уже экзотика, а не социальная реальность. И поддержка трансляции культуры индейцев в резервациях, на что бросаются теперь силы и средства американского государства, - это не этнический альтруизм и не очищение совести нации от греха расизма. Нет, это есть не что иное, как реализация государством и обществом функции самосохранения, чтобы эта оставшаяся "пятая колонна" не могла предъявить социально-этнические претензии и не оказалась причиной угрозы обществу. Это система локального и постепенного регулирования социальных отношений с тем сообществом, которое там осталось.

Помимо реальных носителей и достаточной мощности социального пространства-времени исторически были выявлены другие необходимые факторы формирования социальной идентичности. Например, в Советском Союзе каждый знал врагов и друзей своей страны. На это работал мощный идеологический государственный аппарат. И это был способ внутренней интеграции и формирования национальной идентичности советского народа, этнически очень разнообразного. Когда "своего" от "чужого" отличали лишь по непростому политическому критерию.

Родовыми признаками социализованности тогда выступали, с одной стороны, - гражданственность и преданность Родине, а с другой стороны - ненависть к ее врагам и готовность отстаивать ее суверенитет с оружием в руках. И эта солидарность по поводу единства внутренних и внешних ценностей у всех граждан страны создавала основу для осознания себя элементом единства державы. Поскольку национальный или религиозный идентитет был не безопасен в условиях этнической и конфессиональной палитры населения Советского Союза, а также в условиях военно-политического противостояния с миром.

Если этого единства нет - то не понятно, с кем субъект или индивид себя идентифицирует. Еще в античности если общество его изгоняло, он уходил и умирал, изгнание из общества означало политическую смерть. Он переставал быть гражданином, а значит, переставал быть человеком, ведь раб - говорящее орудие. Теперь, когда развели эти смыслы, он мог уйти, но становился предателем, политическим изгоем, "чужим".

Сейчас традиционные социализующие механизмы уходят, уходит семья, остаются средства массовой информации, а каковы они - мы имеем "удовольствие" наблюдать. Кроме того, объективно имеется процесс стагнирующего общества. Современные производственные и социальные процессы практически не дают сложиться обществу иначе, чем на уровне малых групп, по 15-20 человек. Потому что сейчас плотность и динамика социальных механизмов настолько высоки, что даже если объединятся 40 человек, - эмпирическое понимание уже до этого дошло - то они становятся сильными, как прежде тысяча. На Западе уже нет промышленного пролетариата, его давно разогнали, потому что "Манифест Коммунистической партии" там уже прочитали. И не случайно у них по тысяче человек на одном предприятии уже давно не работают.

Но человек не довольствуется вписанием себя в малую социальную группой. Такое дробление возможно в детстве, когда, к примеру, ходят драться "стенка" на "стенку". В 14-15 лет придя в одно ПТУ, те же подростки уже вместе. А в 18 лет они уже служат в одной армии, и у них общий враг. То есть, сами ступени гражданственности, которые создаются механизмами социализации, объективно порождают проблему самоидентификации с какой-то группой, и последняя становится все больше. А когда молодой человек попадает в армию - неважно по всеобщей воинской повинности или по контракту, - у него уже все равно объективно складывается позиция "Я - это моя страна, и я с оружием ее защищаю".

И вдруг он попадает в переделку под названием "афганский синдром", "вьетнамский синдром", "алжирский синдром". С кем ему себя идентифицировать? С тем обществом, которое толкнуло его воевать неизвестно где и за что? Тогда у него возникает вопрос не к частному оппоненту, а к системе: что это за система, которая порождает такие войны и использует меня, как пушечное мясо?

Можно ли управлять процессом социализации в авторитарных и демократических обществах? Парадоксально, но факт - в авторитарных обществах гораздо быстрее и эффективнее происходит формирование этого стержня, на которые нанизываются другие требуемые обществом характеристики. Здесь можно вспомнить Гегеля с его утверждением, что истинное государство, то есть, разумная общественная воля - это по идее человеческая свобода, то есть, воля, развившаяся и покинувшая пределы произвола. Но при неразвитой демократии все превращается в охлократию, потому что теряются критерии, человека начинают оценивать по его частным проявлениям. И авторитарные режимы как раз олицетворяют единую волю, гораздо быстрее и эффективнее подводя всех под "единый знаменатель", т.е. осуществляя тотальную социальную адаптацию. Это тем более возможно, поскольку при этом на одном направлении сосредоточиваются мощные ресурсы и системные средства, от идеологии до армии и тюрем.

Проблема национальной, или державной (в отличие от этнической) самоидентичности, а в связи с ней национального самосознания, национальной истории, национального менталитета - как интеллектуально-духовных форм и ресурсов объединения нации и обеспечения национальной безопасности, является прямой функцией и назначением государства. И надо сказать, оно в большинстве случаев так или иначе выполняет этот свой долг, этому есть множество исторических подтверждений.

Сегодня это находит свое отражение, например, в том факте, что образование в традиционных странах сейчас, как и всегда раньше, достаточно четко ориентировано закрыто-национальным образом. Это означает не закрытость от мировых достижений, а переориентацию мировых достижений в соответствии с собственными национальными целями и ценностями, что сейчас хорошо иллюстрируют Япония и Китай (См.подробнее: гл.4,& 2). К этому же вновь вернулись США и Германия. Причем знаменитые "общечеловеческие ценности", которыми так любят сопровождать свои политические и образовательные акции американцы, призывая всех к смене ценностных ориентиров, пока в самих США не стали нормой социализации. "Американец - для себя и для других - прежде всего американец. Только после того, как американец продемонстрирует свой патриотизм, он обязательно упомянет о своем национальном происхождении. Бинациональность - главная отличительная черта и основной "связующий раствор" американской нации." (35, с.5-6.)

Но тем самым они лишь еще раз подтверждают понимание того, что всякая нормальная форма социализации как минимум должно работать на воспроизводство себе подобных. И не случайно в социологических теориях все более заметное место занимает такая характеристика общества, как идентитет. Это "национальное лицо", та общность, к которой себя индивид причисляет и с которой себя идентифицирует.

Какое значение имеет та или иная идентичность индивида или сообщества, поколения и т.п.? А то, что если идентификация произведена адекватно, субъект выбирает себе адекватные цели и средства их достижения, тогда его социальная и историческая деятельность имеет шансы на успех. Если идентификация оказалась неадекватной, возможны разные исходы, от безуспешности деятельности и напрасной траты ресурса до уничтожения незадачливого субъекта. Проиллюстрируем это примером.

Одной из фундаментальных и самых распространенных идей современности является идея борьбы за выживание - индивидуума, всех социальных групп и общества, в том числе и государства. Но выживание тесно связано с превентивными действиями, назначением которых является гарантия условий выживания. Поэтому не менее значимой и фундаментальной посылкой - принципом, ориентированным на перспективу, является другая идея - идея безопасности, во всем масштабе и многообразии содержания этого понятия.

Сегодня безопасность для молодежи определенного государства - это прежде всего реальное положение и объективная информация о положении данного государства в мировом сообществе, а соответственно - та геополитическая ниша, на которую может объективно рассчитывать молодежь страны, согласно положению и мощи родного государства в расстановке мировых сил.

Поэтому правильная оценка реального положения того или иного современного сообщества на геополитической карте мира, а также состояние общественного сознания, в том числе и молодежного, - не последний фактор стабильного развития общества. А содержание информации, посредством которой оно насыщается и формируется, имеет социально-управляющую (или манипулятивную) составляющую и рассматривается как мощный социальный ресурс. Именно за это современные средства массовой информации в нашем веке получили статус "четвертой власти",

Проанализируем под этим углом зрения некоторые реалии современной жизни. Например, информацию об уровне жизни в той или иной стране, представленную через уровень дохода на душу населения. Это один из важнейших показателей, который, помимо демонстрации объективного уровня благополучия страны, имеет идеологическое значение, обеспечивающее стране и жизни в ней оценку и соответствующую степень привлекательности. Объективная - по западным источникам, а не идеологически-препарированная - картина показывает сегодня, к примеру, что США - наша "вечно-розовая мечта", оказывается, далеко не единственный ориентир на горизонте "красивой жизни", как пытаются сегодня преподнести средства массовой информации и к чему давно уже приучили наше обыденное сознание. Недомыслие это или дезинформация, с идеологической точки зрения, имеет отнюдь не безобидные следствия. И кому выгодна сейчас полуправда - вопрос риторический.

Ведь если раскрутить мировые цифры по уровню дохода на душу населения, то получается: первая десятка (в долларах США) - Швейцария - 36230, Люксембург - 35260, Япония - 28200, Швеция - 26780, Дания - 25930, Норвегия - 25800, Исландия - 23670, США - 23120, Германия - 23030, Финляндия - 22980.(Данные за 1992г. См.12) То есть, бесстрастная статистика свидетельствует, что помимо США - этого широко разрекламированного способа организации общества и государства, существует добрый десяток моделей, не уступающих ему с позиций индивидуального стандарта образа жизни. А значит, можно задуматься над тем, надо ли стремиться жить, как в США? А, может, лучше по-другому, допустим, как в Швейцарии или Дании?

Сухие цифры, но когда возникает масса проблем по поводу того, как объяснить молодым, желающим жить красиво, - почему в этих странах люди живут так хорошо и спокойно, возникает потребность в объективной информации. И оказывается, что еще не все кошки серы. Кто-то хочет создать миф или иллюзию о том, что, во-первых, лучше всех живут в Америке - на противоположном полюсе совсем недавно биполярного мира, до которого нам никогда не дотянуться, поскольку это противоположный полюс. А во-вторых, хорошо живут только там, где якобы рынок господствует и регулирует экономику, и России тоже надо скорее туда же.

А для России, между тем, с принятием этой цели, компанией становятся не США и не Япония, а как раз страны, которые переходят к рынку давно и упорно, - Турция, Алжир, где-то Чили, Бразилия. И что дает нам сравнение, когда мы встаем на одну доску со всеми вышеназванными странами, в группу которых безальтернативно стремятся направить Россию, отученную за советское время от выбора? А то, что идентифицировав себя по тому или иному критерию с определенной группой стран, субъект автоматически начинает примеривать на себя и цели, о ценности, и оценки. Отсюда - и субъектно-историческая позиция. Понятно, что в этой компании сегодня она малооптимистична.

Осознание своей незавидной участи может привести субъекта к двум прямо противоположным способам реакции: 1 - полная апатия: "все равно никогда не догоним" (что происходит и сейчас, но по другим причинам); 2 - национально-патриотический подъем: "что мы, хуже других?" - который возможен только в случае наличия развитого национального самосознания у всех социальных групп, особенно у молодежи.

Однако если бы послереволюционная Россия, сравнив свое незавидное экономическое положение с другими странами, приняла этот критерий идентификации, она навсегда осталась бы на задворках мира. Но она подняла себя из руин и небытия идеей своей исторической исключительности, своей миссии первооткрывателя нового мирового порядка, построенного на справедливости. Идея была чрезвычайно мобилизующей. Не обращая внимания на скудость частной жизни, поднималась нация, завоевывая ведущие мировые позиции. В противостоянии со всеми, не похожая на других, доказывая всем свою исключительность.

Вопрос о национальном самосознании именно молодежи - это вопрос формирования социальной идентичности молодежи и как раз оборотная сторона вопроса о выживаемости данного социума. Отсутствие механизма формирования национального самосознания молодежи есть самоубийство данного социума, независимо от того, осознает он это или нет.

Национальное самосознание формируется через самоидентификацию живущих и новых поколений как определенного народа, через осознание единства и отождествления себя с жизнью и историей своего народа. При этом история дает представление об устойчивости и значимых свойствах данного социума. Но уместно спросить, есть ли сейчас у населения России (именно населения, а не русского или российского народа), то самое поле исторической самоидентификации, на котором только и может произрасти национальное самосознание индивида и общества определенного типа? Оказывается, определить его весьма не просто. Более того, сейчас для кого-то это оказалось даже умышленно скрываемой информацией, будучи козырной картой в большой политической игре. И здесь, с политической платформы, важно не упустить этот фокус - фактически разыгрываемую давнюю карту соперничества СССР и США, что и закладывается в противодействие России и мира.

А между тем, строго говоря, социокультурная модель США для России по ряду причин - как раз не лучший образец. В первую очередь, ввиду того, что традиционно-историческое пространство США существенно отличается от российского. Не по фрагментам, а по принципу. И разницу в исторических полях национальной идентификации России и США мы специально рассмотрим позднее.

В настоящее время проблемы поиска так называемых полей самоидентификации российской молодежи занимают немало места в разработках социологов, психологов, педагогов. И здесь немало проблем. Ведь на Западе человек социализуется, обретая свое абсолютное Я, а на Востоке - относительное: Я по отношению к отцу, Я по отношению к матери, Я по отношению к ровесникам, к старшим, к младшим. Вопрос "Кто ты, что ты как Я?" он не поймет. Ему для понимания надо уточнить, по отношению к кому он кто?

Это там существует и в символической форме. В двух восточных религиях - синтоизме и буддизме - нет персонифицированного бога. То есть, по большому счету они атеисты, причем здоровые атеисты. И это - очень мощная, конкурирующая с западной, социализаторская парадигма. Даже более мощная, чем протестантская с ее учением о необходимости своими заслугами завоевывать божье воздаяние по делам своим. А у них - никто не воздаст, сколько наработал - столько сам себе и воздал. Умрешь - предки и потомки тебе воздадут.

Для России же извечный спорный вопрос - Восток мы или Запад. Рафинированная позиция, конечно, невозможна. Но в этих противопоставлениях и можно пытаться получить для себя ответ, а что же мы такое есть? Искать и наработками показывать, что нам не грозит быть ни Западом, ни Востоком? Но тогда кто мы вообще такие и какие мы? Надо специально искать на это ответы, исследовать и объяснять. Объяснить для себя, ведь жить-то нам предстоит в этой стране. Понять, что когда есть проекция в прошлое, настоящее и будущее, и экспертиза показывает, условно говоря, что половина населения ориентирована на образцы прошлой деятельности, 20% - на образцы настоящей деятельности, а 30 % - на образцы будущей, то исходя из некоей нормы, можно будет сказать, что в этом обществе очень трудно или пока невозможно осуществить определенные образцы деятельности. Потому что традиционный уклад не позволяет это сделать.

Например, при модернизации африканских стран, чтобы поднять наукоемкость, технологичность и производительность труда, сделали ставку на образование молодежи. А эффекта не получилось. Как выяснилось позднее, потому, что образованная молодежь там не может модернизировать прежний уклад, ни экономический, ни социальный. Поскольку глубоко внедренный в жизнь и воспитание принцип старшинства не позволяет ей ни учить старших, ни противиться их воле. Поэтому позднее был нащупан более состоятельный подход - это образование взрослых.

Когда говорят об идентичности, имеют в виду, что она существует на макроуровне, микроуровне, социальном, психологическом, групповом, личностном и т.п., т.е. сколько субъектно организованных структур, столько и систем идентификации, со своими смыслами, оценками, устремлениями, поведением. И если не иметь обо всех информации, или точнее - не вскрыть принципа формирования полей идентификации, не научиться их предусматривать, понимать, объяснять и управлять ими, то социальная ситуация постоянно будет подносить всякие сюрпризы. Например, почему, когда человек идентифицирует себя, скажем, с Россией, он с гордостью говорит, что мы фашизм разбили и страну отстояли? А при этом на бытовом уровне он, забыв про национальную гордость, соседа-ветерана этой войны, из той самой когорты, которая и фашизм разбила, и страну отстояла, нисколько не уважает, а даже наоборот? Почему молодое поколение позволяет себе надругательство над могилами и памятниками погибших в войне, смеяться над стариками-демонстрантами под коммунистическими и патриотическими лозунгами?

Объяснение, как нам кажется, довольно прозрачное. Потому что все западные концепции социализации, которые усиленно пробивают дорогу у нас сквозь руины прежней идеологической доктрины, имеют своим мировоззренческим основанием эгоцентрическую парадигму. А в ней - делаю, что хочу. Но при этом надо учитывать, что там к этому есть и весомая добавка, не всегда доведенная до наших отечественных поклонников западных моделей жизнеустройства: да, ты можешь хотеть и делать что хочешь. Но только в очень жестко заданном государством и законом коридоре. И государство, и население при этом прекрасно знает, что стену этого коридора ты не прошибешь ни лбом, ни бронетранспортером. Можешь ухо проколоть, можешь наколками украситься, фиолетовый хохолок на голове взбить - здесь ты абсолютно свободен, государственная стена от этого не рухнет. Но знай место, что, где и в какой мере дозволено.

Говоря о процессах самоидентификации нашей, российской молодежи, в интересующем нас отношении сразу отметим, что в общественном и индивидуальном сознании российских людей, в том числе и молодежи, сейчас идут совершенно разноплановые процессы. Это многообразие неизбежно складывается под воздействием событий, происходящих в экономике, культуре и политике России, а также вследствие порой тенденциозного освещения исторического прошлого в средствах массовой информации. Поэтому представляется плодотворным сначала зафиксировать хотя бы некоторые из выявленных констант.

Наши социологического исследования показывают (Оренбургская область, 1997 г.(См.62), что первой и важнейшей для молодежи России формой самоидентичности сегодня является этническая идентичность, и в этом нет ничего неожиданного. Отметим здесь один существенный момент: известно, что этническая самоидентификация - это сложный процесс, который проходит особенно болезненно в странах с традиционно-многонациональным населением и слаборазвитым гражданским обществом. Нынешняя Россия попадает в разряд таковых стран. А потому вряд ли будет большим риском предположение, что споры о "графе пятой" в новом паспорте России растянутся еще на многие десятилетия. При этом в очередной раз подчеркивая определенную ослабленность гражданского идентитета российского народа (о котором точнее приходится говорить как о "народах России".)

Далее. Посвятив проблеме самоидентификации молодежи целый блок вопросов, мы начали с самого, казалось бы, простого вопроса: можно ли сегодня российскому гражданину гордиться своей страной и тем, что он гражданин России? Удалось выявить важный нюанс: при квалифицированном ответе "очень горжусь страной" мы получили - 12,76%, а "очень горжусь тем, что я - гражданин России" - 19,95%. Это расхождение в 7% оказалось очень важным и требующим специальной интерпретации.

Однако лидером в ответе на этот же вопрос оказался ответ: 38,27% опрошенных очень гордятся в первую очередь своей семьей, подтвердив еще раз вывод о примате первичной социализации. Но при всем этом получилась любопытная и интересно ранжированная картина: в Оренбуржье вдвое больше молодых людей более гордятся своей семьей, чем тем, что они граждане России; а тех, чьим предметом гордости является страна, почти втрое меньше, чем гордящихся прежде всего своей семьей. Это обстоятельство заслуживает более пристального внимания.

Но сначала вернемся к упомянутым уже 7%. Нам представляется, что подобное расхождение в индивидуальном и общественном сознании возникает тогда, когда реальная действительность родной страны дает мало фактов для того, чтобы ею можно было и хотелось бы гордиться. И включается личная мотивационная гордость: в, конце концов, я все-таки гражданин России! Но не только сегодняшней, а "вообще" (то есть, во всей ее исторической полноте). Вот почему можно сказать, что здесь есть проблема исторической идентичности и самоидентификации молодежи. Полное совпадение цифр свидетельствовало бы о том, что в настоящее время в России с обществом, государством и личностью все обстоит благополучно, и во взаимоотношениях человека и государства нет острых проблем. Однако наша молодежь так не считает.

Доминирование семьи как ценности, которой гордятся больше, чем страной, лишний раз свидетельствует о кризисе нашего социума, когда выживание как образ жизни отодвигает на второй и даже третий план гордость за страну. Ну, если нечем в сегодняшнем дне гордиться, нет у нее достижений, что остается делать? Вопрос риторический: горжусь достижениями в выживании собственной семьи. Можно сказать, идет "приватизация общественной жизни", усиление значения и ценности частных средств выживания, частной жизни в целом.

Само по себе это пока не хорошо и не плохо. Пока мы не произведем исторической реконструкции и интерпретации недавнего прошлого нашей страны, т.е. того реального жизненного социального опыта, который смогла и в принципе может впитать и оценить молодежь в сознательном возрасте. В любом случае, новые социально-исторические реалии последнего десятилетия еще до конца у нас не отрефлексированы, чтобы можно было более или менее однозначно оценивать обнаруживаемые в современном массовом сознании сдвиги в сторону "общечеловеческих" - в нынешней терминологии, а фактически - приватных ценностей.

Процесс "приватизации" общечеловеческих ценностей может дойти до такого уровня, когда по форме и образу выживания единственной ценностью для индивида останется его собственная драгоценная шкура, которую надо будет спасать любыми средствами и способами. Тревожные симптомы такой тенденции мы уже имеем. На прямо поставленный вопрос "Хотели бы Вы родиться и жить не в России, а в другой стране?" мы получили столь же прямой ответ: 30% опрошенных ответили утвердительно, более 18% затруднились ответить. Понятно, что это только абстрактная возможность, только желание, романтическая мечта, если хотите. Но, тем не менее, факт впечатляющий: каждый третий молодой оренбуржец (= россиянин) хотел бы иметь иную родину, чем Россия!

Если ныне идущие процессы приводят среди молодежи к такому "голосованию" и если эта тенденция продолжится (а представьте на миг, еще и реализуется?), то, пожалуй, в очень скором времени придется задаваться уже действительно историческим вопросом: а сможет ли существовать Россия как исторический субъект, как страна и как определенный социум, если она массово воспроизводит лиц (другое слово трудно подобрать), не желающих связывать с ней свою судьбу?

И здесь мы возвратимся к тем семи процентам, которые теперь должны быть рассмотрены и через выявленную тенденцию приватизации форм и ценностей жизни, и одновременно как ресурс противостояния "исходу" молодежи из России. На наш взгляд, за этой цифрой стоит последнее, что осталось ценного в сознании молодежи у России как таковой, у России "вообще", не только сегодняшней, но как у некой исторической данности, т.е. у понятия России, включающего ее историю.

На чем, каких исторических чертах строится такой образ России в сознание молодежи? Более 49% опрошенных - как граждане России гордятся победой в Великой Отечественной войне, 39,44% - ее природными богатствами, 35,76% - историей страны. Две первые цифры сопоставимы и, на наш взгляд, как раз подтверждают мысль, к которой мы еще специально вернемся, о значении истории страны как ресурса формирования гражданственности, а следовательно, и средства выживания страны и ее граждан. У нас есть эта Победа и ее никому у нас не отнять - это пока как бы неоспоримо. Хотя и здесь сегодня все четче просматривается тенденция к ревизии некоторых важнейших событий Отечественной войны - достаточно посмотреть в некоторые новые учебники по истории России. Но это предмет особого разговора. Пока же это наша Великая победа.

Дальнейшее развитие страны схвачено в двух последних цифрах - это как бы возможные траектории движения. В зависимости от того, на что молодежь после гордости Победой сделает упор, и пойдет дальше Россия. Либо будем - и это один логически возможный по этой картине путь - наращивать новые исторические победы в культурно-историческом пространстве современной цивилизации, которыми можно будет гордиться и нашим потомкам. Либо - это логическая (но только ли логическая?) альтернатива - тихо-мирно проедим наши богатства и ресурсы, и уж тогда никакая история нам не поможет.

Так что в определенном смысле общественное сознание молодежи высветило исторический поворот-развилку, борьбу двух тенденций в сегодняшней России. Либо качать нефть и газ, не думая о будущем, даже ближайшем, либо пытаться напрягаться и создавать нечто великое, подобное полету Гагарина. Кстати, последний по своему значению в сознании молодежи Оренбуржья уступает лишь победе в Великой Отечественной войне и сопоставим, с точностью до сотых процента (25,97%), со значением Октября 1917 года.

Последние же цифры и питают нашу субъективную уверенность в том, что молодежь России все-таки еще не потеряла истинных измерений масштаба событий, происходящих в России на протяжении всего ХХ века. Хотя она и не была их прямой участницей, но по-видимому, считает себя правопреемницей, наследницей, а следовательно, продолжательницей великих свершений России в ее исторической нелегкой судьбе.

Но если величие и значимость Победы в войне сегодня пока еще не умалена сколько-нибудь заметно (хотя попытки были, но потенциал их невелик), то вот значение Октябрьской революции с каких только сторон и позиций не было поставлено под сомнение! В нашем исследовании в блоке вопросов, касающихся революции, каждая позиция как бы тестировалась дважды. Октябрь и его значение косвенно оценивались через оценки исторической роли В.И.Ленина и других заметных политических деятелей ХХ века. Своими оценками молодежь подтвердила наличие вышеуказанных тенденций, проявив, с одной стороны, стремление укорениться в истории, а с другой, - желание перевернуть ее мрачные страницы и открыть для себя новые пространства для самореализации.

Так, личность В.И.Ленина и его роль в истории как положительную оценили 46,81% респондентов. Порядок этой цифры находится в одном ряду с оценками следующих персон, буквально чуть-чуть уступая им по абсолютному значению: положительную роль А.Д.Сахарова отметили 52,20%, незначительную роль Л.И.Брежнева - 48,52%, отрицательную роль И.В.Сталина - 47,35%.

Эти цифры, пожалуй, не нуждаются в развернутом комментарии, но все-таки предложим их краткую интерпретацию. Во-первых, очень четко в историческом сознании молодежи разведены роль Ленина и Сталина. Это свидетельствует о том, что массированные атаки средств массовой информации на историю Октября как некую единую черную страницу в жизни России оказались неудачными. Скорее, даже наоборот, заставили большую часть молодежи самой определиться в вопросе, кто и за что отвечает в истории, в том числе и в истории российской. Это уже немало.

Во-вторых, самый высокий (в какой-то мере даже неожиданный для нас) рейтинг А.Д.Сахарова как положительного героя российской истории свидетельствует о том, что хотим мы этого или нет, но мы должны признать как факт, что молодежь четко уловила историческую проблему - противостояния личности и системы. А потому А.Д.Сахаров оказался рядом с В.И.Лениным, и в этом смысле они оба являются исторически значимыми образцами ответственного поведения личности в истории.

Хотелось бы знать о молодежи всей России (у нас нет таких данных) - насколько она понимает и принимает (в том числе и на себя) ответственность за историческую судьбу своей страны. Меньшая мера для молодежи сегодня выглядит неприемлемой. Что, в частности, нашло отражение в нашем исследовании при оценке личности и роли Б.Н.Ельцина, которая оказалась наиболее равномерно-распределенной: 30,73% респондентов считают его роль положительной, 29,47% - незначительной и 22,73% - отрицательной.

Эти последние цифры показывают, что молодежь не раскололась на белых и красных. Она стремится, и оказывается небезуспешно, оценивать действующих политиков по их делам, но и с учетом их исторической перспективы. Так, в целом оценка деятельности Б.Н.Ельцина по десятибалльной шкале в среднем составила 3,2 балла. Эта не очень высокая оценка одновременно свидетельствует о том, что деятельность все-таки положительная, но ее потенциал и эффективность могли бы быть и выше.

Рассматривая вопрос об исторической самоидентификации молодежи, нельзя избежать как характеристики исторического времени, которое пережила страна в прошлом и в целом, так и перспектив, которые ждут ее в будущем.

В какое же время, по мнению молодежи, наша страна жила хорошо, и абсолютно, и относительно? Дабы не утяжелять текст цифрами, скажем, что больше всего хорошего, считают современные молодые россияне (ряд оценок по мере убывания), было во времена Л.И.Брежнева, революции, Н.С.Хрущева и после 1991года. На первый взгляд, странный расклад.

Но опять очень четко молодые люди сумели отделить персону и личность Л.И.Брежнева. Запрятав ее как посредственность на задворки российской истории, вместе с тем, они высоко оценили то, что имела страна и народ в этот относительно стабильный и продолжительный период. Это лишний раз подтверждает положение, что на уровне здравого смысла события недавней истории могут быть оценены достаточно адекватно, хотя в конечном счете большое видится на расстоянии.

Прогнозируя перспективы, 39,26% опрошенных считают, что ситуация в России изменится к лучшему, но не сильно. 15,27% респондентов видят Россию процветающей и великой страной, 6,38% - считают, что страну ждет прозябание и угасание. Какой из прогнозов сбудется - зависит не в последнюю очередь и от самой молодежи, которой уже сегодня приходится решать задачи будущего выживания России. И воспроизводя себе подобных в условиях, когда о детях и подумать-то страшно, причем не только из-за фантастических финансовых затрат, а учитывая социальную нестабильность и отсутствие объявленных и отслеживаемых перспектив; и создавая новые образцы исторически ответственного поведения.

Для многих молодых россиян народ пока еще не есть актуализованное будущее, так же пока для них важнее не родные могилы и памятники, и это естественно для молодежи. Но вот желание говорить на языке своего народа, петь и любить его песни может уже сегодня стать ресурсом национально-государственного расцвета России, о котором пока лишь мечтает часть ее молодежи. Хочется надеяться, что подобные исследования и выводы позволят молодежи увидеть себя в зеркале социологии. А увидеть свой образ поколению иногда очень важно и нужно, ибо знание есть сила, пусть даже это знание о крайней форме болезни нашего социума, но оно - предпосылка его излечения.

За пределами данного параграфа осталась масса интересной информации о нашей молодежи, которая показывает что российская молодежь разная и интересная, имеющая свой взгляд на прошлое и будущее, а главное - на настоящее России. Время работает на молодых, и они займут конструктивную и ответственную позицию по отношению к судьбе своей страны.

& 2. Общество, традиции и социализация молодежи

Социализующее влияние традиции в ее актуально функционирующем и наиболее продуктивном сегодня варианте мы рассмотрим на примере современной Японии. Ее опыт вдвойне заслуживает внимания, с одной стороны, потому что страны Юго-Восточной Азии, несмотря на многократные попытки модернизаций по западному образцу, и на сегодня во многом по-прежнему верны традиционному укладу, отдельные элементы которого сохраняют и даже культивируют специально. Это долгое время вызывало на них огонь критики за "отсталость" и "архаичность", а также являлось основанием для устойчивого многолетнего скепсиса относительно состоятельности и перспектив их "осовременивания". А с другой стороны, как ни парадоксально, эти страны сегодня повсеместно вызывают активный интерес именно в связи с масштабом и глубиной происходящих там перемен, политика которых определяется ныне термином "модернизация", а также с успехами этой политики в обеспечении их социально-экономического развития.

В свое время кризис европоцентристской модели модернизации способствовал обращению к поиску нового потенциала развития общества не в разработке теоретических моделей новой экономики по западному образцу, а в общем контексте национальных культур. Культурологический подход отверг поиск единого шаблона модернизации для всего мира. И в частности, успехи модернизации ряда стран Восточной Азии придали ему новую убедительность.

Когда сегодня говорят о Японии, то, как правило, имеют в виду ту страну, которая заставила обратить на себя внимание необычными темпами своего социально-экономического, а затем - интеллектуально-технологического прогресса. Во II половине 60-х годов Японии удалось выйти на уровень индустриальных стран Запада. Ее ВНП составил 1/10 мирового объема и уступал лишь США. Несомненными были и успехи интеллектуального развития. (152, с.22)

Согласно ныне широко распространенному - с культурологических позиций - мнению, одним из главных факторов быстрой индустриализации Японии и других ее замечательных успехов было эффективное использование именно традиционных систем отношений в промышленности, торговле и других сферах социальной жизни. Не последнюю роль здесь отводят и образованию. Вместе с тем, нам представляется, что тесная взаимосвязь образования с традицией здесь имеет настолько значительный эффект, что является национальным отличием, явно заслуживающим своего места в числе факторов, породивших "японское чудо". При этом благодаря тесному сплетению с традициями, японская система образования, совпадая по организационной форме с характеристиками образования в других странах, по содержанию оказалась значительно шире. Гармонизируя отношения между формальным (институциональным) образованием ("школа") и отношениями в обществе (в том числе, "семья", "улица", а позднее "работа") синтез современных образовательных реалий и традиций порождает удивительную целостность, устойчивость и успешность процесса социализации.

Осмысливая процессы в современной Японии с позиций погружения в социокультурный контекст ее собственной и всемирной истории, мы выходим на две сложно переплетенные между собой реальности. Во-первых, феномен современной Японии был бы невозможен без тех своеобразных, удивительно отстроенных и устойчивых отношений и ценностных установок, связывающих людей, поколения, кланы и группы, которые и сегодня создают чрезвычайно плотную архитектонику японского социального пространства.

Это - та самая многовековая традиция общественного бытия (и совместного жития, со-бытия), которую десятилетиями пытались разрушить в модернизационном запале, видя в ней главное препятствие "прогрессу", пока, наконец, не поняли, что именно она и оказалась той основой, которая обеспечила этому прогрессу небывалые темпы и результаты. А заодно - и оттенок национальной уникальности, поставившей под вопрос возможность трансляции в другую социальную среду ставших такими привлекательными для всех успехов. И если еще совсем недавно на Западе можно было услышать призывы к "японизации" за счет отказа или ослабления влияния своих культурных ценностей, то в последнее время стало ясно, что японские методы достижения экономических успехов едва ли применимы в инокультурной среде,- отмечает профессор Мемфисского университета (США) К.Хаитани.

Во-вторых, феномен современной Японии был бы невозможен без трансляции этой традиции в последующие поколения, то есть без воспитания и образования, без социализации, в частности, без такой традиции, как длительное и специальное культивирование определенного типа образованности японца. Можно подчеркнуть, что социализация, и в том числе институционально высокоразвитая система японского образования, здесь теснейшим образом связана с традициями. Потому что вообще выделить любой фрагмент социальной жизни японского общества из пространства традиционных отношений между людьми практически невозможно, печать традиций лежит на всем.

Еще в первой половине ХIХ века (!) уровень грамотности в Японии был выше, чем в Великобритании или Франции. (См.152) В этой связи вызывает недоумение утверждение некоторых экспертов о том, что причиной "японского чуда" послужило образование этой страны, реформированное в 1945 году по образцу стран-лидеров промышленного Запада. Запад постоянно "учил Японию жить", вот только почему-то всегда оказывался в "побежденных учителях".

Много лет в трактовках "японского чуда" доминировали утверждения, что индустриально развитую Японию сделал американский промышленный капитал. Сегодня исследователи и аналитики вынуждены констатировать, что это не так, и гораздо в большей мере японскую модель и модель "четырех малых драконов" Восточной Азии сформировали собственные, национально-исторические факторы. Позднее признали, что "в 70-е годы экономическое чудо в Японии или на Тайване объясняли финансовой и технологической поддержкой США этих стран в послевоенное время. Это объяснение еще могло считаться удовлетворительным в 1965 или в 1975 г., но в 90-е годы оно выглядит абсурдным." (220, р.248).

К этому же разряду можно отнести и утверждение Э.С.Кульпина относительно того, что аграрная реформа и программа развития послевоенной Японии в целом были разработаны группой американских специалистов по заказу американского правительства, а затем на "американских штыках" воплощены в жизнь, увенчавшись "японским чудом": " Ради будущей Японии, - повторяет он, - пять лет работала большая группа американских специалистов".(138, с.17)

Однако нам представляется, что теория "варягов" уводит от понимания истинных корней и причин успешной эволюции японского общества. То, что было официальным лозунгом следования за США и Западом в послевоенных реформах побежденной Японии, где стимулирование социального развития мыслилось ценой отказа отсуществовавших ценностей и замены их новыми, "современными", на деле означало совсем другое.

Следуя логике "американизации" японской экономики сразу после войны, и уже в 60-е годы давшей удивившие мир результаты, многие специалисты прогнозировали "вестернизацию" всех отношений в стране, по мере ее дальнейшего развития. "Однако, - пишет японовед М.Н.Корнилов, - эти предположения пока не оправдываются. Японцы на уровне межличностных отношений не "американизировались". О сохранении традиции и даже более того, о "возвращении к традиции" свидетельствуют обследования японского национального характера, осуществленные в течение последних 15 лет."(71, с.51)

О существовании поверхностного слоя, за которым может скрываться не всегда декларируемая реальность, о приемлемости "двойного стандарта" поведения, о недосказанности и закрытости восточного характера написано много. Однако не всегда в своих оценках и интерпретациях мы придаем этому должное значение. Возможно, поэтому так часты ошибки в понимании сути происходящего и прогнозах будущего стран и обществ этого региона, так удивительны и неожиданны, так "чудесны" их успехи?

Сегодня уже для многих ясно, что "американизация" Японии, почти полвека служившая основанием для определенной трактовки ее социальных процессов и построения в конечном счете несостоятельных прогнозов и ожиданий - очередной миф, порожденный недостатком понимания специфики социокультурных процессов, их роли и механизмов обусловливания происходящих в этой стране изменений. Более адекватную иллюстрацию отношения японца к американцам дает в своей книге В.Цветов. Он описывает японского богатея Сигэру Кобаяси, купившего в США 37 небоскребов за 2 миллиарда долларов. "Война с американцами,- заявил он,- которую я не прекращал в душе и после 1945 года, наконец-то завершена успешно" (166, с.86). Вот где проявляется истинное лицо "американизации" Японии.

То же и в образовании. Согласно Основному закону по просвещению, принятому в 1945 году после поражения Японии в войне, предполагалось демилитаризировать и демократизировать японское общество. Считалось, что все нововведения будут направлены против "самурайской дикости", феодальной жестокости патриархальных отношений, словом, против национальных традиций Японии. Но обратимся к примеру, на который указывает художник Б. М. Неменский в книге "Мудрость красоты" (112., с.47-56), и который касается действующей сейчас в японской школе системы художественного воспитания. Она обязана своим введением тому же закону об образовании 1945 года, тоже вводилась под флагом демократизации общества и осовременивания образования. И также "неожиданно" начала давать большие результаты, сказавшиеся даже на конкурентоспособности японской промышленности.

Как оказалось, в 45-м году под флагом модернизации была введена в жизнь система, которая не только была подробно разработана и проверена еще до войны передовыми японскими художниками и педагогами на основе изучения опыта Европы и России начала века и первых послереволюционных лет, но и опробована, "обкатана" рядом педагогов-энтузиастов в своих школах. То есть, не американские, а японские специалисты обеспечили это очередное "чудо". Сегодня эта, несомненно, японская национальная система воспитания, опирающаяся на собственные вековые традиции художественного развития и уважения к красоте, использующая неоценимый потенциал искусства как средство формирования человека, дает результаты, которые потрясают даже самых технизированных экспертов.

Итак, основная мысль ясна: японские "чудеса" делаются не на берегах Гудзона или Рейна, их авторы - сами японцы. И если рассматривать феномен "японского чуда", то нужно смотреть в его содержание, не столько то, которое составило этот феномен, сколько то, которое его обусловило. В том числе было и в ее образовании нечто такое, что позволяло потом этому обществу плавно осуществлять свои реформы и встречать все вызовы мирового сообщества через гибкую адаптацию к новому всего своего общества, всех его членов.

И в этом отношении ситуация Японии для исследования долговременных проблем социализации является уникальной. В частности, там можно и нужно исследовать образование в чистом виде. Потому что образование в Японии - это не только и не столько то, что происходит в стенах школы. Образование там всегда давало не просто знания и умения, оно транслировало ценности и нормы, а не профессиональные навыки, которым обучали в иных сферах. То есть, оно делало то, чем именно должно заниматься образование. Поэтому когда для японцев появились новые профессиональные области, они освоили их очень легко и быстро. Их уровень образованности без проблем позволял им превращаться в сознательные винтики любой промышленной машины. А в комплексности форм многочисленных процессов трансляции культуры выстраивалась полная и комплексная социализация.

Основанием айсберга, над которым видимой частью выступают формальные акты тех или иных социальных институтов Японии, являются традиционные и очень характерные для этой страны социальные, межличностные и межгрупповые отношения, а также чрезвычайно эффективная - как это заметно по конечному результату - система их воспроизводства, т.е. воспитания. Трансформирующее влияние традиции сказывается на всех причастных процессах, поэтому при анализе истории и современности Японии особой аккуратности требуют не сразу обнаруживаемые метаморфозы западных ценностей или моделей при их вживлении в почву японских традиций. Так же внимательно стоит относиться к реальному содержанию как будто давно известных японских явлений.

Специфику японской социальности задает широко известный феномен, составляющий основу ее традиции, - группизм. О японской национальной психологии, в которой японец никогда себя не отделяет от общества, от своей "референтной группы", написано много. Во многих японоведческих исследованиях часто отмечается, что в японской культуре индивиду, личности придается значительно меньшее значение, чем человеческим отношениям. Известный японский философ Накамура Хадзимэ подчеркивает, что "у японцев в общем не сложилось четкой концепции человеческого индивидуума qua (в качестве - лат.) индивида как объективной единицы." (71, с.7).

Однако, - отмечает К.Хаитани, - нет сомнений в том, что группизм - это главный источник японской конкурентоспособности на мировых рынках. Его основные составляющие - игнорирование индивидуальной свободы и подавление индивидуального творческого начала - признаются многими исследователями небольшой платой за впечатляющие экономические успехи.

Восточный менталитет с его группизмом никогда не делал ставку на личность и никогда ее не формировал. В этом раньше видели его ущербность, его слабость. Оценка эта была продиктована эталоном, каковым выступал западный, а точнее - американский - индивидуализм. Но примечательно, что и у " малых драконов" - Южной Кореи, Сингапура, Тайваня - ставка на личность тоже не делается. Вместе с тем, определенные веяния с Запада, обращающего внимание на личность как на носителя социальных инициатив и тем самым - дополнительный ресурс общественного развития, не обошли современный Восток полностью. Там тоже дошли до осознания необходимости и социального значения субъекта.

Но они его находят, делая ставку на формирование элит, что есть фактически не что иное, как групповой личностный субъект. Таким образом, они сумели совместить, с одной стороны, преимущества западной личностной субъективности, адаптировали ее к своим понятиям и ценностям, расширили, дополнили своей традицией - группизмом - и в итоге получили собственную модель субъекта, группового. Здесь и традиция сохранена, и мировая тенденция выражена. Вот, видимо, почему сейчас такое пристальное внимание исследователей вызывает к себе проблема элит. Так, например, незначительность роли элиты во властных структурах отмечается многими аналитиками как одно из негативных и принципиальных отличий континентального Китая.

Что в этом отношении касается Японии, так это то, - отмечает американский социолог Р.Белла, - что в японской традиции на вершине социальной пирамиды нет мощного "центра" власти, как, скажем, в Китае. В Японии поддержка политической системы была важной, но вторичной ценностью. Однако, именно потому, что даже самые добросовестные китайские чиновники всегда были парализованы своей преданностью идее поддержания старой системы, им никогда не удавалось занять господствующие позиции в управлении обществом и осуществить целостную программу модернизации страны, как это сделали молодые самураи в Японии после революции Мэйцзи 1867-68гг. (См.72, с.7).

Итак, ввиду господства традиционного японского группизма, считается, что в японском обществе практически отсутствует личность. Однако, обратим внимание на такую специфическую традиционную деталь, характеризующую межличностные и групповые отношения японцев, как формирование 1-го, 2-го и 3-го кругов общения, для каждого из которых существует своя модель поведения и отношения.

Обычно состав лиц, входящих в 1-ю (ближайшие друзья, коллеги), 2-ю (актуальные и потенциальные знакомые) и 3-ю (чужие люди) категории, определяется индивидом до 20 лет, поскольку японец, как правило, именно к этому возрасту окончательно выбирает место своей работы и определяет, таким образом, круг непосредственных или потенциальных знакомых. На этом, в основном, завершается процесс обретения своего группового "лица", которым дорожит японец и которое не отделено от круга людей, в который он к этому времени вписался. Причем, японец не только не отделен от группы, не только не стремится обособиться, но и будет глубоко несчастным, если это произойдет. Только в ней он обретает уверенность и психологический комфорт.

Для среднего японца коллективное начало его бытия и существования вовсе не является мифом, оно для него - реальное бытие, что, кстати говоря, не мешает официально существующей идеологии декларировать господство этого начала и организовывать жизнь различных социальных групп, исходя из этой идеологии общности. Это можно наблюдать и в уникальной системе пожизненного найма, и в большом распространении семейных предприятий и т.д. И главное во всех этих формах для индивида - это уверенность в завтрашнем дне, именно в завтрашнем, а не в послезавтрашнем, который может и не наступить никогда. Этот феномен хорошо описан в литературе по японскому менеджменту.

Но ведь эти круги межличностного общения - внутренний, средний и внешний - это, по существу, и есть тотальное целое их личности. И Н.Моисеев считает, что, скорее всего, в итоге человечество эволюционирует к коллективному планетарному интеллекту (97, с.10-11). Но когда еще человечество естественно реализует эту свою историческую перспективу? А японцы не в перспективе, они исторически так развиваются и живут. И эта "коллективная личностность" позволяет им врасти в такой "коллективный интеллект" на 100 лет раньше других.

Для японцев общество, государство, семья, интересы - во всем этом как бы не существует атомизации, они все это имеют только благодаря своей референтной группе. И примечателен характер и масштаб распространения этой группы - видимо, островная психология все свела к единой национальной массе. Ведь нигде нет такого, как в Японии: все другие страны ввозят рабочую силу, привлекают иностранцев на грязную, черную работу, японцы же все полностью делают сами. У них практически нет национальных и дискриминируемых меньшинств (См.150, с.235-236). Они могут препятствовать иммиграции из Кореи или Китая, ставя своим национальным приоритетом собственную занятость. И если там и есть пресс безработицы, то система пожизненного найма и т.д. настолько опять воспроизводят эту структуру: "Я член этой группы", что только там, где они не могут охватить все, только в эти сферы попадают иностранцы.

Усиливает ситуацию и то, что попасть туда с другой языковой культурой значительно труднее. Японцы вообще традиционно плохо принимают чужих. Деление на чужих и своих у них срабатывает автоматически, что, кстати, создает определенные трудности и для японских бизнесменов. А также затрудняет создание японского рынка, ставя преграды проникновению на него чужого капитала или товарной массы, поскольку японцы просто не приемлют чужих, игнорируют их, предпочитая иметь дело со своими.

Но во всем этом мы наблюдаем приоритет формируемых традицией социокультурных отношений перед экономическими. Формы организации материального производства оказываются вторичными по отношению к жизненному укладу. Эта позиция утверждает: сначала есть определенный жизненный уклад и отношения людей - это основное, а уж потом можно смотреть, какое производство или что-то другое как мы будем делать. Здесь в явном виде просматривается не диктат экономики, а приоритет социокультурных связей. Ведь если действовать прямолинейно, как это было в СССР, то после 45-го года можно было бы понастроить в Японии заводы, чтобы догнать промышленно развитые страны, потом танкерами везти уголь, нефть и т.д. Опять в данном случае ситуация иная.

Попытки переписать сейчас историю в терминах модернизации на деле игнорируют один значимый фактор, а именно - учет того, что выступает у того или иного субъекта (нации) критерием оценки собственного успеха. Японцы умеют развести производственные успехи и смысл жизни, вечные ценности. Если это организовано как некоторая целостность, то это означает включенность в такие геобиоценозы, что создает внутреннюю комфортность личности, когда проблема самоидентификации у нее практически не встает. Она только сейчас стала появляться у японцев в связи с урбанизацией, появившейся текучестью привычных связей и т.п. Но они решают ее очень аккуратно.

Заложенная в основания трудовой жизни японцев конфуцианская этика, основанная на высоком чувстве долга и обязанности, позволяет преодолеть отчуждение, конфликты, создать атмосферу взаимной заинтересованности и гармонии даже в современных условиях промышленного производства. Сила ее состоит в том, что она сложилась не на основе индивидуализма, а на стремлении к гармонии межличностных отношений, в которых "мерой всех вещей" был не индивид, а именно отношения. И сегодня ее влияние не ослаблено бурными процессами современной Японии. В частности, проблема индивидуального определения своих кругов - это как бы луковица, но они, видимо, хорошо понимают, что если с луковицы снять все слои, от нее ничего не останется.

Обычному японцу, по-видимому, с детства очень хорошо внушают, как устроен мир и каково его место в нем. Причем это не обязательно выглядит в форме нотаций, наоборот, не вербальное, а статусно-ролевое транслирование этих норм является там преобладающей формой. Например, при общении людей разного возраста, старший по возрасту практически сразу присваивает себе форму общения в виде монолога, и младший это принимает и понимает, как само собой разумеющееся, просто внимая говорящему. Говорящий же, естественно, будет говорить о своем прожитом и нажитом опыте.

Думается, что именно с культом старшинства, скорее всего, связано у них превалирование смысла жизни над всеми частными и преходящими ценностями и интересами. Ведь жизнесмысловой компонент обычно становится значим уже в старшем возрасте. И возможно, что безусловный авторитет старшего - а он может вещать лишь то, до чего сам дошел в результате прожитой и отрефлексированной жизни, - позволяет ему, будучи патриархом, транслировать такие социальные нормы, к которым индивид сам подходит лишь к концу жизни.

Ведь великие дидакты прошлого утверждали, что педагогика (в западной традиции) возникает тогда, когда обнаруживается проблема отношений между поколениями, когда старшие не знают, что делать с младшими, а младшие не хотят быть похожими на старших. Тогда надо придумать нечто такое, чтобы гармонизировать все конфликты и все были довольны. То есть, педагогика всегда решала проблему отцов и детей.