Жизнь современной России сложна, противоречива. И эта сложность, противоречивость создает помимо всего иного уникальную ситуацию, когда реально, воочию можно видеть, как "лоб в лоб" столкнулись два полярных направления в философии права — философия гуманистического права (правозаконности) и коммунистическая философия права.
Здесь нужно напомнить, что наряду с той линией экономико-политического и правового развития и тем доминирующим строем, которые по ряду позиций продолжают государственно-социалистический курс, "обогащая" его далеко не лучшими "блоками" государственно-капиталистической системы, в российском обществе существует и последовательно либеральная ориентация, опирающаяся на сектор свободного мелкого и среднего предпринимательства, формирующийся средний класс, либеральные слои интеллигенции, квалифицированных тружеников с "синими" и "белыми" воротничками.
В силу этого в российском обществе, особенно после 1991—1992 годов, наряду с продолжающими доминировать порядками и институтами, по-прежнему реализующими коммунистическую правовую философию (в ее осовремененном, "огосударствленном" виде), достойное место стал занимать и ряд правовых институтов и форм, которые могут быть охарактеризованы как элементы или предпосылки гуманистического права, правозаконности.
|
|
Эти-то элементы (предпосылки) и находятся в жестком, порой жестоком, воинственном противостоянии с тем проклятием, что принесла на нашу землю марксистская, ленинско-сталинская, большевистская идеология, — с коммунистической философией права.
Наиболее жаркий, "кровавый" участок такого противостояния — это столкновение главных идей рассматриваемых полярных философских направлений, стремящихся занять центральное место в действующем российском праве, идеи правозаконности и идей, основанных на признании приоритета всевластной государственности, допустимости государственного всевластия, просоциалистических критериев жизни общества.
По ряду входящих в жизнь российского общества правовых институтов можно наблюдать парадоксальную картину, когда как будто бы устанавливаются новые юридические формы, в немалой мере основанные на передовом мировом опыте, но за такими, казалось бы, передовыми формами скрываются, как бы затаились, механизмы государственного всевластия, просоциалистических императивов.
Особо острый характер противостояние двух направлений философии права приобрело в событиях, которые и сами по себе во многом определяют судьбу России и которые (возможно, в этой же связи) имеют существенное значение для нашего правопонимания в будущем.
|
|
Такими горячими точками противостояния стали:
— Конституция;
— Гражданский кодекс;
— Чечня.
Конституция
Из исторических данных.
Россия — страна с уникальной государственно-политической культурой, характеризующейся расколом между догосударственными ценностями и тиранической имперской властью. Страна долиберальной, "промежуточной цивилизации", вместе с тем "выросшей под сильным влиянием стран с господством либеральных ценностей"[161], с настойчивым стремлением в том или ином виде реализовать эти либеральные ценности.
Отсюда — доминирующей тенденцией государственно-политического развития России двух последних столетий стало стремление утвердить в России такую важнейшую либеральную ценность, как конституция. И вот, начиная с декабристов, через конституционные предположения Сперанского и Александра II, робкие попытки реализации конституционных проектов в годы революционных потрясений начала XX века, протянулась центральная нить демократического развития, когда институт конституции стал своего рода знаменем и центром притяжения для тех демократических сил, которые исповедовали либерально-демократические идеалы.
И здесь важно обратить внимание на то, что Россия действительно, по-настоящему, выстрадала конституцию как идеал и центр политико-демократической жизни, как привлекательный и желанный образ будущего российского устроения.
В то же время, и это нужно сразу же подчеркнуть. Россия не выстрадала, в отличие от многих других стран, конституцию "с содержательной стороны" — с точки зрения ее правовой настроенности, предназначения в отношении власти и положения человека, личности в обществе.
И с этой точки зрения, при всех славословиях в отношении конституции и конституционного развития, в России вплоть до конца XX века институт конституции, как он мыслился лучшими умами России, еще не стал выражением и реализацией гуманистического права, философии свободы.
Перехват идеи.
Самое несообразное, что произошло с идеей конституции в России, — это ее перехват большевиками-ленинцами и использование в политико-правовой жизни в целях, в корне противоположных тем, во имя которых сложился и утвердился этот высокозначимый институт демократии и права.
Уже в 1918 году принимается первая советская Конституция, затем в течение исторически короткого срока - еще три Конституции (1924, 1936, 1977 гг.).
Обычно при характеристике советских конституций, как и конституций "других Социалистических стран", конституций союзных и автономных республик СССР, акцент де лается на том, что все они — не строго юридически законодательные документы, обладающие наиболее высокой в стране юридической силой (хотя каждая из них имела подзаголовок "основной закон"), а скорее партийно-политические, декларативные и даже официозные теоретические документы.
В общем, это верно, и указанная черта даже утвердилась в виде некой советской конституционной традиции (в заглавной части — декларативные дефиниции, непременно законодательные определения сути "конституционного строя", экономической системы, форм собственности и др.)
И все же, надо полагать, мы до настоящего времени не определили того главного, что раскрывает само существо, предназначение, притом правовое предназначение, советских конституций. Это существо и предназначение состоит в том, что именно советские конституции были призваны легализовать, придать юридически оправданный статус тому высшему революционному праву, которое, согласно марксистскому, ленинско-сталинскому большевистскому мировоззрению, "по праву" принадлежало рабочему классу, беднейшему крестьянству, трудящимся, их авангарду — коммунистической партии.
|
|
При этом нужно видеть те существенные отличия, которые характерны для такого конституционного закрепления этого "высшего права" в Конституциях 1918 и 1924 годов, то есть в пору прямых насильственно-революционных акций, и в Конституциях 1936 и 1977 годов, в годы утвердившегося военно-коммунистического строя, созданного в условиях тирании единоличного вождя — Сталина.
Конституции 1918 и 1924 годов прямо провозглашали всевластие носителя высшего революционного права — диктатуры пролетариата, юридические преимущества рабочего класса, принудительный труд, возможность прямых репрессивных мер против эксплуататоров и т.д. — словом, прямую, слегка юридически оформленную революционную диктатуру, легализующую непосредственное насилие в отношении ряда слоев населения (эксплуататоров, угнетателей).
Начиная с 1930-х годов, когда наступила новая полоса советского развития (и когда кардинальные революционные акции ничуть не ослабли; свидетельство тому — коллективизация, Большой террор, "преобразование природы"), советские Конституции 1936 и 1977 годов, сообразно особенностям сталинской эпохи военно-коммунистического, единодержавного всевластия вождя, юридически по-иному выразили и легализовали свою суть — всемогущее революционное право.
Четыре момента представляются здесь наиболее существенными.
Во-первых, альтернативами устраненных из текста одиозных формулировок типа "диктатура пролетариата" стали те категории и начала, которые фактически осуществляли тираническую деятельность, — советское государство, действующее в виде всевластных Советов "снизу доверху", "социалистическая законность".
Во-вторых, в тексте конституций в различных, явно хитроумных вариантах закреплено безусловное верховенство в государственно-правовой жизни коммунистической партии (либо в виде указания на то, что партия образует 'ядро" всех государственных и общественных организаций — ст.136 Конституции 1936 года, либо в виде конституционной записи о коммунистической партии как "руководящей и направляющей" силе в обществе — ст.6 Конституции 1977 года).
|
|
В-третьих, в Конституции не содержалось ничего, буквально ничего, что могло хотя бы в какой-то малой степени препятствовать реальному, фактическому всемогуществу партгосноменклатуры, верховных инстанций коммунистической партии, способных в силу сложившихся порядков напрямую, минуя государственные органы, командовать вооруженными силами, карательно-репрессивными учреждениями, чиновничьим аппаратом.
И наконец, в-четвертых, Конституции 1936 и 1977 годов — конституции сталинской эпохи и брежневского неосталинизма, сохраняя всю свою направленность на решение задач "пролетарского всевластия", создали мощное правовое прикрытие этому всевластию: они настолько оказались нашпигованными внешне демократическими формулами к лозунгами (вроде "все для человека, все во имя человека"), да притом такими, которые внешне напоминали институты и правовые формы развитых демократических стран, что и впрямь создавалась иллюзия некой демократии "нового и высшего" типа и "передового" права, доселе невиданного по уровню развития.
Декоративный, иллюзорный характер демократических и правовых установлении "поздних" советских конституций, особенно Конституции 1977 года, носил настолько очевидный характер, что составители конституционного текста, не страшась возможных последствий, включили в текст ряд радикальных, действительно демократических положений (например, о "гласности", о "развертывании демократии как главном направлении развития социалистической государственности", о "суверенитете" союзных республик). Некоторые из этих положений позже, когда в жизнь общества стали действительно входить демократические начала, сыграли роковую роль: одни позитивного свойства (запись о гласности стала основой для утверждения свободы слова), другие — негативного (запись о суверенитете союзных республик стала юридической предпосылкой для односторонних действий республик по их выходу в 1991 году из состава Союза).
Но вот что сыграло злую шутку с приверженцами юридических иллюзий.
Советские конституции не предусматривали сколько-нибудь жесткий порядок их изменения, внесения в них поправок (кроме требования 2/3 от общего числа депутатов законодательного органа — Верховного Совета). И это, в общем-то, понятно. В интересах правящей элиты, партгосноменклатуры нужно было оставить возможность внесения без каких-либо затруднений в конституционный текст каких угодно корректив. И они подчас вносились, без предварительной проработки, прямо от микрофона, с голоса. В процессе начатых демократических преобразований такой порядок в чем-то дал и положительный результат: в 1988— 1989 годах в Конституцию, притом без особых осложнений, были внесены поправки о Съезде, о постоянно действующем Верховном Совете, о свободных выборах и др.
Но вот, когда после августовского путча 1991 года в состоянии общего потрясения после путча Съезд с сентября 1991 года пошел на "свертывание" деятельности общесоюзных органов, на замену Конституции кратким переходным документом (с расчетом на скорое принятие Союзного Договора), оказалось, что в Конституции не закреплен жесткий порядок, регламентирующий изменения и отмену ее положений, да и вообще нет ни единого пункта, который бы воспрепятствовал фактическому прекращению "по воле Съезда" действия последней Конституции СССР, что и предопределило с юридической стороны беспрепятственное (во многом, увы, связанное с борьбой за власть) "прекращение" существования союзного государства, место которого заняла одна из бывших союзных республик — РСФСР (Россия) с ее политическим руководством.
Новые иллюзии.
После распада в конце 1991 года Советского Союза, к тому времени уже весьма рыхлого, нестойкого конгломерата "союзных республик", сразу же возникла в качестве неотложной задача создания новой, юридически полновесной Конституции России — центрального государственного образования нового сообщества, теперь сообщества "независимых государств" — СНГ.
Эта задача осложнялась тем, что действующая Конституция России (скроенная по образцу утратившей силу союзной Конституции) представляла собой юридически зависимый документ, которому было предназначено действовать в Конституционном пространстве, определяемом общесоюзной Конституцией. К тому же, как и эта последняя, российская республиканская Конституция, подобно общесоюзной, представляла собой пестрый, мозаичный документ, наполненный как советскими постулатами, так и всевозможными коррективами и поправками, подчас действительно демократического характера, а подчас — поверхностными, принятыми "от микрофона", "с голоса".
Но была здесь и обнадеживающая перспектива. В отличие от общесоюзной конституционной комиссии, фактически не создавшей ничего достойного внимания (лишь в порядке индивидуальной инициативы над конституционным проектом работал А.Д. Сахаров, были и некоторые другие инициативные разработки), аналогичная комиссия РСФСР, работавшая под эгидой Съезда народных депутатов РСФСР, подготовила проект новой Конституции.
Этот проект резко отличался от конституционных документов советского времени. Из его текста были устранены все идеологические и партийные наслоения, в развернутом виде был дан раздел о правах человека и гражданина, последовательно, на американский манер, проведен принцип разделения властей, подробно отработаны взаимоотношение между ветвями власти. По многим своим характеристикам подготовленный комиссией проект приближался к тому стандарту конституционных документов, пусть и не самых передовых, который стал нормой в демократических странах.
Свидетельством того, что данный проект конституции имел общедемократический характер, стала явно отрицательная реакция на него со стороны коммунистической партии (в ряде публикаций он именовался "пробуржуазным" и, как это ни странно, "тоталитарным"). Впрочем, такого рода отрицательные оценки были все же в чем-то сдержанными, умеренно негативными, что, как выяснилось позже было вовсе не случайным...
В начале 1992 года, когда, как представлялось многим, Россия наконец-то вырвалась из пут коммунизма и начались кардинальные экономические реформы, крепла уверенность (этому соответствовали настроения правящих кругов) в том, что аналогичные акции совершатся также и в политической области, и тогда вот-вот подготовленный проект российской конституции будет внесен конституционной комиссией на рассмотрение Съезда и будет Съездом принят.
Увы, и в такой, казалось бы, благоприятной ситуации, когда по всем данным будто бы были повержены основные устои ленинско-сталинской, большевистской тоталитарной системы, Россия все же вновь попала под власть соблазнительных, манящих миражей, иллюзий.
Эти иллюзии затронули те экономические акции, которые были названы "кардинальными" реформами. Иллюзии оказались весьма сильными и в политической сфере, в планах конституционного обновления, призванного, по расчетам, утвердить действительную демократию в российском обществе.
При более обстоятельном анализе подготовленного конституционного проекта выяснилось, что это, при всех очевидных достоинствах, все же эклектичный документ, закрепивший конституционные формы и принципы различной политической ориентации (конституционная комиссия была образована пропорционально партийному составу депутатов, в котором доминировали коммунистические и прокоммунистические, просоветские деятели). Наряду с указанными ранее положительными сторонами и элементами в нем давали о себе знать советские конституционные традиции (заглавная часть конституции свелась к теоретико-декларативным формулам, значительный по объему раздел был отведен теоретико-установочным положениям о "гражданском обществе" и др.), а главное — в проект боком-боком прокрались императивы коммунистической правовой идеологии.
Ведь громкие фразы о "верховенстве права", о "нерушимости прав и свобод человека", о "презумпции невиновности", о "правосудии" и т. д., содержащиеся в конституционном проекте, по сути дела "прикрывали" главный постулат марксистской правовой доктрины в ее неосталинском, брежневском виде — всемогущество советской власти. Той власти, которая заключена в самом феномене Советов, — власти, декларирующей во всех своих звеньях "всевластие", но по своему вече-митинговому характеру неспособной осуществлять действительное профессиональное государственное руководство общественными делами и потому выступающей в качестве "легитимной ширмы" для тиранической диктатуры в духе беспощадного большевизма, осуществляемой партией, коррумпированным чиновничеством или напрямую — криминально-номенклатурными группами.
Не сигнал ли это острой тревоги? Выходит, реализуйся существующий конституционный проект, и тогда при всех, казалось бы, грандиозных победах над коммунизмом не только сохранится, но и реально утвердится, и даже упрочится его главный "опорный пункт" — освященная конституцией и действующим правом государственная основа для всевластия, для проведения "сверху" сколь угодно значительных кардинальных переделок-преобразований в обществе, в том числе, увы, вновь иллюзорно-утопического толка.
Тем более что реальное положение дел в российском обществе в 1991—1992 годах воочию подтверждало такого рода опасность. Ведь "кардинальные" экономические реформы, начатые с освобождения цен и объявленные "шоковой терапией", по самому своему существу представляли собой не осторожнее и аккуратное возвращение к естественно социальному развитию, когда обновление происходит "снизу", в ходе производственно-трудовой и духовной жизни большинства людей, а вновь — по-большевистски, по-красногвардейски стремительную атаку с целью одним мощным рывком, не считаясь ни с чем, под лозунгами "демократии' и "рынка" перейти к процветающему капитализму.
Впрочем, в то время раздумий о сути и последствиях экономических преобразований характер экономических реформ напрямую не связывался с конституционными проблемами. Становилось все более очевидным одно: подготовленный конституционной комиссией проект сохранил просоветские черты и не отвечает передовым достижениям мировой конституционной культуры.
И именно тогда в общественном движении, в которое входили наиболее демократически настроенные слои интеллигенции, в Движении Демократических Реформ (ДДР) было принято решение подготовить альтернативный проект российской конституции. Такая работа выпала на долю автора этих строк, осуществившего разработку первоначального текста совместно с А.А. Собчаком и Ю.Х. Калмыковым, а в практическом отношении — в содружестве с выдающимся юристом, юристом "от Бога", в должной мере не оцененным и безвременно, в 1996 году, ушедшим из жизни, Станиславом Антоновичем Хохловым.
Замысел.
В основу проекта Конституции России, который в противовес официальному проекту, подготовленному конституционной комиссией, получил название "альтернативного", была положена заранее отработанная группа идей, которая и характеризует замысел Конституции.
Каково существо этого замысла?
Здесь нужно прежде всего сказать о сути конституции вообще. Иногда на этот счет ограничиваются суждением о том, что конституция представляет собой "основной закон", посвященный главным образом организации власти.
Но дело-то все в том, что человеческое общество, даже при достаточно развитом праве и необходимости должной организации власти, многие тысячелетия не испытывало потребности в подобном основном законе. Такая потребность появилась сравнительно недавно, в условиях, когда человечество начало переходить от традиционных к либеральным цивилизациям. Именно тогда стало необходимым, чтобы в законе, имеющем высокий юридический статус (не допускающем простое манипулирование властью, в том числе и законодательной властью[162]), были решены два принципиальных вопроса. Во-первых, установлены "ограничители" власти, не допускающие неоправданной ее концентрации, превращения ее в диктатуру, тиранию. И во-вторых, установлены в качестве нерушимых, защищенных (в том числе и от самой власти) неотъемлемые права граждан.
В советское время в документах, именуемых "конституциями", суть конституции была размыта. Более того, под именем "конституция" в жизнь вошел не документ высокого юридического ранга, а по сути дела, как уже говорилось, политико-идеологическая декларация. И эта декларация вопреки предназначению конституции освящала и возвеличивала необъятную и бесконтрольную власть партийно-номенклатурного идеологизированного государства, ограниченную одной марксистской, ленинско-сталинской идеологией, а на первое место в политико-правовой жизни взамен гражданина, человека выдвинула "массы", "трудящихся", государственное всевластие, идеологические принципы и цели.
Внешней формой выражения и институализации такого построения власти и политико-правовой жизни стали Советы — форма прикрытия и легитимации власти, настроенной на гигантский социальный проект, коренную во имя всеобщего счастья переделку общества — "строительство социализма и коммунизма". Советские конституции (именно как советские) стали некой внешне легитимной основой того чудовищного революционного суперправа и чудовищного бесправия людей (их бытия и судьбы в качестве "винтиков"), которое должно было господствовать при переделке общества на коммунистических началах.
Исходя из этого замысел альтернативного конституционного проекта как основы первой в истории России по-настоящему демократической конституции состоял в решении задачи двоякого рода: во-первых, устранить из текста документа все то, что хотя бы в малейшей степени, прежде всего через Советы, вело к возрождению коммунистической власти, присвоившей себе право переделывать жизнь людей, к государственному всевластию, и, во-вторых, главное — воссоздать истинный смысл и истинное предназначение конституции — обеспечить необходимое ограничение власти и закрепить неотъемлемые права граждан.
Каким же образом виделось в то время (да видится и поныне) осуществление такой двуединой задачи в конституционном проекте?
Сначала одно предварительное пояснение. В обстановке конца 1980 — начала 1990-х годов, когда господствовала ныне, к счастью, убывающая эйфория обожания всего "американского", во многих демократических кругах и подразделениях власти чуть ли не аксиоматическое значение придавалось Конституции США, и в первую очередь ее основополагающему принципу — разделению властей, уравновешиванию трех ветвей власти — законодательной, исполнительной, судебной, что по расчетам создателя такой системы Ш. Монтескье должно предупреждать концентрацию и произвол власти (указанный принцип и был реализован в официальном конституционном проекте).
Но последующий опыт государственно-политической жизни, особенно в странах Европы, показал, что самой по себе реализации только что указанного принципа построения власти, в его американском варианте (тем более если власть стала необъятно большой) недостаточно. Потребовалось не только углубить принцип разделения властей и в соответствии с этим разделить саму исполнительную власть, реально наиболее мощную, на две — власть главы государства и власть правительства, но и сообразно новой эпохе требованиям современной цивилизации в корне изменить все построение политико-государственной жизни. Изменить так, чтобы основой государственного, конституционного строя была не власть, пусть и упорядоченная, ограниченная, а в соответствии с современной гуманистической философией непосредственно человек с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами.
Эта ориентация на человека, его права и стала стержнем всего конституционного замысла.
Правда, в состав идей, которые были положены в основу альтернативного проекта, входили и другие разработки, соответствующие достижениям современной конституционной культуры: о самостоятельной, не сводимой к административно-управленческой, деятельности и миссии главы государства — Президента (обеспечение гармонизации всех ветвей власти, высшее арбитрирование); о более высоком уровне построенной по модели германского конституционного опыта административно-управленческой деятельности Правительства (действующего по принципу "одной команды"); о придании самостоятельности и известной суверенности муниципальной власти (которая должна быть отделена от государственной как таковой); о возвышении всей системы правосудия, возглавляемого единым Верховным Судом (которая в целом, а не только на уровне Конституционного Суда, выступала бы как высокозначимая "третья власть").
И тем не менее из всей этой группы разработок, конституционных положений, несомненно важных, порой исключительно, принципиально важных, на первое место была выдвинута значительно опередившая все другие идея основных прав человека как фундаментальная основа российской Конституции.
Еще раз подчеркну: именно это — определяющая роль человека как стержня, сердцевины, "души" всего гражданско-политического построения жизни российского общества, его правовой жизни — и составляло самую суть замысла альтернативного проекта Конституции.