Письма и дневник Петра Васильевича Киреевского 5 страница

Теперь следует к тебе послание от Ивана:

Здравствуй, брат Языков. Как поживаешь? А у нас плохо. Брат болен и был болен опасно воспалением в почке. Теперь опасность вся прошла и остается только неприятность лежания и медленного выздоровления. О книгах я говорил с Селивановским, у которого теперь их не имеется, но на днях они должны поступить из Петербурга и отправиться в Симбирск к какому-то купцу, к которому тогда вышлется тебе письмо, по которому кто-нибудь из твоих знакомых в Симбирске и получит книги. Вместе с тем же письмом получишь ты и остальные деньги, а вместе с теми книгами получишь ты еще ту книгу, которую наконец достал Армфельд[359], который не только решился купить тебе книгу (через два года), но еще решился написать диссертацию и защитить ее самым блестящим образом. О чине твоем я теперь еще ничего сказать тебе не умею. Я писал тому больше месяца к Вяземскому, но от него еще никакого ответа не получал. Я считаю это за хороший знак. По следующей почте получишь ты подробную инструкцию о том, что тебе делать и какие просьбы писать и как. О Толстом я тебе ничего сказать не могу, потому что почти что не знаю, а так как непременно хотят, чтобы я писал об нем, то и скажу тебе, что он действительно (чтобы говорить твоими выражениями) служит в архиве, что там нам как-то не удалось познакомиться, что после я видел его у Тютчевых, где и узнал от него, что он на театре, и от других, что он играет хорошо. Кроме того кажется, <неразб.> нам не имеется, он никогда не слыхал об нем ничего дурного. Тебе кланяются Свербеевы, которые в Женеве и едут в Рим. Шевырев сделался профессором здесь, едет в Петербург на житье. А ты когда в Москву?

На следующей почте буду писать еще.

 

 

Н. М. ЯЗЫКОВУ

 

14 октября 1833 года

Москва

Знаешь ли ты, что готовящееся собрание русских песен будет не только лучшая книга нашей литературы, не только одно из замечательнейших явлений литературы вообще, но что оно, если дойдет до сведения иностранцев в должной степени и будет ими понято, то должно ошеломить их так, как они ошеломлены быть не ожидают! Это будет явление беспримерное. У меня теперь под рукой большая часть знаменитейших собраний иностранных народных песен, из которых мне все больше и больше открывается их ничтожество в сравнении с нашими. В большей части западных государств живая литература преданий теперь почти изгладилась; только кое-где еще, и в совершенно незначительном количестве, остались еще песни, но обезображенные и причесанные по последней картинке моды; большая часть из известнейших народных песенников составлена там не по изустному сказанию, а из различных рукописей, и, что всего важнее, мне кажется можно доказать, что живая народная литература там никогда не была распространена до такой степени, как у нас. А из этого, если точно удостовериться, могут быть важные выводы. Но об этом после, когда мне удастся хорошенько вникнуть в эту материю.

Вот покуда интересное сближение известных мне западных песен с нашими в количественном отношении: известнейшее собрание шотландских песен Вальтера Скотта содержит в себе 77 нумеров, собрание шведских песен, которого количественному богатству немцы дивятся, которое издано их знаменитым историком Гейером вместе с Афцелиусом и переведено на немецкий язык, заключает в себе 100 нумеров; датское собрание Ниерупа, которого я не видал, судя по всем известиям об нем, едва ли далеко его превосходит в количестве; французской истинной народной песни, по свидетельству Вольфа, долго занимавшегося их опубликованием, теперь нет ни одной; итальянское собрание, изданное тем же Вольфом и (что довольно странно) в поэтическом отношении очень бедное, заключает в себе нумеров 100 песен и припевов на всех итальянских наречиях; испанских собраний, мне известных, есть два: Гриммово и Деппингово, они выбраны из испанских песенников, напечатанных еще в XVI веке по преданиям, и тогда уже почти исчезнувшим, а из этих песенников, по словам немецких издателей, они выбрали почти все истинно народное; остальная их часть заключает в себе такой же сор, как большая часть нашего новиковского песенника. Из этих двух собраний (правда, очень высокой поэтической цены) одно заключает в себе 68, другое около 80 нумеров. Англия известна бедностью в песенном отношении, а Бюшингово маленькое собраньице песен немецких, которого я не видал, также славится своим ничтожеством.

У нас, если выбрать самоцветные каменья изо всех наших песенников, загромозженных сором (а это, по моему мнению, необходимо), будет около 2000(!!), то есть половина теперь находится письменных в моих руках, а половину дадут песенники. Их можно считать и еще больше, но так как они (больше по влиянию неблагоприятной судьбы, засадившей меня в болезнь, нежели по моей вине) еще не все переписаны, а при критическом сближении многие нумера, как выясняется, сольются в один, то я кладу меньшее количество. Из этого числа 500 (и самых лучших) прислано тобою, 300 собрано мной и 200 собрано в Орловской губернии (но еще не прислано) Вас. М. Рожалиным. Я не считаю еще тех, которые привезет из деревни Пушкин (доставленные им 40 нумеров не очень важны) и которые обещал доставить из Рыльска жесткосердный и жесткостишный Якимов (об котором нельзя кстати не упомянуть, что он был недавно здесь и объявил брату, что у него готовы уже еще 7 пьес Шекспира!). В полевовском собрании я еще не уверен, потому что он хотя и говорил Соболевскому, что доставит свои песни мне, но еще не присылал. Я забыл еще сказать, что Востоков, узнавши о готовящемся собрании, прислал мне 12 стихов, которые он сам переписал с рукописи 1790 года, хранящейся в Румянцевском музее. Большая часть из них послужит интересными вариантами тех, которые уже находятся у меня, а некоторые были мне неизвестны. Папенька обещает привести 100 песен из Калужской губернии.

Вот отчет о песенном приходе. Но что ж сказать об моих действиях? Покуда похвастаться не могу ничем. В Архангельском у меня почти все время занято было собранием новых песен, а почти тотчас после возвращения в Москву я занемог и прикован к своим креслам до сих пор. Это мне мешает и сличать песенники, которые мне необходимо знать все, и приступить к аккуратному сличению находящихся у меня письменных песен, потому что для этого необходимо им быть переписанным на отдельных листках, чтобы можно было осмотреть все варианты вдруг и делать тут же необходимые примечания. Я нашел было переписчика, да он продержал данную ему тетрадь целый месяц, а потом обманул и отказался. А болезнь моя мне и тут мешает отыскать другого скоро. Надеюсь, впрочем, все это вознаградить по выздоровлении. Примечаниями на первый раз надобно будет ограничиться только самыми необходимыми и короткими, и в предисловии должно будет также удержаться в пределах необходимости, потому что иначе, если поступать совестливо и отчетливо, это задержало бы издание на несколько лет. Пушкин также обещает написать предисловие. При первом издании, по моему мнению, ограничиться аккуратностью в материальном отношении; второе же, и (Бог даст!) учетверенное, издание можно уже будет пустить в виде, его драгоценности приличном, потому что к тому времени можно будет приготовиться. Как ты об этом думаешь? Что до меня касается, то я, по удачном (Бог даст) окончании первого издания, совершенно решился заняться этим делом не на шутку, потому что оно входит существенно в главную идею всех моих и мыслей, и занятий, и желаний. Для этого начинаю себе выписывать разные материалы по этой части. Где я буду летом 1834 еще неизвестно, я чувствую, что мое здоровье расстроено с самого возвращения из-за границы и мне, чтоб не остаться инвалидом, надобно лечиться серьезно. Поэтому, смотря по приговору докторов, я, вероятно, поеду на какие-нибудь воды, либо на Кавказ, либо в Германию. В первом случае я все буду среди песен, во втором буду иметь больше средств заняться хорошенько славянскими языками. Кроме славянских, легко доступных, я решился также заняться и скандинавскими, которые, как я недавно еще больше убедился, осветят мне, при небольшом и нетяжелом труде, многие недоступные от мрака места русской истории и особенно мифологии. Они будут также иметь существенную важность и для продолжения песенного и для начатия сказочного собрания. По желанном же исцелении от недугов и возвращении надеюсь осуществить одно из любимых моих мечтаний: поеду бродить по России. Тогда уже можно будет издать 2-е издание на славу!

Но об этом речь впереди. Теперь покуда о настоящем издании. Изданием, по моему мнению, лучше поспешить, как потому, что такая книга чем скорее выйдет, тем лучше, так и по вероятному моему отъезду летом. Смирдин берется печатать песни на свой счет и потом, выручив свою сумму, продавать по комиссии. Хоть и мудрено рассчитывать на барыши, потому что, вероятно, не очень многочисленная публика оценит такую книгу, по крайней мере это предложение уже совершенно обеспечивает от убытка. Но в таком случае надобно печатать в Петербурге, нельзя смотреть так тщательно за исправностью издания и досадно будет, что этот перл русской словесности выкатится не из Москвы, что также имеет свою важность. По нашим расчетам, если пустить книгу, в которой будет по крайней мере четыре больших тома по 25 или даже по 20 рублей, то 250, а может быть, даже и 200 экземпляров (смотря по бумаге и шрифту) вполне окупят издание; следовательно, если печатать и на свой счет, то с довольной вероятностью можно надеяться, что убытка не будет. К тому ж, может быть, и очень вероятно, что Смирдин согласится и купить издание, уже в Москве напечатанное. И так остается решить вопрос: где, сколько экземпляров, в каком формате и в каком порядке печатать? А всех этих вопросов я без тебя решать не могу: тебе гораздо больше меня приличествует решать их, потому что и первая часть собрания, и большое количество, и лучший цвет песен принадлежит тебе. Хочешь издавать вместе и на заглавном листке написать: изданное Н. Языковым и П. Киреевским? Как ты об этом думаешь? Решай все эти вопросы, пиши, как мне действовать и вести переговоры, — и тогда уже можно будет приступить к решительным мерам. Я покуда буду хлопотать о переписывании, сличать, приводить в порядок и писать к тебе о результатах, из того произойти имеющих.

Вот покуда все главнейшее о песнях.

Деньги, присланные Максимовичу, я получил, но он еще не взял их, потому что хочет еще справиться у цензоров, позволят ли печатать гомеопатический лечебник. Он боится, чтоб не запретили его, потому что цензора испуганы недавним строгим выговором за телеграфские статьи об «Истории» Вальтера Скотта.

«Самозванец» Хомякова уже отпечатан, но еще не выпускается потому, что Хомяков еще не возвратился из Крыма, а без себя не хотел выпустить в свет.

Жуковский, говорят, написал столько нового, что выйдет целый том; все это уже купил у него Смирдин.

Вот покуда все новости, какие вспомнил. До следующего раза. И так исписал целую тетрадь! Крепко тебя обнимаю.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Все наши тебя лобызают, всякий по-своему. Папенька не возвратился еще из деревни.

 

 

Н. М. Языкову

 

Ноябрь 1833 года

Пользуясь благосклонностью судьбы, которая наконец позволила мне принять положение несколько повертикальнее и перейти с постели на гениальнейшее и полезнейшее для рода человеческого произведение Вольтера, спешу отправить к тебе несколько строк об деле, об котором и брат к тебе хочет нынче писать, да боюсь, чтоб не опоздал на почту, а известие вдвойне не беда. Дело в том, что Гермес привел нас в напрасную тревогу: он сказал, что сдает бразды правления еще 15 августа, а между тем они и теперь еще в руках его. Он отставки еще не получил и, может быть, не так еще скоро получит. Итак, адрес, и чин, и фамилия его преемника еще не совсем достоверны, а покуда действуют и адрес, и чин, и фамилия Гермесов. Брат заставил написать в Межевую канцелярию форму просьбы, которая к тебе и отправляется, а ты, подписавши ее, пришлешь к нам, и будет она последней бумагой, которую подпишет еще Гермес, а между тем еще мало ли какие явления произойти могут.

Письмо твое к Максимовичу получено и раскрыто было им у нас вчера. Наконец ты разразился творением аллопатическим! И одержал победу над овладевшей было тобой гомеопатической производительностью. Помогай же тебе Бог, и да присоединится к победе и полное одоление, которое обозначится произведением 2000 стихов в годовой срок. Да снизойдет на тебя плодоносие Рахили или той ее соперницы, о которой было как-то недавно писано в газетах! Я получил от тебя объявления на 300 рублей ассигнациями, а письма, которое, вероятно, при деньгах, еще не получал. Предполагаю, что это те деньги, о которых ты пишешь к Максимовичу. Досадно будет, если принесение письма не подоспеет нынче к ответу. Об законах Иван, вероятно, пишет.

Адреса Петерсонова я и сам не знаю хорошенько, потому что он с отъезду еще ни разу не писал, но, вероятно, можно адресовать в канцелярию Воронцова, потому что он служит при ней. Мудрено, что ты не получал его письма! Оно либо пропало, либо он в хлопотах отъезда замешал его в другие бумаги и, думая, что послал, забыл послать. Это всего вероятнее.

Рукой А. П. Елагиной

Ваши стихи Максимовичу[360] жестоко меня огорчили. До сих пор я все надеялась, а теперь ваши руки в боки погасили последнее поползновение к намерению надеяться. За что это? Кто вас здесь угнетал? Кто может вас так истинно, так сильно любить? Я собиралась выстроить вам такие же апартаменты, какие у Ивана, отделать по вашему вкусу, заведовать вашим обедом и чаем, не пускать к вам никого и прочее. Это давно изложено в письме, которое отправить взялся Петерсон и на которое вы, вероятно, потому не отвечали, что не получили его. Бог с вами! Так грустно мне давно не бывало. Многое думала сказать вам, да на что вам наше? Отставку и чин вышлю к вам вместе.

Рукой Петра Киреевского

Папенька до сих пор еще в деревне и, может быть, еще не скоро воротится, потому что у него там было и градобитие, и холера, и совершенный неурожай, и скотский падеж, и всякого рода кары судеб. Он требует лафиту, в жестоком освирепении на твое пиитическое молчание пророчествует, что тебе в деревне не написать ничего, говорит, что только есть одна истинная твоя муза: это он, а без него не родиться у тебя новым стихам!

Однако пора кончить. Покуда прощай. Крепко тебя обнимаю.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Какой ты молодец, что нашел еще 20 стихов! Но об этом до следующего раза.

Вот адрес Петерсона, по которому письмо дойдет непременно: ее превосходительству Анне Петровне Зонтаг в Одессе, для доставления А. П. Петерсону.

Приписка Ивана Киреевского

Подлинный аттестат за № 2588-м получил канцелярист Николай Михайлович Языков, ноября 18-го дня, 1833 года.

Вот что ты должен написать внизу простого листа бумаги и прислать мне по первой почте, а я за то по первой же почте вышлю тебе аттестат. Кроме того, ты должен уполномочить меня заплатить шесть рублей за гербовую бумагу и рублей 10 писарям и чиновникам, вашим братьям.

Кроме этого, подчеркнутым словом ты еще должен написать лирическую трагедию в 3-х действиях под названием «Давид» и прислать мне немедленно. И вообще здесь решено, что тебе, канцеляристу, лениться не годится, а должно либо работать в деревне, либо ехать в Москву как можно скорее.

Жена тебе кланяется, а я рукоратствую. Где, где ж, где ж, где ж.

Офицерский чин, по словам Гермеса, должен тебе выйти в этом году.

Спешу на почту.

Твой Иван Киреевский.

 

 

Н. М. Языкову

 

Ну, брат! Пеняй не столько на меня, сколько на судьбу неблагоприятную: с этим письмом идут только шинель и книги (Шиллер, «Андре Шенье» и Томсон, а со всем остальным случилось вот какое происшествие: письмо твое и деньги пришли сюда только в прошедший понедельник, и то в такую пору, что их уже нельзя было получить прежде вторника. Во вторник они получены. Я, все еще пригвожденный болезнью, обратился к папеньке, и немедленно было приступлено к исполнению, чтобы на другой же день все можно было отправить. Оказалось, что денег, тобою присланных, было мало на покупку всего в таком ахтительном виде, в каком ты желал, и недоставало рублей 80. За дополнением бы дело не стало, но кроме того у нас и твоей казны лежат еще значительные суммы, и я уже было решился лучше быть слишком самовольным министром финансов, нежели не угодить твоей галантерейности, но, по несчастью, ни шинель, ни кацавейка, не могли поспеть к прошедшей среде. Помада куплена в тот же день (во вторник) и на другой день (в среду) была отнесена на почту, но экспедиторы ее не приняли и объявили, что за такие посылки берется штрафу по 90 рублей с фунта! (а в ней 13 фунтов!) Таким образом, мне и помада, и письмо, при ней бывшее, принесены назад, а почта между тем ушла. Рассудя, что ты, вероятно, не захочешь рисковать 1000 рублей из дюжины помады, я посылал искать оказии, но и того еще до сих пор не нашел, а при первой, имеющей встретиться, она будет отправлена. Эта помада стоит 52 рубля монетами, пломбирована, закупорена, запечатана, патентована и пр., и по своему внутреннему достоинству — nec plus ultra[361], а наружным, и то самым суетным, то есть фарфоровыми баночками, ее превосходит только один сорт, который только за это стоит 90!! Шинель, при сем посылаемая, стоит 115 рублей ассигнациями. А кацавейку меня остановили заказывать без твоего разрешения следующие размышления: во-первых, ты пишешь, чтобы она была самая ахтительная, а во-вторых, чтобы спешила как можно скорее к именинам. Если бы она могла поспеть к прошедшей середе, то я решился бы переплатить в надежде на ее своевременное прибытие, но так как судьба остановила ее здесь на целую неделю и сверх того еще почта путешествует до Симбирска целую неделю, то я почти совершенно убедился, что она к сроку не поспеет, особенно если роковой день, как я думаю, есть день святой Екатерины. Итак, не надеясь поспеть вовремя, я подумал, что просрочивать уже все равно, что одну неделю, что две, а что между тем я лучше сделаю, если прежде с тобою спишусь и подожду твоего разрешения. Вот все обстоятельства, относящиеся до кацавейки: кацавейки, по выражению папеньки, разделяются на 3 разряда: 1) из satin turque, то есть немножко получше овчинных, об этих он даже и не справлялся, что они станут; 2) из satin brise, на которых смотреть не хочется и которые стоят с фальшивым перевозчиком 180 ассигнаций; 3) из satin de blonde' с настоящим перевозчиком, стоят 225 ассигнаций; лучше этих в Москве не видано, и от этих, как он говорит, затрещат глаза у всей симбирской стороны. Образчики этой знаменитой материи satin de blonde при сем посылаю. Решай же, что делать?

Покуда больше писать не успею, а до следующего раза.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Дня три тому назад мы получили письмо от Жуковского; он возвратился (как ты уж наверно знаешь) два месяца тому назад, очень поздоровел, пишет, что помолодел и похорошел, и спрашивает об тебе.

 

 

Н. М. Языкову

 

6 декабря 1833 года

Москва

Вот тебе покуда опять только несколько строчек вместо предполагавшегося длинного письма. Посылаю шапку, деньги, счет и письмо, которого ты требуешь, только с тем условием, чтоб ты мне письмо возвратил назад, потому что вся коллекция твоих писем у меня хранится. Так как я до сих пор еще не выпускаюсь на воздух, то честь выбора шапки и возвращения денег принадлежит не мне, а папеньке и брату. Селивановский по сему случаю оказался человеком честным, хотя и светреничал при отправлении книг.

Шапку папенька купил у мадамы д'Лу (что на Кузнецком мосту), и говорят, что это фасон самый новейший и животрепящий, она стоит 15 рублей. Без козырька он ни одной не нашел, но от козырька ее легко будет избавить, если тебе непременно нужна бескозырная.

Об переводе гомеопатии Максимович говорит, что первая часть будет кончена к Новому году. «Денница» его печатается, но будет, как кажется, довольно худощава. Если у тебя нет ничего написанного, то непременно должно написать хотя несколько строк для альманаха, готовящегося в Одессе, он замечателен как по благородному намерению, так и по своей необыкновенности: его издает общество одесских дам в пользу голодных Новороссийского края. Это хоть и капля в море, но зато капелька жемчужная. Брат пишет туда статью об русских поэтессах[362].

Нового у нас нет ничего, кроме того, что мы к Новому году ожидаем сюда Рожалина, который уже на дороге и только на несколько дней остановится в Дрездене. Вот еще новость, которая, может быть, еще не дошла до тебя: знаменитый Жомини, бывший в Лозанне, убит там на дуэли с графом Грабовским.

Однако пора кончить, прощай покуда, крепко тебя обнимаю.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Если ты увидишь в газетах об отставке Гермеса, то да не смущается твое сердце: переменилось только имя начальника (Пейкора), а твои к нему отношения не переменились. Об этом в следующий раз.

Денег посылается 745 рублей ассигнациями и 2 рубля монет.

P.S. Письмо я писал, но, однако, не торопясь отправкой, не успел отослать, пошлю на следующей почте.

 

 

Н. М. Языкову

 

21 декабря 1833 года

Москва

Посылается тебе при сем кацавейка, сооружению которой поперечило столько неблагоприятных случаев, что, судя по одной наружности, ты мог бы даже рассердиться. Но со стороны нашей московской компании неаккуратности не было, и особенно папенька действовал в этом деле с особенной ревностью. Я писал к тебе, что кацавейка, образчик которой я тебе послал, стоит 250 рублей ассигнациями, но забыл упомянуть при сем случае, что в английском деле председательствует жид!! Когда папенька явился к нему, чтобы заказать кацевью, то оказалось, что материя, которой образчик был тебе послан, уже вся вышла, а поганый жидовин, видя, что кацавейка нужна, и соображая, что подходят праздники, возвысил цену до 325 рублей ассигнациями! Так что папенька принужден был сам собрать все составные части кацевьи по разным их источникам, а поганому жидовину заказать только материю (которую выбрала маменька) и отдать собранные материалы на приведение их под наимоднейший фасон. Но и таким образом кацавейка стала тридцатью рублями дороже — 250. А эти тридцать рублей я (сообразив, что именно столько я тебе оставался должен за отправлением часов и шубы, о чем несколько раз писал к тебе, но не получал никакого назначения) решился на переплату тридцати рублей, думая, что долгий ящик, в который бы дело без того потянулось, было бы для тебя еще неприятнее.

Однако пора кончать. До следующего раза. Прощай покуда. Крепко тебя обнимаю.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

От Грефа я получил объявление на книги для Ал. Мих.[363] Брат вчера ввечеру отправился с Киреевым за 60 верст за Москву (каков!), чтобы стрелять медведя, в чем мне моя недавняя болезнь (увы!!) воспрепятствовала быть участником.

 

 

Н. М. Языкову

 

17 января 1834 года

Москва

Крепко обнимаю тебя, мой наивседражайший, да здравствуешь ты и да ознаменуется 34-й год разверстием уст твоих!

Нового, по крайней мере утешительного, кажется, покуда нечего сказать, кроме разве того, что вышел наконец «Самозванец» Хомякова, которого я, впрочем, еще не успел прочесть. А между тем Хомяков уже недели с две заперся и пишет «Ляпунова». Вот еще новость приятная: Шевырев, наконец, приступил к делу, читает. Сегодня уже читал свою вступительную лекцию, отлично и написанную, и прочтенную.

Хотя я не успел еще прочесть всю «Библиотеку[364]», но, кажется, она, несмотря на свою наружную тучность, довольна жидка содержанием, если сообразить богатство материалов. Как Смирдин разделывается с литераторами в денежном отношении, я на это никого из них еще не слыхал, а назначает цены довольно большие, как например, Погодину — 300, Максимовичу — 200 рублей с листа. Только редакторы позволяют себе непростительные самовольства с присланными статьями. Так, например, Максимовичеву статью они совсем почти переделали!! Целые периоды выбросили, а в некоторых местах вставили новые, свои, так что многое, особливо сначала, стало совершенно поперек здравому смыслу. Максимович сначала было расхорохорился и говорил: «Вот я-то к ним напишу письмо, вот я-то их отделаю!» А вместо того написал только, что хоть он со многими поправками совершенно согласен, но с некоторыми согласиться не может. Словом, отделал так же, как в свое время Снегирева.

Ты, верно, заметил в газетах, что Пушкин — камер-юнкер. Когда он проезжал через Москву, его никто почти не видал; он пробыл здесь только три дня и никуда не показывался, потому что ехал с бородою, в которой ему хотелось показаться жене. Уральских песен, обещанных перед отъездом туда, он, кажется, ни одной не привез, по крайней мере, мне не присылал.

Песни идут своим чередом, хотя и медленнее, чем я ожидал. Надеюсь скоро дать тебе подробнейший об них отчет. Покуда скажу только, что исторических оказывается, не считая вариантов, около ста.

Прощай покуда, должен кончить по той причине, что неловко писать, потому что я пишу не сидя, а лежа на боку: меня мучит чирей, очень неучтиво себе избравший место.

Весь твой П. Киреевский.

Вот еще новость: княгиня, называвшаяся Зинаидой[365], приняла латинскую веру и, к стыду русского имени, перекрещивалась торжественно в церкви Святого Петра!!

Посылаю тебе записку твоего дерптского товарища Анке и изображение княжны Шаховской, сочинительницы сновидения. Хомяков едет на Иртыш[366] и будет у тебя.

 

 

Н. М. Языкову

 

Конец января — первая половина февраля 1834 года

Посылаю тебе книги, из четырех ящиков состоящие, помаду. Посылаю тебе также и опись твоим книгам, сделанную мной при их приемке. Но только вот беда! Я потерял твою записочку о книгах, в чужих руках находящихся. Помню только, что недостающие нумера «Христианского чтения» отданы тобой Мельгунову, а им препровождены к Свербееву, и сколько я их ни требовал — увы — покуда труды были напрасны. Помню также, что об «Истории Малороссии» П. Кам. <?> записано было, что она находится у Васеньки[367], но Васенька тебе ее возвратил гораздо прежде твоего отъезда, а я пробовал спрашивать ее всячески у Погодина и у Максимовича. И они отказываются. Не припомнишь ли ты сам истину об этой статье, также и об том, не было ли еще других книг, кому-нибудь ссуженных? А я постараюсь их выручить. Следующие творения: «Лубочные сказки» (3 нумера), «Ваньку Каина», «Новиковский песенник», Берхова Алексея Мих., Руссов С. В. «Воспоминания» и Miscellen (заключающие в себе минстерские <?> песни) я переслал тебе по почте, а покуда ты, верно, не будешь в претензии, что я их удержал, потому что они мне нужны для песенных справок.

Песни (кроме только досадной медленности) идут великолепно: одних исторических считается уже 111 нумеров без вариантов, а с вариантами около 200. Всего же 1203 нумера песен и 100 стихов, и все это еще без прикосновения к печатным.

Хомяков едет в Сибирь.

Но об этом после, потому что надо писать много. Покуда только обнимаю тебя крепко-накрепко и остаюсь.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

До среды.

 

 

Н. М. Языкову

 

21 февраля 1834 года

Москва

Ах, братец, коли б ты был здесь! То-то бы расцвели наши песни! А без тебя они сиротствуют. Я хотя и весь в них, душой и телом, а все-таки чувствую, что не по силам мне одному быть нянькой этого царственного дитяти. От удовлетворительных и даже неудовлетворительных примечаний я, на первый раз, должен во всяком случае отказаться, но боюсь, чтоб даже и в самом расположении текста не вышло важных ошибок, а тем больше еще в сличении вариантов, это дело не совсем легкое. А без тебя мне помочь некому. К тому же еще вот беда: я надеялся, что как скоро все будет приведено в порядок, то печатание продолжится не более двух месяцев, а теперь Максимович уверяет, будто никакая типография не возьмется печатать больше четырех листов в неделю. Этаким образом печатание продолжится около года, потому что здесь нужно больше аккуратности, нежели во всех других книгах, а между тем уже весна на дворе, а весной я должен буду уехать. Уехать, не кончивши издания, мне бы очень не хотелось, а разрешение вопроса, как же с этим быть, становит меня в совершенный тупик.

Если ты уж так крепко уперся в своих волжских сторонах, то, пожалуйста же, помоги мне хоть заочным советом. Пиши все, что тебе придет в голову об издании, об расположении, об сличке вариантов и пр., и пиши, пожалуйста, поскорее, потому что мне бы хотелось в начале поста уже подать их в цензуру. Вот тебе покуда еще несколько об них подробностей: число песен, у меня теперь находящихся, еще не прикасаясь к печатным песенникам, состоит со всеми вариантами из 1210 нумеров. Кроме того, стихов, также считая варианты, 100. Соболевский, занимающийся в Петербурге собранием печатных песен (и становящий меня в великое недоумение своим замедлением), обещает привести оных еще около 1000 нумеров. Следовательно, все составит около 2300, и можно предположить, что даже за исключением незначительных вариантов останется около 2000. Тут будет где разгуляться изучателю русского слова и духа и народных преданий! В числе находящихся теперь у меня 1210 заключено 112 исторических (и это без вариантов, а с вариантами их <?>), а между ними такие сокровища, существования которых я прежде и не подозревал. Вот тебе подробное их исчисление: «О богатырях Владимира Великого» 14 нумеров (с вариантами 19), — это, очевидно, отрывки из больших поэм, которые, как я со временем надеялся доказать, будучи отделены от напева и гуслей, превратились в теперешние сказки. То же, вероятно, было и с позднейшими, до Петра I. «Об Иване Васильевиче Грозном» 12 нумеров (и вариантов 29). Из времени междуцарствия 5, и в этих песнях заключены почти все важнейшие происшествия того времени, вот их заглавия: 1-е. «Смерть Годунова», про которого сказано, что он умертвил себя с горя ядом змеиным; 2-е. «О Григории Отрепьеве и об избрании В. Шуйского»; 3-е. «О попе Емеле»; 4-е. «О Прокофии Петровиче Ляпунове», который, как сказано, убит изменниками, подкупленными Сигизмундом; 5-е. «О Минине Сухоруком, о предложении венца князю Пожарскому и об избрании Михаила Федоровича»; «О времени Алексея Михайловича» и по большей части о Стеньке Разине, 3 нумера (и вариантов 11); «О Петре Великом» 17 нумеров (и вариантов 20); «О семилетней войне» 11 нумеров (с вариантами 36); новейшие, то есть о Пугачеве, Румянцеве и двенадцатом годе 18 (с вариантами 28); неразысканных, но по большей части ясно принадлежащих ко временам допетровским 28 нумеров (с вариантами 55). Из этого ты видишь, что я, отправляясь бродить по различным сторонам России, могу смело надеяться найти всю русскую историю в песнях!!