2020-06-12
67
Чтобы дружить с хасидом, не обязательно отращивать пейсы. Чтобы дружить с татарином, не обязательно носить тюбетейку. Дружить – не значит уподобляться. Я всю жизнь дружу с татарами, ночую у них, ем домашние треугольники и лапшу, слышу татарскую речь с утра до вечера и ни разу не ощущал даже намека на их недовольство моим незнанием татарского языка. Может быть, мне так везет, не знаю. Но совершенно очевидно, что проблема изучения языка не имеет отношения к дружбе народов (если народы вообще могут дружить или не дружить) – никто никому ведь не запрещает учить, говорить, думать по-любому, хоть по-энецки. Это чисто политический вопрос, то есть вопрос о власти. Татарский язык стал одним из признаков суверенитета Татарстана, и значит, заложником политических амбиций. Если представить на минуту, что татарский перестал быть государственным языком, местная «элита» моментально перестанет быть таковой даже в собственных глазах, превратясь в обычных администраторов губернского уровня. Обслуживающий ее идеологический конгломерат – эстрада, телевидение и т.д. – на просторе мировых свобод окажется тем, чем является на самом деле: третьесортной продукцией второсортного захолустья. Конечно, лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, как выразился Цезарь, но – сколько бы ни твердила милая девушка в телевизоре: «Сегодня в столице пасмурно», «Столичные поликлиники перешли на зимний режим» – провинциальность этих потуг выглядеть по-столичному не коробит слух только совсем уж деревенских парнишек, с удивлением обнаруживающих лишь на призывном пункте, что живут они в России, а не в Татарии, подобной Англии или Франции, как им казалось с детства. С этими парнишками и надо работать – в смысле дружбы народов, языка и т.п., а не со мной: я ведь не совсем тунисский эмигрант в Германии, я не должен ассимилироваться, интегрироваться в местную жизнь. Потому что я и есть местная жизнь.
Если меня спросят, какой я национальности, я переспрошу: а кто вам больше не нравится? Если чеченцы, то я чеченец. Если татары, то я татарин. Но это нормальная солидарность с побиваемым меньшинством. Национализм же любого градуса имеет в своем будущем единственную развилку: или быть разогретым до фашизма и сгинуть под пятой разгневанного человечества, или мирно опочить в преданьях старины глубокой. Он не может вечно тлеть, как торф гниющего разума, ибо разум гниет быстро и качественно. Русский национализм опочил в Петровское время, черносотенные безобразия следующих трехсот лет – это чистый лунатизм. Татарский национализм еще думает, что делать. Надеюсь, именно думает. Поэтому я не могу разделить восторгов по поводу так называемого национального возрождения – татарского, русского или ямало-ненецкого. А равно пролетарского, христианского, мусульманского, буржуазного и т.д. и т.п. Возродиться может только бог, да и он делает это не часто. Меня всегда поражает, то есть уже не поражает близорукость желающих возродиться. Они почему-то не видят, что в прошлом нет предела совершенству. Можно довозрождаться до того, что местные олигархи будут жить в юртах в окружении прислужников-рабов, наложниц и родственников, алчущих перерезать им горло в любую из ночей, ярко украшенных национальными кострами из национальных дров.
Я мог бы выучить язык из уважения к конкретной Мириаде Трибулатовне, если она собирается за меня замуж, или из уважения к Хименесу, если я еще люблю его стихи. Что такое – выучить язык из уважения к народу – я не знаю. Как сказал Гумилев, этногенез – процесс природный, а значит, уважать народ – это как уважать электрический ток или перемещение континентов.
Тут могут быть два возражения. Во-первых, скажете вы, искусство народно все насквозь, мы ж не можем это игнорировать. А я скажу – нет, искусство как раз антинародно по природе своей, а накапливаемые в традиции навыки – это не искусство, а накапливаемые в традиции навыки. Во-вторых, вы можете вспомнить формулу – дескать, нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. А я скажу – так-то оно так, только смысл этой формулы забылся с тех пор, как Карл Маркс перестал быть марксистом и занялся «Манифестом коммунистической партии». Но эти два пункта требуют двух специальных разговоров.
Может быть, вы замечали, как доброта и ум сглаживают национальные черты? Все мудрецы будто из одной семьи. И наоборот: все агрессивное, злое, тупое имеет национальную личину, будь то национальность генная, социальная или религиозная. Со времени Сократа и Будды, как минимум, этносы являются как бы логотипами различных вариантов ненависти. Слова «национальность», «народ», употребленные вне научного контекста, служат разжиганию неприязни и вражды, другого назначения у них нет. Политики эксплуатируют первобытное чувство племенного патриотизма, заупокойную которому спел еще апостол Павел. К чему приводит игнорирование этого робкого интернационала, можно видеть на истекающих кровью учебниках истории.
Татары и славяне живут вместе дольше, чем существует Россия. Взаимные набеги, совместные битвы, торговля, и т.д. давно сделали бы их одним народом, если бы не вмешалась религия. Иван Грозный брал Казань не как зарубежную страну, а как регион, имеющий слишком большой суверенитет, выражаясь нынешним языком. Так же он поступил и с Новгородом. В принципе, могло статься и наоборот. И мы говорили бы на татарском языке, то есть на том, что сегодня называлось бы татарским языком.
Бытует странное недоразумение – будто бы русский язык потеснил татарский, и теперь должна восстановиться справедливость путем обратного потеснения. Странность эта не сразу бросается в глаза, поскольку уместность взвешиваемых величин на одних весах кажется очевидной. Но это не качели, которые можно качать туда-сюда, и не маятник, инерционно выравнивающийся сам собой. Языки так не взаимодействуют. То, что сегодня называется русским языком (правильнее было бы называть его российским: Дмитрий Донской не понял бы Владимира Путина. Хотя Мюнхенскую речь одобрил бы) – это примерно то же самое, что имеют в виду иностранцы, когда говорят «русский» о любом выходце из России. Он вобрал много чего и трансформировался много чем, в том числе татарским (очаг, богатырь, изъян, кинжал, капкан, палач, утюг, - перечислять татарские слова не хватит памяти), и если обиженному националисту эта доля кажется маловатой, пенять он должен не на Ивана Грозного, а на своих исторических деятелей, создавших недостаточно гениальных произведений, изобретших недостаточно гениальных штучек, организовавших недостаточно гениальные государства и т.п.
Конечно, если постараться, профинансировать, ввести дополнительные уроки, найти хороших преподавателей (в чьем представлении хороших?), можно сделать из татарского языка то, что сделали из Казани: нечто гладенькое, ровненькое, безлюдненькое, неодушевленное, подсвеченное там и сям цветными лампочками.
Академик Зализняк считал (неточная цитата), что лет через двести мы будем разговаривать на московском диалекте китайского. Немецкий, французский, не говоря о татарском, будут представлять этнографический интерес для практикантов филфака. У меня нет сил спорить с академиком Зализняком. Я равнодушен к исчезающим языкам. Вообще абсолютно совсем напрочь. Когда-то я думал, что надо сохранять любой язык, даже если на нем говорят десять человек – хотя бы затем, чтобы у человечества было как можно больше точек восстановления при катастрофе. Сегодня я, во-первых, не верю в катастрофу, во всяком случае такую, которую переживет хоть кто-то членораздельно говорящий, во-вторых, сохранение языка вообще не в человеческой власти, поскольку эта власть языком и обусловлена. А главное – я не думаю, что на свете было бы хоть одним счастливым человеком больше, существуй сегодня не семь тысяч, а семь миллионов языков. Не считая, конечно, семи миллионов счастливых президентов, упивавшихся бы своей неповторимой исторической ролью. По мне – так чем меньше президентов над головой, тем лучше. Я удовлетворился бы одним президентом Земного шара. Но Хлебников уже умер, а Путин вряд ли согласится на такую неказистую должность. Несколько тысяч лет языки плодились и размножались, сейчас идет обратный процесс, и мы в нем только зрители, если не гении пера.
Как человек, родившийся сравнительно давно и живущий в самой что ни на есть Российской чаще, гуще и пуще, я имею правильное мнение по любому вопросу. Но высказать его меня не заставит никакой НКВД. Представленная здесь точка зрения – не моя, а одного соседа в казахстанской гостинице, где я был не помню в каком году, и город я тоже забыл – то ли Уштобе, то ли Курган-Тюбе. Помню только, что сосед был тоже из Казани, татарин, коммунист и носил браслет с оловянным крестиком.
