2020-06-12
70
Если перед школой и стоит задача социализации (в чем я сомневаюсь), она не такова, какой была во времена монархий и промышленных революций, когда общим ходом экономической истории требовалось воспитать управляемых, послушных граждан, согласных принимать заранее определенные роли как само собой разумеющееся положение дел – ради успешного функционирования сегодня уже канувших в лету способов производства.
Например, конкуренция сегодня – скорее игра, квест на любителя, чем вопрос жизни и смерти: сто лет назад надо было конкурировать за пищу, пятьдесят лет назад – за благоволение партийного руководства, сейчас один талантливый технолог может накормить пятьсот тунеядцев, и проблема не в борьбе за выгодное место под солнцем, а в апатии тех, кто не хочет быть технологами.
Ее корни, конечно, в школе. Как художник, «нашедший свой стиль», перестает быть художником, рисуя всю оставшуюся жизнь одну и ту же картину, так учитель, однажды нашедший обоснование для своей деятельности, едет на нем всю жизнь, не замечая, что давно перестал быть учителем. Давно – то есть на следующий день после обретения понимания. Надо постоянно быть гибким, мертвый учитель может научить только смерти, не правда ли. Дети не понимают, зачем ходить в школу. Они не хотят умирать. А школа упорно растит мертвецов. Фильмы становятся все тупее (их снимают вчерашние выпускники), последние пригодные для чтения книги писались полвека назад. Мертвящая тьма образования опускается на Россию. Апокалипсис не за горами. Спасайся, кто может.
|
|
|
Школьная программа служит отуплению граждан двумя способами.
Во-первых, само ее наличие призвано внушить гражданам, что они – пустое место: им даже в голову не должно придти, будто они сами могут решить, что такое образованность, воспитанность, патриотичность, хороший вкус и гигиена полости рта, - это все может быть дано лишь инструкцией, спущенной сверху, причем этот «верх», великий и ужасный, рассмотрению не подлежит. Внушение сие имеет успех несомненный: чем глубже отупляются дети, тем жесточе они обращаются друг с другом.
Во-вторых, программа подразумевает среднестатистического ученика. Интересно было бы узнать, где он живет, как его зовут, как ему позвонить. Я его не встречал. Откуда методист Института педагогики может знать, что и как мне говорить конкретной Алине или Варе, которых он в глаза не видел? Я не видел его среднего ученика, он не видел мою Дашу, как нам договариваться? Кто-то из нас явно лишний, и я подозреваю, что не я. Однако ж дети, уже успевшие почувствовать себя среднестатистическими, пытаются обратить, так сказать, новоприбывших, подспудно, видимо, мстя жизни таким примитивным способом.
|
|
|
В социальном отношении школа учит худшему: подчиняться большинству, вступать в ненужные связи, чтить авторитеты, быть счастливым принадлежностью к однородному коллективу, боготворить официальные мероприятия, вроде экзаменов и олимпиад, с ЕГЭ в конце тоннеля. Иногда я вдруг представляю миллион учеников, решающих одну и ту же задачу в одну и ту же минуту, и чувствую ужас, беспросветный и тошнотворный, как при чтении Кафки.
В лунном свете вышесказанного дедовщина является высшим проявлением перечисленных качеств, качеств зомби. Победить ее можно единственным способом: прекратив советскую школу в себе. Она не всемогуща. Осветить хотя бы лунным светом. Он прекрасен честностью: он не притворяется, что излучает себя сам. При лунном свете совершаются лучшие в жизни дела: пишутся стихи, зачинаются дети, снятся таблицы Менделеева и другие приятные сны.
Обобщение
В каменном веке детям запрещали рисовать на полезных камешках, они прятались в пещерах, теперь у нас есть наскальная живопись. В бронзовом веке детям запрещали играть со стилосами, и теперь у нас есть фигурки голых медведей и женщин. В железном веке детям запрещали пользоваться шариковыми ручками, и теперь у нас есть гаджеты. Надо больше запрещать детям – и светлое будущее наступит уже завтра.
