2020-06-12
79
Весной 1945 года, когда советские войска под командованием маршала Толбухина уже заняли Вену, два мощных немецких грузовика мчались на юг Германии. Они пересекли австрийскую границу и устремились в горные районы центральной Австрии, которую нацистская верхушка называла своим «Альпийским бастионом». Вел колонну грузовиков командир батальона особого назначения оберштурмбанфюрер СС, профессиональный убийца и любимец Гитлера Отто Скорцени.
Грузовики, плотно укрытые брезентом, были нагружены тяжелыми металлическими и деревянными ящиками.
Скорцени спешил. Нужно было до темноты добраться до Штирийских Альп, до того места, которое красным кружком обведено на подробной топографической карте, вложенной в непромокаемый планшет. Хотя в кузове каждой машины сидело по четыре эсэсмана, вооруженных пистолетами, автоматами и гранатами большой убойной силы, Скорцени опасался нападения австрийских партизан.
Нет, он боялся не за себя и своих подручных. Ему и им не раз приходилось бывать в жестоких переделках, где ставкой была жизнь. Пока они не проигрывали.
|
|
|
Скорцени беспокоил груз, который доверил ему генеральный гитлеровский штаб. Ни один человек в Европе, Азии и Африке не должен был узнать, что лежит в этих металлических коробках, отдаленно напоминавших старинные кованые сундуки.
Проиграв войну, фашисты пытались скрыть в глухих уголках Штирийских Альп свои черные тайны. И должен был сделать это он, оберштурмбанфюрер СС Отто Скорцени.
Дорога становилась все опаснее. Резкие повороты не давали возможности держать большую скорость. Через сорок – пятьдесят километров менялись водители. Те, что передавали руль сменщикам, мгновенно засыпали, откинувшись на спинки сидений. Шли третьи сутки непрерывной, выматывающей езды, больше похожей на гонку по горным дорогам.
Скорцени все чаще посматривал то на часы, то на планшет, лежащий на коленях.
Солнце село. Темно‑синие тени выползли из ущелий и перехлестнули дорогу. Повеяло холодом.
Шофер притормозил грузовик у спуска на мост через небольшой ручей.
– Темно, – сказал он.
– Можно включить фары ближнего света, – буркнул Скорцени. – Через двадцать минут будем на месте.
Но через пять минут их остановил патруль.
Четыре выдвинувшихся из леса мотоциклиста перегородили дорогу. Тяжелые пулеметы, установленные в колясках, взяли в кинжальный прицел грузовики.
– Документы!
Скорцени, приоткрыв дверцу кабины, протянул начальнику сторожевого поста предписание. Тот тщательно прочитал его и возвратил оберштурмбанфюреру. Поднял правую руку вверх. Мотоциклы бесшумно растворились в лесу.
|
|
|
Миновали еще три заслона.
И наконец впереди тускло засветилась ровная гладь воды.
Это было озеро Топлиц.
Грузовики подкатили к самому берегу.
Из кузовов спрыгнули на землю эсэсманы, расшнуровали брезенты и начали сгружать ящики. Все делалось бесшумно и быстро. Каждый ящик Скорцени осматривал и только после этого разрешал переносить на заранее подготовленный у берега плот.
Наконец последний, шестнадцатый ящик был снят с машины и осмотрен. Скорцени сошел на плот, сильно осевший в воде, и в тот же миг два эсэсмана оттолкнули плот от берега. Через минуту они, как призраки, исчезли в вечернем тумане, спустившемся на воду с гор.
ЭРВИН
…Ханнес Штекль, лесничий, живший в деревне Гессл, расположенной в полукилометре от озера Топлиц, только что поужинал и собирался выкурить свою последнюю трубочку перед сном.
Он сидел на стуле около печки, слушал ворчанье жены Клары, которая убирала посуду со стола, и думал о том, что, кажется, все идет к концу. Эти проклятые авантюристы из Берлина, развязавшие самую страшную войну в истории, проиграли ее. Ишь зашевелились, будто муравьи, в гнездо которых сунули палку. Так и снуют между Аусзее, Грундлом и Топлицем. Ни днем ни ночью носа не высунуть из дому – только и слышишь: «назад!», «проход запрещен!», «зона!». Опутали берега колючей проволокой, понаставили на каждом шагу часовых. Распоряжаются в Штирии, как у себя в Пруссии, и всего им мало. На прошлой неделе конфисковали лодки. Не ахти какая у меня лодка, но была от нее польза. Можно было иногда утром выйти на озеро, поставить вершу и принести домой полведра рыбы. Все какой ни на есть приварок. С мясом‑то вон сейчас как туго – даже по карточкам не достанешь… И от приезжих ничего не перепадает, потому что приезжих‑то, собственно говоря, и нет, кроме этих черномундирников. Все курорты закрыты. На вилле Рота поселились эсэсовцы. От этих не то что хлеба, слова‑то нормального не услышишь. И чем они только там занимаются, на этой вилле? Прошлую субботу они что‑то тащили к озеру на руках. Человек двадцать солдат. Какую‑то раму, похожую на большую лестницу. Потом долго устанавливали ее на берегу. В тот день всем жителям Гессл было приказано никуда не отходить от деревни дальше, чем на двести метров. Они, идиоты, думали, что никто ничего не увидит. А ведь у нас и у наших охотников есть бинокли. Достаточно подняться на Ранфтл, что в сотне шагов от деревни, и вся котловина Топлиц как на картине. Я‑то все рассмотрел подробно. Видел, как солдаты подкатили на специальной тележке огромную бомбу величиной с парусную яхту и положили ее на эту самую раму. Потом все куда‑то попрятались. Ну, а потом из хвоста бомбы ударило пламя, она сорвалась с железной лестницы, и не успел я глазом моргнуть, как на вершине Пинкогеля взвилось такое облако дыма, будто вся гора вывернулась наизнанку. А грохот пошел по вершинам такой, что у меня целый день после этого звенело в голове. Вот тут‑то я и понял, что они испытывают в наших горах свои чертовы новые снаряды.
А потом пошло это каждый день. Утром в деревне появлялись солдаты, приказывали не выходить из домов, и начинался грохот, от которого в шкафах звенела посуда и со склонов Ранфтла сыпались камни. Иногда из Топлица выпрыгивали такие фонтаны воды, будто на дне взорвали целый склад взрывчатки. И вот два дня назад все прекратилось…
– Клара, – окликнул Ханнес жену, – сегодня они спихнули в озеро ту длинную штуку, с которой запускали в Мертвые горы свои снаряды.
– Слышать об этом не хочу, – отозвалась Клара. – Не жизнь, а сплошное мученье.
– Видать, русские их крепко жмут.
Клара ничего не ответила.
Вытерев полотенцем вымытые ложки, она сложила их в ящик кухонного стола и ушла в другую комнату. В дверь сильно постучали.
|
|
|
– Черт кого‑то несет на ночь глядя… – проворчал Ханнес, поднимаясь со стула.
– Открывай, да побыстрее! – крикнули снаружи.
– Сейчас открою, – сказал Ханнес, – что за спешка…
Дверь прыгнула так, что чуть не сорвалась с запора. Ханнес едва успел откинуть щеколду, как она распахнулась настежь.
Яркий луч света на мгновенье ослепил его. Он отступил в комнату и увидел на пороге офицера вермахта с электрическим фонарем в одной руке и с пистолетом в другой.
– Немедленно впрягай волов в повозку. Пойдешь со мной! – приказал офицер и выразительно повел в сторону двора стволом пистолета.
Ханнес понял, что всякие разговоры бессмысленны. Молча накинул на плечи кожаную охотничью куртку и вышел из дому.
Когда он вывел свою воловью упряжку на улицу, то увидел возле ограды соседа Растла. Растл стоял рядом со своей упряжкой и по своему обыкновению шепотом проклинал все на свете. Увидев Ханнеса, он воскликнул:
– Значит и тебя мобилизовали, старик?
– Молчать! – крикнул офицер. – Идите вперед!
Возы заскрипели по дороге. На развилке офицер приказал повернуть налево.
– К вилле Рота, – шепнул Растл. – Интересно, для чего мы им нужны.
– Еще одно слово, и вы будете нужны только богу! – прикрикнул офицер.
У виллы Рота, превращенной эсэсовцами в лабораторию, их ждали. Едва повозки остановились, солдаты начали нагружать их деревянными ящиками. Ханнес заметил, что к каждому ящику привязан груз – какие‑то металлические предметы, похожие на детали разобранных машин.
«Значит, все это добро будет утоплено, – подумал лесничий. – И они не хотят, чтобы оно попало кому‑нибудь в руки. Так, так… интересно, что будет дальше…»
Погрузка была закончена в несколько минут. Тот же офицер велел везти ящики через Гессл к Топлицу.
Проезжая мимо своего дома, Ханнес заметил свет в окне кухни.
«У Клары сейчас душа в пятках, – подумал он. – Да и кто знает, что будет в конце пути. Может, они нас пристрелят, как лишних свидетелей…»
На берегу возы, так же как и у виллы Рота, ожидала команда солдат‑эсэсовцев. Они тотчас перенесли ящики на плоты и поплыли с ними к середине озера. Плеск весел постепенно замирал в темноте.
|
|
|
– Эй, вы! Можете отправляться домой! – крикнул офицер Ханнесу и Растлу. – Да покрепче держите язык за зубами, если не хотите неприятностей!
…Уже среди ночи Ханнес проснулся от страшного взрыва. Звякнули стекла в окне. Дернулась кровать. Что‑то с треском обрушилось на чердаке. Клара прижалась к нему и прошептала:
– Боже, когда все это кончится?..
– Спи, – сказал он. – По‑моему, уже кончилось. Мне кажется, они уходят.
…Утром ни эсэсовцев, ни солдат вермахта уже не было ни в Гессле, ни на вилле Рота, ни в бараках на берегу озера. Да и самих бараков не было тоже. Земля на их месте была разорвана тремя глубокими воронками, из которых несло тошнотным запахом тола.
В полдень в дверь дома Ханнеса снова постучали.
– Не заперто! – крикнул Ханнес из кухни, где он жарил яичницу. Сейчас ему было все равно. Пусть хоть сам дьявол приходит в гости. Надоела эта проклятая нервотрепка.
– Жив, старина? – спросил какой‑то человек, входя в дом. Ханнес обернулся на голос и сразу забыл про яичницу.
– Эрвин! – воскликнул он, роняя нож в сковородку. – Вот не ожидал увидеть!
Это действительно был Эрвин Хаммер, лесной объездчик из Бад‑Гойзерна. Тот самый Эрвин, которого он знал еще сопливым мальчишкой, потом красивым высоким парнем и, наконец, молодым человеком, женившимся на очаровательной Гретль Данкен из Лайффена. Они обзавелись собственным домом в 38‑м, то есть перед самым началом войны. Когда гитлеровцы оккупировали Австрию, Эрвин неожиданно исчез из Бад‑Гойзерна. Разные ходили о нем слухи. Кто говорил, что пруссаки посадили его в концлагерь, кто болтал, что он подался в Италию, где у него жили какие‑то дальние родственники. Но Ханнес не верил слухам. Не такой человек Эрвин Хаммер, чтобы запросто бросить новехонький дом, хорошую службу в Лесном управлении и молодую жену. Ханнес подозревал, что Эрвин ушел в горы Хеллен, где сразу же после оккупации стали формироваться отряды Сопротивления. Эрвин был настоящим австрийцем и любил свою землю не только на словах.
И вот теперь он у него в доме, похудевший, ставший как будто еще выше и старше лет на десять.
Он вошел в кухню и сел на придвинутый хозяином табурет. На коротком ремне у него на плече висел синеватый «вальтер». Из кармана торчала рукоять «парабеллума».
– Откуда? С гор? – не выдержал Ханнес.
– Об этом потом, – сказал Эрвин. – Где Клара?
– Ушла погостить к тетке в Блаальпе. У нее что‑то с нервами неладно после всего, что у нас здесь было. А ты где пропадал столько времени?
– Прости, старина, но у нас очень мало времени. Я слышал, ты помогал пруссакам перевозить какие‑то грузы?
– Было, – поморщился Ханнес. – Заставили под прицелом. Меня и Франца Растла тоже. Ты его помнишь?
– Что перевозили?
– Деревянные ящики.
– Много?
– Всего двадцать восемь. По четырнадцать на повозке.
– Откуда?
– Из виллы Рота.
– Куда?
– В Топлиц.
– Значит, они их утопили?
– Да.
– Можешь показать – где?
Ханнес насторожился.
– Как бы не вышло беды. Офицер, который нас сопровождал, предупредил, чтобы мы держали язык за зубами.
Эрвин усмехнулся.
– Очень хотел бы увидеться с этим офицером или хотя бы узнать, где он сейчас… где они сейчас все. Во всяком случае, сюда они больше не придут. Русские взяли Вену.
Только сейчас Ханнес увидел, что яичница на сковородке давно сгорела и комната наполняется синеватым чадом. Он схватил тряпку и столкнул сковородку с огня.
– Говоришь, русские взяли Вену?
– Да. Два дня назад.
– Значит… действительно пруссакам конец?
– Да, Ханнес. И пруссакам и войне. Жизнь снова пойдет по‑старому. Но сейчас ты нам должен помочь.
– Чем?
– Ты должен показать место, куда возили ящики.
– Это нетрудно, – после некоторого раздумья сказал Ханнес. Он подошел к вешалке и снял с нее куртку. – Идем.
Уже по дороге к озеру он спросил:
– Ты сказал, что я должен помочь вам. Кому это вам?
– Мне и моим товарищам.
«Значит, действительно он – коммунист, – пронеслось в голове Ханнеса. – «Моим товарищам…» Вот тебе и маленький Эрвин… А в конце концов мне наплевать. Если коммунисты сумели свернуть шею этому мерзавцу Шикльгруберу[6], значит они толковые ребята…»
Топлиц в этот день было особенно красивым. Вода лежала в котловине спокойно, и ни единая морщинка не нарушала ее тишины. Свежая зелень леса, сбегавшего по склонам Грасванда к берегу, как бы опрокидывалась в глубине озера и повторялась там до мельчайших подробностей. И если долго смотреть, даже голова начинала кружиться, такая в воде отражалась глубина. Если бы только не воронки от взрывов, уничтоживших бараки испытательной станции и блокгауз, можно было подумать, что пруссаки никогда не приходили сюда, да и никакой войны не было, все это дурной сон.
– Вот здесь они перегружали их на плоты, – сказал Ханнес, показывая на пологий спуск к воде. – Видишь, на земле еще следы наших повозок.
Хаммер осмотрел берег.
– У тебя, кажется, была лодка?
– Лодка, – хмуро усмехнулся Ханнес. – Дней десять назад они конфисковали все лодки и угнали их неизвестно куда.
– Не могли же они увезти их с собой, – пробормотал Эрвин. – Где‑нибудь здесь, в кустах.
Но в кустах, сколько они ни искали, лодок не было. На глаза им попался только плот, связанный из десяти бревен. Наполовину вытащенный из воды, он был завален ветками, наспех обломанными с ближайших деревьев.
– Здорово торопились, – сказал Эрвин. – Слушай, Ханнес, сходи, дружище, домой за топором, мы вырубим весла. А я пока попробую столкнуть этот крейсер на воду.
КЛАД
– …Какая здесь глубина?
– Посередке метров сто – сто двадцать. А здесь под нами, я думаю, не больше тридцати.
Хаммер лежал на краю плота и напряженно всматривался в воду. Ханнес, орудуя кормовым веслом, медленно вел плот, следуя изгибам берега.
Косые лучи солнца пробивали воду метров на десять в глубину и гасли в пелене желтоватой мути, видимо поднятой со дна взрывами.
– Хотя они и пошли к середине, но далеко от берега увезти их не могли, – сказал Ханнес. – Я и сотни шагов не успел отойти со своей телегой, как они вернулись.
– Ящики были тяжелые?
– Да. Каждый из них поднимали два солдата.
– Вода слишком мутная. Держи ближе вон к тем кустам.
Ханнес сделал несколько сильных гребков.
– Что это за палки на дне?
– Какие палки?
– Вот здесь, слева.
Ханнес бросил весло и лег на плот рядом с Хаммером.
– Вот, видишь, еще одна.
Лесничий вгляделся в воду.
На глубине трех‑четырех метров он увидел довольно длинный шест, стоящий вертикально. Шест слегка раскачивался из стороны в сторону, как поплавок, колеблемый глубинным течением.
– В жизни не видел такого. Будто он привязан к чему‑то за нижний конец.
– Ханнес, найдется в твоем хозяйстве кошка? Сейчас мы узнаем, к чему привязан этот поплавок.
…Через несколько минут плот снова оттолкнули от берега и подвели к тому месту, где в глубине покачивались таинственные шесты. Хаммер осторожно опустил в воду запасной якорь от конфискованной эсэсовцами лодки Ханнеса. Якорь был трехлапый с острыми, хорошо заточенными концами. Он сразу же зацепился за что‑то на дне. Лесничий и бывший объездчик начали медленно выбирать веревку.
Сначала на поверхность всплыл шест, привязанный прочным шнуром за какой‑то тяжелый предмет, а потом и сам предмет, оказавшийся небольшим кубическим ящиком, сколоченным из толстых, хорошо пригнанных друг к другу досок. Ханнес и Хаммер с трудом втащили его на бревна плота.
– А теперь – к берегу! – скомандовал Эрвин.
Его аккуратно вскрыли стамеской на кухне Ханнеса.
Под досками оказалось несколько слоев водонепроницаемой бумаги, а под ней – два слоя хорошо просмоленной парусины.
– Упаковано на совесть, – сказал Эрвин, вспарывая ножом плотную ткань.
Под ней оказалось еще два слоя бумаги.
Когда их сорвали, Ханнес тихо вскрикнул и сел на табурет.
В ящике лежали деньги.
Некоторое время оба ошеломленно смотрели на синие и зеленые бандероли, уложенные так плотно, что они казались монолитной массой. Наконец Эрвин вытащил одну бандероль и поднес к глазам.
– Английские фунты стерлингов, – произнес он. – В этом кирпичике, если верить цифрам, напечатанным на обертке, ровно пять тысяч. Черт возьми, сколько же здесь всего?
Он начал выкладывать бандероли на пол.
– В моей телеге было четырнадцать таких ящиков, – пробормотал Ханнес, опускаясь рядом с ним на колени.
Скоро весь пол вокруг ящика был покрыт бандеролями, а им, казалось, не было конца.
– Бумажки‑то старые, потертые, – сказал Ханнес, разрывая на одной пачке обертку. – И где они их столько набрали? Я думаю, здесь полмиллиона, не меньше…
Он заглянул в ящик.
– А это что за шкатулка, Эрвин? Сдается, что мы найдем здесь еще и драгоценные камни.
Эрвин извлек со дна ящика небольшую деревянную коробку, в которой что‑то глухо звякнуло, когда он поставил ее на табурет.
Долото вошло в щель между крышкой и корпусом коробки, и крышка откинулась.
– Железо… – разочарованно протянул Ханнес, трогая пальцем стопку темных металлических пластинок, которые составляли все содержимое шкатулки.
– По‑моему, нет, – отозвался Эрвин. – Железо они не прятали бы вместе с деньгами.
Оба одновременно взяли из шкатулки по пластинке и начали их разглядывать.
– Гравировка, – сказал Ханнес. – Какие‑то буквы и цифры, только наоборот. Вроде как в зеркале.
– Да, зеркало! – воскликнул Эрвин. – У тебя в доме есть зеркало?
– Конечно!
– Дай‑ка сюда.
Ханнес принес из спальни зеркало.
Эрвин приблизил пластинку к стеклу и повернул ее к свету окна.
– Смотри.
– Теперь можно читать, – сказал Ханнес, вглядываясь в отражение букв и цифр. – Вот: «Банк оф Енгланд… тысяча девятьсот тридцать первый год… Септембер, двадцатое. Лондон…»
– Понял, что это такое?
– Ума не приложу, – развел руками Ханнес. – Вроде каких‑то штампов.
– Старина Ханнес, – медленно произнес Эрвин. – Здесь не надо много соображения. Вот этими самыми железками отпечатано все, что лежит сейчас перед нами. – Он ткнул носком сапога груду зелено‑синих бандеролей. – То, что мы держим с тобой в руках – это клише для типографских станков. Понял?
– Значит, все эти деньги…
– Простая бумага, не имеющая никакой ценности. В этих ящиках они затопили в Топлице оборудование и продукцию своей фальшивомонетной мастерской. Вот так.
– Эрвин, но ведь бумажки‑то старые, потертые… – Ханнес все еще не мог примириться с мыслью о чудовищном обмане.
– Из новой бумаги всегда можно сделать старую.
Хаммер выдернул из бандероли пятидесятифунтовую кредитку и посмотрел ее на свет.
– Отменно сделано. Фирма! Даже водяные знаки на месте. Это не жалкое изделие кустаря, а хорошо налаженное производство. Представляю, сколько они их выпустили в оборот! Страшно подумать.
Он бросил кредитку на пол, а клише сунул обратно в шкатулку.
– Тут еще что‑то есть, – сказал Ханнес, снова заглядывая в ящик.
– Посмотрим.
«Что‑то» оказалось увесистым свертком все в той же водонепроницаемой бумаге.
Хаммер неторопливо распаковал пакет и положил себе на колени черный, туго набитый чем‑то кожаный портфель с застежками‑молниями по краям.
– Я думаю, здесь находится нечто более ценное, чем все эти пятитысячные бандероли, – сказал он и расстегнул молнии.
Мелькнули черные и фиолетовые орлы имперских печатей, колонки машинописи, грифы «Секретно», «Строго секретно», «Совершенно секретно». Зашелестели тонкие листки рисовой бумаги.
– Документы! – воскликнул Эрвин. – Ханнес, освободи‑ка стол.
Через несколько минут тонкие папки, помеченные литерами «А‑1», «А‑2», «А‑3» и так до «А‑12», были разложены на скатерти.
Никогда Ханнес не предполагал, что на скромном крестьянском его столе окажутся такие важные и немного страшноватые бумаги.
Здесь были подробные списки агентов СС в Голландии, Дании и Норвегии. Директивы насчет диверсионных актов, взрыва судов и аэродромов. Данные опытных подводных ракет и торпед самых последних моделей. И опять списки каких‑то «К‑Фербенде Абвер Цвай».
Хаммер, сильно волнуясь, просмотрел папку за папкой. Затем все сложил обратно в портфель и застегнул молнии.
– После войны все это попадет куда нужно, – сказал он, поднимаясь с табурета и поправляя на плече автоматный ремень. – Я сам позабочусь об этом. Прости, Ханнес, у меня очень мало времени. Эти фальшивки, – он показал на деньги, – ты припрячь в какое‑нибудь надежное место. Они пригодятся, когда мы будем судить черную братию. И никому ни одного слова о том, что мы нашли. Прошу тебя. А сейчас – до встречи.
И он ушел, унося с собой портфель.
„К‑ЛЮДИ“
Озеро Топлиц невелико. Всего три километра в длину и метров шестьсот в самом широком месте. До войны о нем знали только любители отдыха в горах да местные жители. Во время войны две небольших гостиницы для туристов и две виллы, принадлежавшие частным лицам из Вены, были заняты сотрудниками испытательной станции военно‑морского флота, переведенной сюда из германского города Киль. После войны о взорванной эсэсовцами базе и станции забыли. И только осенью 1963 года на страницах газет Австрии, Англии, Чехословакии и Советского Союза впервые появилось короткое слово – Топлиц. В газетных статьях оно сразу же приобрело зловещий оттенок. Может быть, оттого, что рядом с озером находились горы с мрачным названием – Мертвые. А может быть, и оттого, что при первой же попытке спуститься к таинственным ящикам с аквалангом погиб молодой западногерманский спортсмен Эгнер.
19 января 1964 года в московской газете «Гудок» было опубликовано письмо Ивана Парфеновича Волкова, работника строительного управления города Днепропетровска.
Вот что он рассказал:
«Мне сейчас 39 лет. Сам я житель города Клинцы Брянской области. В марте 1942 года за принадлежность к подпольной молодежной организации был схвачен немцами и отправлен в Германию.
В 1943 году, после неоднократных побегов из различных концлагерей, меня под номером 59793 отправили в лагерь смерти Заксенхаузен. Там я попал в так называемую команду «Бомбозухен», которую составляли из наиболее сильных физически узников. Мы были настоящей командой смертников, потому что занимались поиском невзорвавшихся бомб, падавших на Берлин…
Позже мы вывозили архивы из Потсдамской тюрьмы и Дортмундского криминала, а также из здания рейхстага…
В конце войны машины под строгой охраной шли преимущественно на юг – в Альпы. В одну из таких поездок, находясь ночью в каком‑то селении, я заметил дорожную табличку с надписью и стрелкой: «Топлицзее». Когда машины подошли к озеру, нас заставили грузить ящики в лодки. Когда лодки вернулись, в них были одни лишь солдаты – заключенные исчезли. Они исчезали и в следующие рейсы. Мой знакомый по лагерю немецкий антифашист Рихард предупредил меня, что нас всех собираются уничтожить. Рихард помог мне попасть в партию узников, которую отправляли на секретные подземные работы. Так мне удалось спастись…»
А крестьянин Вильгельм Нагель из той же деревушки Гессл, где жил Ханнес Штекль, рассказал корреспонденту одной венской газеты:
«Прошло два дня, как из наших мест убрались нацисты. И вдруг заявляются сюда американцы на двух легких военных машинах. Капитан ихний неплохо говорит по‑немецки. Вызывает, значит, он меня из дому и просит показать то место, где происходила эта возня с ящиками. Я, конечно, показал. У нас в деревне каждый мальчишка знал про ящики. У американцев в машинах оказались и водолазы, и лодки надувные, и резиновые плоты. Спустили они их на озеро. Да недолго оставались их парни под водой. Там, внизу, рассказывали они, совсем как в джунглях, сплошная неразбериха – затонувшие стволы деревьев лежали вдоль и поперек, спускаться дальше опасно, потому что плавают они на половинной глубине и у озера получается как бы двойное дно. Тут офицер дает всему делу отбой: мол, вернутся они сюда потом, с настоящими моряками и морским водолазным имуществом. Только так они больше и не вернулись. Зато объявились англичане, тоже хотели разгадать эту чертовщину с ящиками, но до дна так и не добрались…»
А между тем, если бы они даже и добрались до дна или выловили бы один из тех ящиков, что видел Ханнес, они все равно не нашли бы ничего, кроме фальшивых денег, деталей ракет и морских торпед и, на удачный конец, может быть, золотых слитков.
Самое главное совершенно случайно оказалось в руках австрийского партизана и коммуниста Эрвина Хаммера. Он сдержал свое слово. Документы из черного портфеля с молниями попали куда надо. Их внимательно изучили. И весь мир узнал о тайных операциях «черного фронта». И прежде всего о «К‑людях», или «неграх» фашистского абвера[7].
Это началось 6 марта 1944 года.
На базу немецких подводных лодок в итальянской гавани Пола явился связной. Он разыскивал обер‑лейтенанта морской службы Ханно Крига.
Связного проводили в офицерское общежитие, и здесь он вручил Кригу телеграмму с пометкой «молния».
– Распечатаете наедине, – предупредил связной.
Криг удалился в свою комнату и вскрыл конверт.
Даже он, видавший виды морской офицер, слегка побледнел, когда прочитал текст.
В телеграмме значилось:
«НЕМЕДЛЕННО ВЫЕЗЖАЙТЕ КО МНЕ БЕРЛИН. ДЕНИЦ, ГРОСС‑АДМИРАЛ».
Сначала Криг подумал, что Дениц вызывает его, чтобы узнать подробности последнего неудачного выхода в море. Тогда лодка, которой командовал Криг, всплыла раньше времени, демаскировала себя, попала под бомбы английского «спитфайра» и вышла из строя. С большим трудом она вернулась на базу и еще неизвестно, сколько простоит на ремонте.
Но потом обер‑лейтенант пришел к выводу, что вряд ли у гросс‑адмирала есть время отчитывать каждого командира за неудачную операцию. Вызов был обусловлен чем‑то другим. Может быть, Дениц вспомнил 13 ноября 1941 года, когда У‑81 под командой обер‑лейтенанта Гутенбергера торпедировала британский авианосец «Арк Ройял»? Как‑никак он, Ханно Криг, был в тот час вахтенным офицером и первым увидел авианосец в перископ. А награды за это до сих пор нет…
А может быть, гросс‑адмирал решил произвести его в высшие офицеры, и притом лично?..
Утром 10 марта он стоял перед главнокомандующим военно‑морскими силами рейха в его кабинете у стола, покрытого, как скатертью, огромным чертежом.
Дениц был в отличном расположении духа. Он даже встретил Крига у дверей и, положив руку ему на плечо, подвел его к своему столу. И обратился к нему не сухо‑официально, а просто, как к старому закадычному другу:
– Посмотри‑ка, Ханно, на этот чертеж и скажи мне, что ты на нем видишь?
Криг, слегка ошеломленный таким началом, склонился над столом. Несколько минут он всматривался в пересечения тонких и толстых линий, потом поднял голову.
– Мой адмирал, я вижу здесь две наших серийных торпеды модели «ЖЭ‑семь‑Е», только никак не могу уразуметь, для чего они соединены вместе. Ведь такая штука не влезет ни в один торпедный аппарат…
– Правильно, Ханно, не влезет, – перебил его Дениц. – И не нужно, чтоб влезала. Как ты, наверное, заметил, только одна торпеда несет взрывчатку. Нижняя. А в верхней, в зарядной камере, будет помещаться негр.
Криг широко раскрыл глаза от удивления.
– Негр? – пробормотал он.
– Не в буквальном смысле слова, Ханно, не в буквальном. Так будут называться водители. Верхняя торпеда ведущая, понимаешь? Она служит двигателем для нижней. Когда водитель подведет ее к кораблю противника на расстояние, обеспечивающее стопроцентное попадание, он берет на себя вот этот рычаг, расцепляет торпеды и… дальше девочка бежит к кораблю сама.
– А водитель? – не выдержал Криг.
– Разворачивает ведущую и уходит на базу. Жизнь слишком дорога, чтобы использовать ее для таких операций только один раз.
– Блестяще придумано! – воскликнул Криг.
– Доволен, что тебе понравилось, – снова положил руку ему на плечо Дениц. – Ты, Ханно, должен будешь испытать эту упряжку. Для этого завтра же поедешь в Эккернферде. Там тебя будет ожидать инженер Моро со своими двойняшками, и там же познакомишься с людьми, которые призваны защитить рейх.
В Эккернферде Криг встретился с капитан‑лейтенантом Обладеном, занимавшимся подготовкой «негров», или, как они назывались в официальных документах, – «К‑людей».
– Что представляют собою ваши мальчики? – спросил Криг у Обладена.
Они сидели в офицерской столовой одни, пили английское виски и незаметно изучали друг друга.
– Могу поручиться за всех вместе и за каждого в отдельности, – ответил Обладен.
– Откуда они?
– Мы отбираем их из воинских частей по рекомендации командиров. Сейчас их у меня сорок. Все до одного – чистокровные арийцы.
– Рекомендация командира еще не определяет человека до конца.
Обладен улыбнулся.
– Господин обер‑лейтенант Криг, по прибытии новичков в учебный центр мы их снова «просвечиваем». Тех, кто не подходит, сразу же отправляем назад. Они уезжают, так и не узнав, зачем были присланы к нам. Сорок, которые у меня сейчас есть, отобраны из двухсот кандидатов.
– Неплохо, – сказал Криг.
– После того, как кандидат зачислен и посвящен в специфику будущей службы, мы ему предоставляем два дня на размышление и право на отказ.
– Но, – прервал Обладена Криг, – отказавшийся может разболтать вашу тайну.
– У нас не было ни одного случая отказа.
– Чем вы это объясняете?
– Деньгами, – ответил Обладен. – Мы им платим английскими фунтами, то есть самой твердой валютой в мире. Пятьсот фунтов в месяц. За боевой выход в море – тысяча фунтов. За торпедированный корабль противника – тысяча фунтов. За английские корабли – английские фунты. Неплохо, а?
– Фунты? – удивленно выдохнул Криг.
– Да.
– О, черт! – воскликнул Криг, наливая себе стакан. – За две тысячи звонких английских фунтов я бы сам вышел в море на двойняшке инженера Моро!
Обладен внимательно посмотрел на него. Потом придвинулся ближе.
– Вы – доверенное лицо гросс‑адмирала. Я могу вам открыть тайну этих фунтов.
Он приблизил свое лицо к самому лицу Крига и прошептал несколько слов.
– О, черт! – снова воскликнул Криг. – Ну и ловкачи они там, наверху!
Оба расхохотались.
– Поэтому мы с вами будем получать только старые добрые рейхсмарки, дружище. Но я отвлекся. Кандидат в «негры» дает три торжественные клятвы. О сохранении тайны. Об отказе от всех «гражданских отношений». И об отказе от всякой связи с внешним миром, – то есть от отпусков и от переписки с родственниками. Все знаки различия с него снимаются. После этого начинается учеба под руководством опытных унтер‑офицеров.
– Что это за унтер‑офицеры?
– Фронтовики, обладающие жестоким и беспощадным характером.
– Хотел бы я посмотреть, на что способны ваши люди.
– Это мы можем сделать не откладывая.
Обладен поднялся из‑за стола и кивнул Кригу:
– Идемте.
…Они вышли на аппельплац военного городка.
Полигон представлял собою травянистое поле, в дальнем конце которого было вырыто несколько зигзагов учебных окопов. Там стояли щиты мишеней и десятка два елок с обглоданными ветвями.
Недалеко от столовой белели бараки «негров». Тут же был оборудован наблюдательный пункт: установлена на треноге стереотруба, защищенная спереди невысоким земляным бруствером.
Обладен достал из нагрудного кармана кителя боцманский свисток и поднес его к губам.
Не успели растаять в воздухе последние рулады заливистой трели, как на аппельплаце выстроилась шеренга из десятка «К‑людей». Криг с удовлетворением отметил быстроту и четкость, с какой они становились в строй.
К офицерам подошел фельдфебель и доложил коротко:
– Отделение в строю!
Криг обратил внимание на лицо фельдфебеля. Оно было совершенно без мимики. Застывшая маска готовности выполнить любой приказ.
– Фойгт, – обратился к фельдфебелю Обладен. – Что можем мы показать обер‑лейтенанту Кригу? Сеанс джиу‑джитсу?
– Думаю, лучше «гром небесный», господин капитан‑лейтенант, – ответил Фойгт.
– Хорошо. Пусть будет «гром небесный», – согласился Обладен. – Действуйте.
Фельдфебель отдал команду, и «негры» врассыпную бросились в сторону учебных окопов.
– Прошу к стереотрубе, – сказал Обладен Кригу. – Иначе вы не увидите подробностей.
Через окуляры трубы окопы просматривались так, будто они находились в двух метрах от Крига.
Люди Фойгта нырнули в земляные щели и появились из них уже в касках на головах. Затем они улеглись на ровное место широким крутом головами к середине. Круг, на взгляд Крига, был метров пять – шесть в диаметре. На ногах остался один только Фойгт. Не торопясь, он вынул из кармана гранату, вставил в нее запал, спустил с боевого взвода и бросил в середину круга. Только после этого подчеркнуто медленно улегся на землю сам.
Через пять секунд, показавшихся Кригу минутой, из центра круга ударил фонтан огня и песка. «Негров» заволокло рыжим дымом. Когда дым рассеялся, все были уже опять на ногах.
– Черт… – пробормотал ошеломленный обер‑лейтенант.
– Испытание выдержки, – пояснил Обладен. – Ни один из лежащих не должен шелохнуться. Но это сравнительно простая штука. Есть задания потруднее. Например, «К‑человек» в солдатской форме, но без единого документа должен пробраться в Мюнхен, полный войск и патрулей. Если его задержат, он будет расстрелян, как дезертир. Он предупрежден, что выручать его не будут. Он не знает, что за ним непрерывно следят наши люди.
– И пробираются? – спросил Криг.
– Не было ни единого случая задержания, – с гордостью ответил Обладен. – Это испытание и его методика разработаны мной. Кстати, мои люди – это свора бандитов, способная притащить из ада самого черта.
Тем временем «негры» собрались у наблюдательного пункта. У некоторых на гимнастерках Криг заметил дыры и пятна крови. Значит, граната была не имитацией, а настоящей боевой…
– Ну что ж, – сказал Криг. – Мне ваши люди нравятся. И мы с вами, кажется, сработаемся.
В ночь с 12 на 13 апреля 1944 года отряд Крига вместе с «девочками Моро», как называл Обладен двойные торпеды, прибыл в Италию, в район Практика‑ди‑Маре, в двадцати пяти километрах от Рима, и расположился в небольшом кипарисовом лесу.
Здесь начали разрабатывать план удара по скоплению судов союзников – англичан и американцев – в бухте Анцио.
Утром 13 апреля Ханно Криг построил «К‑людей» на поляне и без всяких околичностей заявил им, что операция представляет собою смертельный риск.
– Я говорю с вами откровенно. Шансы на возвращение – пятьдесят на пятьдесят. Устраивает вас это?
Он оглядел шеренгу.
Все молчали. Некоторые ухмылялись.
– Кого это не устраивает – выйти из строя!
Шеренга слегка вздрогнула и снова замерла, как выпрямившаяся пружина.
Криг смотрел на лица.
Что это, алчность? (Все‑таки две тысячи пятьсот фунтов за несколько часов смертельной игры!) Равнодушие к судьбе? Непонимание? Или фанатизм?
Каменные лица. Ровная, глухая стена. Или же он, обер‑лейтенант Криг, плохой психолог и совсем не понимает людей?
…А может быть, они – действительно бандиты, хладнокровные, бесчувственные, привыкшие ко всему и ничего не боящиеся?
Прошла минута.
Из строя никто не вышел.
– Благодарю от имени фатерланда! – сказал Криг. – Можете отдыхать.
Вечером он вместе с Обладеном вышел на берег.
Нужно было найти стартовую площадку.
Казалось, легче всего нанести удар в направлении Анцио по прямой. Кратчайшее расстояние отсюда до судов противника составляло девять морских миль, то есть, если считать сухопутной мерой – немногим более шестнадцати километров.
Криг разделся и вошел в море.
Пляж медленно, очень медленно понижался.
Скоро он потерял берег из виду, а вода едва доходила до груди.
«Итальянская Балтика, – подумал он. – Надо искать другое место. Не тащить же торпеды на руках по мелководью целый километр!»
Удобный участок нашли только 16‑го. Глубина начиналась в двадцати – тридцати метрах от берега, но зато до цели отсюда было не меньше восемнадцати миль.
Обладен прикинул запас хода торпед. Выходило в обрез. 18 – до бухты, 2 – крейсирование вокруг цели для выбора лучшего угла, 10 – обратный путь до ближайшего расположения немецких частей. Сжатого воздуха для двигателя должно было хватить на 28–30 миль.
Чтобы обеспечить «неграм» движение к цели, было условлено, что в расположении немецких войск на берегу ровно в полночь подожгут сарай, пламя которого будет поддерживаться в течение нескольких часов. Кроме того, каждые 20 минут немецкая зенитная батарея будет стрелять трассирующими снарядами из Практика‑ди‑Маре в сторону Анцио.
Атаковать решили в полнолуние, в ночь с 20 на 21 апреля.
Тридцать «негров» разделили на три отряда.
Шесть «К‑людей» под командованием обер‑лейтенанта Коха должны были, обогнув мыс Анцио, войти в бухту Неттуно и торпедировать стоящие там корабли.
Шестнадцати, под командованием лейтенанта Зейбике, предстояло напасть на основную массу судов на рейде Анцио.
Группу из восьми «негров» вел обер‑фенрих Поттхаст. Перед ними была поставлена задача пробраться в саму гавань Анцио и вызвать там панику, пустив торпеды в корабли и в стенки набережной.
В восемь часов вечера двадцатого апреля все было готово для старта. На берег явились пятьсот солдат, выделенных командованием для спуска торпед на воду. К девяти подошли «негры». Накануне они хорошо отдохнули и получили отличный ужин, который с чьей‑то легкой руки был назван «пиршеством висельников».
Началась погрузка в торпеды.
«Негр» вползал в узкую стальную трубу ногами вперед и, устроившись в ней поудобнее, проверял работу двигателей, рули поворота и систем отсоединения боевой торпеды. Затем солдаты закрывали его прозрачным пластмассовым колпаком. В случае неполадок во время хода водитель мог откинуть колпак изнутри и добраться до пункта возвращения вплавь. Легководолазный костюм защищал его от холода и давал возможность продержаться на воде шесть – восемь часов.
Еще до этого «неграм» была дана строгая инструкция: в случае неудачи атаки немедленно затопить двойную торпеду и возвращаться на берег своими силами.
К десяти вечера все тридцать «девочек Моро» были подготовлены к старту.
Криг прошел вдоль шеренги тускло отсвечивающих под луной акульих тел и, убедившись, что все в порядке, бросил Обладену:
– Начинайте!
– Пошел! – крикнул Обладен солдатам.
Одна за другой торпеды, подхваченные руками пехотинцев, были спущены в море. Вода вскипела от выхлопов воздушных двигателей, и фосфорические полосы пены, как щупальца, вытянулись к мысу Анцио. Вскоре они затерялись в лунном блеске, и на берегу воцарилась тишина.
…Прошло два часа.
Криг напряженно вслушивался в тишину ночи. Ничего, кроме легкого скрипа кипарисовых ветвей под бризом и голосов переговаривающихся солдат. Он подошел к Обладену.
– Как вы думаете, Курт, удача или провал?
Обладен посмотрел на часы.
– Об этом узнаем в три, когда они начнут возвращаться.
Первый «негр» появился у берега в три двадцать. Торпеда тяжело выползла на песок пляжа. Двигатель ее зачихал и затих. Криг сам снял пластиковый колпак. Из зарядной камеры выполз фенрих Губерт Штуде. Сорвав с лица маску, он попытался встать на ноги, но не удержался и с руганью сел на землю.
Криг дал ему хлебнуть из своей фляжки.
– Ну? – нетерпеливо спросил он.
– Я утопил свою торпеду, – сказал Штуде мрачно. – Флота союзников на рейде Анцио нет.
К шести утра возвратилось двадцать семь «негров».
И только тогда картина стала ясна.
Трое погибли. Пятеро утопили торпеды без применения. Девять стреляли в случайно попавшиеся на пути корабли, которые оказались либо буксирами, либо рыбачьими шхунами. («Черт их там разберет в темноте, да еще из‑под воды!») Девять торпед было выпущено в стенки гавани. Больше всего повезло Герману Фойгту. Около трех часов ночи он увидел английский эсминец береговой охраны, тщательно выбрал угол атаки и с расстояния в кабельтов выпустил торпеду по кораблю. Она ударила в область миддельшпангоута[8] и чуть ли не разорвала эсминец пополам. Корабль затонул в считанные минуты. Из четырехсот двадцати человек команды мало кому удалось спастись.
Ни Криг, ни Обладен не знали, что еще утром двадцатого апреля союзный флот ушел из бухты Анцио, оставив у побережья всего несколько кораблей охранения. Немецкая разведка установила это только двадцать первого…
Ей осталось неизвестным и то, что одна из затонувших торпед вместе с мертвым водителем была выловлена англичанами и союзники узнали о «девочках Моро».
…Через несколько дней после торжественного приема «К‑людей» и вручения им денег и наград в штаб‑квартире генерала Кессельринга в Риме они выехали во Францию. Вперед был послан капитан Фриц Беме со специальным заданием – разведать и определить наилучший рубеж для следующего старта.
На этот раз мишенью двойных торпед была группа американских и английских кораблей, сосредоточенных в бухте Сены.
Беме нашел площадку на окраине маленького курортного местечка Виллер‑сюр‑мер, в десяти километрах юго‑западнее Трувиля.
Теперь Криг решил ни в коем случае не допустить тех неудач, которые постигли его в Италии. Разведка непрерывно доносила ему о всех передвижениях судов в бухте, о приходе и разгрузке транспортов и даже о береговых силах противника.
Старт оборудовали рельсовыми путями и вагонетками, снятыми с пригородной узкоколейки.
Атака началась пятого июля поздно вечером. По сигналу Крига «негры» на вагонетках один за другим быстро скатились в море и ушли в темноту.
В два часа ночи раздался первый взрыв. Затем, с интервалом в пятнадцать – двадцать минут еще восемь.
Перед рассветом «негры» начали возвращаться. Из сорока человек возвратилось восемь.
Шестого июля разведка донесла: потоплены английский крейсер «Дракон» и эсминец. Нанесены тяжелые повреждения трем транспортам и одному крупному американскому кораблю, название которого установить не удалось.
Криг выехал с докладом в Берлин.
„ГОЛУБОЙ ТЮЛЬПАН“
Дениц принял его в том же кабинете у того же стола. Так же развернут был на столе большой синий чертеж.
– Садись, дорогой Ханно, садись! – жестом радушного хозяина Дениц показал на уютное кресло у окна. – Ты, кажется, хорошо подружился с двойняшками? «Дракон» – это не грязные рыбачьи шаланды у Анцио…
– Мой адмирал, – произнес Криг смущенно. – Еще в Италии, в бухте Неттуно, англичане выловили одну из наших торпед. «Негры» – это секрет полишинеля. Исчезло самое главное – эффект внезапности. Слишком дорого нам обошелся «Дракон» в бухте Сены. Восемь из сорока – это игра на проигрыш.
– Ты прав, Ханно. Это булавочные уколы в спину слону. Но… я вижу, у тебя есть какие‑то соображения и тебе не терпится их высказать.
– Мой адмирал, что стоят мои соображения…
– Не надо излишней скромности. Мы солдаты фюрера и мужчины. Говори.
– Мне кажется, что карьера «девочек Моро» кончилась.
Дениц заложил руки за спину и прошелся по кабинету.
Некоторое время оба молчали.
Кригу показалось, что гросс‑адмирал взбешен и только делает вид, что спокоен. Но, когда Дениц повернул к нему лицо, он понял, что ошибся.
По губам адмирала скользнула улыбка, такая зловещая, что Кригу стало не по себе.
Как и в прошлую встречу, он подошел к столу и жестом подозвал к себе Крига.
– Мысль человеческая никогда не останавливается на достигнутом, Ханно, – сказал он. – Взгляни.
И снова, как в прошлый раз, на лице обер‑лейтенанта Крига отразилось недоумение.
На полотнище чертежа он увидел хорошо знакомую серийную торпеду G7E, но теперь уже не сдвоенную, а одинарную, самую обычную, такую, какой вооружены все германские подводные лодки с осени 1942 года.
– Ты видишь какие‑нибудь конструктивные изменения? – спросил Дениц.
– Да, гросс‑адмирал. Зарядная камера у нее необычно мала, и… клянусь, она не потопит даже прогулочной яхты при самом удачном попадании.
– Она способна вывести из строя любой линкор за три – четыре минуты. – В голосе Деница прозвучали металлические нотки.
– Тогда… значит, наши химики разработали какую‑то новую взрывчатку невероятной силы?
– Линкор даже не будет взорван, – продолжал Дениц. – Он останется на плаву.
– Не понимаю… – сказал Криг.
Дениц выдвинул ящик письменного стола, вынул из него стальной матовый цилиндр и поставил его на чертеж.
– Вот что будет в боеголовке вместо взрывчатки.
Цилиндр высотой был не больше бутылки рейнвейна и примерно такой же толщины. В верхней части его находилась винтовая крышка, так плотно пригнанная, что она отделялась от корпуса лишь тончайшей щелью. Судя по усилию, с которым Дениц поставил снаряд на стол, он был довольно тяжелым. Криг вопросительно посмотрел на адмирала.
– Внутри находится стеклянная ампула емкостью в три четверти литра. А в ампуле – самое мощное отравляющее вещество из всех, когда‑либо открытых человеком, – сказал Дениц. – Ты слышал что‑нибудь о ботюлинуме?
– Нет.
– Это алкалоид колбасного яда. Десять граммов его достаточно, чтобы убить все живое на территории Европы.
– Бог мой!.. – воскликнул Криг, с ужасом глядя на цилиндр.
– Ханно, это проверено. Наши химики синтезировали ботюлинум в лабораториях всего месяц назад. Правда, здесь не чистый яд, а его более слабое соединение, которое условно названо «голубой тюльпан».
Дениц уселся за стол и, глядя на адский снаряд, заговорил почти мечтательно:
– Представь себе, Ханно: торпеда с боевой головкой, в которой находится ампула с ботюлинумом, тихо ударяет в борт корабля. Толчок так слаб, что никто из команды даже не подозревает, что судно подверглось атаке. А меж тем распыленный сжатым воздухом яд создает локальную отравленную зону, своего рода облако, которое окутывает корабль. Вентиляционная корабельная система разгоняет газ по всем внутренним помещениям. «Голубой тюльпан» не имеет ни запаха, ни вкуса. И люди до самого последнего момента не понимают, что с ними произошло. Тщетно ищут они выхода из отсеков – страшная резь в желудке, тошнота и головокружение валят их с ног. Тщетно взывают они о помощи – уже никто не поможет им. Через две с половиной, максимум через три минуты – смерть. И вот уже на волнах качается корабль с мертвой командой на борту… Эффектно?
– Да, – чуть слышно ответил Криг.
– Ты понимаешь, Ханно, вся материальная часть корабля цела, не разрушена ни одна переборка, не поврежден ни один прибор… А ботюлинум через несколько минут дает неядовитое соединение с водой, и никакими анализами не установить, что вызвало смерть команды.
Дениц погладил стальной цилиндр ладонью.
– И первым в истории человечества эту штуку должен будешь испытать ты, капитан Криг.
ВНИМАНИЕ!.. ВОЗДУХ!!!
24 апреля 1945 года в Бремергафене капитан Криг принял свою старую подводную лодку У‑81, только что вышедшую из капитального ремонта. Окрашенная грязно‑желтыми и серыми полосами под цвет балтийских волн, она стояла в дальнем, северном конце гавани, у полуразрушенного пирса. Охранники‑эсэсовцы пропускали в этот уголок порта только членов команды.
В марте Бремергафен подвергся нескольким ударам союзной авиации. Почти все портовые постройки лежали в руинах. Дома на ближних улицах почернели от копоти пожаров. Гражданское население давно эвакуировалось на юг страны. Большой город казался вымершим. На рейде, раньше тесном от мачт и труб, не было ни одного корабля.
В апреле американские и английские летчики перестали обращать внимание на Бремергафен. Как военный объект порт перестал существовать. Теперь самолеты союзников волна за волной проходили в сторону Гамбурга, Любека и Киля. На востоке бои шли уже на подступах к Берлину, под Эберсвальдом и Рюдесдорфом. «Великая германская империя» распадалась на глазах. Но те, которые стояли у власти, еще на что‑то надеялись. И они выбрали Бремергафен тем местом, откуда издыхающий рейх в последний момент должен был показать миру свое ядовитое жало.
Криг построил команду лодки на палубе.
Оглядел всех.
Еще с сорок первого года, когда лодкой командовал Гутенбергер, он знал в лицо каждого.
Тогда, упоенные первыми победами, они действительно могли притащить из ада самого черта. Розовая сытость наливала их щеки. Презрение к миру и смерти светилось в глазах. Это были германцы, воспитанные для боя и для власти. А сейчас… Где подтянутость, бесстрашие, готовность к самопожертвованию? Где улыбки, молодцеватость, остзейский морской шик? Почему угрюмые лица, косые взгляды, мешковатость?..
Поднять настроение! Вздернуть их на дыбы! Немедленно! Сейчас! Вот что нужно.
Криг шире расставил ноги.
– Матросы! Фюрер и родина вложили нам в руки карающий меч. У нас на борту новые торпеды, обладающие страшной разрушительной силой. Сегодня мы выходим в море на свободный поиск. Нам доверено первыми испытать это оружие в боевых условиях…
«Какие тут, к черту, боевые условия…» – пронеслось в голове, но он продолжал:
– В этот трудный и славный для нашего отечества час мы должны быть беспощадны и жестоки. Мы должны без колебаний идти вперед и бестрепетно смотреть в глаза смерти. Только это приведет нас к победе над хитрым и многочисленным врагом. Фюрер вложил нам в руки меч, выкованный нашими замечательными инженерами. От удара, который мы нанесем, зависит судьба войны. Вы должны помнить это каждую минуту. Хайль!
– Зиг хайль! – без особого воодушевления отозвался строй.
– По местам!
Палуба лодки опустела.
– Всем по сто пятьдесят граммов рому! – отдал распоряжение Криг своему помощнику. – Это поднимет настроение на должную высоту.
В полдень У‑81 миновала Гельголанд и взяла курс на Шетландские острова.
Утром 26‑го старший помощник доложил Кригу о караване судов, направляющемся к берегам Франции.
Криг прошел в командный отсек и взялся за рукоятки перископа.
Воздух был мутен от влажности. Серая зыбь покрывала пространство моря морщинистым муаром. Линия горизонта едва намечалась слабой свинцовой чертой. И там, на этой линии, темными прерывистыми штрихами рисовались корабли каравана.
С такого расстояния было трудно определить класс судов и состав боевого охранения. Но караван был значительным. Криг насчитал девять темных полосок.
Погода благоприятствовала атаке. В пределах небольшой видимости авиация сопровождения была слепа. Только охотники, охранявшие караван, могли засечь лодку гидрофонами. Но и это зависело от опыта акустиков. Шумовое поле, создаваемое транспортами, было куда более мощным, чем шум винтов У‑81.
Так произошло в сорок первом. Корабли сопровождения слишком близко держались тогда к авианосцу «Арк Ройял». И Гутенбергер воспользовался этим. Он подошел на предельно возможную дистанцию и с полутора кабельтовых дал залп двумя носовыми. Англичане забили тревогу, когда торпеды уже прошли половину расстояния. Слишком поздно они заметили их…
– Шифровку гросс‑адмиралу! – приказал Криг радисту. – «Одиннадцать двадцать две. Атакуем вражеский караван в районе Аутер‑Сильвер‑Пит. Голубой тюльпан». Все.
Когда радиограмма была передана, Криг определил курс и скомандовал погружение.
На среднем ходу лодка начала подкрадываться к каравану.
Акустик внимательно прослушивал море. В наушниках гидрофонов, усиливаясь с каждой минутой, водопадами шумели винты тяжелых кораблей.
В одиннадцать сорок семь лодка вышла на траверз[9] каравана.
– Цистерны! – вполголоса приказал Криг.
Сжатый воздух зашипел в трубопроводах. У‑81 начала всплывать. Торпедисты застыли у аппаратов.
– Двадцать пять метров… двадцать… пятнадцать… – отсчитывал матрос на глубиномере.
– Слева по борту винты охотника! – доложил гидроакустик.
Криг взял наушники гидрофонов.
В водопадном шуме отчетливо отдавались удары дизеля, работающего на больших оборотах.
– Прекратить продувку цистерн!
– Десять метров, – доложил матрос у глубиномера.
– Быстрое погружение! – скомандовал Криг, поворачивая ручку усилителя гидрофонов.
В бухающие удары дизеля ворвались шлепки. Как будто неведомое морское чудовище, всплыв на поверхность, яростно било хвостом по воде.
– … два… три… четыре… – сосчитал Криг.
– Глубинные бомбы! – вскрикнул гидроакустик и выругался. – Они нас обнаружили!
– Сорок метров, – доложили от глубиномера.
И сразу за этими словами металлический гром прошел по корпусу лодки. Тупая боль ударила по ушам. Сжало и отпустило грудь. Потом еще один гром. Еще. И еще.
В центральном отсеке разом погасли лампочки. Палуба звенела и качалась под ногами, как будто ее рихтовали кувалдой.
– Аварийный свет! – приказал Криг.
Вспыхнуло несколько переносных фонарей.
– Глубина шестьдесят!
– Так держать!
Замерли двигатели. В напряженной тишине тяжело дышали матросы да хрустело стекло под ногами.
Криг вывел усилитель на полную мощность. Охотника не было слышно. Шум каравана тоже приглох.
– Они слушают нас, – вполголоса сказал помощник Куммер.
– Разговоры! – оборвал его Криг. – Объясняться только жестами!
Он знал, что даже легкий шум шагов внутри лодки английские акустики могут услышать с глубины сотни метров.
Лодка затаилась в толще воды.
Прошло минут десять. Охотник наверху не подавал признаков жизни. Но Криг знал, что он ждет. Достаточно лодке запустить двигатели, как сектор ее нахождения будет мгновенно определен и очередная порция глубинных бомб выкатится с лотков в море.
Наконец в гидрофонах вновь послышался бухающий шум винтов. Видимо, охотнику надоело ждать.
Криг положил ладонь на рукоятку машинного телеграфа, но сразу же опустил руку. Он разгадал примитивный маневр английского капитана. Охотник в любой момент может застопорить машины, а он, Криг, успеет это сделать с небольшим опозданием. И они снова засекут лодку.
Действительно, проработав три – четыре минуты, дизели наверху умолкли.
Снова шлепки о воду.
Акустик высунулся из рубки, показал пальцами: пять бомб с правого борта.
Криг усмехнулся: бомбят наугад.
Взрывы, последовавшие один за другим, толкнули лодку в глубину. Она резко клюнула носом. Рулевые горизонтальными плоскостями быстро выровняли дифферент.
Из‑под пилотки Крига выползла струйка пота, скользнула по щеке. Он вытер ее рукавом кителя. Повышалась температура. Воздух в отсеках становился густым и тяжелым. Теснило грудь.
Еще три взрыва качнули лодку с носа на корму.
«Ставят взрыватели на небольшое заглубление, – подумал Криг. – Воображают, что мы болтаемся у поверхности…»
Отдаленный удар рванул мембрану гидрофона, и снова тишина.
Прождав еще полчаса, Криг приказал продуть балластные цистерны.
Но едва была выдвинута шестиметровая труба перископа, как он снова увидел охотника. Судно стояло кормой к лодке в полукабельтове от места всплытия, и на лотках его грозно чернели глубинные бомбы, похожие на железные бензиновые бочки. Каравана не было видно.
На этот раз англичанин перехитрил его.
– Так держать глубину! Лево на борт, четверть румба к северу! – закричал Криг.
«Так глупо попасться… – неслось в голове. – Идиот! Подводник с десятилетним стажем… свинья собачья…»
В седьмом отсеке завыли электродвигатели, разворачивая лодку носом к охотнику.
«Цель мизерная… десять процентов удачи, остальное – смерть…»
– Второй носовой, товсь!
– Готов! – отозвались от аппарата.
Криг, обливаясь потом, впился глазами в перекрестие прицела. Оно медленно подползало к корме охотника. На палубе англичанина слабо блеснули выстрелы пушек, и в тот же миг центр перекрестия накрыл корму.
– Внимание!.. Воздух!
Лодка дернулась от отдачи.
– Быстрое погружение!
Стрелка глубиномера побежала по шкале, отсчитывая метры спасения. На отметке пятьдесят она остановилась. Криг прислушался.
В наушниках гидрофонов пульсировал дизель англичанина и слышались тяжелые частые шлепки.
«Отвернул от торпеды. Ставит бомбовую завесу… Да поможет нам бог или черт!..»
– Стоп двигатели!
Громовой удар сбил его с ног на пол. Рядом повалилось еще несколько человек. Кто‑то пронзительно закричал, но следующий раскат заглушил все. Посыпалось битое стекло. Снова погас свет. Лодка завалилась на правый борт, потом круто осела на корму. Загремели сорванные с фундаментов механизмы. Дифферент стремительно нарастал. Палуба превратилась в наклонную стену. В кромешной темноте матросы хватались за трубопроводы, клапаны и маховики, чтобы как‑то удержаться на месте.
Наконец кто‑то ухитрился включить переносный фонарь.
Криг, обеими руками уцепившийся за основание перископа, бросил взгляд на глубиномер. Стрелка приближалась к отметке «семьдесят пять».
«Сейчас ляжем на грунт… На карте здесь глубина восемьдесят».
Но лодка, подброшенная новым взрывом, выровнялась и приостановила падение.
Гром кольцом охватывал место погружения. Криг на мгновение представил себе, как английский капитан, положив охотника на круговой курс, ведет сейчас свой корабль по широкой дуге, поочередно нажимая спусковые рычаги правого и левого лотков, и за кормой охотника поднимаются желто‑зеленые водяные столбы, и вся команда до ломоты в глазах всматривается в покрытую бомбами зону, чтобы увидеть пузыри, которые пустит лодка.
Он скрипнул зубами. От духоты звенела голова. Воздуха не хватало. Некоторые матросы сбросили робы, и голые тела их блестели в тусклом свете аварийных лампочек, как трупы, только что обмытые в морге.
– В четвертом отсеке течь! – истерически выкрикнул кто‑то.
И следом за этим Криг услышал свист входящей в лодку воды.
– Капитан, надо всплывать. Лучше жизнь в плену, чем смерть в этой железной коробке…
Это Куммер, старший помощник. Перекошенный страхом рот, слипшиеся волосы, глаза невменяемого… Вот он, непобедимый германец, бестрепетно глядящий в глаза смерти…
– Еще не поздно, Ханно… Война все равно проиграна…
– Молчать! – сжал кулаки Криг. – Ликвидировать течь! Проверить механизмы!..
– Это конец, Ханно…
– Так прими его, как подобает германцу!
«В безвыходной ситуации торпеды немедленно затопить» – такова была инструкция Деница.
– …Пузыри по левому борту! – крикнул сигнальщик.
Корнби, командир охотника, приложил к глазам бинокль.
Действительно, кажется, лодке конец.
Это четвертая за войну. Он, Корнби, может гордиться. Лучший охотник Британского флота. Повышение по службе. Слава…
Пузыри то вскипали на волнах, то пропадали. Казалось, воздух вытравливался из корпуса лодки небольшими, порциями. Что там с ними происходит? И почему нет масла на воде? Обязательно должно появиться пятно… Может быть, дать еще одну бомбу для верности?
– Малый вперед!
Когда охотник застопорил машины над тем местом, где появлялись и исчезали пузыри, Корнби опустил руку на рычаг бомбосбрасывателя, но не нажал его.
– На гидрофоне? – спросил он.
– Тихо, – отозвался акустик. – Усилитель на полной мощности.
– Подождем, – сказал Корнби.
Тишина висела над морем, глухая тишина, которая наступает обычно после короткого напряжения боя.
Насторожились уши гидрофонов, прислушиваясь к тому, что происходило в свинцовой глубине моря.
Замерли на постах матросы. Умолк даже ветер.
Но на этот раз Корнби пропустил момент.
Лодка всплыла в полукабельтове по носу.
Снова вынырнула узкая труба перископа, и следом за ней медленно поднялась над водой желто‑серая полосатая рубка, похожая на выщербленный волнами риф.
– Вон!.. Да смотрите же!.. Там!.. – вдруг дико крикнул сигнальщик, показывая пальцем направление. И тогда ее увидели все.
– Пушка! – холодея, закричал Корнби, но артиллеристы уже сообразили, как близок конец.
Ствол носовой установки резко прыгнул назад, треск разорванного воздуха оглушил палубную команду, и рядом с черно‑желтым рифом встала белая водяная свеча. Не успела она оплыть, как немного поодаль взвилась вторая и в кипящем ее основании багрово вспыхнул разрыв.
Пушка работала с непостижимой быстротой, выбрасывая на палубу раскаленные гильзы. А Корнби, оцепенев, смотрел на белые смерчи, смутно понимая, что происходит. В голове его был звон и хаос, и, плохо соображая, для чего это нужно, он на ощупь переложил машинный телеграф на «полный вперед», бросив охотник на сближение с У‑81.
А потом он увидел залп.
Лодка стреляла сразу тремя аппаратами – двумя носовыми и кормовым. Из надводного положения. Будто стремясь поскорее избавиться от страшного смертного груза, о котором англичане не имели ни малейшего представления.
Торпеды почти одновременно вылетели из‑под воды, пронеслись, как чудовищные фантастические снаряды, над верхушками волн и, подняв фонтаны брызг, плюхнулись в море и ушли к серой линии горизонта.
Странный, бессмысленный залп в никуда.
Пушка охотника все продолжала в лохмотья рвать воздух, и гильзы, окутанные паром, катились по палубе, и свечи вставали то у самой лодочной рубки, то далеко впереди, опадая и превращаясь в пенистые бугры.
Потом рубка стала стремительно укорачиваться, уходить в в
