Когда выступает Серафима, можно отдыхать. Мазин так и сделал. Толкнул переднего: “Подвинься”. Нырнул за его спину, положил щеку на ладонь.
Было хорошо. Спокойно. Серафима, забыв о времени, журчала на одной ноте. Кивала гладкой седой головой. Безобидная старушенция. Выступает на каждом собрании и с серьезным лицом уверяет всех, что опаздывать на работу нельзя.
В комнате, куда набились со своими стульями, сидели очень тесно. В некотором обалдении.
Звенела муха в верхних рамах, и от звона было скучно. В передних рядах таращили глаза, сглатывали зевоту.
Мазин получил отличное место – между двумя кульманами, у открытого окна. Поднятые доски заслоняли надежно. В окно летел пух. Это был первый этаж. Проходили люди, натыкались взглядом на разморенные физиономии – с испугом прибавляли шаг. На другой стороне, за деревьями, уныло переплетались огороженные решеткой, засыпанные коричневым шлаком железнодорожные пути. Каждые пять минут, со стоном уминая воздух, проносилась электричка.
|
|
Серафима вытирала губы платком, поправляла эмалевую брошь, стянувшую платье. Чувствовалось, что это надолго. Мазину передали записку: “Не храпи, мешаешь думать!” Ольга, видимая в проходе, показала, как он спит: сложив руки и высунув язык.
Обернулся Егоров, спросил:
– Видел еще что‑нибудь?
– Нет, – сказал Мазин.
Врать в духоте и оцепенении было легко.
– Я пришел к выводу, что Они транслируют некоторую обойму информации, – не двигая губами, сказал Егоров. – Последовательно знакомят с различными аспектами их жизни.
– Эпизоды повторяются, – лениво сказал Мазин, так же не двигая губами.
– Повторяются? Да? Я этого не продумал. Вероятно, Они дублируют наиболее важные сообщения.
– Я четыре раза видел “Поле с урнами”. В ушах стоит это чавканье.
– Поле? – Егоров был озадачен. – Ну… нам пока трудно судить, что Они хотят сказать этим… А на кого был похож зверь?
– На крокодила. Только с крыльями.
– Алексей, – строго сказал Егоров. – Ты обязан подробно записывать каждую передачу.
– Бред!
На них оглянулись. Мазин сделал такое лицо, будто ничего не говорил. Не хватало только, чтобы Серафима приняла восклицание на свой счет.
– А может быть, твой крокодил – это и есть Они? – не оборачиваясь, в ладонь прошипел Егоров.
– Отстань, – сказал ему Мазин.
Откуда‑то из‑за разбегающихся путей поползли многоярусные тучи с черной изнанкой. Закрыли небо. Сразу потемнело. Кто‑то зажег худосочный электрический свет. В комнате зашевелились. Серафима журчала. На лицах было покорное отчаяние.
Налетел ветер. Потащил скомканную газету. Столб листьев и соломинок, закрутившись над люком, поднялся выше окна. Как прибой, зашумели полновесные тополя.
|
|
Две школьницы, в хрупких бантах, в праздничных белых фартуках, с опаской посмотрели на небо и припустили через улицу, держа портфели на голове.
Упали первые крупные капли – щелчками. Заколотили серые точки в пыльный асфальт.
Чесануло дробью – хлынуло, загрохотало, охапками сбивая с деревьев широкие зеленые листья.
Мазин, высунувшись, потянул рамы на себя. В лицо ударило водой. Синяя ветвистая молния располосовала небо. Где‑то далеко, на окраине города, обвалилось – тяжело и долго.
Поднявшиеся садились, кряхтя, будто на гвозди. Кто‑то чихнул, кто‑то кашлянул. Мазин смотрел поверх голов. Потолок был нечистый, в трещинах. Мел осыпался. Лампа в скучном пластмассовом абажуре надрывалась – одна на всю комнату. За окном была темь, полная дождя. Шипело в водосточных трубах. По пузырящейся мостовой бежали мокрые люди.
Рядом с лампой появилась крохотная белая искра. Горела отчетливо. Мазин сморгнул. Искра осталась. Словно в потолке была дырочка и сверху в нее направили прожектор.
Он закрыл глаза. Искра светила под веками. Как маяк. Мазин понял, что это.
– Ты совсем заснул, – прошептали спереди.
– Знак, – сказал Мазин, не открывая глаз.
– Что?
– Знак. Звезда на потолке. Слева от лампы.
– Ничего там нет, – сказал Егоров.
Мазин поднял веки. Искра горела – тихая, пронзительная. Вокруг нее, как при большом напряжении глаз, расползалась серая дрожащая дымка, заслоняя собою лица, ряды, кульманы и шлепающую губами Серафиму.
2