2020-06-12
75Людмила Ивановна Милевская
Фанера над Парижем
Соня Мархалева – детектив-оптимистка –
Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=121812
«Фанера над Парижем»:
ISBN 5‑04‑008935‑X
Аннотация
У Лели – подруги писательницы Сони Мархалевой – похитили мужа банкира и требуют немыслимый выкуп. Соня считает, что только она может его найти. Исследуя сейф банкира, она нашла договор между ним и его замом, где говорилось, что в случае естественной смерти одного другой наследует банк. Похититель Перцев? Однако обнаружилось, что Лелин муж собрал компромат на всех знакомых, даже на нее. Значит, его смерти желают многие. Сонька подозревает, что банкира держат в особняке у известного чародея Коровина. «Не будь я Сонька Мархалева, если не выведу преступника на чистую воду», – решает писательница…
Людмила Милевская
Фанера над Парижем
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
|
|
|
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Глава 1
Люди были так малы: мультяшные куклы, сбившиеся в толпу, – не отличить мужчин от женщин. Они сгрудились далеко внизу, в каком‑то чужом, другом мире. Пугались и суетились, наверняка кричали, но звуки голосов тонули в гомоне птиц, нахально круживших над моей головой.
Карниз не внушал доверия, был хлипок и стар: под ногами дробился разрушенный ветрами и дождями кирпич, сыпалась сожранная плесенью штукатурка. Побелевшими пальцами я цеплялась за жизнь – внизу смерть, поджидающая на грязной корке тротуара, пошлого и банального, как суетное амбициозное городское существование…
Какой черт меня сюда занес? Да еще в этом платье от Втюхини. Последняя коллекция! Фиг от первой отличишь. Страшно подумать, какие деньги вместе со мной пропадут…
А ведь пропадут – карниз рушится на глазах. Даже если не разрушится, долго мне так не выстоять; ноги онемели, рук не чувствую. А прическа!
За что, спрашивается, двести долларов отвалила? Нет, пройдоха стилист уверен, что эти доллары он заработал – ха! – каторжным трудом, но почему я чувствую себя ограбленной? Он, мерзавец, еще интересовался, отчего я не в настроении, по какой причине у меня на языке одни лишь только гадости. Будто там может быть что‑то другое, когда платишь двести долларов за заурядную стрижку. Тем более что и волос немного. После стрижки, правда, их стало значительно больше, во всяком случае, внешне. Стрижка действительно неплоха. Даже Маруся похвалила. Хотя, если Маруся что похвалит…
|
|
|
Да нет, и Роза похвалила, а она патологически честна. Конечно же, стрижка чудо, здесь я больше верю взглядам мужчин, но стилист к этим взглядам не имеет никакого отношения. Попробовал бы он так поработать над Марусей. Нет, стрижка чудо!
И теперь это чудо должно погибнуть. Вместе со мной. Я – ладно, бездарно прожитая жизнь, ссора с соседями и затянувшийся ремонт в квартире весьма располагают к смерти, но жаль прическу…
Ужас! О чем я думаю?
О том же, о чем всегда.
Но на такой верхотуре и в таком положении принято думать о другом. Думала бы лучше, как угораздило меня оказаться на этом карнизе, боже, как болит рука: пальцы просто свело. Впрочем, и об этом думать глупо. Сейчас надо сообразить, как с этого карниза не слететь раньше времени, потому что самой выбраться отсюда невозможно.
Господи, как же я боюсь высоты! Надеюсь, толпа внизу не просто так стоит, глазеет, надеюсь, она уже сообразила вызвать хоть кого‑нибудь, на худой конец пожарных. «Скорая помощь» тоже не помешала бы. Сердце просто в пятки ушло. Но как?! Как я оказалась здесь, на этом окаянном карнизе?!
Вспоминай, вспоминай, что перед этим было. Утром я проснулась, выпила кофе, принарядилась…
Так, выпила кофе, принарядилась, но зачем?
Зачем принарядилась? Куда меня, дуру, с утра понесло?
Господи, да куда угодно, лишь бы не смотреть на этот затянувшийся ремонт! Дальше‑то что? Поругалась с соседями. Отправилась к этому, как его, к стилисту своему, визажисту, имиджмейкеру, черти его раздери! Короче, к Кольке Косому, сыну Маруськиной соседки, этой чокнутой костлявой Тайки из пятой квартиры со второго этажа… Да, точно к сыну ее отправилась, гадостей ему наговорила, всю правду сказала, голубым обозвала и…
Что «и»? Не за этим же я к нему приходила, к стилисту, визажисту‑имиджмейкеру нашему, московскому цирюльнику. Точно, не за этим, это все уже по ходу дела произошло, а зашла‑то я к нему с одной лишь целью: чтобы он стрижку мне под новое платье соорудил. Он и соорудил. И…
И больше ничего не помню. Как я на карнизе‑то этом оказалась? Словно так и стояла на нем всю жизнь. Бац, и вот я здесь. Словно тут и родилась, словно и не было у меня, кроме карниза, никакой биографии…
А дом‑то высокий какой! Боже! Сколько же в нем этажей? Впрочем, какая разница: лететь с двадцатого так же неприятно, как и с десятого…
Но у Кольки Косого я была, выходит, не одна, раз и Роза стрижку похвалила, и Маруся. Не век же я на этом карнизе стою. При всей моей жажде к жизни на этом карнизе больше часа не выстоять. Стрижку я сделала утром и пошла. Куда? Сейчас явно не вечер, но и не полдень. Где‑то же я все это время болталась. Который же час? Жаль, нет часов. Солнце не так уж и низко стоит. Боже, как оно близко! А земля далеко! Сколько же мне лететь придется?
Нет, нельзя об этом думать. Это расслабляет члены. Думать надо о приятном. Я просто молодчина, что собралась‑таки с духом и высказала, наконец, соседям, какого о них мнения. Жаль, Старая Дева гуляла со своей сукой Жулькой. Я бы и ее зацепила. Всех бы их зацепила. Эх, какая досада. А теперь, не дай бог, с карниза сорвусь, а Старая Дева не выруганная будет дальше жить…
Нет, об этом тоже думать нельзя. Это тоже неприятно. И ни в коем случае нельзя смотреть вниз. Да, не смотреть вниз и думать только о приятном…
Ха! О приятном! Как тут думать о приятном, когда до земли гораздо дальше, чем до неба? Небо‑то вот оно, как мне это ни противно, да простит меня господь.
Но как же меня угораздило попасть на этот карниз? И почему я до сих пор с него не упала?
|
|
|
Типун мне на язык!
Хотя, какая уже разница.
Нет, так не годится, надо что‑то делать. А что я могу? Кое‑что, конечно, могу, типа свалиться вниз… Но это меня не устраивает.
Однако, как‑то же я забралась на этот карниз? До ближайшего окна метра три, не меньше. Боже! Какой‑то кошмар!
Может, это сон? Сейчас прыгну вниз и… полечу, а приземлюсь в собственной кровати. Кстати, этот спальный комплект, который по баснословной цене мне всучила Маруся, абсолютно прелестная вещь: не мнется, не пачкается – грязь от него так и отскакивает. Хотя, откуда в моей постели взяться грязи? Кроме мужа, там давно уже ничего не было…
А‑ааа! А‑ааа! Теперь на этот мой новый комплект Женька положит чужую бабу. Молодую! В мою постель! Еще и женится на ней, дурак. Он же привык к семейной жизни. Сама, глупая, его приучила, хоть это было и нелегко.
Я значит, вдребезги разобьюсь, а он женится на какой‑нибудь идиотке, у которой в мозгах доллары вместо извилин. Выходит, это для нее я всю жизнь экономила! Не такая уж она и идиотка, раз завладеет тем, что я, умная, сэкономила. Боже, как я жадничала, отказывала себе буквально во всем! И теперь богатая гибну. И все достанется ей! Знала бы, дала бы стилисту не двести, а триста долларов, как он и просил!
Господи! Пальцы уже не слушаются – разжимаются! Неужели я такой страшной смертью помру и без всякой анестезии? И что там делает толпа? Почему меня не спасает? Я же не статуя – столько на карнизе стоять! Мне холодно! Господи! Помоги!
Словно услышав мой призыв, бог послал мне двух дородных мужиков и пожарную машину. Когда я увидела, что мужики (еще те верзилы) один слева, другой справа выбираются из окон с очевидным намерением ступить на карниз, то на секунду потеряла дар речи, что в тот же миг поспешно исправила истошным воплем.
– Стоять! – завопила я, и мужики повисли на подоконниках.
Их лица выражали первобытный ужас, хотя им‑то ничто не грозило, никакой опасности.
– Если вы сделаете ко мне хоть один шаг, я разобьюсь вдребезги, – компетентно заверила их я, имея в виду ветхость карниза.
|
|
|
Они же подумали черт‑те что.
– Не надо, – истерично воскликнул тот, что пытался зайти слева.
«Самой не хотелось бы», – подумала я, но даром трепать языком не стала.
Глянула вниз: пожарная машина разворачивается к стене дома.
– С вами сейчас будет разговаривать психолог, – с невыразимой нежностью сообщил второй мужик, который собирался зайти справа.
Симпатичный, между прочим, парень, и в моем вкусе. Я даже пококетничать с ним рискнула бы, когда бы он не был так сильно похож на моего мужа. Мерзавец Женька: я разобьюсь, а он приведет в мой дом молодую!
– На кой черт мне ваш психолог? – психанула я. – Мне не о душе думать надо, а о теле.
– Мы сделаем все, что вы пожелаете, – заверил похожий на мужа. – Удовлетворим все ваши желания, только оставайтесь на месте.
Я посмотрела на него с невыразимым скептицизмом. Чем он там собирается меня удовлетворять, этот идиот? И, главное, кого? Меня? Женщину, видавшую виды? Женщину с моим опытом? До того момента, как нам встретиться, он узнал о жизни меньше, чем я забыла. Единственное, что он может сделать, это окончательно развалить карниз. Господи, до чего же жить хочется! Просто напасть какая‑то!
Пожарная машина зачем‑то начала отъезжать от дома, что я мысленно совсем не одобрила и даже выругалась втайне от всех. Однако вскоре машина вернулась на прежнее место, совершив замысловатый маневр.
– У меня рука от напряжения отваливается! – громко пожаловалась я.
– Держитесь второй, – посоветовал мне кто‑то снизу.
– Вторая занята, – пояснила я, с удивлением обнаруживая, что судорожно сжимаю в ладони… сотовый телефон.
Моя тяга к информации порой изумляет даже меня.
– Выбросите телефон и держитесь крепче за выступ, – крикнул мне тот, который ласковый. Я возмутилась:
– Ага, умный какой! Выбрось ему телефон! Цену его знаешь?
Как бы занимательна ни была эта тема, развернуть ее не удалось, – мой сотовый зазвонил. Я прижала его к уху и услышала раздраженный голос Тамарки.
– Мама, ты невозможная! – закричала она. – Куда ты пропала?!
Опа! Куда я пропала! Разве по телевизору меня еще не показывают? Съемочные группы в подобных случаях прибывают раньше спасателей.
Во мне проснулась гордость, а с гордостью и скромность.
– Тома, ты чуть‑чуть не вовремя, – попыталась смущенно объяснить я, но наглая Тамарка и слушать меня не стала.
– Я всегда не вовремя, – возмутилась она. – И ты всегда при делах и, как правило, глупостями занимаешься.
«Здесь она права», – мысленно согласилась я, но вслух тоже возмутилась.
– Тома! – завопила я. – Смерти моей жаждешь?
– Не вздумайте прыгать! – взревел кто‑то снизу.
– Сейчас с вами будет говорить психолог, – нервно пообещал из окна ласковый.
Пожарная машина снова совершала немыслимые маневры, я же по‑прежнему околачивалась на карнизе и клацала зубами от холода.
– Мама, ты невозможная! – озверела Тамарка. – Сколько можно тебя ждать? Ты где?
– Даже сказать неловко, – посетовала я. Из окна слева выглянул пожилой, но очень симпатичный мужчина, думаю, психолог.
– Давайте поговорим, – лаская меня взглядом, предложил он.
– Давайте, – согласилась я, мгновенно забывая про Тамарку.
– Вы очень хорошо выглядите, – сказал психолог. – Платье красивое. Версаче?
– Втюхини, – потупившись и краснея, сообщила я. – Последняя коллекция.
– Еще лучше, – одобрил психолог; Тамарка насторожилась.
– Мама, с кем ты там разговариваешь? – почему‑то шепотом спросила она.
– С психологом, – не без гордости сообщила я. – Утром я была у стилиста, а теперь консультируюсь с психологом – шагаю в ногу со временем, как мне, умнице, это ни смешно. Но если будешь меня отвлекать, разобьюсь вдребезги.
– Только не вздумайте прыгать вниз! – нервно закричал ласковый, зачем‑то снова свешиваясь из окна.
– Полагаете, если я прыгну вверх, то вверх и полечу? – удивилась я.
– Держитесь крепче, – посоветовал второй.
– Сколько там мужиков? – сгорая от любопытства, потребовала ответа Тамарка. – И чем ты с ними занимаешься?
– Даже сказать неловко, – посетовала я.
– Платье вам очень к лицу, – продолжил беседу психолог. – Платье красивое, хоть и не от Версаче. Втюхини, думаю, даже лучше.
– Одно и то же, – скромно заметила я.
– Да, нынче в моде Втюхини, – согласился психолог. – И вам очень к лицу.
– Я рада, но в этом платье мне холодно.
– Да, лето нынче неласковое, – пригорюнился психолог.
– Мама, что там происходит? – встряла в разговор Тамарка. – Он кто?
– Их много, – ответила я.
– И кто они? – строго спросила она, но ответить я не могла, потому что вынуждена была уделять внимание еще и психологу.
– Вы на вечеринку собрались, раз так принарядились? – спросил он.
– Думаю, да, – ответила я, совершенно с ним соглашаясь.
Не стала бы я выряжаться в это платье без всякой цели. Раз надела Втюхини, значит, куда‑то шла, но почему с утра, если на вечеринку…
Эта мысль была опасна, поскольку сразу вела череду других – в результате все упиралось в этот дурацкий карниз. Как я на него попала? Жуть!
– Вы спортсменка? – любезно поинтересовался психолог. – Занимались альпинизмом?
– Боже меня упаси! – ужаснулась я. – С детства боюсь высоты. Упади хоть раз с коляски, получила бы разрыв сердца.
– Как же вы сюда забрались? – абсолютно искренне изумился психолог.
– Я сюда не забиралась, – ответила я. – Я здесь очутилась.
– Мама, ты невозможная! – взбунтовалась Тамарка. – Чем ты там занимаешься? Сколько можно тебя ждать? Сейчас же отправляйся ко мне!
– Тома, я бы с удовольствием, но жизнь порой закладывает такие виражи – уж не знаю, увидимся ли мы вообще, – со вздохом призналась я.
Меня качнул порыв ветра, посеяв панику в рядах спасателей.
– Только не вздумайте прыгать вниз! – завопил ласковый из окна справа.
– Держитесь крепче! – посоветовали с предыдущего этажа.
– Мужайтесь! – взвизгнул психолог.
– И держусь, и мужаюсь, и не собираюсь прыгать, – заверила я их. – Как вам только в голову такое приходит. Мне Тося крупную сумму должна. Кто с нее спросит, если я прыгну, расписки‑то я не брала.
– Иду к вам, – сообщил ласковый и опять попытался поставить на карниз ногу.
– Стоять! – дурным голосом завопила я и добавила:
– Иначе вдребезги разобьюсь. – Ласковый панически вернулся в окно.
– Вы же должны получить крупную сумму, – напомнил психолог. – Зачем вам прыгать?
– Не сошли ли вы с ума? – рассердилась я. – С чего вы взяли, что я собралась прыгать? Видите, как за выступ держусь – пальцы побелели. Только и мечтаю на карнизе остаться.
Психологу и это не понравилось.
– Зачем вам оставаться на карнизе? – принялся он меня увещевать. – Вы так обольстительны, так молоды, так здоровы, впереди у вас много радости, счастья.
– Да, когда закончится ремонт, – деловито согласилась я.
– Вот видите, – пришел в восторг психолог. – Жизнь такая прекрасная штука. Увидите сами, все трагичное пройдет…
– Что пройдет? – опешила я. – У меня ничего и не начиналось, если не считать карниза.
Эта Тамарка буквально меня замучила. С приятным мужчиной уже нельзя побеседовать.
– Мама, что там творится? – прямо в ухо закричала она.
– Отвяжись, – рявкнула я и любезно пояснила психологу:
– Это не вам. Это подруге. Она меня достала.
– А‑ааа, так это из‑за нее вы на карниз забились? – прозрел наконец психолог.
– Не знаю, может, и из‑за нее. Тамарка вообще‑то кого угодно доведет.
– Так не разговаривайте с ней. Зачем вы с ней общаетесь, тем более с риском для жизни?
– Сама не пойму, – призналась я. – И риск этот существует всегда, когда с Тамаркой общаешься. Порой совсем слушать ее не хочу, а все говорю и говорю. Остановиться никак не могу, она же этим пользуется. Правда, чаще себе во вред.
Произнося последнюю фразу, я почему‑то занервничала, потому что не так уж и част был этот вред. К тому же Тамарка не унималась, все кричала и куда‑то меня звала.
Чуткий психолог, встревоженный моим состоянием, залепетал:
– Успокойтесь, успокойтесь, сейчас вам нужно взять себя в руки и дождаться помощи.
– Только об этом и мечтаю, – призналась я.
– И умница, – одобрил он. – Вы так молоды, так хороши, так умны, так здоровы. Вы должны сберечь себя для общества.
– Только об этом и мечтаю, – не меняя репертуара, повторила я.
– И умница, – опять одобрил меня психолог. – Почему же вы не хотите позволить этому человеку вас спасти?
– Да я только об этом и мечтаю! – завопила я. – Но он же для этого лезет на карниз, на котором мне и одной‑то тесно.
– Вас это не должно волновать, – успокоил меня психолог. – Вы, главное, не смотрите вниз и покрепче держитесь. Эти люди тренированные, они вас снимут в два счета.
– Ага, вместе с карнизом, – нервно рассмеялась я. – Какая мне разница, с кем падать – с тренированными людьми или с нетренированными. Подлец‑карниз и подо мной одной рассыпается. Нет уж, я лучше дождусь пожарной лестницы, а вы, если действительно хотите сделать доброе дело, покрепче держите своих тренированных людей.
Психолог понял меня превратно и вновь залепетал про мои ум, красоту, молодость и здоровье.
– Да нет же, – возразила я, – вы не правильно меня поняли. С чего вы взяли, что я, с моими умом, красотой, молодостью и здоровьем собралась умирать? Я жить хочу похлеще вашего.
– Оч‑чень хорошо, оч‑чень хорошо, – обрадовался психолог. – В том же духе и продолжайте.
– Только этим и занимаюсь, – заверила я его.
Пожарная машина тем временем выбрала наконец место, уперлась в асфальт своими гидравлическими аутригерами и сразу стала похожа на красного жука, растопырившего лапы. Все это не скрылось от внимания психолога, который, увидев те же аналогии, решил меня приободрить.
– Видите, какой умный жучок, – засюсюкал он. – Потерпите, уже немного осталось. Сейчас вам выдвинут лестницу, по которой вы спуститесь вниз.
Мне сразу сделалось дурно. Представив себя на длиннющей хлипчайшей лестнице, я не увидела продолжения своей биографии, а ведь как она красиво писалась все эти сорок (с хвостиком) лет.
А «жук» действительно приподнял толстый сэндвич сложенных в пакет лестниц и стал поочередно выдавливать их вверх, в мою сторону. Лестницы вытягивались в тонюсенькую дрожащую ленту и угрожающе приближались. Перекладина самой продвинутой выглядела уже вполне реальной, но основание! Оно превращалось в ниточку, исчезающую в том месте, которое соприкасалось с машиной. Я запаниковала.
Вместе с лестницей ко мне приближался и пожарный в полном боевом снаряжении: брезентовая роба, множество ремней и блестящих карабинов, топорик за поясом и каска. Я запаниковала еще сильней. Топорик же меня просто добил.
– Зачем ему топорик? – закричала я, конкретно ни к кому не обращаясь и ни на кого не указывая.
Но все сразу поняли, о ком идет речь, и бросились меня успокаивать. Громче всех кричала Тамарка, которая непостижимым образом догадалась, что я в опасности, и, как истинная подруга, сочувствовала мне всем сердцем и чем могла вредила.
– Мама, – вопила Тамарка как резаная, – я с тобой, а все дураки! Не бери в голову, а еще лучше, пошли всех в жопу и отправляйся ко мне.
Естественно, что после такого родственного жеста я стала рассчитывать только на Тамарку, а потому завопила в ответ:
– Тома, срочно приезжай и забери меня отсюда!
– Да, мама, да, – сразу согласилась Тамарка. – Так я и поступлю, потому что без меня ничего не будет. Это уже очевидно.
Вот за что люблю Тамарку, так это за ее конструктивность: никаких лишних вопросов. Она сначала сделает дело – крепко сделает – а потом уже разбирается, как, что, почему, кому это нужно и нужно ли это вообще. Потому она и процветает. Только у таких решительных людей дела и ладятся.
– Адрес! – гаркнула Тамарка.
– Не знаю, – твердо ответила я.
– Куда ехать? – выяснила Тамарка.
– Понятия не имею, – призналась я. Она вызверилась:
– Слушай, мама, что вообще происходит? Коню ясно, что ты ни о чем не имеешь понятия, но там же не пустыня. Слышу, что полно народу, и сплошь мужики. Вот у них и спроси.
Боже, как умна моя Тамарка!
– Мужики, скажите адрес, – попросила я. Меня поняли и назвали номер телефона. Я зашла в тупик, а Тамарка (хвала прогрессу, хвала связи!) мгновенно все сообразила.
– Мама, сейчас я им позвоню, все узнаю и сразу еду! – гаркнула она и отключилась.
И я осталась один на один с пожарным. Затуманенным взором поглядывая на его топорик, я начала сбивчиво объяснять, что нет на свете той силы, которая заставит меня ступить на лестницу. Пожарный же возразил, что сила эта есть и следует она за ним: по лестнице поднимался второй пожарный. Пока во мне шла сложная эмоциональная война, они дружно затащили меня на лестницу.
Боже, что потом началось! Просто чудом я не скинула их с лестницы. Борьба завязалась не на жизнь, а на смерть, при этом они спасали меня так отважно, что до сих пор удивляюсь, как я выжила. Это был сущий кошмар!
Очнулась я уже на земле.
Глава 2
Едва я оказалась внизу и под громкие аплодисменты толпы сошла на землю, как тут же угодила в лапы милиции. Работников милиции садистски интересовал один лишь вопрос: как я попала на карниз? Будто не тот же вопрос мучил и меня.
Если бы не подоспевшая Тамарка, замордовали бы меня этим вопросом. Тамарка же была пьяна и нагла сверх обыкновения. К тому же она, как честный человек, прикатила сразу на четырех «Мерседесах», трех «СААБах», двух «Фордах» и одном «Навигаторе» в окружении телохранителей, адвокатов и репортеров. Тамарка с ходу заявила, что является директором крупнейшей компании, а я ее «подруга детства», поэтому всем этим капитанам и майорам придется иметь дело с министром юстиции, министром внутренних дел и председателем комитета по управлению государственной собственностью.
– Все они мои кореша, чего и вам желаю, – жизнеутверждающе заявила Тамарка.
Милиция сбавила темп, а Тамарка грозно поинтересовалась, по какому праву пытают пострадавшую. Я и сама имела что сказать, но как пострадавшая вынуждена была молчать, дабы не разрушать созданного образа. Впрочем, в этом не было необходимости. Милиция сникла и перешла на уважение.
– Скажите хотя бы, что было перед тем, как вы попали на карниз? – униженно попросил капитан.
– Моя память дальше Кольки Косого не идет, – снисходительно призналась я.
Капитан окончательно растерялся:
– Колька Косой, это кто?
– Сын Тайки Костлявой, – поведала я, после чего капитан раскрыл рот, а майор схватился за голову, всем своим видом давая понять, что не собирается совать нос в чужие дела, поскольку это не присуще милиции.
Однако на этот раз любопытство одолело Тамарку.
– Что за Тайка? – сердито спросила она.
– Чокнутая соседка Маруси из пятой квартиры со второго этажа, – незамедлительно пояснила я, после чего Тамарка успокоила милицию.
– Колька Косой – ее стилист, – сообщила она, кивая на меня, и все вздохнули с облегчением.
Дальше все пошло как по маслу. Тамарка заявила, что забирает меня; никто уже не возражал. Правда, дело едва не испортил молоденький лейтенант, который бог знает откуда взялся. Прибежал и с ходу, ни с кем не посоветовавшись, как завопит:
– Куда вы? Мы должны ее допросить!
Тамарка не растерялась.
– Сама ее допрошу, – заявила она и потащила меня к своему «Мерседесу».
Лейтенант же (вот оно, отсутствие опыта!) не отставал.
– А кто пожарным и спасателям платить будет? – наивно поинтересовался он нам вслед и добавил:
– И психологу.
Деньги – это то, с чем Тамарка с детства не любила расставаться. Она резко затормозила и грозно вопросила:
– Платить? За что?
С нее даже хмель сошел.
– За спасение, – уже робея, пояснил лейтенант.
Тамарка уставилась на меня:
– Мама, ты спасать себя просила? – Я отрицательно замотала головой и поспешно ответила:
– Я не имела такой возможности, но психологу все же заплатила бы. Очень симпатичный мужчина.
– За это стыдно платить! – гаркнула Тамарка и обратилась к лейтенанту:
– Слышал? Не за что платить. Мама о помощи не просила.
– Навязанная услуга, – тут же прокомментировал телезвезда‑адвокат, своей популярностью затмивший и Орбакайте, и Киркорова, и даже Пугачеву.
Во всяком случае на всех телеканалах он появляется гораздо чаще этой звездной семьи.
Однако лейтенант, невзирая на телезвезду, заупрямился. Краснея под уверенным взглядом адвоката, он забубнил, делая неслыханные по искренности признания.
– Не знаю никаких законов, – пробубнил лейтенант, – но кто‑то же должен за это платить. Столько народу на ноги подняли, машины работали, люди работали, все это удовольствие дорого стоит. Надо платить.
Тамарка затолкала меня в «Мерседес», посмотрела на лейтенанта, как на глупого ребенка, и зачем‑то постучала указательным пальцем по своей, украшенной шляпкой голове.
– Я не нищая, чтобы платить. Пусть платят мне, – отрезала она и умчалась меня допрашивать.
Ее свита последовала за нами.
– В чем дело, Мама? – Тамарка приступила к допросу, не дожидаясь, пока злосчастный дом с его карнизом скроется из вида. – Почему, как у моего Дани день рождения, так с тобой обязательно что‑нибудь приключается? Даже выпить прилично не дашь.
Я пожала плечами, не находя ответа на ее вопрос. Я приуныла, тщетно вороша свою память. Тамарка сжалилась надо мной и, свойски толкнув меня в бок, игриво успокоила:
– Не переживай, Мама, ну нажралась, ну фортель выкинула, с кем не бывает.
Ну как тут не разозлиться!
– Тома, – завопила я. – Сама ты нажралась, а я трезва как стеклышко. – Тамарка опешила.
– А ну дыхни, – попросила она.
– Какой в этом смысл? – удивилась я. – От тебя же разит как от пивной бочки. Что ты почувствуешь? Уж поверь мне, пожалуйста, на слово. Не пила я.
– Трезвая, что ли, на карниз залезла? – усомнилась Тамарка. – Аж на четвертый этаж?
– Что ты говоришь? – испугалась я. – Неужели там был всего лишь четвертый этаж?
Я была разочарована.
– Сталинский дом, – сжалилась надо мной Тамарка. – Потолки высокие, но как, Мама, тебя на карниз занесло? Жаль, я не видела, но сказали, что ты была неподражаема на этом карнизе. Поспешили тебя снять, поспешили. Ну, да ладно, Мама, не горюй, сейчас выпьешь, Даню моего поздравишь, потом потеряем его и поедем гулять. Расслабимся по полной программе: банька уже растоплена, шашлычки жарятся, мальчики заждались…
– Какая банька? – взвизгнула я. – Какие мальчики? Совсем ты, Тома, со своим необузданным капитализмом оборзела! Когда я в твоих оргиях участие принимала? Ты меня путаешь черт‑те с кем! Я стерильно честна и непорочна! И потом, ты же задала вопрос, так изволь выслушать ответ.
– Валяй, – снизошла Тамарка. – Кстати, кто там у тебя живет в этом доме? Почему я не знаю? Секреты, что ли, от меня завела?
Тамарка обиженно надула губы.
– Тома, не будь дурой, – рассердилась я. – Откуда у меня секреты? Ты же меня знаешь, на секреты я не способна. Здесь очень темное дело. Клянусь, со мной случилась беда. Раз у Дани день рождения, значит, по этому поводу я и принарядилась, и к Кольке Косому по этому же поводу отправилась, ну, чтобы стрижку под новое платье соорудить. Кстати, как тебе моя прическа?
– Отвально, – заверила Тамарка.
– А платье?
– Платье фигня.
Я опешила:
– Фигня? Это же Втюхини.
Тамарка посмотрела на платье совсем другими глазами и воскликнула:
– Полный завал! И я такое хочу!
– То‑то же, – успокоилась я и продолжила:
– Делать стрижку я зачем‑то пошла с Марусей. Кстати, и Роза там была, у Кольки Косого. Тоже стрижку хвалила.
– Роза уже Даню поздравила и в стельку пьяна от водки, пьянеет бедняга от одного запаха, – вставила Тамарка и, зверея, добавила:
– А на Маруську мне плевать!
– Знаю‑знаю, – заверила я, торопливо возвращаясь к прежней теме:
– К Кольке Косому я была записана на одиннадцать часов, значит, от него вышла не раньше двух, и то, если без массажа. Кстати, который час?
– Уже, Мама, пятый, а я тебя ждала в пятнадцать ноль‑ноль. И все ждали. Ты невозможная!
Тамарка снова начала звереть.
– Тома, выглядишь ты потрясающе и похудела килограммов на пять, – поспешно воскликнула я, и она растаяла.
– Мама, твоя стрижка – обалдеть, – мгновенно восхитилась Тамарка. – Но похудела я всего на три килограмма. Утром взвешивалась.
– С тех пор похудела еще, – заверила я ее. – Однако, выходит, не так уж и долго я на карнизе стояла. Максимум час.
– Вряд ли, Мама, столько и мне не выстоять. Но как ты в тот дом попала? Ладно, в дом, как попала на карниз? Не с крыши же лезла на него, если не врешь, что нет там знакомых.
– Тома, посуди сама, если бы я залезла на карниз из окна чьей‑то квартиры, стали бы менты мне вопросы задавать?
– Вряд ли. И куда бы хозяева смотрели? Кстати, в доме нет балконов. Совсем. У какого хозяина сердце не дрогнет, если гость попытается выйти не через дверь, а через окно? Лично я бригаду бы вызвала. Кстати, как у тебя с «крышей»? В твоих глазах, Мама, присутствует сумасшедший огонь. Клянусь.
И Тамарка совершенно безумным взглядом уставилась в мои глаза. Я разозлилась.
– А что еще в них может присутствовать после пребывания на карнизе? Я абсолютно нормальна. Если не считать насморка, подцепленного там, я совершенно здорова.
Тамарка возразила:
– Но согласись, Мама, это странно, что ты не помнишь, как попала на карниз.
– Если бы только это, – удручилась я. – Я даже не помню, как вышла от Кольки Косого.
– Мама, – рассердилась Тамарка. – Не называй его Колькой Косым. Он и мой стилист. Ведешь себя как деревня, это бьет по моему престижу.
– Ха! Стилист, что же, не может быть Колькой Косым?
– Но у него уже нет косоглазия.
– Но его так с детства называют, и пусть скажет спасибо, что теперь, когда он научился стричь с людей баксы, его так только за глаза зовут. Все, кроме Маруси. Маруся не меняет привычек. Впрочем, я не мелочная. Раз просишь, ладно, стилист, так стилист. Так вот, я совсем не помню, как вышла от этого косого стилиста! Надо звонить Марусе.
– Зачем? – испугалась Тамарка.
– Может, она помнит? Кстати, что сказала Роза?
– Роза сказала, что ты осталась у Кольки Косого… Тьфу на тебя, Мама! – психанула Тамарка. – Ты невозможная! Уже и меня заразила! Роза сказала, что оставила тебя у стилиста, а сама поспешила за Пупсом. Она очень опасалась, что Пупс, растяпа, к новому костюму не тот галстук напялит, а я снова начну его высмеивать при всех гостях.
– Могла бы когда‑нибудь и промолчать, – осудила я Тамарку. – Значит, Роза оставила меня у Косого… А Марусю?
– Про Маруську Роза не говорила.
– Звоню Марусе.
– Только не в моем присутствии, – запротестовала Тамарка. – И что за нездоровое любопытство? Какая разница, куда ты пошла, если итог очевиден – карниз. Мы уже приехали. Мама, не упрямься, сейчас поздравишь Даню, потом мы его потеряем и по полной программе: банька уже растоплена, шашлычки жарятся, мальчики заждались…
– Чиста и непорочна! – гневно заверила я.
– Да‑аа, – согласилась Тамарка, – последнее замужество сильно тебя испортило.
Глава 3
Эта жуткая история, конечно же, имела последствия. История жуткая, жутчайшая, иначе и не скажешь, если из кресла стилиста попадешь прямо с новой стрижкой сразу на карниз четвертого этажа. Конечно же, я не успокоилась: на следующее утро, как только покончила с днем рождения Дани, повела расследование. Первым делом позвонила Марусе. Маруся примчалась, и мы с ней часа два ходили перед тем домом, гадая, как я могла попасть на карниз.
– Маруся, я точно ушла от Кольки одна? – все эти два часа пытала я подругу.
– Старушка, конечно, сначала – Роза, потом ты с этой своей стрижкой. Вы очень спешили к Тамарке, бросили меня у Косого, теперь полюбуйся, что он со мной сделал. «Новый имидж, новый имидж», – передразнила она стилиста. – Теперь я понимаю, старушка, почему ты, хитрая, доверила ему только свой лысый парик. Теперь и я прямо вся куплю парик и буду стричь его у стилиста, раз уж это так модно.
Колька действительно безбожно обкорнал Марусю, руки бы ему поотбивать, но у меня все же случилось горе посильней, поэтому я не стала на нее отвлекаться, а спросила:
– А перед тем как я вышла из салона, мне никто не звонил?
– Старушка, сколько можно?! Я прямо вся уже объяснять устала: никто не звонил, ты вышла одна и сказала, что еще успеешь помотаться по магазинам. Я удивилась, ведь мы вместе собирались мотаться, а тут вдруг ты прямо вся одна умчалась.
Это был самый удивительный момент вчерашнего дня. Если мы с Марусей собирались вместе выйти из салона, почему я отправилась по магазинам одна? Почему бросила в салоне Марусю? Почему так неожиданно переменила планы?
– Маруся, мне точно никто не звонил? – в сотый раз спросила я.
Она в отчаянии даже ногами затопала:
– Да нет же, старушка, я от тебя не отходила. Ты сидела в кресле, Колька тебя стриг, ты ему говорила гадости, Роза рвалась к Пупсу, ты ее не отпускала, утверждала, что дорожишь только ее оценкой, по ходу мы обсуждали будущий поход по магазинам, уговаривали Розу пойти с нами…
Судя по всему, именно так и было: слишком похоже на правду.
– Да как же я одна от Кольки‑то ушла? – жутко нервничая, закричала я.
– А фиг тебя знает! – психанула и Маруся. – Вдруг взяла и прямо вся ушла. Ни с того ни с сего. Сорвалась и убежала со своей новой прической и вся в макияже. Духами просто валила с ног.
– Но ты‑то как меня отпустила?
– Я‑то у Кольки в кресле сидела прямо вся мокрая, привязанная пеньюаром! Что я могла поделать? Прямо вся вопила тебе вслед, он и так мне чуть ухо не отрезал!
– Черт, какая муха меня укусила? – совсем запечалилась я.
Маруся с болью посмотрела на меня, жалея все душой.
– Старушка, – плаксиво успокоила она меня, – сглазили тебя, сглазили, старушка.
– Ни фига себе, сглазили! – ужаснулась я. – А если мне завтра стукнет в голову на Эйфелеву башню забраться? Пойдем по жильцам.
И мы пошли. Жильцы того дома, как ни странно, узнавали меня все подряд и сбегались глазеть как на кинозвезду, качая головами и поохивая. И все, как один, утверждали, что ни в какой квартире я не была. Кстати, то же самое они сказали и сотрудникам милиции – Тамаркин адвокат нам уже сообщил. Бедняга был вынужден заняться моими ничтожными проблемами, так Тамарке хотелось со мной в баньку завалиться. Любит она меня все же.
– Вот видишь, старушка, – обрадовалась Маруся. – Ни в одной квартире ты здесь вчера не была, ни на четвертом этаже, ни на первом. Сглазили тебя, сгла‑зи‑ли. Сглазили!
– Да подожди ты! – рявкнула я. – Чудес же на свете не бывает. Как‑то же я попала на тот карниз, а попасть туда можно только из окна. С крыши бы я не полезла, как бы сильно меня ни сглазили.
– Точно, старушка, с крыши только альпинист на тот карниз может попасть, – трусливо поеживаясь, согласилась Маруся.
– Значит, кто‑то из жильцов врет, – заключила я.
Маруся не согласилась:
– Не‑ее, не врут. Я бы почувствовала.
– Не врут? Если они не врут, и с крыши залезть нельзя, как же я попала на карниз? Крыльев, как видишь, у меня нет.
– Да‑аа, ты не ангел, – на этот раз согласилась Маруся и тут же выдвинула предположение:
– Из окна, что на лестничной площадке, ты разве не могла залезть?
Я пришла в ужас:
– Бог с тобой, от лестничного окна до того места, откуда меня сняли, минимум двадцать метров. Я что, по‑твоему, их по карнизу прошла? Мне и двух не осилить.
Маруся пожала плечами:
– Сглазили тебя, старушка, сглазили. Роза мне утром звонила, считает, что надо бы показать тебя психиатру.
– Твоя Роза сама сошла с ума! Вчера так нажралась у Тамарки; совсем забыла, что не пьет. К психиатру я не пойду и под угрозой расстрела.
– Тогда к Коровину тебя надо, – пригорюнилась Маруся, – Пусть скажет, какая сволочь тебя сглазила. А еще лучше пускай твои мысли сама Роза прочитает. Очень она в этом деле преуспела.
– Ладно, фиг с тобой, – согласилась я, – поехали к Розе. Она как‑никак тоже доктор, хоть и гинеколог.
* * *
Роза с радостью взялась читать мысли, но сколько ни копалась в моей голове, кроме фасонов шляпок, там ничего не находила. Я и в самом деле думала только о них, о шляпках. И это в такой ответственный момент. Просто поразительно. И досадно.
– Сосредоточься, сосредоточься, – умоляла Роза. – Представь, что ты выходишь из салона, прикрыла за собой дверь…
– Дверь за мной прикрыл охранник.
– Вспомнила! Вот видишь, вспомнила! – восторженно запищала Роза и захлопала в ладоши.
– Ни фига не вспомнила, – разочаровала я ее. – Просто знаю: охранник всегда передо мной дверь открывает, он же и закрывает эту дверь.
– Ладно, не отвлекайся, – рассердилась Роза. – Сосредоточься, представь себя у входа в салон и вызови прежние мысли, а я их прочитаю.
Я сосредоточилась. Роза напряглась, засверлила меня глазами, приговаривая:
– Ну! Ну!
И в моей голове опять появились шляпки. Точнее, шляпа, одна. Почему‑то мужская.
– Опять шляпа! – Роза без сил упала на диван.
– Ну ты, старушка, даешь! – восхитилась Маруся. – Как же ты живешь, если у тебя вместо мозгов одни шляпы?
– Так было не всегда, – с трудом сдерживая слезы, пожаловалась я. – Так случилось после карниза.
– Вряд ли, я и раньше за тобой такое замечала, – усмехнулась Маруся.
– Отстань от нее, – неожиданно вступилась за меня Роза. – Это стресс. Пускай немного от него отойдет, и завтра продолжим.
– Лучше бы ее свести к Коровину, – принялась за свое Маруся.
– Зачем к Коровину, – рассердилась Роза. – У меня уже получается. Завтра с утреца на свежие мозги опыты и продолжим.
И мы продолжили на следующий день с раннего утра – так захотела Роза. Продолжили с тем же эффектом. Я не унывала, Роза тоже. Маруся рвалась к Коровину.
И на другой день было то же самое. Роза с утра до вечера читала мои мысли, я же думала лишь о какой‑то мужской шляпе. Маруся стояла над моей душой и время от времени вскрикивала:
– Пора ее к Коровину.
В конце концов сдалась и Роза.
– Все, – сказала она. – Я пас. Ведем ее к Коровину. Пускай пообщается с духами.
«Ну, с духами не с духами, – подумала я, – а посмотреть на это чудо спиритизма – Коровина будет полезно со всех сторон: и для будущей книги, и для общего развития, и для поднятия тонуса, и для улучшения настроения. Разве это не смешно, когда взрослый солидный мужчина на полном серьезе ведет беседу то с Распутиным, то с Наполеоном? С другой стороны, Коровин в большой моде. Салон Кольки Косого против салона Коровина просто колхоз. Просто срам, что я еще ни разу не была у Коровина».
О своем психическом здоровье я уже почти не беспокоилась. Забвение – это то, что позволяет человеку существовать в нашем злокозненном мире. Если бы не забвение, жизнь утратила бы смысл. Поскольку меня больше на карниз не тянуло, я забыла о нем, расслабилась и решила, что тот инцидент произошел в связи с секундным помутнением рассудка на почве ссоры с соседями.
«Вряд ли это повторится», – подумала я и дала Розе и Марусе согласие отправиться к Коровину.
Лишь из любопытства.
Глава 4
Мне снился сон.
Страшный сон.
Даже ужасный.
Ужасный по нескольким причинам. Во‑первых, он был очень длинный – длиной в жизнь. А во‑вторых, во сне я была мужчиной, да ладно бы еще красивым, бодрым и молодым, а то совсем наоборот – я была пожилым низкорослым мужчиной и обладала всеми атрибутами старости: лысиной, вставными зубами, подагрой, животом и одышкой. И почему‑то всем этим я очень гордилась.
Впрочем, известно почему: у меня были деньги, много денег. Утром после душа я подходила к зеркалу и, с огромной симпатией глядя на свое неприглядное отражение, нежно оглаживала раздутый обжорством живот, щелкала вставными зубами, проводила рукой по плешивому темечку (по привычке приглаживая то, чего давно уже нет) и удовлетворенно себе говорила:
– Хорош, чертяка!
Видимо, я ждала чего‑то еще более безобразного и, не найдя, приходила в восторг. После этого я выпячивала впалую грудь и героически пыталась подобрать дряблые мышцы живота; живот от этого в объеме не уменьшался, а лишь покрывался жировой рябью и становился похож на корку гигантского апельсина, но я была очень собой довольна и с улыбкой вещала:
– Рано пока на диету, рано. Еще сойдет.
И не ошибалась, потому что действительно сходило. Все сходило за первый сорт: и впалая грудь, и безобразный живот, и плешь, и вставные зубы. Да еще как сходило! Под дверью ванной с полотенцем в руках меня ожидало существо, которое своими прелестями с лихвой возмещало все мои недостатки.
Существо порхало ко мне на своих длинных стройных ногах, в искреннем порыве нежности своими сочными губками чмокало меня прямо в плешь и с материнской любовью обтирало полотенцем мой отвратительный жирный живот. При этом существо не играло, нет‑нет, оно действительно боготворило меня, потому что ждало от меня много, очень много…
Старый, плешивый и пузатый, я был не просто я – старый, пузатый и плешивый. Существо видело во мне уверенного в себе хозяина жизни, всем известного и всем нужного, с которым нет никаких проблем, а есть одни лишь радости. И именно этот источник радостей любило во мне существо, охотно прощая и плешь, и вставные зубы. Прекрасное существо даже не замечало этих мелких недостатков, поскольку было счастливо и понимало: счастье это случайно и рядом с плешью и животом могли оказаться любые другие длинные и стройные ноги. Красивых ног в стране много, а богатых и знаменитых животов мало и на всех не хватает.
Прекрасное существо было неглупо, все понимало и обожало меня и каждодневно радовалось, что я у него имеюсь и в роли мужа ограничиваюсь им одним, этим прекрасным существом, в то время как великое множество красивейших ног, губ и глаз только и думают, как отобрать у него мои живот, плешь и прочее…
В общем, это была любовь, большая, прекрасная любовь, замешанная…
Хотя любая любовь замешана на чем‑нибудь прозаическом, так что эта от других не сильно отличалась, но дело не в том. Сон закончился примерно так же, как заканчивается любая жизнь: трагично. В конце концов я, старый дурак, попала в неприятность: неожиданно начала задыхаться прямо посреди счастливейшей жизни. Как и при каких обстоятельствах это случилось со мной – не помню, но ощущения я испытала ужасные. Помню лишь, что была кромешная тьма – то ли подвал, то ли чулан – и это меня почему‑то страшно пугало. Глаза лезли на лоб от нехватки воздуха, страшные спазмы сковывали грудь и горло, руки судорожно пытались сорвать с шеи карденовский галстук, мысли путались…
Боялась, не знаю чего, тряслась всем своим жиром… В голове был один страх, жуткий страх, просто животный ужас. Впрочем, были и две‑три мысли о прекрасном существе, мол, погибаю, и как‑то оно теперь выживет без меня? Без средств, без друзей останется – глупое да наивное, – оберут до нитки и по миру пустят…
На этом жутком месте я и проснулась, разбуженная телефонным звонком Маруси. Как всегда она беспардонно врывалась в мою жизнь, но на этот раз я была ей благодарна, честное слово.
– Старушка! Епэрэсэтэ! – изумилась Маруся. – Ты прямо вся еще спишь? Как не стыдно, старушка, я прямо вся давно уже на ногах!
– Добро бы просто сплю, – пожаловалась я, – а то такую дрянь смотрю. Одни кошмары, жуть!
Хотелось, конечно же, сразу, входя в мельчайшие подробности, рассказать сон, но сильные впечатления вытеснили из памяти весь словарный запас. Пришлось ограничиться лишь этим жалким лепетом. Маруся же и слушать меня не собиралась.
– Еду к тебе, будь готова, – сообщила она и бросила трубку.
«К чему это я должна быть готова?» – подумала я, тупо глядя на себя в висящее напротив кровати зеркало и безмерно радуясь тому, что нет еще у меня плеши и вставной челюсти, а, напротив, есть белые натуральные зубы и роскошные длинные волосы, которые я ни за что не доверю стилисту, как бы моден он ни был.
Должна сказать, что последнее сообщение Маруси меня насторожило, как любое ее сообщение. Жутко хотелось знать, к чему я должна быть готова. После страшного сна я уже не ждала радостей от жизни, поскольку все естественное всегда ценила выше любого богатства и никогда терпеть не могла примеси денег в отношениях, а тут сразу столько неприятных впечатлений…
Но нет худа без добра, в ванной меня ждал сюрприз. Когда после душа я подошла к зеркалу и не обнаружила у себя отвислого живота, то едва на радостях не потеряла сознание. К счастью, явилась Маруся и отвлекла меня, пришлось бежать открывать ей дверь, откладывая обморок.
Дверь я открыла, в умилении приговаривая: «Боже, как я хороша! Как хороша!»
– Ты что, старушка?! – изумилась Маруся. – С чего ты это взяла? Хоть бы в зеркало на себя посмотрела. Прямо вся помятая и опухшая. Тьфу!
– Это ты меня раньше не видела, – торжествуя, сообщила я. – Плешь, жир, подагра…
Я махнула рукой, мол, всего и не перечислишь. Маруся остолбенела. Ей еще с детства сильно хотелось все это у меня увидеть (особенно плешь), но как это сделать, она не знала, а потому спросила:
– Ты о чем, старушка?
Я тут же рассказала свой сон, заключив повествование словами:
– И откуда, спрашивается, появляются в моей светлой голове такие бредовые видения? Хоть бери и к Фрейду обращайся.
– Тут и обращаться не надо, – обрадовалась Маруся. – Прямо вся ты завидуешь нашей Леле.
Леля – дальняя родственница Маруси, с которой я всегда была очень дружна. Несмотря на приличную разницу в возрасте, мы с Лелей, встречаясь, подолгу болтали как нежнейшие подруги, по ходу беседы выбалтывая друг другу все свои сокровенные тайны.
Кстати, в отличие от Маруси, Леля всегда умела держать язык за зубами и ни разу не распространила по свету то, что я доверила только ей. Марусе же с детских лет я сообщаю лишь то, на что не хочу тратить своего драгоценного времени. Как правило, это сообщения о продаже, обмене, о желании что‑либо приобрести или сплетни про очень плохих людей, которых я заслуженно невзлюбила.
– Я завидую Леле?! – искренне возмутилась я. – Да я счастлива, что ей, наконец, повезло.
Изрекая это, я кривила душой. Красавица и умница Леля, обладательница не только длинных стройных ног, но и осиной талии и чистых наивных глаз и сексапильных губ – эта нимфа, это божество… помытарствовала в жизни немало, прежде чем вышла замуж так, как мечтала.
Господи, какой злодейкой надо быть, чтобы позавидовать этой несчастной трудолюбивой Леле. Она не стала довольствоваться тем, что ей щедро дала природа, а не зная устали, трудилась над собой и овладела всем, чем только было необходимо.
Леля постигла все, чего настоятельно требовало наше сложное время. Даже не знаю, есть ли на свете такое, чему к двадцати семи годам она не научилась. Она так же прекрасно чувствует себя за рулем автомобиля, как и за штурвалом самолета, она летает на лыжах по склонам гор и по волнам морей, бабочкой порхает на теннисном корте, ишаком ишачит на тренажерах, прыгает с парашютом, строчит статьи в газеты и журналы, а потом, проделав все это, несется на рауты во всевозможные посольства и разговаривает там на всех европейских языках…
Боюсь, не хватит страниц моего романа для того, чтобы перечислить все, что успевает Леля за день. Бедняжка, чтобы чувствовать себя суперженщиной, она с утра до вечера, как раб на плантациях, трудится над собой, хотя я этого чувства никогда не теряла, вовсе не обременяя себя ни лишними знаниями, ни лишним трудом. Вот что значит сильная позиция в жизни – насколько легче быть счастливой, от рождения зная, что другим до тебя далеко. Но не всем так везет.
Однако вернемся к Леле. Таким образом, становится ясно, что своим кропотливым трудом она добилась в жизни практически всего, кроме… больших денег, которые она рассчитывала получить одновременно с прекрасным принцем.
Для будущего принца в общем‑то Леля и старалась, но принц все не являлся, зато годы летели. Летели они не бесплодно – Леля росла в цене, набираясь образования, ума и опыта. Она уже научилась петь, сочинять музыку, умудрилась сыграть несколько ролей в спектаклях, и даже пару раз блестяще выступила на радио. Леля без устали бросала новые килограммы на весы своих достоинств и выросла в цене так, что на нее уже не находилось покупателя. Она же не унывала и росла, росла, росла…
Но наступил тот критический момент, когда стрелка весов качнулась и медленно поползла в обратную сторону, а потом и вовсе начала тяготеть к нулю – время перестало работать на Лелю. Никаким красивым пением не заменишь розовой нежности щек и пунцовой свежести губ. Леля поняла, что если в ближайшие годы не найдет себе мужа, то все старания пойдут прахом – жизнь можно считать потерянной. И она заметалась.
Должна сказать, что ни я, ни Роза, ни Маруся, ни другие старшие друзья Лели не стояли в стороне. Все мы мучительно переживали проблемы Лели и из последних сил искали этих чертовых будущих мужей, которых Леля, оскорбляясь, отвергала. Откуда мы их только не извлекали, из каких частей бизнеса и света…
Замечу, если бы Маруся с той же страстью искала мужа себе, то давно бы уже нянчила внуков, а не довольствовалась бы ролью престарелой невесты и «приличными вариантами», как она называет негожих претендентов на свою руку.
В общем, когда все мы, болея душой и скорбя, уже отчаялись выдать замуж нашу несравненную Лелю, она вдруг неожиданно сообщила о помолвке. Естественно, всю ночь я не спала, а наутро зазвала к себе Лелю для срочного обмена тайнами. И она не обманула моих ожиданий: уже с порога начала открывать свою душу и с горящими глазами сообщила, что страстно влюблена.
– Влюблена?! Ах, я слышу это от тебя впервые! – воскликнула я, внутренне трепеща, от чего сама не зная. – Что? Как? Где? Рассказывай!
Конечно же, меня интересовало многое, поскольку достоинства нашей Лели обязывали ее будущего мужа чрезвычайно. Но самое главное, я видела: Леля была счастлива. В ее горящих глазах читалось огромное чувство…
– Да чем же он взял‑то тебя? – дрожа и волнуясь, спросила я.
– Ах, не знаю, не знаю! – кружась по комнате от избытка чувств, пропела Леля. – Когда он касается моей руки, кажется, я готова потерять сознание!
Признаться, я испугалась. Когда видишь такую сумасшедшую любовь, сразу приходит в голову мысль: «Есть ли у жениха деньги?» «Не наделала бы она глупостей», – это уже была вторая мысль.
Короче, я заволновалась, а вдруг наша Леля влюбилась в кого‑нибудь недостойного, вдруг он нищ и не имеет достаточного веса в обществе? Дрожащим голосом я поспешно спросила:
– Надеюсь, у него найдутся средства, чтобы обеспечить тебе ту жизнь, к которой ты так долго готовилась? Спрашиваю прямо: он купит тебе самолет, яхту и метров двадцать бассейна для ежеутренних заплывов?
– Не знаю! Не знаю! – танцуя, ответила Леля. – Да разве в этом дело? Я и часа прожить без него не могу, а он без меня!
И словно по команде зазвонил ее мобильный.
– Это он! Это он! – возликовала Леля и начала ворковать такие нежности в трубку, что даже мне, видавшей виды, стало неловко.
Я сейчас же пожелала знать, кто он, а еще лучше иметь возможность сделать собственные выводы. Под напором моих дружеских чувств Леля вынуждена была в тот же вечер организовать ужин, куда меня сразу же и пригласила. Событие происходило в ресторане, где я чуть не рухнула на пол, увидев жениха. Достоинство у него было лишь одно – что банкир, в остальном же… маленький, лысенький, брюхатенький…
Нет, он не был точной копией того, кем я была в этом своем страшном сне, с которого, кстати, и начались мои настоящие неприятности. Жених был лучше, гораздо лучше и симпатичней. Пожалуй, я и сама обратила бы на него внимание, будь он немного моложе, но Леля! Наша несравненная Леля! Она так мечтала! Она так готовилась! Так истязала себя!
Нет, теперь она достойна настоящего принца!
Но с другой стороны, где взять принца, когда и наши министры порой перед телекамерой ковыряют в носу, избранник же Лели был достаточно галантен, элегантен, образован, остроумен и невыразимо мил – чего же боле?
Я смирилась. К тому же любовь зла, а то, что Леля счастлива со своим банкиром, не вызывало сомнений. Они так трогательно, так трепетно друг друга любили, что окружающие умилялись и говорили: «О, да, так бывает раз в сто лет».
И теперь Маруся убеждает меня в том, что я завидую Леле?!
Завидую немного, конечно, но совсем не тому, о чем она думает. Я счастлива со своим Евгением, но между нами нет тех тонких чувств, того трепета, которые столь заметны между Лелей и ее банкиром.
Я тут же попыталась все это изложить Марусе, но она возмутилась:
– К черту Лелю с ее любовью! Роза прямо вся нас убьет, если мы опоздаем к Коровину!
– Ах, Коровин! – закричала я, вспомнив, наконец, куда мы собирались.
Глава 5
Альфред Коровин – модная личность. То ли маг, то ли колдун, то ли фокусник… Сам он называет себя великим магистром. Посмотрим, так ли это.
Да, забыла рассказать! Роза вдруг занялась чтением мыслей и преуспела. Прочитав однажды все мысли Маруси – все три, что у нее были с детства, – Роза заразила монтевизмом и Марусю. И наша Маруся, не зная удержу ни в чем, пустилась во все тяжкие.
Нет ни одной гадалки в Москве, с которой Маруся уже не была бы на «ты». От Альфреда Коровина – новоиспеченной оккультной звезды – ее просто не оттащить. Уже похвастала ему успехами Розы, познакомила ее с Коровиным, и Коровин, хоть он и не специалист по монтевизму, якобы Розу поощрил.
– Сегодня Коровин в своем загородном особняке прямо весь будет являть дискуссию с духами, – рискованно разогнав свой новый «жигуль», просвещала меня Маруся. – И Роза хочет нас удивить. Она собралась покуситься на мысли Коровина. Вот дает наша Розка!
– Посмотрим‑посмотрим, дает ли, – отмахнулась я, все еще находясь под впечатлением сна. Этот сон почему‑то не шел из головы. Я пыталась его разгадать и вдруг подумала: «А почему бы не рассказать о нем Коровину? Полгорода советуется с ним, так чем я хуже?»
Я поделилась этой мыслью с Марусей.
– Старушка, ты прямо вся сошла с ума! – возмутилась она. – По таким пустякам беспокоить маэстро, великого мага. Говорю же тебе, секрет прост: ты тайно завидуешь Леле, вот и видишь такие сны. Леля счастлива со своим банкиром, а тебя жаба душит.
– Что за ерунда?! – рассердилась я. – Это тебя жаба душит, что я купила себе сапоги за пятьсот долларов. Не мучайся, а лучше два месяца поголодай, купи себе такие же и успокойся.
Маруся не могла мне возразить, потому что мы уже подъехали к особняку Коровина, где ее охватила благость. Она поставила свой новенький «жигуль» на площадку рядом с потертым автомобилем Розы и скомандовала:
– Вытряхивайся, старушка. Роза прямо вся уже здесь.
Мы отправились к Коровину. Каково же было мое удивление, когда первой, кого я там увидела, оказалась Леля. Нет, ничего странного не было в том, что Леля, строго следующая всем веяниям моды, очутилась у Коровина, – весь бомонд чтит маэстро. Странно было то, что я увидела ее как раз тогда, когда думала о ней в связи с этим сном. Наткнувшись на Лелю, я даже на секунду потеряла дар речи, но, очень быстро восстановив этот дар, радостно воскликнула:
– Леля, дорогая, что ты здесь делаешь?! – тут же собираясь сообщить, что я‑то отбываю здесь наказание за дружбу с Марусей.
Вместо ответа я с изумлением получила вымученную улыбку Лели и тут же заметила, что бедняжка изрядно заплакана.
Увидев красные, опухшие глаза Лели, я сразу же захотела многое знать. Возникала мысль: «Не разладилось ли у них с банкиром?»
Этой мыслью я тут же поделилась с Марусей, но обменяться со мной своим впечатлением она не смогла, поскольку Коровин приступил к сеансу. В английском элегантном костюме он скорей был похож на денди, чем на мага, но речи его были все о них – о духах.
Коровин тщательно проинструктировал завороженную публику, как способствовать скорейшему установлению контакта с этими самыми духами, существование которых всегда вызывало у меня большие сомнения.
А вот Маруся и Роза, открыв рты, не испытывали никаких сомнений. С благоговением уставились они на маэстро Коровина, буквально ели его глазами, я же, тоскуя и подавляя зевоту, разглядывала просторную комнату. Окна в комнате, естественно, были закрыты шторами, дорогими красивыми шторами черного бархата. Если бы по бархату не вышили серебряные звезды, было бы мрачно, а так ничего, миленько и со вкусом. Огромный овальный стол, расположившийся в центре комнаты, вполне вписывался в интерьер и обещал многое – не зря же все мы чинно вокруг него расселись. Стол пока был девственно чист, но кто знает, что в дальнейшем может на нем появиться. Стены комнаты украшали старинные канделябры с горящими свечами, увитыми серебристыми полосками. Свечи, как и положено, создавали таинственный полумрак.
Я рассматривала комнату и гадала, почему мы так рано здесь собрались. Мне всегда представлялось, что все эти действа с вызовом духов начинаются в полночь или поближе к ночи, стрелки же часов показывали полдень – сквозь черные шторы местами пробивались тонкие лучики света.
Вдруг Коровин, словно подслушав мои мысли, начал очень длинно и пространно объяснять присутствующим, что сегодня особенный день: бодрствующие духи совершают поиск всех пропавших. Что такое «бодрствующие духи» я не знала, но сразу поняла, что они очень крутые.
«Ага, – подумала я, – следовательно, здесь собрались все те идиоты, которые верят, что Коровин с помощью своих хваленых духов способен найти нечто большее, чем очки на собственном носу. В таком случае возникает вопрос: что хочет найти наша заплаканная Леля? И с каких это пор она, умная и образованная, верит в подобную чепуху? Одно дело отираться в модных салонах, как поступаю порой и я, и совсем другое дело, когда рациональная Леля с открытым ртом сидит перед каким‑то шарлатаном и на полном серьезе ждет, когда чей‑то дух вдруг явится и что‑то ей сообщит. По меньшей мере это странно. Что заставило Лелю утратить разум?»
Огромная хрустальная люстра под потолком, которую я раньше не замечала, вдруг ярко вспыхнула и тут же погасла; кто‑то задул в канделябрах свечи – наступила полная тьма. Даже из‑за штор больше не пробивались лучики света.
«Началось», – подумала я.
Одна за другой опять зажглись свечи, и я вновь увидела маэстро Коровина. На нем уже не было модного элегантного костюма. На этот раз Альфред Коровин облачился в мантию, украшенную вышитыми золотом астрологическими знаками. На голове его был высокий колпак, на мой взгляд, совершенно дурацкий. Дурацким было и значительно‑таинственное выражение его лица. Я с большим трудом сдержала смех, внутренне все же хохоча до упаду.
За спиной у Коровина вдруг словно бы из ниоткуда материализовался высокий молодой человек очень привлекательной наружности. На самом деле парниша вышел из‑за черной шторы, но он был так красив! Мой смех как рукой сняло. Я была уже серьезней Маруси.
Тем временем Коровин, изящным жестом коснувшись руки молодого человека, с торжественной таинственностью воскликнул:
– Мой ученик и последователь, Равиль. Медиум гибкий и опытный.
Я ахнула и с восторгом зааплодировала, но присутствующие осуждающе зашикали на меня.
– Это не театр, – гаркнула увешанная бриллиантами тучная дама, и я стушевалась.
Всегда боялась тучных дам. Однако великий магистр поощрил меня кивком (видимо, простил мою непросвещенность) и повторил свой изящный жест, Равиль тут же с почтительной покорностью занял место за столом.
– Сегодня, – с важным видом воскликнул Коровин, – в день бодрствующих духов, мы обратимся к самой древней технике спиритизма: будем вопрошать духов посредством стола. Прошу присутствующих соблюдать осторожность. Известны случаи агрессии рассерженных духов. Бывало, что злые духи чрезмерно сильно толкали стол, нанося людям увечья.
«Бог ты мой, – ужаснулась я, – эти идиоты еще могут и покалечить».
Коровин тем временем грозно взглянул на присутствующих и воскликнул:
– Если нам сегодня удастся вызвать бодрствующий дух, тогда через нашего медиума, Равиля, вы сможете задать ему свои вопросы и получите ответы в объеме гораздо большем, чем при использовании стола, ибо техника спиритизма шагнула далеко вперед, и теперь мы можем общаться с духами почти напрямую.
Коровин ловким движением рук укутался в мантию и дал знак: Равиль положил на стол обе ладони, соединив большие пальцы и растопырив остальные. Присутствующие поступили так же, причем каждый старался, соединив большие пальцы, коснуться своими мизинцами мизинцев соседа. Для этого всем нам приходилось жаться друг к другу, что было неприятно. Я сидела с ощущением, что совершаю нечто неприличное. Однако, круг из соединенных мизинцев замкнулся и…
Что‑то громыхнуло, а стол под моими ладонями подпрыгнул. Заколебалось свечное пламя. От странного дуновения заколыхались тяжелые шторы. Раздался звук, подобный завыванию ветра в трубе: у‑ууу…
Нестерпимо захотелось бросить к черту этот круг с его мизинцами и полезть под стол: посмотреть, кто там шалит. Мне было очень интересно это знать.
Коровину, кстати, это тоже было интересно, потому что он загробным голосом вопросил:
– Кто здесь?
Что‑то вновь громыхнуло, и стол ретиво опять подпрыгнул.
– Чистый ли ты дух и доброжелательный? – утробно вопросил Коровин.
Из‑под стола глухо бухнуло, словно кто хватил по нему киянкой. Удовлетворенное выражение лица Коровина убедило всех, что дух источает чистоту и
