Расцвет науки, расцвет страны

 

Накануне монгольского нашествия Хорезм посетил знаменитый арабский путешественник и географ Якут, автор многотомной географической энциклопедии, не знающей себе равной среди памятников средневековой географической литературы всего мира.

«Не думаю, – пишет Якут, – чтобы в мире были где‑нибудь обширные земли шире хорезмийских и более заселенные, при том, что жители приурочены к трудной жизни и довольству немногим. Большинство селений Хорезма – города, имеющие рынки, жизненные припасы и лавки. Как редкость, бывают селения, в которых нет рынка. Все это при общей безопасности и полной безмятежности».

«Не думаю, – говорит он в другом месте, – чтобы в мире был город, подобный главному городу Хорезма по обилию богатства и величине столицы, большому количеству населения и близости к добру и исполнению религиозных предписаний и веры».

А свидетельство Якута, объехавшего значительную часть мусульманского мира, достаточно авторитетно.

Мы видели ирригационные сооружения эпохи великих хорезмийских шахов. Особенно ярко они могут быть прослежены в районе «земель древнего орошения» юго‑западного Хорезма – в бассейне огромного мертвого канала Чермен‑Яб. Этот канал, являющийся продолжением современного канала Газават, в раннем средневековье, в афригидское и мамунидское время, доходит только до города Замахшара (современное городище Змухшир).

В XII веке этот канал проводится далее в глубь пустыни на 70 километров, достигая развалин Шах‑Сенем, вокруг которых раскинулась обширная сельскохозяйственная область с обильными памятниками того времени.

Интенсивно развивается жизнь на орошенных землях бассейна Гавхорэ. Окрестности развалин крепости Кават‑Кала представляют собой великолепно сохранившийся памятник этой эпохи. Это целый мертвый оазис, эффектные руины целого «рустака», тянущегося от развалин Джильдык‑Кала до Кават‑Кала и далее к северу примерно на треть расстояния между Кават‑Кала и Топрак‑Кала.

Это тянущаяся на 15 километров вдоль сухого русла Гавхорэ полоса такыров шириной 2–3 километра, сплошь покрытая бесчисленными развалинами крепостей, замков и неукрепленных крестьянских усадеб, разбросанных среди прекрасно сохранившихся планировок средневековых полей, оконтуренных полосами каналов распределительной и оросительной сети.

На непосредственно примыкающей к Кават‑Кала полосе площадью 8 квадратных километров нами зарегистрировано свыше 90 крестьянских усадеб. Если мы сравним по степени заселённости рустак крепости Кават‑Кала с афригидским рустаком Беркут‑Кала, где на площади 35 квадратных километров расположено около 100 усадеб, то мы убедимся в том, что густота населения возросла примерно в четыре раза.

Возвышение империи Хорезмшахов, намечающееся уже в XI веке, охватывающее XII век и достигшее наивысшего расцвета к началу XIII века, не похоже на историю образования предшествующих, а частью и последующих феодальных восточных империй.

Это не результат молниеносного движения полчищ конных варваров‑кочевников, как арабский халифат, государства сельджукидов и караханидов. Это не результат военного переворота, переносящего центр ослабевшей империи в новое место, как было с государствами саманидов и газневидов.

Это итог длительного, медленного процесса «собирания земель» вокруг определенного центра экономического и политического тяготения. Расцвет Хорезма в начале XIII века стал возможен благодаря тысячелетней культуре народа, который с необычайным упорством отвоёвывал земли у пустыни, строил оросительные каналы, владел передовой для того времени строительной техникой, имел прекрасно обученное войско, защищавшее интересы своего государства.

Хорезм выступает перед нами в X–XII веках как естественный центр тяготения кочевых племен Средней Азии, как форпост переднеазиатской мусульманской цивилизации в гузской и кипчакской степи. Города Хорезма ведут широкие торговые операции со степью.

Хорезмийские купцы связаны с кочевниками тесными узами, обеспечивающими безопасность торговли. Арабский путешественник ибн‑Фадлан пишет:

«И не может ни из мусульман приехать в их страну, пока не назначат ему из их среды друга, у которого он останавливается и привозят ему из страны ислама одежды, а для жены его покрывало, немного перца, проса, изюма и орехов. Таков же и тюркский обычай: если он выезжает в ал‑Джурджанию (Ургенч) и спрашивает о своем госте, то останавливается у него, пока не уедет (обратно)».

Мангышлак и нижняя Сыр‑Дарья, связанные тесными экономическими связями с Хорезмом, первыми входят и в сферу политической его гегемонии.

Однако этим дело не исчерпывается. Хорезм X–XII столетий выступает перед нами как важнейший центр экономических связей между странами халифата, с одной стороны, и обширными пространствами Восточной Европы и Западной Сибири – с другой.

Арабские авторы отмечают многочисленные хорезмийские колонии в городах Хорасана и на севере – в землях хазар и булгар.

Так, ал‑Истахри говорил: «Они (хорезмийцы) более всех жителей Хорасана рассеяны по чужим местам и более всех путешествуют».

Характерно, что особое стремление хорезмийдев к дальним торговым экспедициям подчеркивается и более ранними источниками. В истории династии Тан мы читаем такую характеристику хорезмийцев эпохи арабского завоевания:

«Среди всех западных варваров это единственный народ, который запрягает быков в повозки; купцы ездят на них в отдаленные страны».

По данным иби‑Фадлана, в X веке значительная колония хорезмийцев была в Булгаре, Почти целиком из хорезмийцев состояла в том же X веке большая мусульманская колония в Итиле – столице Хазарии.

Но Хорезм возвышается среди стран Востока не только как экономический и политический центр, где скрещиваются интересы многих цивилизованных народов. Он занимает также выдающееся место как центр науки и культуры стран древнего Востока.

Мы мало знаем о науке домусульманского, античного и афригидского Хорезма. Но внимательный анализ памятников материальной культуры позволяет утверждать, что уже тогда точные и естественные науки достигли в Хорезме высокого уровня развития: точные каноны архитектурных пропорций, тщательные строительные расчёты, грандиозные ирригационные сооружения, невозможные без скрупулёзной нивелировки местности, описанные Бируни Хорезмкйский календарь и детальная астрономическая терминология, богатство и разнообразие минеральных красок в росписях Топрак‑Кала, великолепное античное стекло оттуда же – всё это было бы невозможно без развитая геометрии, тригонометрии, астрономии, топографии, химии, минералогии. Далекие путешествия хорезмийских купцов, о которых единогласно свидетельствуют арабы и китайцы, были бы невозможны без развития и накопления географических знаний.

И когда позднеафригидский Хорезм входит в систему арабского халифата, его учёные сразу занимают выдающееся, пожалуй, самое выдающееся место среди создателей так называемой «арабской науки» – арабской по языку, ставшему своеобразной восточной латынью, – а на деле созданной учёными Ирана, Закавказья, Малой Азии, Средней Азии, впоследствии Испании.

Уже к концу VIII – началу IX века относится жизнь и деятельность признанного основателя «арабской» математики и математической географии – хорезмнйца ибн‑Муса ал‑Хорезми. Его имя до сих пор живет в известном математическом термине «алгорифм» (общее решение любой математической задачи). От одного из слов заглавия математического трактата ал‑Хорезмй «ал‑Джабр» произошло название алгебры.

Ал‑Хорезми – не только математик, но и астроном, географ и историк – занимает крупный пост при дворе аббасидского халифа ал‑Мамуна. Общепризнано, что в его трудах осуществился тот синтез индийской алгебры и греческой геометрии, который лежит у истоков современной математической науки. Но было ли это только индивидуальным творчеством ал‑Хорезми? История античной и афригидской культуры Хорезма, давшая такие убедительные доказательства в найденных нами памятниках культуры, позволяет утверждать, что ал‑Хорезми силен не только своим личным математическим гением, но и тем, что он опирался на многовековую традицию хорезмийской математики, выросшей на почве практических потребностей ирригации, путешествий, строительств и торговли, С этой‑то зрелой хорезмийской математической наукой познакомил ал‑Хорезми полуварваров‑арабов, а затем, в латинских переводах, и европейский учёный мир.

История хорезмийской науки достигает в творчестве ал‑Бируни своего кульминационного пункта. В его лице выступает перед нами великий энциклопедист средневекового Востока, астроном, географ, минералог, этнограф, историк и поэт. Его перу принадлежит целый ряд капитальных трактатов по разным отраслям науки, и во всех он проявляет себя не только как выдающийся эрудит и первоклассный исследователь, но и как мыслитель, прокладывающий новые пути в науке. Признание им равноправия геоцентрической и гелиоцентрической картин мира является крупным шагом вперед по сравнению с доминировавшей среди «арабских» учёных концепцией Птоломея. Его историко‑геологические теории по истории ландшафта Северноиндийской низменности и по истории изменений течения Аму‑Дарьи далеко опережают взгляды тогдашней науки, приближаясь к современным научным концепциям. До нас дошел ранний труд Бируни – «Ал‑Асар ал‑Бакият» – трактат о летоисчислениях народов мира, свидетельствующий о необычайной широте эрудиции хорезмийского ученого и являющийся настоящим кладезем сведений по истории культуры, философии, астрономии, религии различных народов. Трактат по математической и описательной географии «Канон Масуда» и краткое руководство по определению местоположения местностей, содержащее, кроме геодезических, также и историко‑географические сведения, ещеё ждут своего издателя. Недавно опубликован труд Бируни до минералогии. Замечательная «История Индии» Бируни, изданная Захау, свидетельствующая о глубоком знании автором языка и обычаев страны, богатейшей санскритской научной литературы, географии и истории Индии, является блестящим образцом историко‑этнографической монографии, не имеющей себе равных в средневековой литературе. «История Хорезма» Бирунп до нас не дошла, она утрачена или ещё не разыскана, но, судя по отрывкам из неё у Бейхаки и историческим материалам в монографии самого Бируни о летоисчислениях, это был труд первостепенного значения.

Видимо, особая роль принадлежит Бируни, как и ал‑Хорезми, в разработке географии и этнографии Восточной Европы, в деле ознакомления стран мусульманского Востока со славянами и другими восточноевропейскими народами. Есть все основания полагать, что именно благодаря Бируни арабам стали впервые известны варяги – норманны и народы «страны мрака» – население европейской и азиатской Арктики.

Страшная катастрофа монгольского нашествия оборвала восходящую линию развитая феодальной Средней Азии под гегемонией шахов Хорезма. Эта катастрофа, пронесшаяся и над другими странами, одновременно со Средней Азией переживавшими полосу хозяйственного, политического и культурного подъема – Владимиро‑Суздальскою Русью, над болгарами, над цветущей Грузией, – снова роднит эти страны, связывая их общей судьбой, единой героической миссией спасения европейской цивилизации от монгольского варварства.

О том, что подъём хорезмийской империи был не случаен, что он соответствовал прогрессивным тенденциям исторического развития пародов Средней Азии, свидетельствует дальнейший ход истории. Два поднимающихся в XIV веке мощных феодальных объединения, возглавленных династиями монгольского происхождения – Золотая Орда и империя Тимура, – в известной мере развивают и продолжают как в политической, так и в культурной области тенденции империи Хорезм шахов.

Варвары‑монголы не были в состоянии создать устойчивое политическое объединение на огромной территории их завоеваний. «Монгольская империя» распалась на фактически независимые улусы уже при внуках Чингис‑хана. И сами улусы проявили известную устойчивость лишь в той мере, в какой потомкам завоевателей удалось использовать уже сложившиеся связи, экономические и политические. Монголы выступают в качестве паразитического нароста на теле местных политических объединений, традиции которых восходят к домонгольскому времени.

Бросая взгляд назад, мы видим, что не случайной была роль Хорезма как основного ядра первой феодальной монархии Средней Азии, За спиной «великих хорезмшахов» стояла экономическая: сила Хорезма, как мощного аграрного и ремесленного центра, сильного своими многовековыми хозяйственными связями с тюркской степью и восточноевропейскими странами. За спиной хорезмшахов была тысячелетняя история одного из выдающихся центров античной цивилизации, многократно становившегося ядром обширных рабовладельческих империй.

 

Тайна Узбоя

 

Исследование памятников древнего Хорезма помогло нам раскрыть еще одну тайну, представляющую громадный интерес для науки, – это тайна древнего каспийского протока Аму‑Дарьи – Узбоя. Проблема происхождения и возраста Узбоя, древнее русло которого пересекает западную часть Кара‑Кумской пустыни, давно волнует исследователей. Историки и географы, геологи и ирригаторы, ученые и дилетанты посвятили этой проблеме немало страниц. И все же до последнего времени загадка Узбоя оставалась тайной.

До нас дошли разнообразные сведения об этом исчезнувшем русле. Персидский географ XIV века Хамдаллах Казвини при описании Каспийского моря рассказывает, что «…Джейхун (Аму‑Дарья), прежде впадавший в Восточное море, расположенное против страны Яжудж и Маджудж, около времени появления монголов изменил своё течение я направился к этому (Каспийскому) морю».

В очень путаном виде такое же свидетельство мы находим у писателя XV века Хафизи Абру, где оно сочетается с невероятными сообщениями об исчезновении к 1417 году Аральского моря и впадении в это же время Сыр‑Дарьи в Аму‑Дарью. Наконец, в XVII веке об этом же говорит знаменитый хорезмийский хан‑историк Абульгази. Повествуя о событиях начала XVI века, он рассказывает, что в это время Аму‑Дарья текла мимо Ургенча на юго‑запад до восточного края Балханских гор, оттуда поворачивала на запад и впадала в Каспий.

«По обоим берегам Аму‑Дарьи от Огурчи (урочище близ Красноводской бухты), – говорит Абульгази, – были пашни, виноградники и рощи… Населенности и цветущему состоянию не было пределов»…

Абульгази сообщает в другом месте, что за 30 лет до его рождения, т. е. в 1573 году, река повернула в своё нынешнее русло и течение воды в Каспий прекратилось. Хивинская хроника Муниса (XIX век) относит это событие к 1578 году.

Анализ этих свидетельств, как и более ранних материалов, привел крупнейшего русского историка‑востоковеда В. В. Бартольда к твердому заключению, что в то время как данные о древнем течении Аму‑Дарья в Каспий, сохраненные античными авторами и Макдиси, относятся к мифическим временам и задолго до X века река впадала, как и сейчас, в Арал, – между XIII и XIV веками она поворачивает в Каспий, заполняя извивающееся вдоль восточного склона Устюрта и южных, склонов Балханских гор древнее русло Узбой, тянущееся от Сарыкамышской впадины до Краеноводской бухты.

Предание о недавнем впадении Аму‑Дарьи в Каспий, занесенное туркменскими послами в Россию, увлекло Петра Первого и было одним из мотивов посылки им экспедиции Бековича‑Черкасского на восточные берега Каспия и в Хиву. На экспедицию, в числе прочих задач, был с возложено выяснение возможности установить сплошной путь в Индию.

Если говорить о современном состоянии вопроса, то могут быть чётко выражены две точки зрения: одна из них принадлежит историкам и основана на приведенных выше соображениях Бартольда; другая, разделяемая географами и геологами, нашла отражение в недавно вышедшей монографии А. С. Кесь и в сводных трудах по палеогеографии СССР, написанных И. П. Герасимовым и К. К. Марковым.

Авторы этих работ, представляющих последнее слово современной советской географической науки, приходят к выводу, что нет никакого основания относить существование Узбоя как реки к историческому времени. Не говоря уже о том, что Узбой по своим размерам никогда не мог быть главным руслом Аму‑Дарьи, А. С. Кесь пишет, что «…в настоящее время остался ещё не разрешённым вопрос о времени прекращения течения по Узбою: существовало ли оно ещё в историческое время или нет. Изучение узбойских равнин несомненно представляет интерес. Очень важно было бы установить бывшее назначение этих памятников и время их сооружения. Возможно, что эти сведения дали бы много интереснейших и совершенно неожиданных результатов для разрешения интересующего нас вопроса».

Было ясно, что решающее слово в споре между историками и геологами несомненно принадлежит археологам.

В начале октября 1947 года наша экспедиция попыталась внести свою долю в решение узбойской проблемы.

В наших разведках мы не брали на себя задачу полностью охватить проблему; мы решили на первых порах оставить в стороне памятники первобытной культуры и поставить в центр внимания проблему истории долины Узбоя в исторический период, от которого остались надземные сооружения. Это ограничение дало нам возможность опереться в нашей работе целиком на авиацию, на сочетание визуальной авиаразведки со съёмкой памятников и посадками в районах, наиболее интересных из них.

Базой наших работ в Узбойско‑Сарыкамышской области мы избрали уже знакомые нам развалины старого Вазира – ныне развалины Дев‑Кескен. Это давало нам возможность использовать свободное от полетов время для детального археологического и архитектурного описания этих развалин и неподалеку расположенного крупного средневекового города Шемаха‑Кала.

3–4 октября были посвящены полетам над примыкающим к Вазиру с запада урочищем Ербурун и ещё более к западу в глубь Устюрта, до впадины Ассаке‑Каудан. Здесь нами были открыты развалины небольшой каменной крепости – современницы позднесредневекового Вазира. Вернулись на базу через северную окраину Сарыкамышской котловины.

5 октября мы, наконец, вылетели в наш решающий полет на юг, вдоль Узбоя, до Ак‑Яйлинской луки. Весь предыдущий вечер мы посвятили тщательной разработке маршрута. Несколько волнует погода: солнце село в развернувшиеся веером багряные облака. На рассвете на южном горизонте дымка, предвещающая сильный ветер. На плато пока тихо. В 9 часов 38 минут самолеты отрываются от земли. В 9 часов 45 минут пересекаем Дарьялык – широкие меандры старого русла, серое дно, поросшее саксаулом, серые берега, покрытые мелким кустарником. Как и вчера, всюду следы планировок позднесредневековых полей и каналов.

9 часов 55 минут. Впереди Меандры старица Даудана – очень плоское, слабо выраженное русло, подходящее к курсу с востока и уклоняющееся на юго‑запад. Вдоль берегов Даудана следов ирригации незаметно.

10 часов 03 минуты. Русло то пересекает курс, то уклоняется влево. Справа, в междуречье Даудана и Дарьялыка, видны планировки полей и садов.

10 часов 09 минут. Впереди слева – очертания возвышенности Тарым‑Гая. Ещё 5 минут – я ландшафт внизу меняется. Вместо серой глинистой равнины, поросшей редкими кустарниками, гладкие белые такыры с мелкими песчаными барханами. Следов культуры нет.

Погода явно не благоприятствует. Уже минут 20, как справа по курсу все задернуто густой дымкой, почти не видно возвышенности Бутен‑Тау. Теперь и спереди быстра надвигается густая желтовато‑серая мгла, застилающая небо и землю. Ветер крепчает с каждой минутой, самолеты бросает вверх и вниз.

Несколько минут – и мы прорываем фронт песчаной бури и окунаемся в мятущуюся мглу. Едва виден ведомый самолёт. Земля и небо теряются. Самолёты треплет беспощадно. Ещё несколько минут пытаемся прорваться на юг, – может быть буря продлится недолго. Но вскоре становится ясно, что это бесполезно. Приходится возвращаться.

10 часов 20 минут. Самум идёт вместе с нами. Запад, восток, юг – всё покрыто несущимися к северо‑востоку вихрями песка и пыли. Солнца не видно. А впереди, на севере, все тоже затянуто песчаной мглою: нет никаких ориентиров, идём исключительно по компасу. Бешеный ветер сбивает с курса. Почти час мы летим в этом хаосе ветра и пыли, не видя ничего кругом. Наконец, совсем близко впереди из мглы вырисовываются белые рваные обрывы южного Чинка – дэв‑кескенского мыса Устюрта. Ветер отнёс нас сильно вправо. Разворачиваемся на запад, вдоль Чинка и в 11 часов 25 минут садимся на наш аэродром. Ветер был так силен, что в лагере не слышали нашего приближения.

6 октября, в 9 часов 30 минут погода благоприятствует. Идем над караванной дорогой по направлению к первым развалинам зоны Узбоя, помеченным на картах, – Ярты Гумбез, Под нами тяжёлые грядовые пески со слабой растительностью. Тонкая нить дороги вьётся по склонам, В одной из впадин среди песков открываются развалины. Это мавзолей с провалившимся куполом и полуразрушенной аркой портала. Здание; из обожжённого кирпича. Ориентировочно здание может быть датировано временем позднего средневековья. Делаем круг. Посадка невозможна. В 9 часов 50 минут направляемся на колодцы Орта‑Кую и Узбой. Идём над всё более и более мощными гривами грядовых и ячеистых песков. Проходим над одним, затем над другим караваном. Снижаемся. Туркмены приветствуют самолёты, машут чёрными шапками. Мы машем в ответ. Внизу Орта‑Кую, чёрные такыры с рябинами колодцев, несколько отдыхающих караванов, десятки верблюдов и людей. Снова обмен приветствиями. Идём над песками дальше. Впереди гора Кугунек.

10 часов 15 минут, Узбой. Здесь, у Кугунека, русло плоское с хорошо выраженными меандрами. Нигде следов ирригации нет. Идём над руслом – внизу следы ирригации, но на дне русла виден четкий рисунок разбивки полей, очерченных тёмными линиями растительности.

В 10 часов 27 минут проходим над колодцами Бала‑Ишем. Здесь также на дне русла следы полей. Кругом, по обе стороны русла, мертвая равнина; плоская каменистая черно‑серая поверхность плато справа, к западу; темные желтовато‑бурые пески с черновато‑серыми пятнами такыров слева, к востоку. За пределами русла ни малейших следов орошения и древних поселений. Русло чем дальше, тем более четко выражено. Чем дальше, тем чаще на дне Узбоя поблёскивают болотца и озера, то чистые, отражающие обрывы берегов и наши самолеты, то подернутые белой коркой солей.

Впереди, на левом, восточном берегу, круглое пятно знаменитых развалин Талай‑Хан‑Ата. Делаем круг и садимся на белую гладь такыра. Перед нами круглое каменное укрепление 60 метров в диаметре с группирующимися вокруг центрального двора постройками из жженого кирпича. Керамические данные, как и архитектурные, не оставляют сомнения, что перед нами одно из звеньев единой цепи укрепленных фортов – каравансараев XII–XIII веков, возведенных хорезмшахами на одном из основных торговых и стратегических путей, связывавшем Ургенч с западным Хорасаном. Никакого намека на заселенность местности, ни малейших следов ирригации.

Дальнейшая разведка показала нам знаменитый «ак‑яйлинский водопровод». Над обрывом левого берега Узбоя бугор обвалованного крупного здания. От него на северо‑восток тянется узкая красноватая полоса длиной около километра – остатки неоднократно описанного водопроводного жолоба. На северном берегу Узбоя мы видим оплывший бугор глинобитного здания. К югу, далее по Узбою, два бугра меньших размеров. Вдоль берега метров на 150, на такырах, отдельные немногочисленные обломки раннесредневековой бытовой керамики. Но самое интересное – «водопровод». Это узкий жолоб из такого же жженого кирпича, местами хорошо сохранившейся. На самом восточном конце он завершается своеобразным раструбом – водоприемником, близ которого расположен небольшой круглый бугор – остатки сторожевой башни.

Быстро убеждаемся, что жолоб водопровода идет со значительным уклоном к западу, в сторону Узбоя. Это еще более подчеркнуто тем, что параллельно водопроводу, местами пересекая его, в сторону Узбоя тянется извилистая полоса глубокого оврага, «притока» Узбоя, образовавшегося после того, как водопровод перестал действовать.

Вода, не регулируемая больше человеком, сама проложила себе путь в том же направлении. Картина становится достаточно ясной. Развалины сооружения на берегу Узбоя – не что иное, как своеобразная «сардоба» – цистерна для воды, питавшаяся за счёт дождевых и снеговых вод, собиравшихся на такырах, откуда они отводились по каналу в цистерну. Характер и расположение находок вокруг цистерны позволяют заключить, что в раннем средневековье здесь было место остановки караванов. Всё вместе взятое служит доказательством того, что во время функционирования «ак‑яйлинского водопровода» в Узбое воды не было.

Мы идём обратно вдоль Узбоя; вновь проверяем сделанные раньше наблюдения и снова убеждаемся в отсутствии каких‑либо признаков ирригации и поселений на берегах Узбоя. Проходим район колодцев Чарышлы. Следы русла окончательно расплываются. Проходим над полосой береговых валов древнего Сарыкамышского озера. Летим над безжизненной черновато‑серой равниной Сарыкамышской впадины. На правом траверсе, за огромным пространством чёрных такыров, снова сверкает ярко освещенная солнцем вершина Кой‑Кырлана.

Внизу меняются цвета и характер местности, остающейся, однако, столь же ровной и безжизненной. Идём над белыми и серыми шероховатыми такырами, то покрытыми редкими кустами, то абсолютно голыми. Никаких следов человеческой деятельности. Несколько позднее под нами Сарыкамыш. На севере блестит голубое зеркало воды, непосредственно внизу белая соляная поверхность дна высохшего озера, растрескавшаяся огромными многоматровыми многогранника ми, – какой‑то фантастический чудовищный такыр.

В конце путешествия мы подлетаем к северным береговым валам древнего озера. Перед нами возвышенность Бутен‑Тау, уже знакомая нам по полёту 4 октября. И сразу меняется характер местности. У подножья гор, чем дальше, тем гуще, идут одни за другим крупные и мелкие арыки, развалины усадеб, зданий, изгородей. Мы снова над «землями древнего орошения» долины Дарьялыка, области позднесредневековых городов Вазира и Адака.

Подводим итоги наших исследований и приходим к выводу, что в споре между геологами и историками истина на стороне геологов. Бартольд неправ. В позднем средневековье в Узбое вода не текла. Развалины на Узбое отнюдь не следы бывших здесь некогда поселений, как думал Обручев. Это следы раннесредневековой караванной дороги, идущей из Ургенча в западный Хорасан почти по той же трассе, по которой и сейчас пролегает караванная тропа из Хорезма в Кзыл‑Арват.

Не было на Узбое агрикультуры и в античности. Вода прекратила своё течение, видимо, незадолго до начала агрикультуры в Хорезме, из что намекают и смутные предания, рассказанные Геродотом и арабскими авторами, особенно Макдиси.

У Геродота есть сказание о реке Акес (Оке – Аму‑Дарья), орошавшей принадлежавшую хорезмийцам долину и запертой неким царём в горных проходах плотинами, что привело к образованию огромного озера (явно Аральское море) и обезвоживанию ряда областей, в которых надо видеть зону Узбоя.

У Макдиси есть рассказ о древнем хорезмийском царе, повернувшем течение Аму‑Дарьи, что привело к запустению древних поселений на Узбое.

А. С. Кесь пишет в своей монографии об Узбое:

«Такое изменение течения (в сторону Сарыкамыша – Узбоя) привело бы к тому, что река потекла бы по низшим отметкам дельты, оставив весь Хивинский оазис с его многочисленным населением, занимавшимся орошаемым земледелием, без воды и, следовательно, без источников существования. Ввиду этого человек искусственными мерами стремится сохранить это неустойчивое равновесие природы и тем самым, быть может, не дает возможности вновь возникнуть реке Узбою».

Эти «искусственные меры» состоят прежде всего в самом существовании системы искусственного орошения, с момента своего возникновения ставшего существенным регулятором в истории этой капризной реки, как бы закреплённой на месте трудом человека.

Создание ирригационной сети не случайно вошло в народную память как причина усыхания Узбоя. Есть все данные полагать, что именно огромный расход воды на ирригацию привёл к прекращению питания Сарыкамыша и соответствующему его усыханию.

Откуда же легенда о «повороте Аму‑Дарьи» в послемонгольское время, с такой уверенностью рассказываемая Абульгази?

Ответ на это ясен. «Поворот» Аму‑Дарьи действительно имел место, но не был «поворотом в Каспийское море». Это был только поворот одного из протоков Аму‑Дарьи – Дарьялыка в Сарыкамышское озеро. Рассказ Абульгази относится не к Узбою, а к Дарьялыку и Сарыкамышу, Берега Дарьялыка вплоть до берега древнего Сарыкамыша представляют полный контраст с безжизненной пустыней побережий Узбоя, являя всюду следы интенсивной агрикультуры времен позднего средневековья.

В преданиях, суммированных Абульгази, спутались воспоминания о действительной заселенности долины Дарьялыка и берега Сарыкамыша, связанной с образованием в XIII веке стока части вод Аму‑Дарьи в Сарыкамыш, – воспоминания об этом действительном «повороте реки на запад» – со смутными народными легендами, восходящими к доисторическим временам, и собственными впечатлениями об Узбое.

В самом деле, полёт над Узбоем лучше чем что бы то ни было может объяснить происхождение узбекский легенды. По внешнему своему виду это действительно настоящая река, как будто только вчера переставшая течь. Вода стоит в русле не только нижнего, но и среднего Узбоя, иногда на протяжении десятков километров, создавая полную иллюзию настоящей реки. Но это не река, а лишь система озер, питаемых дождевыми и снеговыми водами с Устюрта.

Видимо, не столь уж не прав был Абульгази в рассказе о заселенности Узбоя в XIV и XVI веках. Напомню его слова: «По обоим берегам Аму‑Дарьи до Огурчи были пашни, виноградники и рощи. Весной жители уходили на места возвышенные; когда появлялись мухи и слепни, люди, имевшие стада, уходили к дальним колодцам, находившимся на расстоянии почта в два дневных перехода от реки. Когда же прекращался овод, они приходили опять на берега реки».

Речь идёт о кочевом туркменском населении, памятником которого остались следы пашен на дне Узбоя. Кочевья туркменов устраивались у узбойских колодцев и озер. А виноградники и рощи действительно были, но они кончались не у Огурчи, а у Сарыкамыша.

Собрав воедино страницы истории, легенды и сказания, сохранившиеся в памяти народа, и данные наших исследований, мы можем представить себе основные черты истории Узбоя. Монгольское нашествие, разрушив ирригационное хозяйство Хорезма, действительно привело к нарушению установившегося на протяжении двух тысячелетий режима нижней Аму‑Дарьи. Часть не использованных на ирригацию избыточных вод прорвалась на запад, по старому руслу Дарьялыка, в Сарыкамышское озеро.

Здесь‑то, на крайней западной окраине Хорезма, в конце ХШ – начале XIV века возник новый очаг земледельческой и городской культуры. Подъем его был связан с той ролью, которую этой части Хорезма пришлось сыграть в экономической, политической и культурной истории золотоордынского государства.

Варвары – правители этого государства – были заинтересованы в использовании культурных традиций Хорезма в своих интересах. Нужно было строить новые города – столицы ордынских ханов на Волге. Нужно было организовать производство товаров широкого потребления it предметов роскоши для бесчисленной, нажившейся в грабительских походах ордынской знати. Нужны были, наконец, хлеб, фрукты и другие продукты земледелия.

А. Ю. Якубовский убедительно показал, что так называемая «золотоордынская культура» на деле не что иное, как культура хорезмийская, импортированная на Волгу. Все легенды о якобы высоком культурном уровне золотоордынских татар не имеют под собой никакого основания. Весь внешний блеск золотоордынских памятников – краденый, подобно тому как на военном и фискальном грабеже было основано самое существование этой реакционной, разбойничьей, полурабовладельческой, варварской державы.

Ургенч, необходимый золотоордынским ханам как основной источник этого краденого великолепия, получает возможность вновь подняться из пепла и стать ремесленным и торговым центром.

Ибн‑Батута, посетивший Хорезм около 1340 года и оставивший нам свидетельство о резком сокращении заселенности в южном Хорезме, вместе с тем восхищен великолепием Ургенча и говорит о нём, как о самом большом и роскошном «из тюркских городов». Об этом свидетельствуют и археологические памятники. Большая часть великолепных памятников мусульманской церковной архитектуры Ургенча, например изумительный по изяществу мавзолей Тюрабек‑ханым, гигантский «большой минарет» (высотой 62 метра), мавзолей Наджмеддина Кубра, относится ко времени путешествия ибн‑Багуты. Мастера и художники Ургенча – резиденции ордынского князя Куглук‑Тимура – развивают традиции художественной культуры Хорезма времен хорезмшахов. Однако в конце XIV века этому кратковременному подъёму Ургенча был положен конец опустошительным нашествием Тимура.

История западного, дарьялыкского Хорезма XV–XVI веков – существенный, но краткий исторический эпизод. Мы знаем, что в XVI и начале XVII века этот возникший в процессе феодального распада Хорезма обособившийся район, ставший районом особенно интенсивного смешения тюркских (туркменских и узбекских) и тюркизированных хорезмийских элементов, играет довольно крупную политическую роль. Вазир в начале XVI века является инициатором и центром народного восстания против захватавших было власть в Хорезме персов. В Вазире первоначально укрепляется новая узбекская династия потомков Берке‑султана. Распространяется господство узбеков над Хорезмом, и после этого Вазир многократно выступает в качестве конкурента Ургенча, не раз становясь резиденцией хана и столицей страны.

Однако единственный, оставивший нам описание города Вазнра автор, Антони Дженкинсон, бывший здесь в 1558 году, правильно предсказал скорую гибель города и окружавшей его области: «Вода, которой пользуется вся эта страна, берётся из канав, проведённых из реки Оксуса, к великому истощению этой реки: вот почему она не впадает больше в Каспийское море, как в минувшие времена. В недалёком времени вся эта страна будет наверное разорена и станет пустыней из‑за недостатка воды, когда нехватит вод Оксуса».

Постепенное возрождение разрушенной монгольским нашествием и погромами Тимура ирригационной сети южного и среднего Хорезма предопределило сокращение количества воды, питающей Дарьялык. Сначала она перестала доходить до Сарыкамыша, чем обусловлена более ранняя гибель Адака, затем резкий недостаток воды стали испытывать все районы, снабжавшиеся Дарьялыком, – не только Вазир, но и Ургенч. Требовались полная реконструкция ирригационной сети, постройка огромных магистралей, базирующихся непосредственно на главном русле Аму‑Дарьи, но в исторической обстановке эпохи это было немыслимо. В XVI веке особенно сильно проявилась феодальная раздробленность Хорезма, разделенного на удельные владения узбекских царевичей, непрерывно переходящие из рук в руки при нескончаемой феодальной грызне.

Вазир влачит жалкое существование в XVII веке, продолжая оставаться, как и находящийся в глубоком упадке Ургенч, базой для недовольных феодальных элементов – претендентов на ханский престол. В то же время политический центр страны переходит в крупнейший город южного Хорезма – Хиву. Наконец, самый выдающийся из узбекских правителей Хорезма хан‑историк Абульгази, осуществляя решительную политику централизации и нейтрализации оппозиционных феодалов окраин, выводит остатки населения Вазира и Ургенча в южный Хорезм, где этими переселенцами создается новый Ургенч – ныне столица Хорезмийской области Узбекской ССР, крупнейший город Хорезмского оазиса.

Так во второй половине XVII века завершается процесс запустения области Вазира – образование самых поздних по времени «земель древнего орошения» Хорезма.