2020-06-10
146
Нападающий рванулся следом. Он был почти таким же быстрым; Калам крякнул, когда Коготь врезался в него. Кончик кинжала проник через звено кольчуги на левом бедре; враг сильно надавил, Калам ощутил, что оружие слегка оцарапало кожу, разрезало еще пару колец — и застряло. Противник пытался удержаться и не упасть следом — Калам весил гораздо больше, чем он (или она?) — одновременно вторым кинжалом нанося удар сверху. Ответный выпад ранил эту руку, кинжал выпал из онемевших пальцев. Выпустив свой кинжал, Калам резанул по другой руке нападающего, повредив сухожилия на запястье. Затем он бросил и второй кинжал, левой рукой схватив Когтя за куртку; правой ухватил между ног — "мужик" — и толкнул тело над собой, влево. Перевернулся и ударил врага головой о камни.
Голова скрылась под складками капюшона, но Калам увидел, как вытекает белое вещество.
Оттолкнув обмякшее тело, Калам подобрал кинжал и обернулся навстречу последним членам Руки.
Они уже погибли. Адъюнктесса стояла над одним, ее меч был покрыт кровью. Т'амбер, похоже, сошлась с другим Когтем врукопашную, сломав ему шею; но и он успел вонзить в нее оба ножа. Калам вытаращил глаза: она вытянула оба лезвия — одно из правого плеча, другое из бока — и брезгливо отбросила прочь, словно насекомых.
Он взглянул в глаза юной женщине. Что-то золотистое мелькнуло в них — и она небрежно отвернулась. — Заткни дыры, — сказал он, — или истечешь кровью.
— Не обращай внимания. Куда теперь?
Во взгляде, который Адъюнктесса бросила на свою возлюбленную, сквозило страдание; ей явно стоило труда не протянуть руку.
Калам нашел второй свой кинжал. — Куда, Т'амбер? Засады ждут на каждом углу прямого пути к набережной. Заставим их собраться и пойти следом, чтобы задержать нас. Адъюнктесса, идем на запад, вглубь города. Потом повернем к югу, через Центральный район; потом через один из мостов в Мышатник — те места я хорошо знаю. Если сумеем пройти так далеко, попадем на берег и снова двинемся на север. Если получится, украдем лодку и будем грести к "Пенному Волку".
— Полагаю, нас уже сейчас видят.
Калам кивнул.
— Они понимают, что магия не поможет.
— Точно так.
— Придется им действовать… более прямо.
— Очень скоро, — сказал Калам, — нападут сразу несколько Рук. Это будет по-настоящему тяжело.
Адъюнктесса слабо улыбнулась.
Калам обратился к Т'амбер: — Придется идти быстро…
— Я не отстану.
— Почему ты не покончила с этим дураком ударом меча?
— Он был слишком близко к Адъюнктессе. Я подошла бы сзади, но он был достаточно ловок, чтобы ударить ее.
"Да, не очень хорошее начало". — Ну, обе раны не особенно кровят. Пора двигаться.
Они двинулись на запад; стена выступающего в море утеса виднелась по правую руку. Адъюнктесса спросила: — Что, все мужчины отскакивают о тебя как от камня, Калам Мекхар?
— Быстрый всегда твердит, что я самый упругий из всех людей.
— Еще одна Рука, плохо маскируется, — произнесла Т'амбер. — Они идут параллельно нам.
Калам покосился влево. Никого. "Откуда она знает? Я что, сомневаюсь? Вовсе нет". — Они сближаются с нами?
— Пока что нет.
Они миновали еще несколько государственных учреждений, вышли к первым из особняков района Молний. "Ни следа мародерства и бунта. Неудивительно". — Хотя бы улицы широкие, удобные, — пробормотал он. "Более или менее".
— К Старым Верхним Имениям ведут только три прохода, — сказала вскоре Адъюнктесса. — Мы скоро поравняемся с последними воротами.
— Да, дальше к западу сплошная стена, и чем дальше, тем выше. Однако есть там одна усадьба, старая, давно заброшенная. Надеюсь, пустая. От нее ведет дорога вниз. Если повезет, Когти о ней не знают.
— Еще одна Рука прошла последние ворота, — сообщила Т'амбер. — Они соединяются с первой.
— Только две на все Молнии?
— Пока что.
— Ты уверена?
Она оглянулась: — У меня необычайно острый нюх, Калам Мекхар.
"Нюх?" — Не знал, что ассасины Когтя перестали мыться.
— Не такой нюх. Агрессия, страх.
— Страх? Нас тут всего трое, Худа ради!
— Один из троих — ты, Калам. И все же они желают стать той Рукой, что повергнет тебя. Это будет честь для них.
— Идиоты. — Он указал вперед: — Вон та, с высокими стенами. Света не видно…
— Ворота распахнуты, — заметила Адъюнктесса, когда они подошли ближе.
— Забудьте, — бросила Т'амбер. — Они здесь.
Трое обернулись.
Подавляющий магию эффект меча Адъюнктессы намного превосходил действие кинжала Калама; десять закутанных фигур открылись взорам уже в тридцати шагах до цели. — Берегись! — прошипел Калам, приседая.
В тусклом лунном свете блеснули серебристые стрелки потайных арбалетов. Они со звоном ударились в поросшую мохом стену. Калам встал и выругался, увидев, что Т'амбер бежит на врагов.
"Их десять, черт подери!"
Он устремился за ней.
В пяти шагах от наступающих Когтей Т'амбер выхватила меч.
Есть старая пословица насчет того, что любые страхи, скрывающиеся в рукавах ассасина, бледнеют перед ужасом в руке профессионального солдата. Т'амбер, не замедляя бега, взмахнула клинком так быстро, что он показался размытым пятном. Тела падали, брызгала кровь; ножи зазвенели, падая на мостовую. В воздухе просвистел кинжал, глубоко вонзившись в правую половину груди Т'амбер. Она словно не заметила; Калам вытаращил глаза, увидев, как голова противника сваливается с плеч после небрежного движения длинного меча… Тут он сам вступил в бой.
Двое Когтей проскочили вне досягаемости Т'амбер, устремившись к Адъюнктессе. Калам повернул влево, чтобы перехватить их; один из убийц встал на его пути, давая второму возможность добраться до Таворы.
Коготь начал бешено размахивать лезвиями, хотя Калам еще не вынул своих кинжалов. Он узнал стиль — "Паутина" — боги, ну ты дурак, — пробурчал он и вытянул руки, встревая клинками в пляску противника, срывая ритм. Лезвия врага скользнули по предплечьям, оставив поверхностные порезы.
Ассасин закричал, когда Калам развел руки и со всей силы врезал ему лбом в лицо. Голова под капюшоном дернулась назад — и встретила кончик правого кинжала Калама — он успел вытянуть руку и развернуться, встав сбоку. Кинжал с хрустом вошел под основание черепа. Едва Коготь упал, Калам перешагнул через тело и устремился вслед за вторым убийцей.
Адъюнктесса спокойно следила, как Коготь бросается на нее. Ответный выпад поразил его в ямку между ключицами; тяжелое лезвие проникло сквозь трахею и позвоночник, выйдя сзади, натянув, но не прорвав плащ на спине.
За мгновение до того, как его пронзил меч, Коготь швырнул оба ножа, и Адъюнктесса с трудом увернулась, встав в боковую позицию.
Калам остановился, развернулся — и увидел Т'амбер.
"Восемь мертвых Когтей. Чертовски впечатляет. Хотя при этом пришлось получить нож в легкое".
С подбородка Т'амбер текла пенящаяся кровь. Она вытащила нож из раны; кровь потекла сильнее. Однако шаги ее остались твердыми.
— Теперь пора в ворота, — сказал Калам.
Они прошли во двор — заросший травой и полный мусора. В середине виднелся фонтан, чаша его полностью заполнилась грязью. Насекомые тучей взвились из чаши, заметались и зажужжали вокруг. Калам показал кинжалом на дальнюю стену: — Старый колодец. Под нами, в песчаной скале, была цистерна. Некий предприимчивый вор проломил ее снизу и украл все сокровища жившей здесь семьи. До нитки разорил. Давно это было — груда золота позволила Келланведу начать морской разбой в проливах между Малазом и Напанскими островами.
Адъюнктесса оглянулась. — Этим предприимчивым вором был Келланвед?
— Скорее Танцор. Это было поместье семьи Обманщика и, разумеется, его состояние также стало результатом двадцати лет пиратства. Вскоре после этого Келланвед сверг Обманщика и захватил весь остров. Так родилась Малазанская Империя. Среди тех немногих, кто знает об этом, он называется Колодцем Изобилия.
Т'амбер кашлянула, выплюнув кровавый сгусток.
Калам отыскал ее взглядом. Даже в сумраке прекрасное лицо казалось бледным.
Он снова посмотрел на колодец: — Пойду первым. Глубина примерно в два человеческих роста. Если сможете, используйте неровности в стенках. Адъюнктесса, вы слышите музыку?
— Да. Слабо.
Калам кивнул и направился к горловине колодца, начав спуск. "Не только я. Скрипач, ты разрываешь мне сердце".
* * *
Четыре Руки: оружие наготове, глаза под капюшонами обшаривают все вокруг. Жемчуг встал над телом. Голова несчастного вдавлена в мостовую, вбита так сильно, что превратилась в кашу; челюсть вошла в шейный отдел позвоночника, сами позвонки стали мелким крошевом.
Есть в Каламе Мекхаре черта, о которой стараешься забыть или, что еще опаснее, которой пытаешься пренебречь. Ублюдок силен как зверь.
— К западу, — шепнул один из лейтенантов. — Движутся по Молниям, вероятно, к последним воротам. Они стараются идти кругом, обходя заранее выставленные засады…
— Не все, — возразил Жемчуг. — Я ни на миг не поверил бы, что он станет ломиться напрямик. На самом деле сейчас он бежит прямо в гущу моей маленькой армии.
Лейтенант явственно хихикнул. Жемчуг поглядел ему в глаза. — Возьми две Руки, выследи его. Не приближайтесь, но показывайтесь почаще. Толкайте их.
— Они устроят засаду, Глава Когтя.
— Возможно. Наслаждайся ночкой. Иди.
Хуже этого хихиканья мог быть лишь откровенно злорадный смех.
Жемчуг поднял левый рукав просторной шелковой куртки. Головка стрелы, смазанная толстым слоем воска, уже торчала из самострела. Легко будет выстрелить в нужное время, а пока он не хотел бы, чтобы яд паральта стекал с острия.
"Нет, его вкус для тебя, Калам.
Ты подавляешь магию. Так что выбора у меня нет… и плевать на Кодекс".
Он спустил рукав и оглядел избранные Руки, десятерых фаворитов, мастеров убийства. Ни один из них не маг. Их талант самого простого рода. Высокие, мускулистые, во всем подобные бугаю Каламу. — Мы встанем около Адмиральского моста, в начале Мышатника.
— Вы думаете, они дойдут так далеко? — спросил один из ассасинов.
Жемчуг отвернулся. — Идем.
* * *
Калам полз по узкому, низкому тоннелю. Впереди уже виднелся сад, маскирующий выход. Ветки сломаны, повсюду вонь желчи и крови. "И что же там?" Он вытащил кинжалы, осторожно подходя к порогу.
Там была Рука, расположившаяся напротив выхода. Пять трупов с раскинутыми руками и ногами. Калам выбрался из кустов.
Порваны в клочья. Руки сломаны, ноги под неестественными углами. Кровь повсюду, она еще сочится даже с ветвей и сучьев заполонивших сад деревьев. Двое выпотрошены, и выпавшие кишки вздутыми червяками протянулись по усыпанной листьями почве.
Он повернул голову, заметив движение сзади. Адъюнктесса и Т'амбер продирались сквозь кусты.
— Как быстро, — шепнула Тавора.
— Это не я, Адъюнктесса.
— Прости. Я поняла. Похоже, у нас появились друзья.
— Лучше на них не рассчитывать, — предупредил Калам. — Похоже на личную месть. Кто-то излил на бедняг весь свой гнев. Не думаю, что это хоть как-то связано с нами. Как вы уже говорили, Коготь — организация компромиссная.
— Они разделились?
— Похоже, что так.
— Калам, это нам на пользу.
— Гм, — буркнул он, помедлив, — не это важно, а то, что наш обходной путь был предусмотрен. Адъюнктесса, настоящие трудности впереди.
— Слышу шум, — вмешалась Т'амбер. — Вроде бы от колодца. Руки. Две.
— Быстро. — Калам закусил губы. — Они хотят подталкивать нас. А Худа им! Вы оставайтесь здесь. — Он пошел обратно в тоннель. "Верх колодца. То есть вы полезете вниз, по одному. Дурачье, нетерпение вам дорого обойдется".
Когда он влез в цистерну, первая пара ног в мягких туфлях уже болталась в проломе сверху. Калам подобрался поближе…
Коготь бесшумно приземлился — и умер, получив нож в глазницу. Калам вытащил оружие и убрал обмякшее тело в сторону. Поднял голову, ожидая следующего.
Тут раздался усиленный эхом голос.
* * *
Собравшиеся у провала бойцы двух Рук мялись, вглядываясь в темноту внизу. — Лейтенант сказал, он крикнет, — прошипел один. — Я ничего не слышу.
Снизу послышался слабый сигнал: три быстрых удара. Как и положено. Ассасин расслабился. — Думаю, он проверял тоннель до выхода. А Калам попался в засаду в садике.
— Говорят, он самый крутой ассасин из всех существующих. Даже Танцор не решался его злить.
— Хватит. Иди, Стурзо, составь компанию лейтенанту. И позаботься вытереть лужу у его ног — я не хочу поскользнуться.
Теперь вниз спускался этот Стурзо.
* * *
Вскоре Калам вышел из тоннеля. Сидевшая у дерева Т'амбер подняла голову и стала подниматься. Кровь залила ей всю грудь и уже текла по ногам.
— Что ждет впереди? — спросила Адъюнктесса.
— Идем вдоль стены этого сада на запад, до дороги к "Вороньему Холму"; затем строго на юг до самого холма. Улица широкая, все выходы с других улиц обычно перегорожены. Обогнем холм с востока, вдоль стены Старой Городской стены… и на Адмиральский мост. — Он помедлил. — Придется идти быстро, почти бежать, и все время петлять. Там будут толпы негодяев, ищущих, с кем схлестнуться — нужно ухитриться и избежать встреч с ними. Так что если я говорю "надо бежать" — значит, надо бежать. Т'амбер…
— Я не отстану.
— Слушай…
— Я сказала, не отстану.
— Проклятие, ты уже должна быть в отключке!
Женщина подняла меч: — Давайте лучше отыщем новую засаду!
* * *
Слезы блестели на глазах Буяна; горестная музыка струн заполнила крошечную комнату, лампы гасли, а перед взорами ума четырех солдат сменялись лица и имена. С улиц доносились заглушенные стенами крики и звуки схваток, стоны умирающих: словно собрание голосов самой истории, свидетельства падения рода людского, собранные из всех стран этого мира. Скрипач пытался избавиться от монотонности похоронной службы, и музыка становилась нервной, неуверенной, она искала надежды и веры, искала надежных оснований дружбы. Солдат не только вспоминал павших друзей, но и обращался к троим сидящим рядом. Но он понимал, что проигрывает свою битву.
Многим людям кажется простым делом разделение войны и мира, определение этих противоположностей. Марширующие вояки, кровавые битвы, резня. Замшелые засовы на арсеналах, договоры, пиры, широко раскрытые ворота крепостей. Но Скрипач знал: страдание процветает в обоих этих царствах. Он повидал слишком много голодных лиц, дряхлых старух и матерей с малыми детьми на руках, неподвижно валяющихся по обочинам дорог и у сточных канав — а по канавам нескончаемым потоком текло дерьмо. Как будто остатки погибших душ. Он давно пришел к некоему заключению, и оно мучило его, как вбитый в сердце гвоздь; он давно страдал от беспощадного понимания, что не может более смотреть на мир отстраненным взором и выносить суждения, продиктованные моральным релятивизмом — "тут живут получше, там немного похуже". Вот истина, открывшаяся его сердцу: он больше не верит в мир.
Мир не существует нигде, кроме как в идеальной жизни высокопарных слов, в литургии заблуждений. Как будто отсутствие открытого насилия — достаточная причина самодовольства, доказательство, что "тут живут получше". Между миром и войной НЕТ ЧЕТКОГО РАЗДЕЛЕНИЯ — они лишь разные выражения повсеместной одинаковости. Страдание пронизывает всё. Дети голодают у ног богатых господ, даже если власти господ никто и ничто не угрожает.
В нем слишком много сочувствия — он понимал это, ибо мог чувствовать боль и беспомощность, ощущая отчаяние; из отчаяния рождается желание — потребность — уйти, подняв руки, повернувшись спиной ко всему, что он увидел, что узнал. Если он не может ничего СДЕЛАТЬ… проклятие, он не хочет ничего ВИДЕТЬ. Какой тут выбор?
"Итак, мы плачем по павшим. Мы оплакиваем и тех, кто еще не пал. Во времена войны слышны громкие крики и стоны; во времена мира стоны так тихи, что мы говорим себе: ничего не слышно!
Музыка моя стала жалобой, и я обречен вечно слушать ее.
Покажите мне бога, не желающего людских страданий.
Покажите мне бога, прославляющего разномыслие, благословляющего и неверующих, не угрожающего им.
Покажите мне бога, понимающего смысл мира. Достигнутого в жизни, а не в смерти.
Покажите…"
— Стоп, — проскрежетал Геслер.
Скрипач заморгал, опуская инструмент. — Что?..
— Нельзя оканчивать на такой гневной ноте. Прошу тебя…
"Гнев? Простите". Он мог бы сказать это вслух, но не хотел. Скрипач опустил глаза и уставился на грязный пол под ногами. Кто-то недавно раздавил таракана (может быть, он сам?) Поломанные, вдавленные в грязные доски ножки еще дергались. Скрипач не мог отвести взора.
"Милое создание, ты проклинаешь нас, равнодушных богов?"
— Ты прав, — сказал он. — Я не могу окончить так, — и поднял скрипку. — Вот иная песня для тебя, одного из немногих, кого я хорошо понимаю. Музыка Картула. "Танец паральта".
Он опустил смычок на струны и заиграл.
Дико, страстно, увлеченно. Последние такты — паучиха, пожирающая любовника своего. Это было понятно даже без слов.
Четверо засмеялись.
И снова повисла тишина.
* * *
Могло быть и хуже, думал спешащий по темной улице Флакон. Агайла могла бы залезть ему за пазуху с другой стороны и вытащить не куклу, а живую крысу, и та покусала бы ее. Кажется, это любимое занятие Игатаны. Пошло бы дальнейшее общение по иному руслу? Он подозревал, что да.
Улицы в Мышатнике кривые и путаные, узкие, неосвещенные. Найти тут мертвое тело в темноте — дело довольно обычное. Но не пять мертвых тел сразу. Сердце тяжело застучало. Флакон встал. Вокруг запах крови. Крови и желчи.
Пять тел в черных одеждах, под капюшонами. Их разрубили на куски. Похоже, только что.
Он услышал из ближайшего переулка крики, вопли ужаса. "Боги, да что там?" Подумал было выпустить Игатану, но не решился — глаза крысы еще ему понадобятся, это несомненно, и потеря зверька может повлечь катастрофу. "К тому же я почти достиг цели. Надеюсь".
Он осторожно обогнул тела, направившись в начало следующей улочки.
Кто бы не вызвал тот шум, он уже ушел. Флакон заметил, как сзади, направляясь к пристаням, пробежало несколько человек. Он вошел на улицу и повернул в том же направлении.
Вскоре он подошел к таверне. Полукруглые ступеньки, ведущие вниз. По взмокшему телу побежали мурашки. "Здесь. Спасибо, Агайла".
Флакон сбежал по ступеням, толкнул дверь и попал на постоялый двор "У Повешенного".
Мерзкое на вид логово было переполнено, но люди казались странно молчаливыми. Бледные лица поворачивались, глаза следили за молодым человеком, застывшим у порога.
"Проклятые ветераны. Ну, вы хотя бы здесь, а не пытаетесь резать наших моряков".
Флакон прошел к бару. Почувствовал, как кукла шевелится в складках плаща: правая рука поднялась — он увидел человека, смотревшего в другую сторону.
Широкая спина, могучие плечи. Он поднимал кружку, опираясь о стойку левой рукой. Рукав поднялся, обнажая множество рубцов.
Флакон шлепнул человека по плечу. Тот медленно обернулся.
Глаза, холодные, как погасшие горны.
— Не вас ли зовут Иноземцем?
Человек нахмурился: — Мало кто меня так зовет, и уж точно не ты.
— У меня послание, — продолжал Флакон.
— От кого?
— Не могу сказать. Не здесь.
— И что в послании?
— Ваше долгое ожидание окончено.
Слабо блеснули глаза — как будто угли начали разгораться. — Неужели?
Флакон кивнул. — Если вам нужно собрать вещи, я подожду здесь. Недолго. Нам надо идти, и быстро.
Иноземец повернул голову и позвал здоровяка, который только что откупорил фляжку: — Темп!
Этот мужчина казался старше его.
— Следи за ним, — сказал Иноземец. — Я вернусь.
— Может, связать? Или избить до потери сознания?
— Нет, просто следи, чтобы он не помер.
— Ну, ему такое не грозит, — ответил Темп. Он подошел поближе, не сводя глаз с Флакона. — Мы знаем, что Четырнадцатая хорошо держится. Поэтому мы здесь, а не там.
Казалось, Иноземец смотрит на Флакона с новым интересом. — А, — пробормотал он, — теперь понятнее. Погоди, я скоро.
Флакон проследил за ним, прокладывающим путь сквозь толчею, и оглянулся на Темпа. — У него настоящее имя есть?
— Я в этом уверен, — сказал Темп, отворачиваясь.
* * *
За дальним столиком затаились три тени. Мгновением раньше их там не было, сержант Хеллиан уверена в этом. Может быть. Они, похоже, ничего не пьют — само по себе подозрительно — и склоняют друг к дружке плохо различимые лица — заговоры, тайные замыслы, злодейские планы — но если они и говорили, она ничего не слышала и даже не видела, чтобы рты шевелились. Что за темнота. А может, у них ртов нет!?
Шлюха за столиком играла в "плошки" сама с собой.
Хеллиан придвинулась к арестованному: — Спроси меня, странное здесь местечко.
Тот вскинул брови: — Неужели? Духи, призраки, опустившаяся шлюха и демон за стойкой…
— Смотри, кого назвал опустившейся, — пробурчала женщина. Большие черные фишки сами собой покатились по доске. Скривившись при виде результата, она продолжила: — Ты жульничаешь, а? Клянусь! Смотри у меня, Хормал — поймаю за руку, так куплю свечку с твоим именем.
Хеллиан повернула голову. Демон — хозяин, снова принявший обличье жалкого, тщедушного человечка, расхаживал взад и вперед (голова едва виднелась над стойкой). Он вроде бы ел какой-то желтый фрукт, морщился, высасывая сок из каждой дольки. Объедки летели за спину. Взад и вперед, долька за долькой.
— Кто его выпустил? — вопросила она. — Нужно предположить, что хозяин неподалеку? Их же призывают и связывают? Ты жрец, ты должен знать все об этом.
— Так обычно бывает, когда призываю я, — согласился Банашар, — все как ты описала. — Он потер нос. — Думаю так, сержант: сам Келланвед вызвал демона, то ли как телохранителя, то ли как мальчика на побегушках. Потом он ушел, а демон захватил его дело.
— Смехота. Что демоны знают о кабаках? Ты врешь. Пей, подозреваемый. Еще по одной, и покидаем этот дурдом.
— Как тебя убедить, сержант? Я должен попасть в Замок Обманщика. Судьба мира зависит…
— Ха, отличная попытка. Дай я расскажу о судьбе мира. Погляди на те тени, подозреваемый. Они как всё вообще. Прячутся за каждой сценой, за каждым троном, даже в каждой бане за лоханью. Составляют планы, планы, ничего кроме планов, пока мы остальные лезем в канализацию, затыкаем собой свинцовые трубы, тонем и задыхаемся. Монету считают, вот что они делают. Мы той монеты даже не видим, а они нас на нее меряют, грош за тарелку супу, грош за душу. Равная цена. Какая судьба у мира, подозреваемый? — Она вытянула руку и начала вращать оттопыренным пальцем, опуская руку вниз. — Мы вот так тонем и тонем. Что самое смешное, они тонут вместе с нами.
— Слушай, женщина. Это духи. Создания Тени. Они не строят планы. Они не считают монеты. Они просто слоняются…
Словно услышав их, тени поднялись — явственно скрипнули стулья — натянули плащи, поглубже спрятав лица, и вышли.
Хеллиан фыркнула.
Хозяин принес еще кувшин эля.
— Ладно, — вздохнул, закрывая глаза, Банашар. — Арестуй меня. Брось в подземную тюрьму. Дай сгнить с крысами и червями. Ты абсолютно права, сержант. Головой в сточную трубу. Давай, ты первая, а я помогу.
— Разговорчики, подозреваемый.
* * *
Калам врезал Когтю по закрытому лицу, разбивая нос. Голова ударилась о стену, с треском сломалась затылочная кость. Мужчина упал. Калам резко развернулся и пробежал вдоль стены; вслед ему пронеслась полдюжина арбалетных стрел, смачно щелкая по кирпичам. Он слышал, как лязгают клинки в аллее справа — Т'амбер и Адъюнктесса отступили туда под градом выстрелов.
Они напоролись на засаду. Три Руки приближаются, захлопывая ловушку. Калам выругался, добежав до начала аллеи. Женщины сошлись в схватке с четырьмя ассасинами. На глазах Калама меч Т'амбер подсек одного. Калам повернулся к ним спиной, готовясь встречать новые Руки.
Кинжалы прорезали воздух. Он бросился на землю, перекатился направо, встав как раз вовремя, чтобы столкнуться с первыми четырьмя Когтями. Бешено отбиваясь кинжалами, он продолжал двигаться вправо, чтобы нападать могли лишь двое одновременно. Блеснул клинок, ранив первого противника в лицо; тот попятился, Калам шагнул, вонзая ему кинжал в левое бедро и отбивая яростный выпад второго Когтя. Он прильнул к раненому, становясь за его спиной, выбросил руку с кинжалом над его плечом, задев боковую поверхность шеи второго противника.
Ему наконец удалось вытащить застрявший в бедре клинок. Калам вытянул освободившуюся руку, обнимая врага за шею, сильно и резко надавил. Позвонки хрустнули.
Раненый в шею зашатался: лезвие вскрыло яремную вену, кровь вытекала из-под отчаянно сжимающих горло пальцев. На него бросились двое оставшихся Когтей. Калам разглядел, что остальные насели на Адъюнктессы и Т'амбер.
Зарычав от ярости, Калам метнулся мимо Когтей, приняв их выпады на длинный кинжал и одновременно нанося удар по правой ноге ближайшего из нападающих. Голень треснула, женщина закричала от боли. Второй нападающий столкнулся с раненой — оба потеряли равновесие и упали на кровавую землю.
Яростный бросок Калама напугал напавших на Тавору и Т'амбер Когтей. Шестеро развернулись, встречая его, растягиваясь полукругом. Парируя выпады кинжалов, он выставил плечо и врезался в грудь одного из Когтей. Затрещали ребра, враг судорожно выдохнул, споткнулся и покатился под ноги двоих убийц, стоявших за ним. Один из них зашатался, оказавшись слишком близко к Каламу; тот, отстраняясь от ножа в левой руке ассасина, взмахнул своим клинком, почти отделив голову.
Осталось всего двое способных напасть на него немедленно. Один поднырнул слева, второй подскочил справа, высоко поднимая руки с ножами. Калам рубанул наискосок, преграждая путь первого ассасина, почувствовав, как кинжал скрежетнул по ножам в руках нападающего, и немедленно влепил ему коленом между глаз. Отогнал второго, широко взмахнув клинком. Коготь поспешно отшатнулся, сильно изогнувшись назад; Калам тут же изменил направление удара, разрезав врагу живот до паха.
Коготь завопил; кишки уже болтались между ног. Калам поднял руку, перескакивая через падающего — и почувствовал, как кто-то приближается сзади. Он пригнулся к самой земле, затормозив, и резко разогнул спину. Лезвие ножа вошло ему в бок, под нижние ребра, кончик двинулся вверх, отыскивая сердце; ассасины столкнулись, и Калам откинул голову, желая попасть в лицо противнику. Второй нож скользнул по кольчуге под правой рукой. Он извернулся, пытаясь сорваться с ножа, и ударил врага локтем, раздробив скулу. Тот зашатался, выпустив рукоять ножа, застрявшего в теле Калама.
Ассасин тяжело вздохнул и выпрямился. Каждое движение теперь отзывалось жгучей болью в груди; времени извлечь нож не было — два оставшихся Когтя уже подбегали.
Они бежали слишком близко друг к другу — Калам прыгнул вправо, и левый Коготь оказался неспособным напасть на него. Калам поднырнул под клинок, стремившийся перерезать ему горло, поймал второй кинжал перекрестьем эфеса, а затем ударил острием под нижнюю челюсть врага. Тот начал оседать, а Калам поднял левое плечо так, чтобы Коготь ударился о него грудью — и сильно толкнул всем телом. Ассасин повалился на сообщника; Калам рванулся следом, оказавшись наверху кучи из трех тел. Один из его кинжалов уткнулся в труп верхнего ассасина; Калам выпустил рукоять и что есть силы вдавил пальцы в глаза второго, еще живого. Тот быстро перестал дергаться.
Из аллеи еще были слышны звуки боя. Калам заставил себя встать, вытащил нож из бока и выругался: кровь полилась густым потоком. Он извлек кинжал из трупа и, шатаясь, поспешил в аллею.
Там оставалось трое Когтей; Т'амбер насела на двоих, шаг за шагом оттесняя назад, к Каламу.
Он взмахнул кинжалом раз и другой: два тела извивались у его ног. Т'амбер уже повернула и напала на последнего ассасина, сокрушая ему затылок основанием меча.
Коготь под его ногами перевернулся на бок, поднимая клинок. Калам наступил на шею ассасина пяткой.
Наступила тишина. Слышалось лишь тяжелое дыхание.
Он изумленно смотрел на женщин. Т'амбер — скопление ран. Пенистая кровь рывками вытекает изо рта и носа; он заметил, как неровно, спазматически вздымается грудь. Поморщившись от собственной боли, ассасин повернулся и оглядел окрестности.
Множество лежащих, и никто не кажется способным продолжить бой.
Подошла Адъюнктесса. Ее лицо покрывала кровь, смешанная с грязью и потом. — Калам Мекхар, я видела тебя. Это было… — Она потрясла головой. — Ты двигался быстрее, чем они. Несмотря на всю муштровку, навыки, им с тобой не сравниться.
Он утирал жгучий пот со лба. Ладони горели на рукоятях кинжалов, но он не решался выпустить оружие. — Они стали хуже, Адъюнктесса, — пророкотал он. — По-моему, они опустились. — Калам заставил себя расслабиться, снять напряжение с мышц шеи и плеч. Кровотечение почти прекратилось, хотя он чувствовал, как горячий ручеек стекает по бедру, образуя липкую прослойку между толстой тканью и кожей. Утомление. Кислый вкус во рту. — Нельзя останавливаться. Их еще много. Мы близки к Адмиральскому мосту. Он вон там.
