Поздний период твор-ва Павла Андреевича Федотоа (1815-1852)

Алленов: В картине 1851 года Вдовушка уже не коме­дия и сатира под девизом «смех исправляет нравы», а грустная лирическая элегия. В поздних произведениях Федотов отказывается от развитого действия, содержание уходит в подтекст. Живопись психологизируется, становится выразителем душевного смятения, тревоги. Картина мира ста­новится дискретной, она будто составлена из фрагментов, вырываемых из тьмы вспышками гаснущей свечи. Свеча в сумерках ночных интерье­ров- непременный атрибут поздних произведений художника. Афоризм, записанный Федотовым в дневнике: «Они убивают время, пока время не добьет их», - прямо соотносится с ситуациями картин «Анкор, еще, анкор!» (1851, ГТГ), Игроки (1851-1852, Киевский музей русского искусства). Люди - игрушки, марионетки и жертвы «пустого времени». Это - не Вечность и не История, а образ Безвременья, созданный средствами романтического гротеска, способного в рисунках к Игрокам напомнить одновременно Гофмана и Достоевского. Портреты Федотова - предельная точка в развитии русского интимно­го портрета. Люди показаны в них не со стороны желания чем-то казаться, играть некую роль «в свете», а такими, какими они бывают в минуты последней откровенности. Только в своих портретах Федотов показывает людей умными и добрыми. Это строй чувств и образ поведения, абсолютно противоположный миру федотовских жанров, где люди играют роль, а роль «играет» человеком. Алленов: В картине 1851 года Вдовушка уже не коме­дия и сатира под девизом «смех исправляет нравы», а грустная лирическая элегия. В поздних произведениях Федотов отказывается от развитого действия, содержание уходит в подтекст. Живопись психологизируется, становится выразителем душевного смятения, тревоги. Картина мира ста­новится дискретной, она будто составлена из фрагментов, вырываемых из тьмы вспышками гаснущей свечи. Свеча в сумерках ночных интерье­ров- непременный атрибут поздних произведений художника. Афоризм, записанный Федотовым в дневнике: «Они убивают время, пока время не добьет их», - прямо соотносится с ситуациями картин «Анкор, еще, анкор!» (1851, ГТГ), Игроки (1851-1852, Киевский музей русского искусства). Люди - игрушки, марионетки и жертвы «пустого времени». Это - не Вечность и не История, а образ Безвременья, созданный средствами романтического гротеска, способного в рисунках к Игрокам напомнить одновременно Гофмана и Достоевского. Портреты Федотова - предельная точка в развитии русского интимно­го портрета. Люди показаны в них не со стороны желания чем-то казаться, играть некую роль «в свете», а такими, какими они бывают в минуты последней откровенности. Только в своих портретах Федотов показывает людей умными и добрыми. Это строй чувств и образ поведения, абсолютно противоположный миру федотовских жанров, где люди играют роль, а роль «играет» человеком. Бенуа: В последние годы жизни перед Федотовым стал носиться другой идеал. Он пожелал сделаться простым повествователем жизни, ее прелестей и горя. Федотов, наверно, сумел бы найти в себе достаточно поэтической, чарующей силы, чтобы все озарить мягким и примирительным светом, чтоб и горе, и радость изобразить одинаково приятными в худ. смысле, скрыть в них какую-то общую им всем гармонию - "красоту жизни". Его "Вдовушка", много раз повторенная, характерна для этих новых, примирительных намерений, начавших последние два-три года все определеннее сказывается в нем, несмотря на решительный успех его шутливых и назидательных картин. Несчастная, совсем молодая женщина только что понесла ужасную утрату: умер любимый муж, красавец гусар, умер, ушел навсегда и оставил ее одну, беззащитную, неопытную, беременную, без средств - на произвол судьбы. В серой комнате, в холодном полумраке сумерек стоит она одна, с поникшей головой, надломленная горем, опершись на комод, из которого все вещи уже вытащены хищными кредиторами. В безысходной тоске переводит она свои заплаканные глаза с одного предмета на другой и то уставляется на портрет горячо любимого погибшего друга, то на вещи, на весь их милый скарб, сложенный теперь в беспорядке, приготовленный уже к тому, чтобы также уйти из дому на рынок, разойтись по рукам чужих, неизвестных, равнодушных людей. Этот скарб, этот кусочек натюрморта у кровати и на комоде, но в особенности мрачные, сизые, постепенно сгущающиеся сумерки переданы превосходно, как это встретить можно только у голландцев. Того росчерка, характерного для 19 века, той неуместной сладости или приторности, считавшихся в его время обязательными при подобных сюжетах, нет и следа. Однако еще замечательнее среди произведений Федотова его последняя вещь, в которой выразилось вполне, какой чудный художник, какой чудный поэт жил в нем. Над этой картиной он долго бился. Ему все казалось, что труднейшая колористическая задача, которую он себе поставил недостаточно гармонично разрешена. Незадолго до своей роковой болезни он даже видел сон, будто к нему явился Брюллов и дал ему несколько дельных советов, которых, однако, он не мог вспомнить наяву. Но напрасно Федотов вспоминал слова автора "Сна монашенки". То, что было сделано им, было бесконечно выше всех эффектных, крикливых колористических чудес Карла Павловича. Скромная картина эта, изображающая "офицера, квартирующего в деревне", - одно из самых поэтических и необычайных произведений в искусстве 19 века. В тесной и низкой избе, темной, лишь тускло освещенной догорающим огарком, растянулся на полатях несчастный молодой офицер, убийственно скучающий от принужденного безделья на зимней стоянке. Единственное его развлечение - прыжки пуделя через протягиваемую палочку. В противоположном углу комнаты в совершенной мгле стоит громоздкий и мрачный денщик, покуривающий трубку. В глубине сквозь жалкое оконце видна лунная ночь, клочок неба и сонная деревенская улица, занесенная снегом. Все тихо и темно, тесно и сумрачно до отчаяния. "Анкор, еще анкор!" - и неугомонное возбужденное и веселое существо скачет без умолку, среди темноты, на утеху своему барину. Молчаливый, мрачный и грубый солдат назойливо торчит все время перед глазами и целыми часами продолжает курить; тесное помещение все более и более заволакивается дымом, в окошко глядит все тот же тоскливый пейзаж, та же пустая улица, те же избы, тот же снег и то же мертвое небо, и вокруг все так же тихо, скучно темно. Но почему-то и сладко, как бывает сладко в мутных сновидениях горячки, когда непрестанно все тонет, вянет и умирает и лишь что-то вздорное, ненужное и мелкое, как этот пудель, суетится, толкается, шумит, мучительно мешая забывать о жизни. Деятельность Федотова, всего лишь в последние 5-6 лет ставшего настоящим художником, так же как и деятельность Иванова, прекратилась на полуслове. Истерзанный уже долгими годами лишений, несмотря на успех, он принужден был бороться с крайней нуждой, вследствие того, что почти весь его заработок шел на разоренную вконец семью, оставшуюся без крова и хлеба. Усиленные занятия последних лет, вечная забота о существовании, об обеспечении ближних, постоянные лишения, быть может,и любовь к одной девушке, на которой стареющий художник не решался жениться - все это разбило его в высшей степени впечатлительную и нервную натуру, и летом 1852 года он внезапно сошел с ума. Даниэль: В позднем творчестве Федотова пародийное начало становится почти неуловимым, входя в значительно более "тесный" личностный контекст. Может быть, здесь уместно говорить об автопародии, об игре на грани исчерпания душевных сил, когда смех и слезы, ирония и боль, искусство и реальность празднуют свою встречу накануне гибели самой личности, их соединившей. Если Брюллов, вводя автопортрет в картину гибели Помпей, перенес себя в мир "ожившей классики", то и Федотов в последние годы жизни все чаще преображается в собственных героев. Может быть, в этом смысле не будет слишком вольной фантазией истолковать "Вдовушку" как реквием Федотова, где безвременно покинутая муза скорбит у автопортрета художника, предсказавшего таким образом свою трагическую судьбу. Вывод: Поздний период творчества Павла Андреевича Федотова удивляет. Он не подражает ни современникам, ни голландцам, ни итальянцам, ни английским художникам, он на них лишь учится и трансформирует все в свое определенное и индивидуальное направление. Он достигает глубины в понимании реальной жизни, хотя в его последних работах все больше ирреального, странных сюжетов и странных фигур. Последние два года он начинает и бросает картины, хотя исследователи считают их законченными, но современники смысла в них не видели. Он свободно решает цветовые задачи, ему не надо объемных академических форм: мерцание плоских форм, цветовые соединения, цветовой поток - этими способами он усиливает реалии и приходит к ирреальности. Федотов способен показать, что весь мир вокруг нас есть только отражение в нашем сознании, а узлы и акценты мы расставляем сами. У Федотова есть ощущение внутреннего состояния людей, он способен передать особую ритмику, которая начинает воздействовать на зрителя, как в работе "Анкор, еще анкор!" У исследователей отношение к нему достаточно ровное: кто-то считает его гением, кто-то талантливым, но странным, но никто не подвергает сомнению то, что он был выдающимся художником своей эпохи. В 50х гг появляются подражатели и в Москве, и в Петербурге среди представителей буржуазных кружков. Затем в 80е гг 19 века символисты увидели в нем мастера тонких ассоциаций работы с цветом. Сейчас Федотова воспринимают неоднозначно, потому как его творчество достаточно сложное. Копировать его бессмысленно и продолжать его линию необычайно сложно.