На другой день, т. е. первого сентября, часов в десять утра, Проскуров и Навроцкий подкатили к школе.
Вокруг нее резвилась многочисленная толпа ребят – мальчиков и девочек.
При виде Проскурова, которого они знали как попечителя, все скинули шапки и крикнули: «Здравствуйте, Николай Петрович!»
– Здравствуйте, детки, – кланялся он им, размахивая пуховой шляпой и вбегая на крыльцо школы. Он был в черном сюртуке и белоснежном белье.
Особенно заинтересовал ребятишек Навроцкий, который был в парадном мундире, в эполетах и при шашке.
– Смотри‑ка, Миколка, – громко, не стесняясь, говорил один мальчонка другому, – как есть царь, право, ей‑Богу, у нас на картинке дома есть такой царь…
Приезжих встретил Михаил Павлович и провел в свою квартиру.
Квартира его состояла всего из двух небольших комнат: передней, она же и спальная, потому что тут же находилась кровать учителя, огороженная ширмами, и залы.
Тут сидел уже батюшка.
– Можно и начинать теперь, – сказал он, – ребята все уж собрались, только крикнуть.
Михаил Павлович послал кухарку, сказав, чтобы звала детей в школу, и через минуту школ была полна детворой.
Пришел торговец, он же и церковный староста.
– Все готово, Николай Петрович, – сказал он Проскурову, здороваясь, – гостинцы принесут сюда сейчас.
Потом батюшка облачился и начал молебен. Михаил Павлович встал в переднем углу в сторонке и его окружили мальчики‑певчие.
Пели хорошо; видно было, что учитель‑любитель положил немало труда и достиг блестящих результатов.
После молебна батюшка обратился к детям с назидательным словом, увещевал их учиться прилежнее, ибо «ученье – свет, а неученье тьма». Не обошел он приветственным словом Николая Петровича и учителя, высказав первому сердечную благодарность за попечение и способствование распространению просвещения, а последнему за то, что не щадит своих сил и здоровья на этом благородном поприще.
Потом началась раздача гостинцев. Раздавал сам Михаил Павлович и дети подходили один за другим, принимая от него большие пакеты с гостинцами.
Между тем, в квартире учителя во время молебна, кухарка Мавра расставляла на столе вина; на другом столе был сервированный чай. Михаил Павлович, зная привычки Николая Петровича, не забыл купить бутылку коньяку. Когда все было готово, Марфа шепнула Михаилу Павловичу, а тот попросил гостей к себе. На лице его играла довольная улыбка: он любил, когда у него ели, пили.
– С начатием дела, дай Бог успеха, Михаил Павлович, и вам, батюшка, в этом великом деле, – сказал Николай Петрович, взяв в руку рюмку. За ним последовали все.
– Вот теперь у вас настает время кипучей деятельности, Михаил Павлович, но чем вы занимаетесь летом, во время каникул? – спросил Навроцкий.
– И, батюшка мой, Михаил Александрович, я не скучаю и тогда, – наслаждаюсь вовсю свободой: гуляю по полям и лугам, рыбу ловлю, хожу в лес за ягодами, за грибами, а всего этого здесь благодать. Кроме того, имею небольшой огородец; питомник недавно развел, с десяток ульев пчел имею: вот попробуйте‑ка, настоящий липовый, – придвинул он Навроцкому большую тарелку с липовым сотовым медом.
– И довольны своей жизнью?
– Чего ж мне и желать еще: дело, которому я служу, святое и великое; да и не один я жнец на этой благотворной ниве: вот батюшка со мной работает, Николай Петрович сочувствует и помогает, вот Тихон Иванович тоже, – указал он на торговца, – благодаря их сочувствию у нас теперь два ремесленных класса – столярный и токарный, а учится в них до пятидесяти человек. Хоть дело это и новое, но вижу я, что оно развивается год от года все более и более. Доволен я и счастлив вполне.
Завтрак был простой, но сытный и вкусный.
Все были довольны друг другом и расстались друзьями. А Навроцкий, возвращаясь домой, думал про себя: ведь вот люди, в глуши живут и счастливы, и работают, действительно работают на благо родины, и работа их приносит великую пользу – как добрая нива, дающая сторицей плод.
– Ну а завтра, Миша, ты как: на охоту, или со мной в город? – спросил Николай Петрович.
– Нет, Коля, что мне в городе делать, иду на охоту с Иваном.
– Отлично, вечером будет у нас, значит, свежая дичь.
Глава IV. На охоте
На другой день утром, часов в восемь, Николай Петрович уехал в город, напутствуя друга своего всеми благими пожеланиями, а через час Навроцкий с Иваном вышел из дома. Оба были одеты в желтые куртки, в высоких охотничьим сапогах и с отличными двустволками за плечами.
Спустившись к озеру, они пошли по луговой стороне; впереди бежал Трезор, весело помахивая хвостом.
Утро было серое, дул легкий прохладный ветерок.
– Ну, Иван, так ты говоришь, что хорошо знаешь места здешние?
– Так точно, ваше благородие, знаю, перво‑наперво нам надо сейчас идти в урочище «Козьи рожки», это будет отсюда верст с десяток. Там, бывало, уток мы с барином ух как били.
Миновали мельницу, пошли вдоль речки, поросшей по берегам густым камышом.
– У нас в наших краях хоть и благодать большая, ваше благородие, а все не то, что, к примеру сказать, в Полянках; это в М‑ском уезде, казенная дача такая есть верст за пятьдесят отсель. Вот и ездили мы с барином еще до службы моей; лесничий с нами один был. Ух, сколь всякой дичи там, ужасти. Мы то ли с неделю там охотились; домой‑то на подводе привезли всякой всячины: уток, дупелей; чего‑чего только не было.
Миновали перелесок и свернули в сторону на проездную широкую дорогу, пролегавшую между сжатыми полями ржи.
– А ведь, пожалуй, дождик будет, ваше благородие.
– Почему ты так думаешь?
– Да воронье‑то эва как каркает.
– Воронье то вороньем, а ты вон взгляни в ту сторону: из‑за лесу то туча ползет.
– Так точно… Эх‑ма!..
– Что ж ты, дожил, что ли, боишься; не размокнем, у нас плащи непромокаемые.
– Так‑то так, ваше благородие, да охота‑то, пожалуй, будет плохая.
– Ну так что ж, сегодня плохая, так в другой раз хорошая. А я так рад; дождь или суховей равно для меня, а с ружьем люблю шляться во всякую непогодь.
Охотники подходили к густому сосновому лесу, когда стал накрапывать дождик.
Они развернули свои длинные кожаные плащи и надели на себя.
Между тем дождь все усиливался и вскоре обратился в ливень.
– Эх, Иван, собаку‑то мочит – жаль; пойдем‑ка скорей под сосну.
Выбрав самую густую сосну, под которой было сухо совсем, охотники присели. Но немного погодя дождь пошел еще сильнее, так что стал несколько проливать.
– Ну, Ванюха, давай строить шалаш, как бы нам не заночевать здесь, – шутил Навроцкий.
– А мне все равно, ваше благородие, – лихо отвечал денщик, – дождемся и хорошей погоды, а с голоду не умрем: довольно всего у нас.
Наломали они общими усилиями множество длинных сосновых сучьев и сделали довольно просторный шалаш, – обложив его кругом густой хвоей. Внутри накидали мелких зеленых веток целую гору и влезли внутрь. Трезор улегся за спиной своего хозяина.
– А что, Иван, ведь хорошо; так, пожалуй, и ночевать можно.
– Так точно, ваше благородие, уж на что лучше: и тепло и сухо, да тут хоть неделю ливень лей, так не прольет.
Навроцкий вынул часы и посмотрел.
– Э, да время‑то близ двенадцати, адмиральский час близко. Давай‑ка, Ванюха, закусим.
Иван вынул из патронташа два свертка, в одном была ветчина, колбаса, в другом жареная утка. Потом, взяв охотничий нож, стал резать то и другое.
А Михаил Александрович отстегнул две больших металлических фляги и раскупорил. Одна была с водкой, другая с коньяком.
Чарки были тут же; ими завинчивались горлышки фляг.
– Ну, дружище, чокнемся, – сказал Навроцкий, подавая одну чарку Ивану.
– Будьте здоровы, ваше благородие, – молвил тот, выпивая залпом до дна свою чарку.
– Да ты, брат, пьешь молодецки, право, хорошо.
– А это, ваше благородие, потому, что еще угар не прошел с приезду‑то.
– А, вот как; значит, трещит котел‑то, что и у меня же. Ну, давай повторим: говорят ведь люди, что «клин клином вышибается».
Выпили по другой, закусили, дали и Трезору утиное крылышко.
– А ведь дождик‑то проходит, ваше благородие.
– Да, в самом деле. Скоро, значит, двинемся.
Дождик скоро прекратился; небо прояснилось; выглянуло солнышко.
Охотники встали, свернули свои плащи; перекинули их на ремнях через плечо и пошли.
Пройдя лес, они вышли на луговую дорогу.
– Скоро будет озеро, ваше благородие, где мы с барином били уток.
Дорожка вскоре затерялась среди частого кустарника и охотники вступили в частый ольховый лес.
Пройдя с полчаса, они заметили, что лес редеет, и действительно, через несколько минут очутились на самом берегу большого чистого озера, поросшего по краям густым камышом.
Они выбрали такое место, которое не было закрыто камышом и позволяло видеть всю гладь озера.
Потом, встав у опушки леса за густым невысоким кустарником, в нескольких шагах от берега, прижались в ожидании. Трезор тоже насторожился.
Так ждали минут с двадцать; вдруг раздался резкий звук и в воду с шумом опустилась большая серая утка.
Быстро закружилась она по воде, громко квакая, и вскоре около нее собралась целая стая.
– Иван, – шептал тихо Навроцкий, держа у плеча ружье, – стреляй вместе со мной из обоих стволов; раньше сигнала не надо. Я тихо скажу «пли».
Навроцкий приложил ружье к плечу и выжидал момента.
Между тем утки, ничего не подозревая, весело плескались в прозрачной воде. Но вот они собрались несколько в кучу.
«Пли!..» – тихо, но отчетливо скомандовал Навроцкий и четыре ствола одновременно выбросили пламя огня, застилая дымом пространство впереди.
В то же мгновение Трезор в два прыжка очутился в воде.
Когда дым рассеялся, то на поверхности воды увидали несколько оставшихся на месте уток, из которых некоторые еще трепетно бились крыльями.
– Выпала на долю Трезора работа, – говорил Михаил Александрович, – ну, Трезорушка, послужи, родной, в долгу не останемся у тебя.
А Трезор работал в это время с таким азартом, что Иван только руками разводил.
– Вот так Трезор, ну и собака; сейчас умереть, не видывал сроду такой.
Минут через пятнадцать восемь уток были уже на берегу.
– Вот это я понимаю, охота настоящая. Ну‑ка, Ванюха, приторачивай.
– Да вы, ваше благородие, зачем же сами‑то, я один донесу.
– Ну, брат, это не так‑то легко одному‑то, как тебе кажется: в них будет больше пуда.
Они взяли по четыре утки и закинули их за плечи.
Между тем на небе показались вновь тучи и вскоре дождь ударил еще с большей силой, чем давеча.
– Эх, парень, и везет и не везет. Теперь бы и домой, да далеко.
– Верст с двенадцать будет, ваше благородие, а вот отсель недалеко есть дом, а от него с полверсты будет село. Можно будет обождать, пока пройдет дождик‑от.
– Вот это дело, идем скорей… Что, Трезорынька, озяб, родной мой? – ласково трепал Навроцкий дрожавшую собаку.
Охотники накрылись плащами и быстрым шагом пошли вдоль опушки леса.
Миновав озеро, они свернули вправо; потом, обойдя пригорок, вышли на дорогу и вскоре были вблизи большого помещичьего дома, окруженного громадными гигантскими березами. Дом был старый, деревянный, двухэтажный; окна были заколочены и он производил очень мрачное, удручающее впечатление. Окружен был высоким забором.
Охотники громко постучали в ворота; со двора послышался хриплый лай собаки, которая начала метаться, бряцая железной цепью.
Через минуту в воротах показался древний седовласый старец…