Николай I. Апогей самодержавия 5 страница

Московское царство.

В 1487 г. император Фридрих III и князья Священной Римской империи с удивлением слушали на рейхстаге в Нюрнберге доклад рыцаря Николая Поппеля о далекой Московии Император был сильно заинтересован делами Восточной Европы, ввиду своей борьбы с широкой династической политикой польских Ягеллонов, и для него было приятной неожиданностью существование на Востоке сильного и независимого государства, врага польско-литовской Речи Посполитой. Тот же Поппель явился в начале 1189 г. в Москву в качестве императорского посла с миссией втянуть Московию в габсбургские интересы. Ему поручено приманить великого князя Ивана III Васильевича к союзу предложением почетного родства — браком его дочери с императорским племянником Альбрехтом, баденским маркграфом, и даже более того— приобщением Московского великого княжения к составу Священной, Римской империи путем пожалования великому князю королевского титула

Посол западною императора был удивлен, что подобные предложения не соблазнили северного властителя. Москвичи дали неожиданный и гордый ответ. «Мы, — было сказано Поппелю от имени великого князя Ивана,— Божьей милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставлены от Бога как наши прародители, так и мы; просим Бога, чтоб нам и детям нашим всегда так и быть, как мы теперь государи на своей земле, а быть поставленными как прежде мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим». А затем грек Юрий Траханиот, правивший ответное посольство от великого князя к императору, говорил в том же году во Франкфурте по поводу брачного проекта, что великому князю не приличествует отдать дочь за маркграфа, так как он великий государь многим землям и его предки были искони в дружбе и братстве прежними римскими императорами, которые Рим отдали папе и царствовали в Константинополе; в Москве признали бы для великокняжеской дочери подходящей партией только императорского наследника Максимилиана. Перед западной дипломатией впервые выступала новая политическая сила, с которой нельзя было не считаться в делах Восточной Европы, и выступала притом в сознании своей независимости и своих особых интересов.

Явление это было новинкой не только для имперского рейхстага, но и для правительства империи. Последние десятилетия XV в.— момент крупнейшего исторического значения в жизни Восточной Европы. Это время коренной перестройки всего соотношения ее политических сил. Москва завершала долгую работу над государственным объединением Великороссии. Всего за шесть лет до первого приезда на Русь рыцаря Поппеля, она закрепила за собой политическую независимость и стала из «улуса» ханов Золотой Орды самодержавным (в первоначальном смысле этого слова), суверенным государством. Восемь лет прошло с той поры, как великий князь Иван III подчинил себе Великий Новгород, и Москва взяла в свои руки его западные связи и отношения, выступила участницей в борьбе за господство на Балтийском море, союзницей Дании в защите свободного морского пути с Запада на Восток против его засорения владычеством шведов. Естественный враг польско-литовских Ягеллонов из-за господства над западнорусскими областями, московский великий князь был опасной сдержкой для их смелой династической политики, направленной на приобретение чешской и венгерской короны и против габсбургских притязаний. В южных делах — распад Золотой Орды и начало вековой борьбы Московского государства с татарским миром — связывали его интересы с излюбленной темой западных политиков о наступлении христианской Европы на мусульманский Восток для изгнания турок с Балканского полуострова.

Рассказ о том, что рыцарь Поппель открыл Московию как стран неведомую, звучит несколько наивной риторикой. На Западе и без него знали о Московии, о ее быстрых успехах, о связи московских дел с прибалтийскими и черноморскими отношениями. Сюда, на дальний север, потянулись в преждевременной надежде на активную помощь греки и балканские славяне, разочарованные в расчетах на западноевропейскую поддержку; сюда еще в начале 70-х гг. XV в. обращался венецианский сенат с речами о правах московского государя на византийское наследство, учитывая возможное значение русской силы в борьбе с турками за свободу восточной торговли.

Конечно, Москве было еще не до участия в широких размахах европейской политики. Она еще строила свое государственное здание, только заканчивала возведение его капитальных стен, еще замыкалась, по возможности, в работе над внутренней его отделкой — укреплением начал нового политического строя и организацией своих сил и средств. Но тем не менее исход XV в. — момент крупного общеевропейского значения, на европейскую историческую сцену выступила новая держава.

I. В первичной формации своей Московское государство было политической opганизацией Великороссии. Ядро, легшее в основу этой организации, Ростовско-Суздальская область, выделено географически на карте Восточной Европы обширной лесной полосой. Занимает она приблизительно район волжско-окского междуречья, бассейны Клязьмы, Москвы и средней Волги от устьев Тверды до устьев Оки. Ветлужский лес на востоке, леса по водоразделу между бассейнами Волги и Северной Двины на севере, леса и болота между Мологой и Шексной на западе, а на юге лесные пространства, связанные с Брянскими и Муромскими лесами, очерчивали территорию Ростовско-Суздальской области. С юга к ней примыкали рязанские и черниговско-северские волости, с запада — смоленские и новгородские земли; на север тянулись обширные волости Великого Новгорода, на восток — поселения финских племен. Местная политическая жизнь зародилась тут, в Ростовско-Суздальской земле, «низовской» для Великого Новгорода, «залесской» для киевского юга, со времен Владимира Мономаха, когда он прислал на Ростовское княжение сына Юрия, прозванного Долгоруким. Только с этой поры, с 20-х гг. XII в., дают наши старые летописи кое-какие известия о русском северо-востоке. Такое состояние наших сведений о древнейших временах великорусской жизни создало иллюзию, что сама Ростовская земля были еще в XII в. более инородческим, чем русским краем; колонизуется заново во времена Юрия Долгорукого и его сына Андрея под руководством и по почину княжеской власти. На деле нетрудно заметить, при более тщательном анализе данных северного летописания, такие черты севернорусского быта во времена Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского, которые свидетельствуют о значительной сложности общественного быта Ростовской области в XII в. Рядом с князьями стоит влиятельное и зажиточное боярство, а городские центры, даже второстепенные, украшаются белокаменными храмами, архитектурные формы которых и скульптурная отделка составляют одну из значительнейших страниц истории древнерусского искусства. И ценность строительного материала, который приходилось привозить Волгой из Камской Болгарии, и выработка своеобразного и художественно значительного стиля указывают на такой уровень местных материальных и культурных средств, который немыслим в условиях первоначальной колонизации полудикого края. А сила местного землевладельческого боярства, которое вызвало на суровую борьбу Андрея Боголюбского и сгубило его, а по его смерти властно руководит кровавой усобицей и борьбой претендентов на княжескую власть, — черта того же уклада общественных и экономических отношений, какой наблюдаем в ту же пору и в южной Руси. XII в. повсюду на Руси — время роста боярского землевладения, боярского влияния и боярских привилегий. В ту пору уже сложились и окрепли на великорусском севере основы социального строя, характерные для него и в следующие столетия

К XII в. жизнь русского северо-востока была уже достаточно напряженной, чтобы потребовать особого внимания княжеской власти. Первые князья оседают тут не на сыром корню мирной колонизационной работы, а в боевой обстановке международного торгового пути. Великороссия раскинулась на стародавнем транзитном Волжском пути, и при первых ее князьях определился особый круг ее внешних интересов, который, в значительной мере, останется характерным для нее на ряд столетий Их основная черта — стремление обеспечить за собой господство на путях с запада на восток, от Балтийского моря в Поволжье, и закрепить его властью «низовских» князей над Великим Новгородом, с одной стороны, а с другой — защитой свободы торговых и колонизационных путей в юго-восточном и восточном направлениях, вниз по Волге и в инородческие земли к Уралу, манившие промысловыми богатствами.

За жизнь двух поколений политический уклад Великороссии получил определенную, хотя еще элементарную и слабо спаянную форму. Великороссия сложилась в две крупные политические системы — Новгородскую и Ростовско-Суздальскую. Ростовская земля пережила во времена Юрия Долгорукого явление, характерное для ранней истории Великороссии, — сдвиг своего политического центра из Ростова в Суздаль, как при Андрее Боголюбском — из Суздаля во Владимир; южная граница, рязанские и черниговские отношения, бассейн Оки притягивают к себе деятельную княжую силу. При Всеволоде III, по прозвищу Большое Гнездо, слагается Великорусское великое княжество с центром во Владимире на Клязьме, Владимире Залесском. При нем утвердилось значение термина «великий князь»,  как политического титула и очерчен круг его политического главенства—пределами тогдашней Великороссии. Всеволоду III удалось привести рязанских князей в полную от себя зависимость (одно время Рязанской землей правили его наместники), как и князей муромских. Великому князю подвластен и Новгород, куда он посылает княжить сыновей и племянников. У современников его слагается определенное представление о единой политической организации, которую они называют «Великим княжением Владимирским и Великаго Новгорода». Обе упомянутые политические системы, действительно, связаны крепкими политическими и экономическими узами. Суздальские торговые пути были необходимой артерией новгородской торговли. По ним шел вывоз товаров из Камской Болгарии, из Рязанской земли, из самой Суздальщины и сбыт западных, частью южных товаров в обмен: а без поволжского хлеба Новгород вовсе не мог прожить. Торговля «без рубежа» со всей Великороссией была основным условием новгородского благосостояния и сильным орудием «низовской» княжеской власти для поддержания зависимости Новгорода от Владимирского центра. Зато владимирские великие князья берут на себя оборону западных пределов. Торговые города — Новгород и Псков — не могли обойтись своими силами без великокняжеской поддержки и боевого руководства, в борьбе против наступления шведов и ливонских немцев. Так и на юге. Борьба со степными кочевниками и восточно-финскими племенами держала в постоянном напряжении рязанские и муромские силы, и опора в остальной Великороссии была для них такой же неизбежной необходимостью, как и для Новгорода. Так интересы экономических отношений и внешней самообороны создают первые, еще незрелые, формы объединения Великороссии под главенством одной руководящей политической власти в раннюю пору великорусской истории.

Вопреки обычному, слишком схематическому и внешнему представлению, какое утвердилось в нашей историографии, дальнейшие процессы великорусской жизни, дробление территории и власти, образование ряда мелких княжений, так называемый удельно-вотчинный распад, и, с другой стороны, работа сил и тенденций, объединяющих социально-политический мир Великороссии, развиваются, не последовательно сменяя друг друга, а параллельно, в непрерывном борении и периодических колебаниях, перевеса то тех, то других, в сложном сплетении, сочетании и взаимодействии. Это процессы внутренней жизни Великорусского великого княжества, моменты и факторы развития его внутреннего строя.

Для правильного их понимания необходимо иметь в виду, что протекали они под сильным давлением и в постоянной зависимости от внешних, международных отношений великорусской национальной жизни.

Нашествие Батыя нанесло тяжкий удар Владимирскому великому княжеству. Погром обрушился преимущественно на местности более заселенные, на восточную часть его территории; и тревожное татарское соседство, грозные усмирения народных волнений, налеты татарских отрядов, тягота от ханских баскаков и сборщиков дани не дали этим областям оправиться во вторую половину XIII в. Население сбилось к западу, и этот сдвиг обусловил на рубеже XIII и XIV столетий заметный подъем «молодых» городов Твери и Москвы, с землями, к ним тянувшимися. Зависимость от Золотой Орды легла большой тягостью на восточные отношения Великороссии. Надолго остановлены боевое наступление и колонизационное движение в юго-восточном направлении; только с середины XIV столетия постепенно и  с трудом возрождается поволжская торговля, а с нею великорусский напор на восточно-финские земли и деятельная борьба с инородческим миром. Замирают и южнорусские отношения Великороссии. На западе — крепнет самостоятельность Великого Новгорода; свободно хозяйничает вольный город в своих северных волостях, не испытывая— на время — утеснения своих даней и промысловых доходов от попыток великокняжеской власти прибрать их к своим рукам.

Ослабление этой власти значительно. Резко сужен круг возможных задач ее деятельности, падает авторитет Владимирского центра. Последней яркой вспышкой его энергии была деятельность Александра Невского — боевая в обороне западных областей от шведов и ливонских немцев, полная политичной выдержки и осторожной покорности в отношении к татарам. При нем организуется «татарское иго»: сбор дани с русского «улуса», верховная власть хана над русскими князьями. Русско-татарские отношения входят в некоторую норму, укладываются в определенное русло. Признание власти хана над Русью связано с утверждением ханскими ярлыками княжеской власти, которое дало князьям возможность стать посредниками между Ордой и РУСЬЮ, взять в свои руки сбор дани и уплату татарского «выхода», вытеснить непосредственное вмешательство татарских властей в управление русскими областями. В этих новых условиях постепенно возрождается политическая жизнь Великороссии. И снова на очереди вопрос о центре этой жизни, который объединил бы ее силы и интересы. Владимир не оправился от пережитой общей катастрофы. Даже руководство внешними отношениями Великороссии — сношениями с Ордой и обороной границ — ускользает из рук владимирских великих князей. «Знать Орду» становится самостоятельным правом отдельных местных правителей. Отношения к враждебным соседям ложатся всею тягостью на пограничные области Великороссии, вызывая их на самостоятельную организацию местных сил и политическую деятельность. Давление этих нужд самообороны создало более крупное значение среди княжений северо-восточной РУСИ, областных «великих княжений» Тверского, Рязанского, Нижегородского. Между ними словно поделились внешние отношения Великороссии. Тверь берет на себя, ради местных своих интересов, борьбу с Литвой, защиту Новгорода, поддержку западных торговых и культурных сношений. Рязань обороняет свои пределы от беспокойного степного соседства, отстаивая для русских поселений южные границы лесной полосы и бассейн верхнего Дона. Восточная окраина Великороссии только к середине XIV в. оправляется от глубокого упадка. Центром ее возрождения стал Нижний Новгород, стянувший к себе обломки прежнего Суздальского княжения, ради борьбы с немирными инородцами и поволжскими татарами за торговые и колонизационные пути. Но все эти окраинные силы не могли — в своем обособлении — справиться с выпавшими на их долю задачами. Непосильное боевое положение заставляет их оглядываться на области центральной Великороссии, искать в них опоры. Традиции объединения в одном великом княжении живут с новой яркостью в популярной памяти великого князя Всеволода III и Александра Невского. В самом начале XIV в. тверской князь Михаил Ярославич делает судорожную попытку оживить их реально. Он ищет союза с руководящими общественными силами — митрополичьей кафедрой, нашедшей во Владимире новое убежище, с великокняжеским боярством стольного Владимира, принимает титул «великаго князя всея Руси», пытается захватить власть над главными пунктами Великороссии — Великим Новгородом и Нижним Новгородом, Владимиром, Переяславлем, Костромой. Попытка разбита сопротивлением Москвы и Великого Новгорода. Рязань слишком слаба для таких покушений; но она жмется к северу, к Оке, берега которой долго будут служить главной линией великорусской обороны от южной опасности, пытается удержать опорные пункты и за Окой, но теряет Коломну и другие заокские волости, беспощадно отнятые Москвой. Нижегородские великие князья ищут, подобно тверским, углубления и расширения своей силы в захвате великого княжения всея Руси, но их ждет полная неудача. И Тверь, и Рязань, и Нижний только форпосты Великороссии. Организатором ее нового объединения, которое снова связало разрозненные нити великорусских внешних отношений и сплотило заново Великороссию в одно политическое целое, явился московский князь, ставший, со времен Ивана Калиты, великим князем всея Руси.

Историческая роль Москвы определена, прежде всего, этим ее политико-стратегическим значением. Неизбежное боевое напряжение на три фронта усиливало центростремительные тенденции великорусской силы, определило объединение Великороссии вокруг Москвы и самый характер ее политической организации, построенной на подчинении всех общественных сил и всех средств страны властному, неограниченному распоряжению центрального великокняжеского правительства. Конечно, такой строй властвования был создан длительной и упорной борьбой. Эта борьба за власть над Велико- россией нашла в Москве новый центр и опорный пункт, более крепкий и устойчивый, но недаром сознавалась московскими князьями как борьба за великокняжескую «старину», за углубление и полное осуществление стародавних притязаний старейшины—главы всей группы братьев-князей русских — на патриархальную власть «в отца место». Книжники-летописатели были по-своему правы, когда выдвигали Александра Невского или Всеволода III, а в более далеком прошлом— Владимира Мономаха как предшественников тех же тенденций сильной великокняжеской власти.

Но только с XIVв., и притом в пределах северной Руси, в этнографически великорусской области сложились условия, необходимые для твердой реализации политического единства. Население сплочено в этой области соседством враждебных племен и организованных боевых сил. утратило свободу переселенческого движения, которое делало, в колонизационном процессе Восточно-Европейской равнины, историческую подпочву старой Руси такой зыбкой, вынуждено к территориально-политическому самоопределению и к упорной борьбе за «рубежи»— границы своей территории. На западе — наступление шведов на новгородские волости, ливонских немцев на Псков и, главное, Литовско-русского государства к востоку, а на южных и восточных пределах борьба с татарами и восточнофинским инородческим миром держат великорусские силы в непрерывном напряжении и постепенно сплачивают их ради самозащиты и достижения большей свободы торговых, промысловых и колонизационных путей, необходимых для обеспечения основ народнохозяйственного быта. После первых вспышек еще c ХIV в., со времен сына Калиты, великого князя Семена Ивановича, началась вековая борьба Руси с Литвой, при Дмитрии Донском — борьба с татарскими царствами; исконная задача великорусской великокняжеской власти — оборона Новгорода и Пскова от «немцев» — шведов и ливонцев — требовала ее силы под страхом потерять связь с торговыми городами, которая питала высшие экономические и культурные интересы Великороссии, а методическое, последовательное наступление русской колонизации на финский северо-восток манило промысловыми выгодами, требуя деятельной организующей поддержки.

Эти внешние задачи центральной великорусской власти созданы географическим и междуплеменным положением Великороссии и определили ее боевой, властный характер. Под давлением таких условий развивался весь процесс социально-политической организации великорусского племени.

II. Вся русская история есть история колонизуемой страны. То шире распространяясь по свободным землям, то отступая под напором буйных азиатских орд, в разливах и отливах колонизационного движения занимали восточные славяне пространства обширной Восточно-Европейской равнины, перейдя затем и за ее пределы, в далекие области Европейско-Азиатского материка. Политические достижения восточного славянства — основные моменты в истории русской государственности, как Киевская держава или Московское государство, возникали, когда внешние неодолимые препятствия вынуждали население замкнуться в более или менее определенной территории, сплотить и сорганизовать свои силы для самоооороны, неизбежно переходивший, при успехе, в наступление по очищенным от враждебных соседей путям дальнейшего колонизационного движения В течение долгих веков соотношение между количеством населения и размерами заселяемого пространства оставалось неблагоприятным для интенсивной хозяйственной и социальной культуры. Недостаточность общественной силы — личных и материальных средств страны для разрешения очередных внешних и внутренних задач русской жизни — постоянная, поистине трагическая черта ее исторических судеб. Значительные исторические достижения покупались поэтому дорогой ценой крайнего напряжения. Организационные задачи и цели брали, по необходимости, верх над творческими; вольное развитие общественной самодеятельности подавлялось служением всех сил и средств страны интересам политического целого и тех общественных групп, которые руководили его устроением и деятельностью. Наряду с внешней напряженностью обшего положения Великороссии, ее внутренняя жизнь опрсделялась элементарностью народнохозяйственной почвы, на которой строилось социально-политическое здание Великорусского государства. В стране, богатой лесом и водой, на скудном суглинке, земледельческому населению приходилось с большим трудом отвоевывать у природы участки под пашню, расселяться мелкими поселками, выискивая для них удобные места, разорасываться на больших расстояниях; крупное значение в его быту лесных и водных промыслов — звероловства, рыбных ло вель, лесного бортничества усиливало экстенсивность расселения в погоне за нетронутыми угодьями и урожаями. Первобытные приемы хозяйства придавали ему подвижный, неустойчивый характер. Легко покидались истощенные участки, легко передвигалось население на новые земли в поисках более благоприятных условий применения нелегкого труда. Группы этого населения, рассеянного по мелким поселкам, щироко и свободно захватывали обширные пространства свободной территории и, поскольку сохраняли соседские связи, образовывали большие волости. Малонаселенные территории этих волостей были весьма значительного объема, но слабо очерчены, слабо организованы. Их грани определялись крайними пунктами поселения, но леса и земли, не втянутые в хозяйственную эксплуатацию, оставались подолгу неразмежеванными между соседними волостями — областью вольного захвата. Хозяйственный труд скользил по поверхности страны, растекаясь вширь, овладевал территорией неглубоко при господстве экстенсивного хозяйничанья и разбросанного, редкого заселения. Колонизационное движение постепенно, но непрерывно рассеивало народную силу, не давая ей окрепнуть и сплотиться, пока не встретило внешних препятствий, остановивших его дальнейшее распространение. В XIII—XV столетиях население северной Руси оказалось в таких внешних политико-географических условиях, которые сильно затормозили это движение, замкнули его в определенной — более или менее — территории. Колонизация приняла иной характер, пошла в глубь занятой области. То и де ло возникают новые починки и выселки на территории больших волостей, новые «пути» и «урожаи» в непочатых лесных участках. Новые поселения откинуты часто на десятки верст от исходного пункта, за лесом и болотами, и, окрепнув, раскинувшись в ряде деревень и выселков, слагалася в новую «волостку», которая затем может вырасти в самостоятельную волость. При иных условиях поселения располагались относительно плотнее, ближе; волость крепла, определялась в более людную и более устойчивую единицу. Великорусская крестьянская волость жила своею довольно сложною жизнью. Интересы, связывавшие группы поселений в крупные волостные соседские общины, были отчасти хозяйственного, отчасти (и преимущественно) бытового-административного характера. Хозяйство, сельское и промысловое, велось отдельными дворами и мелкими поселками при долевом и складническом владении хозяйственными угодьями, но пользование лесом, пастбищами, занятие под эксплуатацию новых участков, возникновение новых колонизационных пунктов вызывали издавна потребность некоторой регламентации, которая была делом волостного мира. Волостной староста с крестьянами был органом власти этого мира над волостной территорией, ведал распоряжение пустошами, лесными участками и земельными угодьями, не освоенными под отдельные хозяйства или покинутыми, запустевшими. От волости должен был получить участок новый поселенец, чтобы иметь законное основание своему владению; волость и защищала земли своей территории от сторонних захватов. Поскольку волость заинтересована в пополнении состава своей трудовой и платежной силы, она заботится через выборного старосту о привлечении поселенцев на пустые участки, принимает их на льготу, сдает угодья в оброк. А интерес этот связан с тяглой повинностью, легшей на волостные общины. Старинная дань в пользу князя-правителя окрепла, определилась и стала тяжелее в сочетании с «неминучей данью» в Орду и раскладывалась на волости черного, тяглого крестьянства общей суммой, которую волостная община разверстывала внутри себя «по животам и промыслам», и по силе каждого плательщика, собирала ее и выплачивала агентам княжеской власти, с круговой порукой всех за каждого, имущих за неимущего, хозяйственных «жильцов» — волощан за пустые участки. В то же время волость была, в значительной мере, замкнутым в себе самоуправляющимся мирком. На ней самой лежала забота об охране внутреннего мира и порядка, борьба с преступностью, разрешение соседских споров и столкновений. Правительственная деятельность княжеской администрации была крайне слабосильна. Князь поручал суд и управление наместникам и волостелям, назначаемым редко на одну обширную волость, чаще на несколько волостей; и ведали наместники с ничтожной силой в 5—6 тиунов и доводчиков, а то и меньше, округом в сотни верст. До их суда и расправы доходили только важнейшие дела — об убийстве, разбое, татьбе с поличным, а мелкие, текущие дела решались в волости. Но и в наместничьем суде велико участие волости. На волостных крестьянах лежит обязанность предупреждения преступлений путем выслеживания, ареста и выдачи наместнику «ведомых лихих людей», профессионалов разбоя и конокрадства, на них — обыск по всякому делу и ответственность за не розыск тяжкого преступника, состоявшая в уплате всем миром уголовного штрафа, какой пал бы на самого виновного. А составные части волости — села и деревни — «тянули» к ней и данью, и судом. Создавая сами весь следственный и обвинительный материал, к тому же сведущие в своем обычном праве, в своей «старине и пошлине», волостные люди, обычно выборные волостные власти, — необходимые участники наместничьего суда в качестве «судных мужей», без которых наместник не имеет права творить свой суд.  Волостная община деятельна и в удовлетворении духовных потребностей населения. Крестьянской общинной силой строятся церкви, подыскивается священник, обеспечивается его содержание. Приходская жизнь тесно сплетена с волостным бытом, как и жизнь мелких монастырей, которые иной раз целиком в руках своих «вкладчиков» — волостных крестьян,

При такой значительной и разнообразной самодеятельности волостных общин влияние и прямое вмешательство княжеской власти и ее органов в жизнь народной массы долго остаются поверхностными и внешними. Деятельность княжого управления направлена почти исключительно на эксплуатацию народного труда ради обеспечения нужных власти средств — путем организации платежей и повинностей населения.

Назначение наместников для управления частью княжества имело, действительно, основной целью не столько выполнение правительственных функций по отношению к местной народной жизни, сколько преследовало, отчасти, политическую цель — закрепить за княжеской властью господство над данной областью — и служило, с другой стороны, способом содержания ближайших слуг этой власти. На населении лежала обязанность обеспечить содержание наместника, его агентов, слуг и семьи доставлением ему достаточных кормов»  и самая должность принимала характер «кормления» как княжеского пожалования за службу, тем более что обычно наместнику давались «прибытки» долей княжеских правительственных сборов и пошлин. Пожалование должностью как доходной статьей превращало наместника в своего рода откупщика или половника на княжеских доходных владениях: уславливалось, что боярин, который будет волости ведать, отдаст в княжую казну «прибытка половину», а при уходе с должности — получит свое кормление «по исправе» (т. е. по расчету) или же обязуется отслужить службу до срока обычных расчетов по натуральным доходам при осеннем завершении хозяйственного сезона. По-видимому, годичный срок был нормальной единицей пожалования кормлением, но мог быть, конечно, повторно продолжен с года на год, как повторное владение доходами, пока князь не «сведет» боярина с наместничества или тот сам не «съедет»; установились, позднее, своего рода очередь на кормление, с назначением на него нового лица, ожидающего заранее намеченного срока, совместное назначение 2—3 лиц на части доходов с должности, предоставление кормления сыну после отца, племяннику после дяди. Черты «хозяйственного» отношения княжеской власти к постановке наместничьего управления типичны для всего строя ее властвования над страной и населением.

III. В княжеской среде и в общественных кругах, примыкавших к ней, установилось — с ранних времен Киевской Руси — представление о княжестве как о семейном княжеском владении. Древняя Русь не знала иных князей, кроме владетельных; каждый княжич имел притязание на «часть в Русской земле», а ближайшим образом на долю во владениях отца, в том, что было для него вотчиной и дединой. Навстречу этим воззрениям княжеского права шли, с одной стороны, слабая централизованность жизни и областных интересов, тяга каждого сколько-нибудь значительного городского центра и его области к обособлению под управлением своего князя и, с другой, стремление князей, стоявших во главе политической жизни всей страны «старейших во всей братье князьях русских», — «держать» областные земли, посылая туда младших братьев, сыновей и племянников на княжение. Политическое единство пытались они удержать и укрепить патриархальной властью отца над сыновьями, а затем князя-«старейшины», который должен быть «в отца место» всем остальным князьям. Развитие местной областной жизни и вотчинные притязания младших поколений многолюдного княжеского рода разбили это единство, когда ослабело и пришло в упадок значение Киева как центра торговых и политических интересов древней Руси.