2020-07-12
79
Обособившись от киевского юга, Великороссия устроила свое Владимирское великое княжество по той же системе местных княжений, объединенных под властью великого князя. Но в XII-XIII столетиях по всей Руси выяснилось бессилие «старейшего» или, как его титулуют на севере, «великого» князя удержать патриархальный характер за властью «в отца место». Он признается только «братом старейшим» в политической терминологии эпохи, и младшие князья решительно настаивают на «братском» равенстве князей, которых великий князь должен держать не «подручниками», а «братьями молодшими», т. е. не обращаться к ним с повелениями, признавать самостоятельность их княжеских прав и княжеской власти, а общие дела решать по совещанию и соглашению с ними («по думе» или «по сердцу»). В ту пору влиятельные общественные силы были против усиления великокняжеской власти. Попытка Андрея Боголюбского сломить самостоятельность младших князей и держать в руках боярство закончилась его гибелью под ударом боярского заговора; его брат, Всеволод III, поднял значение своей власти в борьбе с князьями-родичами и боярством, явился организатором Владимирского великого княжения, но — недаром его прозвали Большое Гнездо — его сыновья и внуки пошли по старым, киевским путям междукняжеских отношений. Татарское нашествие и владычество Золотой Орды на время подорвали и подавили ранние зачатки более интенсивной организации Великороссии, и после смерти Александра Невского значение и сила Владимирского великого княжения ослаблены и расшатаны давлением ханской власти и рядом усобиц за обладание великокняжеской властью, за и против ее усиления. Ко времени, когда — в 30-х гг. XIV в. — эта борьба переходит в последовательное «возвышение Москвы», взявшей на себя задачу постепенного усиления центральной великорусской власти и объединения северной Руси в борьбе на три боевых фронта, определился сложный уклад политической карты Великороссии. Великокняжеской власти непосредственно подчинены только Владимирский центр с его небольшой областью и семейная вотчина московских князей. Тесно примыкают к великому княжеству, сведены на положение подручников еще при Иване Калите и Семене Гордом, владетельные князья ростовские, белозерские, стародубские, галицкие и др. Они почти вовсе утратили характер участников в политической жизни страны, но «княжат и володеют» на своих вотчинных княжениях, сохраняя независимость управления своими мелкими территориями. Отказавшись поневоле от более широких политических стремлений, они погружены в местные владельческие интересы, их княжая власть получает характер землевладельческой вотчинной юрисдикции и расправы, а владения дробятся от поколения к поколению на мелкие участки, из которых иные не крупнее большой боярской вотчины. Но по окраинам Великороссии сложились в связи с большей широтой интересов и кругозора, в боевых и мирных отношениях к соседним странам политические формации более крупного калибра и менее зависимые от Владимирского центра: великие княжества Тверское, Рязанское, Нижегородское со своими «великими князьями» и князьями младшими, со своей борьбой за великокняжескую местную власть и ее усиление, а на северо-западе — «народоправства» Великого Новгорода и Пскова, автономные во внутренних делах, хотя и признающие своим князем великого князя всея Руси. У всех у них своя политика и своя боевая сила, которая то ищет опоры в Великорусском великом княжении, хотя бы ценой усиленного подчинения вел. кн. владимирскому, то противостоит ему в защите местной независимости,, хотя бы ценой иноземного союза и вассальной зависимости от литовского соседа или даже усиленных и нелегких связей с татарской властью.
В тех напряженных международных условиях, в которых протекала историческая жизнь Великороссии в XIV и XV столетиях, главной задачей великокняжеской власти, главным основанием ее стремлений к усилению и притязаний на господство было объединение в распоряжении одного центра боевых сил страны и ее материальных средств на организацию самообороны и борьбы за свободу внешних путей, необходимых для развития народнохозяйственной жизни. Сплотить внутренние силы страны и взять в свои руки все нити ее внешних отношений— неизменная тенденция договоров, которыми великие князья устанавливали свои отношения к остальным владетельным князьям. Но в этом историческом деле они связаны не только противодействием более сильных из местных владельцев, а также и не менее — строем семейно-вотчинных отношений своего московского княжеского дома. Опорный пункт всей их деятельности, Московское княжество было семейной вотчиной князей Даниловичей. По смерти отца — главой семьи оставалась вдовствующая княгиня-мать из чьей воли сыновья не должны выходить, в том числе и тот старший, кто был великим князем всея Руси. Владели князья-братья общим вотчинным наследием по уделам, как им отец в своей духовной грамоте «раздел учинил». В принципе доли братьев должны были быть приблизительно равны, хотя это равенство на Москве неизбежно, отчасти, нарушалось в пользу старшего тем. что уже при сыновьях Калиты выяснилась политическая необходимость сохранить в его владении наиболее важные (прежде всего — в военном отношении) пункты, как Коломну или Можайск, да еще тем, что братья уступали старшему, князю великому, излишек в доходных статьях дворцового хозяйства и московских городских сборах. Раздел общей вотчины на уделы не разбивал княжества на обособленные части. Владение по уделам было владением долями общего наследства, которое не разрывало их правовой связи с целым. Уделы были наследственны, переходили к вдове и сыновьям удельного князя, но ему не принадлежало право завещательного распоряжения выморочным уделом, в случае безнаследной смерти. Такой удел должен был вернуться в общее семейное владение и идти в раздел между остальными братьями, производимый вдовствующей княгиней-матерью или старшим братом по соглашению с младшими, если матери нет в живых. Возможен был, по удельному праву, частичный передел долей — по усмотрению той же семейной власти — для пополнения утраты, какую потерпят по какой-либо причине владения одного из князей, чтобы восстановить пропорциональное отношение их объема. Правили, судили и рядили князья по своим уделам вполне самостоятельно, но в общих делах княжества должны были действовать сообща, по «думе» и «сердцу».
Основные черты удельного владения общим вотчинным княжеством повторяют порядки крестьянского долевого землевладения, с которым разделяют и черту значительной неустойчивости, так как держались обычно только между князьями-братьями, а в третьем поколении наступал распад на обособленные вотчины, выходившие из удельных связей. Распад этот и развивался беспрепятственно везде, где не было ему Противодействия в потребности сохранять объединение сил ради политической борьбы и вообще более широких политических задач. И Московское княжество пережило некоторые моменты этого удельно-вотчинного процесса. При сыновьях Калиты — владение по уделам с сохранением единства боевых сил и финансового управления; при его внуках и правнуках уже различают две вотчины (московско-коломенскую и серпуховскую), единство распоряжения военной силой сменяется договорным союзом для совместных действий, нарастает раздельность управления тяглыми людьми и сбора дани по местным княжениям, а поступление дани в великокняжескую казну обусловлено только необходимостью уплачивать «выход» хану. Однако развитие грозившего и этому княжеству вотчинного распада пресечено влиянием на московские отношения того обстоятельства, что старший из князей московского дома был в то же время великим князем всея Руси, и внутренние московские дела ставились в тесную зависимость от его великокняжеской политики и силы. Интересам этой политики подчинен и самый выдел уделов: важнейший из них, Коломенский, должен, по определению Дмитрия Донского, всегда принадлежать тому князю, кто займет стол великого княжения. Рядом договорных соглашений поддержано единство во внешних сношениях, военных действиях, в сосредоточении собранной дани к одной казне. Тем не менее семейно-вотчинные традиции сильно связывали великокняжескую власть: зависимость от них противоречила основным тенденциям ее политики, ее стремлению к единодержавию. С особой остротой выступило это противоречие нараставших новых условий политической жизни и традиционного княжого владельческого права с тех пор, как Дмитрий Донской положил в своей духовной грамоте основание распространению своего вотчинного права на всю территорию Владимирского великого княжества. Ребром стал вопрос, станет ли великое княжество, станут ли все «промыслы» и захваты великокняжеской власти, какими она увеличивала территорию своего непосредственного господства, объектом семейно-вотчинного владения по уделам? Воззрения эпохи склоняли к утвердительному ответу на этот вопрос, и младшие князья не раз предъявляли притязания на то, чтобы князь великий делился с ними новыми приобретениями. Дмитрий Донской сделал уступку этим традиционным воззрениям, назначив младшим сыновьям, кроме уделов в московской вотчине, также наделы из великокняжеских владений, и между его сыновьями возникли серьезные разногласия из-за владельческих отношений, которые быстро разрослись в целый кризис междукняжеских отношений вообще, в борьбу по вопросу о преемстве в великокняжеской власти, о взаимных отношениях между великим князем и его родными и более дальними братьями-князьями.
Великокняжеская власть могла стать крупной политической силой, только вырвавшись из пут семейно-вотчинного обычного права. Она идет к своей цели путем фактического его нарушения и переходит, по мере успеха, к принципиальному его отрицанию В руках великого князя значительный перевес силы над младшими князьями; он владеет сверх удела в московской вотчине — территорией великого княжения, распоряжается и силами мелких владетельных князей, которых рано свел на положение князей «служебных». Его преобладание не могло в конце концов не сломить семейно-владельческого строя московской семьи. И великие князья настойчиво проводят подчинение порядков удельного владения своей верховной воле. Собственное вотчинное право младших князей должно уступить место их наделению по воле великого князя, по его «пожалованию». Распоряжение всей территорией должно быть сосредоточено в его руках. Выморочный удел переходит в его распоряжение без всякого раздела. Он «государь» для членов своей семьи (в том числе и для вдовствующей княгини-матери). Такая новая постановка великокняжеской власти достигнута постепенно рядом ударов по старому обычно-правовому укладу. Преемники Дмитрия Донского идут решительно по этому пути разрушения прежних семейных отношений: захватывают вымороченные уделы младших князей, заменяют состав их владений путем обмена волостями, наделяют их по своему пожалованию «в удел и в вотчину» и требуют от них отказа от самостоятельной политической роли и полного подчинения во внешних сношениях, в распоряжении боевой силой, в раскладке сбора дани. Тот же образ действий применен к вотчинным княжениям мелких владетельных князей на территории Владимирского великого княжества. Великие князья добиваются от них отказа в свою пользу от вотчинных прав, сперва с сохранением пожизненного владения и уступкой посмертного преемства за то или иное вознаграждение (таковы еще пресловутые «купли» Ивана Калиты), позднее в иной форме: владетельный князь отступается великому князю от своей вотчины, а тот его жалует его же вотчиной, иногда с добавочным наделом, иногда с урезкой. Перед кончиной князя-вотчинника подобные мнимо добровольные сделки иногда закреплялись подтверждением в духовной грамоте, что его вотчина — князю великому, с просьбой поминании души и ликвидации долговых обязательств; такие духовные грамоты дали повод нашей историографии говорить о праве князей на предсмертное завещательное распоряжение вотчинным или удельным княжеством и о праве его отчуждения в «частно-правовом» порядке. На деле тут только своеобразные формы ликвидации удельно-вотчинного права, действия, вынужденные засильем великокняжеской власти, и сами такие грамоты не только писаны под московскую диктовку, но иной раз и прямо отредактированы дьяками великого князя. Эта ломка старины не прошла без тяжких смут. Она сокрушала не только обычно-правовые устои внешнего положения младших князей. Глубоко потрясала она основные бытовые традиции, моральные связи братства князей, их «крестоцеловального докончания», самих семейных отношений, тот нравственный фундамент извечной «старины и пошлины», которым так дорожило русское средневековье. Жестокая смута в дни Василия Темного с ее драматичными подробностями — ослеплениями захваченных соперников, отравлением неукротимого врага, предательствами, частым нарушением крестных целований, кровавой расправой со слугами противника, жадной погоней за «вотчинами недругов» — была временем болезненного перелома изжитой, но еще упорной традиции. В суровых приемах ликвидации этой смуты великокняжеской властью впервые повеял над Великороссией дух «грозного» царя, воплощенный в деятельности питомца этих лет Ивана III, его сына Василия и завершителя их дел Ивана Грозного. На развалинах традиционного строя отношений, освященного вековыми навыками моральных и правовых воззрений, вырастала единая власть «государя князя великого» и перестраивала их заново «на всей его воле». Основой своих притязаний она выдвигала патриархально-вотчинное властвование над всей территорией великого княжения, воплощая по-своему стародавнюю традицию старейшины среди русских князей «в отца место» с небывалой полнотой — до крайней степени, до представления о великом князе как «государе над всеми государями Русской земли», самодержавном в своем абсолютизме, в своей свободе от всяких традиционных норм, кроме одной — своей владельческой воли.
Иван III закончил эту ломку старого удельно-вотчинного порядка упразднением былой самостоятельности крупнейших областных политических единиц и обратил всю Великороссию в свое вотчинное государство. Некоторая незаконченность этого фактического объединения власти в полном единодержавии — сохранение внешней выдохшейся формы самостоятельной политической жизни Рязани и Пскова, формально уничтоженной только Василием III, — не нарушала сознания достигнутой пол нош самодержавного вотчинного властвования. Иван III дал этому сознанию резкое выражение в своем отношении к вопросу о преемстве на стол великого княжения. Следуя примеру отца, который приобщил его к своей власти, как соправителя, еще в раннем отрочестве, и образцам византийской практики, великий князь Иван объявил, рядом с собой, великим князем своего первенца Ивана Молодого. Но ранняя кончина Ивана Ивановича и вторая женитьба его отца поставили московский великокняжеский двор перед сложной проблемой. Младший великий князь оставил сына Дмитрия, который — в духе византийских понятий — был «порфирородным». Церковь, в согласии с ближними боярами, признала его наследие и запечатлела это признание торжественным обрядом церковного помазания и поставления на великое княжение. Но происки второй его жены, византийской царевны Софии Фоминичны, и борьба придворных партий изменили его намерения в пользу сына от второго брака — Василия, но начал он с полумеры — объявил и его «государем великим князем» и дал ему Новгород и Псков в «великое княжение». Псковичи, встревоженные перспективой раздела и смут, решились обратиться к великим князьям Ивану и Дмитрию с челобитьем, чтобы те не делили своего государства, а был бы и для Пскова государем тот, кто князь великий на Москве. Ответ они получили суровый и характерный. Иван III гневно заявил, что волен в своем внуке и в своих детях, а также в своих владениях: кому захочет, тому и даст княжение; а года через два наложил опалу на внука и посадил сына, также с церковным обрядом, самодержцем на великое княжение Владимирское и Московское. Объединенные под его единодержавной властью территории, столь недавно политически автономные, еще не слиты в политическом представлении о единой государственной территории. Терминология грамот великого князя Ивана III колеблется в обозначении комплекса его владений. Понятие о великом княжении то суживается до пределов московско-владимирской области (Московского государства в тесном смысле слова, по обычному разумению XVI в.), то обнимает и Новгородский край; более широкое определение достигается употреблением термина — «все великия княжения». Только утверждение царского титула дает выход из этих колебаний в формуле «все государства Московского царствия». Вся вотчинная власть стянута к одному центру. Единодержавный ее носитель воплощает это единство и мог бы сказать, в полном согласии с политическим правосознанием своего времени: «Государство — это я».
Борьба за единодержавие вела к сосредоточению в руках одной правящей власти распоряжения всеми силами страны, но стало неизбежной необходимостью по мере нарастания внешних опасностей, усложнения международных боевых отношений Великороссии, усиления ее порывов к выходу из вынужденной замкнутости в границах, слишком тесных для ее экономического быта и колонизационных стремлений народной массы. Однако собирание власти из состояния ее удельно-вотчинного рассеяния само по себе не давало еще великому княжению достаточной мощи. Оно было только необходимым предварительным условием большой и сложной организационной работы. Весь строй княжеского властвования лежал слишком поверхностно на народной жизни, не проникая в ее толщу, не овладевая ее силами, не находя пути к их усиленной организации и эксплуатации для «государева дела». Экономические потребности княжеской власти и управления удовлетворялись, в удельно-вотчинный период, прежде всего — собственным дворцовым хозяйством князя; содержание боевой и административной силы — кормлениями и развитием крупного боярского землевладения. Налоговый сбор — «дань неминучая» — поглощался татарским «выходом» и иными «татарскими проторями». Другие княжеские «пошлины»— сборы с торгового оборота, — мытные, таможенные, были незначительны и дробны. Такой уклад удельно-вотчинных финансов придавал княжескому властвованию землевладельческий характер. Дворцовое хозяйство князя получило значительное развитие и тесно сплеталось с элементарными задачами и функциями управления. Как везде в тот исторический период, который условно называют «средневековым», и на Руси в XIII—XV вв. князь-вотчинник был не только правителем, но и владельцем своего княжества. Проявления его властвования — столь принципиально и существенно различные для нашего социального и правового мышления, как землевладельческие права и права политической власти, хозяйство и юрисдикция, — сплетались в недифференцированное единство правомочий княжеской власти историки часто называют этот своеобразный строй отношений, условно и по существу неправильно, смешением» частного и государственного права; может быть, точнее было бы говорить о первичном синкретизме социально политических функций властвующей силы. В нем — источник свободного дробления правительственной власти и ее вотчинного, владельческого характера.
Княжеское хозяйство получило, в крупных княжествах, сложное устройство. В порядке управления оно делилось на «пути» — на ряд особых ведомств. Во главе дворцовых слуг и всей дворцовой челяди стоял дворецкий, который заведовал всем сельским хозяйством князя, его пашенными землями и населением дворцовых сел — крестьянами и «деловыми людьми» — через своих агентов, сельских ключников и крестьянских выборных старост. К ловчему пути принадлежали княжеские и охотничьи и звероловные угодья, псари и бобровники; к соколоничьему — сокольники; к конюшему — луга, пастбища и штат конюхов; чашничий путь был ведомством княжеского пчеловодства и бортных урожаев с их княжими бортниками; стольничий — дворцовыми рыболовными угодьями, садами и огородами и селами рыболовов, садовников, огородников и «всех крестьян стольничьего пути». Каждый такой «путь» имел свою территорию, разбросанную по всему княжеству, и свое подвластное население; каждый был не только хозяйственным, но и судебно-административным округом; его управители — «путные бояре» ведали этим населением по всем делам. Но значение их выходило и за пределы дворцовых земель, так как касалось не только дворцовых крестьян и «деловых» людей. В ведении «путной администрации были и повинности, которыми к дворцовому хозяйству тянуло население, стоящее вне его системы, Эти повинности подходят под общее представление о трудовой помощи путному хозяйству окрестного населения в косьбе сена на государевых лугах, выходе на облаву («в ловы ходити») и на рыбную ловлю, в кроме коней на своем пастбище (право князя «кони ставити»), даче кормов княжей охоте при ее проезде на государево ловчее дело и т. п.; эти повинности иногда — и чем дальше, тем больше — заменялись натуральным и денежным сбором (закосным луговым, язовым и т. п.).
Рядом с этой административной системой, выросшей из дворцового хозяйства, и чересполосно с ней сложилось управление наместников и волостелей — кормленщиков, которые ведают судом и расправой, сбором доходов и повинностями городов, пригородных станов и черных тяглых волостей. Но особо от обеих систем — дворцового и наместничьего управления — стоит третья категория населенных земель — крупное вотчинное землевладение.
Обладателями земельных вотчин были те общественные группы, которые служили главной опорой княжеской, особенно же великокняжеской власти, — бояре и духовенство. Русского князя XIII—XV вв. также нельзя себе представить вне боярского окружения, как древнерусского без дружины. В связях с боярством главный источник его собственной общественной силы. И первый шаг великокняжеской власти к прочному усилению, к собиранию власти над Великороссией состоял в собирании вокруг себя наиболее значительных боярских сил. Великокняжеское боярство Владимирского великого княжения, сплоченное вокруг великокняжеского двора и митрополичьей кафедры, было тем общественным слоем, который всего острее ощущал тягость от упадка объединения великорусских сил, вечных усобиц, постоянных неудач и чрезмерного напряжения в борьбе с внешними врагами. Носителем объединительных тенденций и сторонником усиления великокняжеского центра его сделали как реальные боярские интересы — стремление к социальному властвованию и материальным выгодам с опорой своего положения в тесном союзе с правящей властью, — так и неотделимые от этих интересов привычные им навыки правительственной заботы о благе Русской земли, как они его понимали. В начале XIV в. порыв Михаила тверского к осуществлению «великого княжения всея Руси» был создан великокняжеским боярством, которое пыталось в нем найти себе главу и вождя; неудача Михаила и отлив этого боярства в Москву, к которой потянула и митрополия, обусловили решительный успех московского князя, в котором боярство нашло искомый центр объединения великорусских боевых и правящих сил. И Москва растет в борьбе с соперниками, лишает их живой силы тем, что стягивает к себе многолюдное боярство, поощряя его отъезд» из других княжеств на свою службу и закрепляя за собой эту боярскую службу пожалованием доходных кормлений и крупных вотчин.
Жалуя боярам города и волости в кормление, великий князь не расточал своей власти и своих доходов. Это был для него единственный доступный способ закрепить зa собой политическое господство над обширной территорией, за невозможностью втянуть всю массу земель и населения в путное, дворцовое управление, которое было, по тогдашнему укладу жизни, единственной системой непосредственного управления княжеской власти и непосредственного извлечения повинностей и доходов из княжеских владений. И он передает полномочия власти для выполнения неизбежного минимума правительственной деятельности на местах наместникам ради обеспечения себе боярской службы, части областных доходов и господства над данной частью территории и населения
В каждом политически организованном обществе, в любой стране, выработавшей хотя бы самую элементарную государственную систему, имеются нити власти, которые надо держать к руке, чтобы подлинно господствовать над ее живой силой. Таким неизбежным органом власти было для средневековой Руси — боярство. Исторический облик этого класса — двуликий, боярство — необходимый элемент княжеского властвования, как руководящая и деятельная сила в организации войск и на ратном поле, в управлении и юрисдикции. Древняя Русь не знает иного боярства, кроме княжеского, служилого. Исторический преемник старшей дружины («бояр думающих», по выражению «Слова о полку Игореве»), боярский класс составляет высший слой княжеского двора, т е. совокупности личных служилых сил, стянутых в распоряжение княжеской власти. Сосредоточение по мере возвышения Москвы все большей массы этих сил к великокняжескому двору вызвало усложнение их состава и определенную его расслойку. Подобно древней дружине, деятельный элемент великокняжеского двора — его вольные слуги. Они поступают во двор великого князя путем челобитья в службу, а великий князь их принимает в службу с обещанием печаловаться об их интересах и кормить их по службе. Устанавливается вольная, личная связь. Ее естественно подводят под понятие договора, хотя нам неизвестны какие-либо формально-договорные ее определения. Вольная служба держалась на взаимной связи интересов, на моральном понятии «верности», на обязательстве «двора хотеть во всем», а «лиха не замышлять» конкретно выражалась она в служении боевом, в походах и в городской осаде (защите укреплений), и политическом — в совете и делах управления. Вольная служба могла быть и прервана путем «отказа» от нее и «отъезда» от одного князя к другому.
С XIV в. можно проследить в документах нарождение все более определенной терминологии для обозначения разных разрядов вольных слуг. Слово «дворяне», означавшее слуг княжеского двора, прикреплено к рядовой и низшей их массе; подведомственные боярину-дворецкому, они «слуги под дворецким»; в их составе, чем дальше, тем больше лиц боярского происхождения, «детей боярских», и этот термин получает устойчивое значение второстепенного, среднего слоя вольных слуг не только в столичной великокняжеской дворовой службе, но и «по городам» — в уездах, где потомки прежнего удельного боярства остались в положении мелких и средней руки местных служилых землевладельцев. Слово «бояре» приобрело более специальное отношение к высшему слою вольных слуг, в отличие от западной Руси, где за этим высшим слоем утвердился заимствованный с польского термин «паны», а «боярами» остались те, кто в Великороссии именуется «детьми боярскими», т. е. «бояре меньшие», в отличие от «больших» или «нарочитых».
Верхи великорусского боярства получают, в ту же пору, наименование «бояр введенных». Попытку таких авторитетных историков, как С. С. Соловьев и В. О. Ключевский, выяснить этот термин его определением по должностному положению этого боярства нельзя признать удачной. Конечно, мы встречаем введенных бояр на видных должностях центрального и областного управления— управителями дворцовых путей и наместниками-градодержцами, но не назначение на должность делало боярина «введенным». Вернее сказать, что великий князь, окружая себя боярами введенными, поручал («приказывал») им выполнение тех или иных правительственных функций — суд и управление, воеводство, наместничество и заведование своим дворцом, казной или «путями» своего хозяйства. Самое понятие «введенного» боярства, означенное столь искусственным термином, создано своеобразной эволюцией отношений, которая сдвоила смысл слова «боярин», бытовой термин стал применяться к служилому положению высшей группы личного состава великокняжеского двора, Это положение выделяло боярина из боярских рядов, тем более из рядов вольных слуг вообще. В чем состоял «ввод» — наши источники не поясняют; они дают только прилагательное «введенный». Но едва ли будет натяжкой представить себе этот ввод или это введение тождественным, по существу, с позднейшим «сказыванием» боярства молодому боярину, обрядом, который делал его «думным» боярином великого князя. Выделение из боярства группы введенных бояр надо представлять себе явлением, аналогичным позднейшему выделению из состава «думного» боярства более тесной группы бояр «ближних» и «комнатных», ближайших советников и сотрудников великокняжеской власти.
Введенные бояре составили круг советников князя; им он доверял в свое место существенные функции суда и управления. Термин оказался недолговечным; он уступает понятию о «думных» боярах, в составе которых повторилась затем сходная эволюция выделения ближних к власти верхов. Остальное боярство занимает второстепенные должности — путные и иные, и, поскольку не достигает приобщения к «думной» среде, тонет в рядовой службе, сходит на уровень детей боярских, дворян великого князя.
Но боярство не только служилый класс. Опорой его служилого положения был его собственный социальный вес, как, с другой стороны, влиятельное служилое положение питает, углубляет и развивает социальные преимущества и землевладельческую мощь боярства. Боярское землевладение, белее или менее крупное, возникло в раннюю эпоху киевского периода; с XI в. имеем известия о боярских селах, где хозяйство ведется трудом невольной челяди либо полусвободных закупов. С ранних пор, по водворении на Руси монастырских учреждений и церковной иерархии, развивается и растет церковное землевладение, которое сложилось на Руси не по канонической форме владений всей церкви как цельного учреждения, а по вотчинному типу владений отдельных монастырей, митрополии, епископских кафедр, церквей соборных и приходских. Это придало церковным земельным имениям характер «боярщин» — земельных вотчин, тождественных по объему и составу прав владельца с боярскими. Рядом с ними наиболее крупными земле владельцами были сами князья, с древнейших времен развивавшие собственное земледельческое и промысловое хозяйство. Сила вотчинного землевладения была в обладании средствами производства — трудовой силой холопов, скотом, запасами зерна «на семена и смена», в возможности оборудовать новые хозяйства. Организующее руководство колонизацией порожних земель, подъем новин, постановка хозяйства на пустошах — область широкой деятельности для богатых владельцев. Первоначальный источник этого богатства — нехозяйственный, захват пленных на войне, дележ дани между князем и его дружиной, а затем—торговля так добытыми товарами, доставившая князьям и княжеским боярам руководящую роль в древнейшей киевской торговле. Княжескому землевладению служило и властное положение князя, На его земли тянулись элементы населения, вышедшие, по тем или иным причинам, из привычной житейской колеи: холопы, выкупившиеся из холопства, вольноотпущенники, всякого рода «изгои» и свободные смерды-крестьяне, не выдержавшие трудных условий самостоятельного хозяйства в своей волостной среде. Весь этот люд шел на княжеские земли не только в поисках определенного хозяйственного положения, но и за покровительством, сильной зашитой властного владельца. Те же мотивы вели этот люд и на земли церковных властей, и на монастырские, в составе которых переходили из княжеского владения населенные имения путем пожалования. К исходу киевского периода во всех областях Руси заметен сильный подъем боярских привилегий и боярского землевладения, которое слагается по тому же типу, как княжое и церковное. Землевладельческая вотчина, церковная или светская, становится замкнутым в себе мирком, экономическая характеристика которого — в соединении крупного владения с мелким хозяйством, а социально-политическая — в значительном развитии вотчинного управления, судебно-административной власти владельца над всем населением его земли.
