ЧАСТЬ I. Генезис социально-исторических коллизий в процессах взаимодействия России, Грузии и Осетии

ВВЕДЕНИЕ

С тех пор, как современная Грузия встала на путь создания независимой государственности и перед ней возникли проблемы территориальной целостности, заметно повысился интерес к российско-грузинским отношениям и, в контексте этих отношений, к теме традиционного осетино-грузинского взаимодействия. Пытаясь хотя бы частично удовлетворить читательские запросы, автор публикуемой монографии взялся за освещение исторических аспектов этой темы, во многом объясняющих суть современных политических процессов. Вместе с тем ставится задача раскрыть социальную природу периодически и устойчиво повторяющихся как российско-грузинских, так и осетино-грузинских противоречий. Исходную фундаментальную сторону исследования автор видел в строгом следовании фактическому материалу и той хронологической последовательности, в которой состоялись исторические факты и события. Сюжет и концепция монографии формировались на основе базовых явлений, выстраивавших канву целостного исторического процесса. В лапидарном и схематическом изложении они сводятся к следующему. В истории взаимодействия России и Кавказа особое место занимают длительные и тесные российско-грузинские взаимоотношения. Главным и, пожалуй, самым необычным в этих отношениях политическим течением явились усилия России, направленные на образование из двух небольших и малоприметных княжеств — Картли-Кахетинского и Имеретинского — новой на Кавказе страны с русской номинацией «Грузия»; ранее указанные княжества представляли собой владения соседних государств — Картли-Кахетинское княжество принадлежало Персии, Имеретинское — Османской империи. Присоединение их к России заведомо обрекало Петербург на то, что два княжества, расположенные в Закавказье, оторванные от российских границ Главным Кавказским хребтом и не сулившие сколько-нибудь существенных выгод, станут причиной длительных и кровопролитных войн. Несмотря на это, Петербург принялся не просто избавлять грузин от многовекового господства соседних государств и крайних форм геноцида, но еще брал на себя «восстановление» Иверии в ее «древних границах». Трудно было объяснить мотивы, послужившие поводом для таких необоснованных обязательств, потому что ни у древней Иверии, ни у Грузинского государства, созданного царицей Тамарой и ее мужем — осетином Давидом-Сосланом, попросту не было сколько-нибудь очерченных политико-административных границ. Логичнее было ожидать от Петербурга объединения этнически родственных Картли-Кахетинского и Имеретинского княжеств — того, о чем мечтал Ираклий II, думая об освобождении грузин от иностранного ига. Но идея «восстановления» «древних границ» Иверии явно подразумевала нечто более масштабное — и включала не только географическое пространство на Кавказе. Замысел о границах вряд ли исходил от Петербурга, — не ставила же Россия, присоединяя Армению, задачу возрождения ее в границах Урарту. Видение Грузии в гипотетических территориальных масштабах древней Иверии, скорее всего, было связано с политическими запросами грузинской знати, в свое время формировавшейся на идеологических установках экспансионистской феодальной Персии. Наш посыл основан не только на традукции. Тайну об этих границах, до которых грузинские тавады — бывшие персидские валии желали расширить зону своих феодальных притязаний, приоткрыл грузинский князь Цицианов — один из первых российских главнокомандующих на Кавказе. Он считал, что в прежние времена «Гуржистанское валийство — так в Персии называли грузинские княжества — простиралось от Дербента, что на Каспийском море, до Абхазетии, что на Черном море, и поперек от Кавказских гор до Куры и Араке», т.е. до границ Персии и Турции. Несмотря на то, что заявление князя Цицианова носило характер ретроспективы, нет сомнения — оно обнажало планы, возникавшие у грузинской знати в связи с созданием Россией единой страны для грузин. Собственно, грузинский князь Цицианов, обрисовавший карту «древней Грузии» в гипертрофированном виде, был первым, кто практически приступил к расширению границ, — например, присоединил в 1805 году к Грузии Шурагельское султанство, ранее зависимое от хана Еревана. У Цицианова была короткая жизнь, но его идея воссоздания «великой Грузии», исходившая от грузинской феодальной знати, имела настойчивую поддержку у абсолютного большинства российских главнокомандующий и наместников на Кавказе. Дискреционность такой политики заключалась в том, что она не соотносилась, как правило, с образом действий, избранным тавадской знатью в отношениях с Россией. Впрочем, в истории российско-грузинского взаимодействия не было периода, когда бы грузинская политическая элита, широко декларируя гуманистические ценности дружбы, военного союзничества и православного родства, не фрондировала, не состояла в заговоре и не предавала интересов России. Негативные проявления такой политической амплитуды обычно выливались в тавадскую фанаберию, часто переходившую к формам ксенофобии и русофобии.

После присоединения грузинских княжеств к России на протяжении всего XIX и начала XX века социальная основа российско-грузинских противоречий состояла главным образом в существенных различиях, сложившихся в феодальном общественно-экономическом укладе. Грузинская модель феодализма, с XVI века трансформировавшаяся в «разбойную» социальную систему сефевидской шиитской Персии — в сеньорию без домена, принципиально расходилась с российским феодализмом, основанным на европейском принципе — сеньория с доменом. Серьезное несходство двух феодальных систем приводило местную тавадскую знать не только к противостоянию российским властям, но и к выработке в среде этой знати своеобразной идеологической традиции с неизменными чертами русофобии. Отдаляясь таким образом от российских интересов на Кавказе и концентрируясь только на собственных утилитарных выгодах, грузинская феодальная знать вступала с российской администрацией в неразрешимое противостояние. Что же до российских властей, расположившихся в Тифлисе, в центре Грузии, то под давлением постоянно фрондировавшей местной знати они были обречены идти на поводу у грузинских тавадов и, желая умерить их социальную экспансивность, предоставлять им различного рода привилегии. Среди последних важное значение придавалось ориентации грузинского общества на территориальное расширение и связанные с этим вооруженные захваты.

В эту весьма сложную сферу российско-грузинских отношений, начиная с присоединения грузинских княжеств к России, были втянуты южные районы Осетии, получившие у российской администрации политико-географическое название «Южная Осетия»; такое наименование югоосетинских обществ вполне идентифицировалось с принятым в осетинском языке — «Хуссар Ирыстон». В условиях противоречивых российско-грузинских отношений Южная Осетия постепенно становилась политическим полем, где российские власти пытались разрешить непомерные владельческие притязания грузинских тавадов. Именно здесь, в Южной Осетии, больше, чем в самой Грузии, грузинские феодалы при поддержке российских воинских сил имели наибольший простор для широкого применения ими деспотических методов угнетения, в свое время укоренившихся в грузинском обществе благодаря господству шахской Персии. Ранее югоосетинские общества, граничившие с «Гурджистанским валийством», также периодически попадали под влияние грузинского феодализма, оказывая его распространению упорное сопротивление; Южная Осетия сохраняла свою независимость вплоть до 1864 года, до крестьянской реформы в Грузии. В пореформенный период она была подвергнута со стороны грузинской знати тотальной экспансии, вызвавшей в осетинских обществах национально-освободительное движение. Расправляясь с вооруженным движением сопротивления осетинского народа, российские власти, в угоду грузинской знати, приступили к частичной депортации южных осетин на Северный Кавказ, в частности, в районы Ставропольской губернии. По примеру черкесов, накануне подвергшихся депортации, российские власти угрожали начать массовое выселение южных осетин из их исторической родины. Российское командование совместно с грузинскими войсками подавило освободительное движение осетинского крестьянства. В югоосетинских обществах, за исключением высокогорных районов, возобладало господство грузинской знати. Безотчетное российское покровительство над тавадской знатью способствовало созданию в грузинском обществе особого «аристократического» слоя, в своем большинстве состоявшего из грузинских феодальных кланов. Неустанно пестуя его, Петербург не заметил, как вместо социальной опоры, на кою он рассчитывал, сформировал в Грузии политическую силу, для которой приоритетной становился отказ от российского покровительства и установление в грузинском обществе своего безраздельного господства. В начале XX века грузинская элита, добившись немалых экономических преимуществ, консолидировала свои консервативные ряды и вновь усилила центробежные тенденции, приводившие к обострению российско-грузинских отношений. Этот набиравший силу общественный процесс в грузинской историографии принято рассматривать как «национально-освободительное движение». Его социальная природа, однако, обнажилась окончательно в условиях первой мировой войны и революционных потрясений 1917–1920 гг. В эти годы грузинская знать явно уже не нуждалась в ослабленной России, ранее считавшейся «освободителем Грузии». Прикрываясь демократическими лозунгами, она совершила своеобразную «феодальную революцию» — вышла из состава России и создала «Республику Грузия» во главе с теми же тавадскими консервативными кругами. Хорошо понимая социальную суть новой власти, утвердившейся в Грузии, Южная Осетия, еще во второй половине XIX века отданная на произвол грузинским феодалам, объявила в свою очередь о политической независимости и обратилась с просьбой о принятии ее в состав Советской России. Это было время, когда Грузия, противостоя России и готовясь к войне с ней, установила военно-союзнические отношения с Турцией, Германией, Францией и США. При этом новая российская власть, признавшая Грузию как суверенное государство, не давала поводов грузинскому правительству к развертыванию в отношении России конфронтационной политики. Несмотря на это, Грузия готова была вступить в сговор с любым государством, лишь бы подчеркнуть свое противостояние России. Причиной тому являлись два наиболее важных момента: а) сохранившаяся социальная разнородность российского и грузинского обществ, а также сформировавшаяся на этой почве в Грузии идеология русофобии; б) политическая разнотипность установившейся в России Советской власти и профеодального режима, созданного с 1918 года в Грузии. Гетерогенность двух социальных систем, исторически сложившихся, с одной стороны — в России, с другой — в Грузии, особенно давала о себе знать в переходные периоды экономической и политической истории двух разновеликих стран. Отстаивая свой собственный национально-социальный облик, грузинская элита обнажала свойственные ей восточно-деспотические изощренные методы политической борьбы и принималась за милитаризацию страны. Начиная с 1918 года, Республика Грузия приступила к созданию регулярных войск, оснащению их западными образцами оружия — и вскоре напала на Южную Осетию. В войне с Южной Осетией Грузия продемонстрировала прежде всего свое полное отречение от всего российского и готовность к вооруженному противостоянию с Советской Россией. Одновременно она проявила приверженность к восточным формам насилия, посредством которых осуществляла физическую расправу над осетинский народом; по методам организации вооруженной агрессии в Южной Осетии, по ее глубокой бесчеловечности Грузия целиком повторяла сценарии геноцида, проводимого в 1915 году турецким правительством в отношении армянского народа.

Агрессивные внешнеполитические ориентиры грузинских властей, концентрация на территории Грузии воинских сил враждебных России государств, а также развернувшееся в ней большевистское движение явились основными причинами ввода в Грузию Красной армии и свержения антинародного политического режима Н. Жордания. Несмотря на кардинальные перемены, происшедшие с установлением Советской власти в политическом устройстве Грузии, грузинское общество жестко отстаивало привычные для него социальные установки. Среди них особенно заметной оставалась неизменная тяга властвовавшей элиты к восточным тоталитарным формам организации государственной жизни. В этом ключе немалый интерес у этой элиты вызывала Советская власть с ее открытой идеологией диктатуры; у политических сил Грузии была своя собственная трактовка как Советской власти, так и сути ее диктатуры. В частности, в рамках именно такой трактовки Иосиф Сталин и Григорий Орджоникидзе, наиболее известные грузинские большевики, стремились Советскую республику Грузию сконструировать по классической имперской модели. Не считаясь с волей соседних с Грузией народов, грузинские большевики, занимавшие в Советской России ключевые позиции, присоединили к Грузинской республике Абхазию, Аджарию и Южную Осетию, удовлетворив тем самым шовинистические амбиции политических сил, возникших в Грузии еще в XIX веке. В составе Советской Грузии Южная Осетия, еще недавно переживавшая грузинский геноцид, попала в условия перманентной экстраполяции на нее идеологической системы ксенофобии, инициировавшей жестокую расправу над осетинским народом. Заранее она была обречена на «статус» колониальной окраины Грузии и тяжелые формы дискриминации. В результате в бывшем СССР Южная Осетия стала единственным районом, где демографические процессы имели неуклонную тенденцию к сокращению численности населения: если в 60-е гг. XIX века население Южной Осетии составляло около 150 тысяч, то в 30-е гг. XX века оно исчислялось в 107 тысяч, в 1989 году — 96 тысяч, после 1992 года — менее 50 тысяч. Вопреки известности этих данных, в 80-е гг. XX в. представители грузинской мизантропии открыто и не колеблясь обсуждали нацистскую идею стерилизации осетин в Грузии. Нужен ли более яркий симптом того, сколь тяжело больным становилось грузинское общество, вступившее в полосу фашизации. Общий фон болезни обозначился еще в середине 60-х гг. XX века и определялся социальной сущностью теневой экономики, в сфере которой Грузия числилась среди самых преуспевающих союзных республик. К основным последствиям указанной экономики в Грузии следует отнести: максимальное (до 17%) сокращение числа лиц, занятых «законным производством»; образование значительного слоя мелких хозяев; формирование так называемой коррумпированной знати или иначе — рентной экономики в системе партийно-государственного управления; накопление крупного теневого капитала, все еще остававшегося в тисках отживших свое время политико-идеологических догм и приводившего к развалу государственного сектора экономики и обнищанию масс. Процессы в экономике, социальной жизни, устойчивые традиции неонацизма, шовинизма и ксенофобии спонтанно толкали грузинское общество к националистическим идеям, в том числе к их крайней форме — нацизму. Такое общество, как грузинское конца 80-х гг., обычно ориентировано на поиски «внешних врагов». К ним идеологи национал-социализма отнесли Россию, Абхазию и Южную Осетию, обвинявшихся в «привнесении» в Грузию большевизма и Советской власти. В подобного рода абсурдных обвинениях важное место занимало утверждение о том, будто Южная Осетия «внутренняя территория» Грузии, в новое и новейшее время якобы заселенная осетинским населением. Во имя освобождения «своей исконной территории» грузинский экстремизм вновь объявил геноцид осетинскому народу и подверг его тяжелым испытаниям.

Приведенные выше положения определяют общий контекст, которым задана содержательная архитектоника монографии, предлагаемой нами вниманию читателя. В ней приводятся достаточно подробные сведения об осетино-грузинских политических контактах с древнейших времен и до новейшей эпохи. Одновременно подвергнут описанию и анализу оригинальный исторический материал, раскрывающий сложные процессы российско-грузинских отношений и исторические судьбы Южной Осетии в системе этих отношений. При этом в интересах научной объективности автору пришлось отказаться от идеологизированной исторической традиции, при которой в освещении российско-грузинских отношений и осетино-грузинских взаимодействий приоритет отдавали идиллическим картинам и избегали научных оценок сложных и порой противоречивых процессов, требовавших от исследователя как реконструкции исторических реалий, так и их системного анализа. Изменив, таким образом, методологию предмета, коему посвящена монография, предпочтение было отдано архивным документам. Наряду с изысканиями в Российском государственном военно-историческом архиве автор широко привлекает опубликованные документы из следующих изданий: «Акты Кавказской археографической комиссии», «История Осетии в документах и материалах» (т. I, 1962), «История Юго-Осетии в документах и материалах» (т. II, 1960; т. Ill, 1961), «Документы по истории Грузии» (т. I, ч. I, 1954; ч. II, 1960), «Революционное движение в Юго-Осетии. Документы и материалы» (1958), «Борьба трудящихся Юго-Осетии за Советскую власть» (1957). Большинство исторических источников, опубликованных по Южной Осетии, — извлечения видного осетинского археографа и источниковеда И.Н. Цховребова, сделанные им главным образом в Центральном государственном архиве Грузии. По событиям и фактам новейшего времени — 1989–1992 гг. — в нашем распоряжении был сборник документов и материалов — «Грузино-осетинский конфликт», подготовленный к изданию К.К. Кочиевым и любезно предоставленный составителем в рукописи. Автор стремился также к максимальному привлечению литературы, посвященной общим проблемам российско-грузинских, российско-осетинских и осетино-грузинских отношений; что же до специальных исследований, которые бы изучали тему в обозначенном нами аспекте, то пока их просто нет. Источниковедческие и историографические замечания вынесены из введения в основной текст монографии. Стоит отметить также, что из-за политической остроты темы, нестабильности обстановки и распространенности экстремизма в республике Грузия автор, опасаясь за сохранность ценнейших грузинских документов, воздержался от подстрочных ссылок на источники; вместо них приведен библиографический список источников и литературы, на основе которых исследовалась проблема. И последнее: из соображений толерантности при описании фактов насилия, жестокостей, широко применявшихся грузинскими тавадами и политической элитой в отношении населения Южной Осетии, автор избегал подробностей и лишь в редких случаях приводил примеры подобной мизантропии, представляющей собой наследие, доставшееся Грузии от шахской Персии.

Техническую подготовку текста монографии к изданию выполнила В.В. Саутиева, за что автор приносит ей искреннюю благодарность.

Марк Блиев
июнь 2005 г.

SUMMARY

Since the time when modern Georgia took the road of building Its own independent statehood and the problems of Its territorial integrity emerged in full swing, the interest to the Russian-Georgian relations has evidently risen and in the context of these relations, in particular, the subject of traditional Ossetian-Georgian interaction has come into notice. Trying to at least partially meet the readers' demands, the author of the present monograph undertook to elucidate the historical aspects of this topic, which in many respects can account for the essence of the recent political developments. At the same time the task was set to reveal the social nature of both Russian-Georgian and Ossetian-Georgian contradictions that are steadily reiterating time and again. The starting fundamental point of this research for the author was to strictly follow the factual materials and the chronology in which historical facts and events happened. The plot and the concept of the present monograph were taking shape on the basis of the fundamental phenomena, arranging the canvas of the historical process in Its completeness. in lapidary and schematic account they come to the following.

In the history of the interaction of Russia and the Caucasus the prolonged and close Russian-Georgian relations played a very special role. The most Important and the most unusual political tendency of these relations seem to be the efforts undertaken by Russia in order to create on the basis of two quite small and obscure principalities — Kartli-Kakheti and Imereti — a new Caucasian country with the Russian designation of «Грузия»; the abovementioned principalities being the possession of the neighboring states, the former belonged to Persia, and the latter — to the Ottoman Empire. While joining them to Russia — these two principalities situated in Transcaucasia and separated from the Russian border by the Main Caucasian mountain range and promising no advantages whatsoever — Petersburg was doomed to inevitable long and bloody battles. Despite all this, Petersburg began not only to save the Georgians from the many centuries supremacy of the neighboring states and the ultimate forms of the genocide, but also took responsibility of the «restoration» of Iberia in its «ancient borders». One can hardly find the explanation for such unjustified obligations, because neither Ancient Iberia, nor Georgian state founded by Queen Tamar and her Ossetian husband David-Soslan, have ever had any clearly drawn political-administrative borders. It might have been much more reasonable for Petersburg to unite two ethnically relevant principalities of Kartli-Kakheti and Imereti — as Irakli II was dreaming of, when he thought of saving Georgians from the foreign yoke. Yet, the Idea of the «restoration of the ancient borders» of Iberia, no doubt, Implied something of a larger scale and was going beyond the mere geographic location in the Caucasus. The project to establish new borders could have been hardly worked out in Petersburg, as Russia, for instance, when joining Armenia had no intention at all to restore It within the borders of the Urartu. The notion of restoring Georgia within the hypothetic territorial scopes of the Ancient Iberia was most likely connected with the political desires of the Georgian nobility, which was in Its own turn formed on the Ideological aims of the expansion of feudal Persia.

Our assumption is not based only upon the so called traductio. The mystery of these borders, that Georgian tavads — the former Persian valies — wished to enlarge the zone of their feudal claims to, was partly revealed by Georgian prince Tsitsianov, one of the first Russian commanders-in-chief of the Caucasus. He believed that in former times «the Gurdzhistanskoje valijstvo — as Georgian principalities used to be called in Persia — stretched from Derbent, which is on the Caspian See, to Abkhazeti, which is on the Black See, and down from the Caucasian mountains to the rivers of Kura and Arax», I.e. to the borders of Persia and Turkey. Though of retrospective nature, this declaration of prince Tsitsianov did, no doubt, reveal the plans that Georgian nobility was thinking of in connection with the Russian intention of creating a united country for the Georgians. in fact, the Georgian prince Tsitsianov, who depicted the map of «Ancient Georgia» in such a hypertrophied way, was the first to begin the enlargement of the borders: in 1805, for instance, he joined to Georgia the Shuragel Sultanate, formerly dependent on the Khan of Yerevan. Though Tsitsianov lived a short life his Idea of restoration of «the Great Georgia», which originated in the minds of the Georgian feudal nobility, found consistent support among the overwhelming majority of the Russian commanders-in-chief and the governors of the Caucasus. The discretionary character of such a policy consisted in the fact that It did not as a rule correlate with the mode of action, which the tavads nobility followed in their relations with Russia. There can hardly be found a period in the history of Russian-Georgian relations, when the Georgian political elite — widely declaring the humanitarian values of friendship, military alliance and Orthodox Church propinquity — would not express discontent, would not conspire and would not betray the Russian interests. The negative manifestation of this political amplitude used to take the form of the tavads1 fanaberia, very often developing Itself into xenophobia and Russia phobia.

After the Georgian principalities were joined to Russia, during the whole 19th and the beginning of the 20th cc. the social basis of the Russian-Georgian contradictions mainly consisted in essential distinctions of their feudal social and economic structure: since the 16th с the Georgian feudal model had transformed into the «robbery» social system of Safavids Shiite Persia — into the seignioria without a domain, which differed fundamentally from the Russian feudalism based on the European principle — seignioria with a domain. Serious lack of similarity of the two feudal systems led the local tavads aristocracy not only to the opposition with the Russian authorities, but also to the elaboration among this nobility of a certain Ideological tradition with steady features of Russia phobia. Thus moving away from the Russian interests in the Caucasus and concentrating only on their own utilitarian advantages, Georgian feudal nobility was setting Itself Irrevocably against the Russian administration. As for the Russian authorities, who settled in Tiflis, in the centre of Georgia, under the pressure of the local nobility permanently expressing Its discontent, they were doomed to always be led by the Georgian tavads, and — trying to moderate their social expansiveness — to grant them different kind of privileges. The latter also included as of the utmost Importance the orientation of the Georgian society towards territorial expansion and was connected with It military annexations.

Since the moment when the Georgian principalities were joined to Russia, the southern regions of Ossetia got involved into this quite complicated sphere of Russian-Georgian relations. The Russian administration gave them political-geographic name of «South Ossetia», which had a direct correlation in Ossetian language for these southern communities — «Хуссар Ирыстон».

Under the conditions of the contradictory Russian-Georgian relations South Ossetia was gradually becoming the ground where the Russian authorities tried to meet the excessive sovereign claims of the Georgian tavads. It was here, in South Ossetia, in a larger scope than in Georgia Itself that the Georgian feudal lords due to the helping hand of the Russian military forces acquired freedom for Implication of the despotic methods of oppression, which were formerly borrowed into the Georgian society under the influence of the Shah's Persia.

Before that the South Ossetian communities, bordering on «Gurdzhistanskoje vallijstvo» from time to time used to get under the influence of the Georgian feudalism, which they were stubbornly resisting; South Ossetia had preserved Its independence till 1864, the year of the peasants' reform in Georgia. in the time after this reform It exercised a total expansion initiated by the Georgian nobility, which gave birth to the national liberation movement in the Ossetian communities. Suppressing the movement of military resistance of the Ossetian people, the Russian authorities in order to please the Georgian nobility started a partial deportation of the Ossetians into the Northern Caucasus, in particular into the regions of Staurapol province. Holding the Circassians, who had been recently deported, as an example the Russian authorities were threatening to begin a mass expulsion of the South Ossetian population from Its historical Motherland. The Russian command together with the Georgian troops suppressed the liberation movement of the Ossetian peasantry. The South Ossetian communities — with the exception of those in the Highlands — got under the rule of the Georgian nobility.

The unaccountable Russian patronage over the tavads' nobility promoted a special «aristocratic» layer to appear in the Georgian society, consisting in Its majority of the Georgian feudal lords. Unwearyingly fostering them, Petersburg failed to notice the moment when instead of the social support It was trying to create, It formed in Georgia a political force for which the rejection of the Russian patronage and Its complete domination in the Georgian society became the first priority. At the beginning of the 20th с the Georgian elite who had already exercised substantial economic advantages, consolidated Its conservative ranks and again strengthened the centrifugal tendencies that couldn't but worsen Russian-Georgian relations. This social process gaining strength is traditionally looked upon in the Georgian historiography as «national liberating movement». Yet It social nature finally manifested Itself under the conditions of WW I and revolutionary turmoil of 1917–1920. in these years the Georgian nobility no longer had any need in the weakened Russia, previously considered to be «Georgia's liberator». Hiding behind the democratic slogans, It accomplished sort of «a feudal revolution»: separated from Russia and established «The Republic of Georgia» with the same conservative tavads circles in Its head. Well aware of the social essence of the new authorities that came to power in Georgia, South Ossetia being since the second half of the 19th с in the tyranny of the Georgian feudal lords, in Its own turn declared Its political independence and appealed to Soviet Russia to be included as Its part. It was the time when Georgia was opposing Russia and was making preparations for the war against It, and established military alliance with Turkey, Germany, France and the U.S. As a matter of fact new Soviet authorities recognized Georgia as a sovereign state, and there were no grounds for the Georgian government to develop a large-scale policy of confrontation with Russia. Notwithstanding, Georgia was ready to enter into alliance with any state let alone It underlined Its confrontation with Russia. This can be explained by two most Important reasons: a) the preserving heterogeneity of the Georgian and Russian societies, together with the Ideology of Russia phobia that developed on this basis in Georgia; b) the typological difference of the political systems — Soviet Power, established in Russia, and profeudal regime that existed in Georgia since 1918. The heterogeneity of the two political systems that had historically developed, on the one hand, in Russia, and, on the other hand, in Georgia, reminded of Itself especially in the periods of transition of the economic and political history of the two nonequivalent countries. Defending the social national character of Its own, Georgian elite exposed refined methods of political struggle of eastern despotic nature and began militarization of the country. Since 1918 the republic of Georgia started the creation of the regular troops, equipped them with the western types of weaponry and soon attacked South Ossetia. in this war against South Ossetia, Georgia demonstrated, first of all, Its full renunciation of all that was of Russian nature and Its readiness for the military opposition with Soviet Russia. At the same time It demonstrated Its adherence for the eastern form of oppression, which were committing physical reprisals against the Ossetian people; as for the methods used to organize the aggression against South Ossetia and Its deep inhumanity, Georgia had fully repeated the scenario of 1915 genocide carried out by the Turkey government against the Armenian people. The aggressive orientation of the Georgian government's foreign policy, the concentration on Georgian territory of the military forces of the states hostile to Russia, together with the Bolshevik movement spreading in the country, became the main reasons to bring in the troops of the Red Army and to overthrow the anti-popular political regime of Noe Zhordania. Despite the cardinal changes that were introduced into the political system of Georgia by the Soviet power, Georgian society was vigorously safeguarding the social aims It had been used to. One of the most prominent among them remained the inclination of the ruling elite for the eastern totalitarian forms of the State organization. From this point of view, these elite was taking quite an interest in the Soviet power with Its undisguised Ideology of dictatorship; the political forces of Georgia had Its own interpretation both of the Soviet Power and the essence of Its dictatorship. in particular, in the framework of this interpretation Joseph Stalin and Grigory Ordzhonikidze — the two most famous Georgian Bolsheviks — were striving to construct the Soviet republic of Georgia in accord with the classical Imperial model. Ignoring the will of the peoples neighboring Georgia, the Georgian Bolsheviks, who were holding the key positions in Soviet Russia, joined Abkhazia, Adzharia and South Ossetia to Georgian republic, in this way satisfying the chauvinistic ambitions of the political forces that had emerged in Georgia already in the 19th с As a part of Soviet Georgia South Ossetia that had quite recently lived through the Georgian genocide, got into the conditions of permanent extrapolation of the system of xenophobia, initiating the brutal reprisals against the Ossetian people. in advance it was doomed to acquire the «status» of the colonial outskirts of Georgia and grave forms of discrimination. As the result, in the former USSR South Ossetia became the only region where the demographic processes had the unchanging tendency of depopulation: thus in the 60-es of the 19th с the population of South Ossetia comprised 150 thousand, while in the 30-es of the 20th с It numbered 107 thousand, in 1989 — 96 thousand, after 1992 — less than 50 thousand. Though this data was well known, in the 80-es of the 20th с the representatives of the Georgian misanthropy were openly and without any hesitation discussing the Nazi Idea of sterilization of the Ossetians in Georgia. is there any need for a more vivid symptom of how gravely Ill the Georgian society, entering the period of fascism was getting.

The general background of this Illness shaped Itself in the middle of the 60-es of the 20th с and was determined by the social essence of the shadow economy in the sphere of which Georgia was considered to be most prosperous among the Union Republics. The main consequences that this kind of economy was leading to seem to be the following: the highest possible reduction (up to 17%) of the people involved in the «lawful production»; the appearance of the layer of the numerous small proprietors; the formation of the so called corrupt nobility or in other words — the rent economy in the system of party-state administration; the accumulation of the big shadow capital, still remaining in the chancery of the outlived political-ideological dogmas and leading to the collapse of the state sector of economy and the Impoverishment of the population. The developments in the economy and social life, the steady traditions of neo-Nazism, chauvinism and xenophobia were spontaneously driving Georgian society towards the nationalistic Ideas, including their radical form, I.e. Nazism. Such kind of a society like the Georgian one of the late 80-es is as a rule inclined to look for the «outside enemies». For this role the Ideologists of the national-socialism chose Russia, Abkhazia and South Ossetia, which were accused of introducing into Georgia of Bolshevism and Soviet power. Among such kind of the absurd accusations an Important place was caught by the statement that South Ossetia was allegedly «an inside territory of» of Georgia, inhabited by the Ossetian population in the Modern and New times. For the sake of liberation of «their indigenous territory» the Georgian extremists had again proclaimed genocide of the Ossetian people and put It to the heavy ordeals.

The propositions stated above determine the general context which settles the architectonics of the present monograph, put on the reader's trial. It contains the detailed information of the Russian-Georgian political contacts since the Ancient times till the Modern epoch. At the same time there are the description and the analysis of the original historical material, revealing the complex processes of the Russian-Georgian relations and historical destinies of South Ossetian in the system of these relations. The author also had for the sake of scientific Impartiality to reject the historic tradition fully influenced by the Ideology and while dealing with the Russian-Georgian and Ossetian-Georgian interaction giving priority to the Idyllic pictures and avoided scientific evaluation of the complex and oftentimes contradictory developments, demanding from the man who is conducting the research the reconstruction of the historical realities together with their systematic analysis. Thus changing the methodology of the subject the present monograph is devoted to, the preference was given to the archive documents. Side by side with the research in the Russian State Military-Historical Archive, the author made frequent use of the documents published in the following editions: «The Acts of the Caucasian Archeographic Commission», «History of Ossetia in documents and materials» (vol. I, 1962), «History of South Ossetia in documents and materials» (vol. II, 1960; vol. Ill, 1961), «Documents on the history of Georgia» (vol. I, part I, 1954; part II, 1960), «The revolutionary movement in South Ossetia. The documents and materials» (1958), «The struggle of the working people of South Ossetia for the Soviet power» (1957). The majority of the historical sources devoted to South Ossetia already published are extractions made mainly in the Central State Archive of Georgia by the prominent Ossetian archeographer and specialist in source study I.N. Tskhovrebov. As for the latest events and facts of 1989–1992, we had at our disposal the collection of the documents and materials «The Ossetian-Georgian conflict», prepared for the publication by K.K. Kochiev, who has kindly presented It before It was in press. The author also strove to make use of all the literature available devoted to the general problems of the Russian-Georgian, Russian-Ossetian and Ossetian-Georgian relations; concerning the special studies devoted to the subject under investigation here there is not yet a single one which would be treating It the way we did. The historiographic and source study remarks are taken away from the introduction into the main text of the monograph. It is also worth mentioning that because of the political urgency of the topic discussed, instability of the situation and wide spread of extremism in the republic of Georgia, the author in order to preserve the safety of the Georgian documents of utmost value, abstained from the direct references to the sources; instead there is a bibliographic list of the sources and literature, which served as a basis for the study of the problem. The last thing to mention: for the reasons of tolerance the author avoided too much detail when the facts of violence and cruelty widely applied by the Georgian tavads and political elite to the population of South Ossetia were described; still there are a few cases of such misanthropy, being the heritage of the Shah's Persia that Georgia preserved.

The technical preparation of this monograph for the press was carried out by V. V. Sautiyeva whom the author has the pleasure to express his sincere gratitude to.

Mark Bliyev
June, 2005.

ЧАСТЬ I. Генезис социально-исторических коллизий в процессах взаимодействия России, Грузии и Осетии

О ДРЕВНИХ ОБИТАТЕЛЯХ, ПЛЕМЕНАХ
И ГОСУДАРСТВЕННЫХ ОБРАЗОВАНИЯХ ЗАКАВКАЗЬЯ
(общие замечания)

На всем постсоветском пространстве современный филистер и высокий чиновник, несмотря на социальную отдаленность друг от друга, имеют одну общую особенность — оба они, занятые повседневностью, равнодушны к тяжелым, но правдивым страницам истории. Они предпочитают питаться мифами, на злобу дня подбрасываемыми сообществом невежественных сочинителей. Падки на вымыслы также СМИ, особенно электронные — любители острых сюжетов. Недавно, в разгар обострившейся в Южной Осетии политической ситуации, журналист центрального телевидения, ссылаясь на «грузинские источники», сообщил, что «осетины поселились в Грузии» в советское время. В такое не поверит даже грузинский обыватель, однако он, как и его вполне образованные руководители — бывший президент Грузии Звиад Гамсахурдия и его идейный наследник Михаил Саакашвили, уверен, что где-то в XVI или XVIII веке осетины пришли в Закавказье и захватили центральную часть территории Грузии. При наборе самых разных версий по поводу «происхождения осетин» в Закавказье неизменен вписанный красной строкой тезис об обязательном исправлении «исторической аномалии» и возвращении грузинам их «родины», которая, как известно, им «досталась от Бога». Неважно когда, но то, что осетины вторглись или же мигрировали за Кавказский хребет, грузинская историография убедила не только российско-грузинское просвещенное сообщество, но и самих осетин — особенно ту их часть, которая свое прошлое начинает с 1917 года. Банальная мысль: миграция народов (великих и малых) — одна из главных примет мировой истории. В новой истории самым варварским и масштабным переселением европейцев явилась колонизация Америки; по сей день местные аборигены довольствуются тем, что им даруют жизнь в специально отведенных для них резервациях. Немыслимо, чтобы подобный исторический сценарий произошел на Кавказе, где каждый народ «автохтонен», т.е. исконен и независимо от численности относит себя к «великим». В этом соревновательном занятии грузинские историки превзошли всех. Здесь дело доходит до таких открытий, как теория о том, например, что пшеница, плохо произрастающая в Грузии, «впервые» была выращена именно в Грузии, то же самое с виноградом. В сущности, для современной политической жизни ровным счетом ничего не значит, кто на Кавказе исконный, а кто пришлый. С точки зрения исторической науки все народы, населяющие современный Кавказ, как правило, пришлые — одни пришли раньше, другие позже. Никто, кажется, не сомневается в том, что осетины индоевропейского происхождения и вместе с армянами населяли Арийский ареал. Это такая же истина, как и то, что на Кавказе индоевропейские племена, которые следует рассматривать как наиболее близких предков современных осетин, создали самобытную Кобанскую культуру, датируемую XVI–IX вв. до нашей эры. В советское время археолог Баграт Техов на территории Южной Осетии извлек и исследовал богатейшую коллекцию Кобанской культуры — в ней более пяти тысяч единиц хранения. Стало очевидным — создатели этой культуры, отличающейся жестким единством стиля и технологии производства, были племена одной и той же духовной, хозяйственной и социальной организации общества. Кому в Южной Осетии принадлежала Кобанская культура, кто были ее носителями — все это в свете современных достижений науки не должно больше вызывать споров. Грузинские историки пока не претендуют на «кобанцев», потому, очевидно, что их слишком много не только в Закавказье, но и на Северном Кавказе. К чести грузинских ученых, они признают, что Кобанская культура сложилась раньше Колхидской и что последняя развивалась преимущественно под влиянием «кобанцев». Есть еще одно важное признание грузинской историографии: перечисляя древние очаги цивилизации на территории Советской Грузии, куда входила Южная Осетия, среди других не забывалось также «Кударо». Правда, как правило, не принято указывать, что «Кударо» — часть исторической территории древнейшей Осетии, жителей которой во все времена называли «кударцами». Однако надеемся, что даже в наше смутное время, когда невежество господствует над просвещенностью, грузины не станут в «ущерб» собственным историческим племенным наименованиям «отбирать» у осетин кударцев, на территории которых представлены все исторические эпохи Южной Осетии.

Период перехода от бронзового к железному веку совпал с формированием крупного союза скифских племен индоевропейской «расы». Не стоит видеть этнических различий между скифами и «кобанцами». В последнюю четверть века нашим Институтом истории и археологии накоплена бесценная коллекция археологических предметов (более 200 тыс. единиц хранения), позволившая по-новому представить многие проблемы истории народов Кавказа. В частности, полученные нами данные не оставляют сомнения в том, что носителей Кобанской культуры и иранцев-скифов следует рассматривать в их племенном этническом единстве. Об этом историческом факте свидетельствует хорошо прослеживаемая трансформация кобанской культурной традиции в скифском мире и дальнейшее развитие этой традиции. О распространенности индоевропейцев-скифов, к которым восходили овсы (осетины) на территориях, позже ставших традиционно грузинскими, свидетельствовал Давид Багратиони в своей «Истории Грузии». В частности, он писал, что «река Алазани приняла свое имя во время... скифов..., ибо сия река называлась прежде Абанта, но когда алазанские скифы там поселилися, то называли оную Алазанью». Затрагивая вопрос о происхождении грузин и осетин, Давид Багратиони не случайно в их этногенезе находил сходство. Он так же живо описывал господство скифов в «Верхней Азии, Мидии, Иверии и Колхиде». По Давиду Багратиони, скифы явились освободителями Иверии от персидского царя Дария. Процесс культурной преемственности между индоевропейскими племенами наблюдается и в сарматскую эпоху; сарматы были привержены достижениям своих предшественников, что также подчеркивало их этническую идентичность с кобанцами и скифами. В этом отношении среди наших археологических коллекций — полный набор конской сбруи сарматского времени, уникальные украшения которой, выполненные из золота и серебра, воспроизводят звериный стиль кобанцев. На территории Южной Осетии широко представлена не только Кобанская культура, но и последующие археологические эпохи, связанные с этническим господством индоевропейцев в Закавказье. Грузинская академическая наука достигла достаточно высокого уровня. В отличие от политико-экстремистской литературы, она, естественно, не ставит вопроса о том — кто раньше или кто позже занимал территорию современной Грузии. Представителям академической науки хорошо известно о господстве в древности в Закавказье скифского мира, из которого происходят осетины, в том числе южные. В связи с этим следует упомянуть работы лауреата Ленинской премии Г.А. Меликишвили (К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959) и М.С. Пирцхалава (Памятники скифской архаики VII–VI в. до н.э. на территории древней Грузии. Тбилиси, 1972). Для ученых этого уровня азбучной истиной является не только отнесение иранского этнического мира к наиболее раннему периоду древней истории Закавказья, но и присутствие в регионе двух совершенно разных культурно-исторических пластов — индоевропейского (осетинского) и ибероколхского (грузинского).

Впрочем, задолго до становления профессиональной исторической науки хорошо было известно в Грузии и России о происхождении осетин в Закавказье. Так, в 1865 году для официальных властей Тифлиса был составлен «Краткий исторический обзор Горийского уезда», куда в XIX веке входила большая часть современной Южной Осетии. В нем население уезда делилось на две группы — «на коренных» и «пришельцев». К первым, коренным, были отнесены грузины, осетины и «армяно-григориане». В том же обзоре было подчеркнуто, что осетины, как наиболее древние поселенцы Закавказья, ранее входили в Мидийское ираноязычное царство, образовавшееся в северо-западных областях Иранского нагорья. Неизвестный автор исторического обзора, ссылаясь на древнегреческого историка Диодора Сицилийского (90–21 гг. до н. э.), указывал, что «осы или осетины», жившие «к востоку от Армении и Персидского залива», «происходят от мидян-иранцев» и поселились на территории собственно Закавказья и, в частности, Южной Осетии «за V веков до Рождества Христова».

КIV веку до н. э., ко временам Александра Македонского, грузинские хроники, созданные значительно позже, относят начало военно-политического сотрудничества между древней Осетией и Грузией. Осетины, точнее их скифо-сарматские предки, принимали участие в организации крупного осетино-грузинского племенного союза, имевшего уже ранние формы государственности. Он был создан на территории современной Восточной Грузии и Южной Осетии под названием Иберия; Страбон подчеркивал, что большинство жителей Иберии имело скифо-сарматское происхождение. «Иберийское царство» в современной грузинской литературе рассматривается как грузинское, хотя возглавлялось оно, как правило, представителями скифо-сар-матской знати. По сведениям Давида Багратиони, приведенным им в «Истории Грузии», скифы в IV веке до нашей эры «овладели Верхнею Азиею, Мидиею, Ибериею и Колхидою и в течение двадцать осьми лет господствовали в оных странах». Из скифской среды происходил Фарнаваз — основатель Иберийского «государства». По сообщению Леонтия Мровели, Фарнаваз объединился с «Куджи и сказал: Будем братьями... будем врагами Эристову Азону, и судьба даст нам славную победу». В очерке «Даут-Сослан» Сека Гадиев уточнил, что «Куджи», «Кудзи» был «иры падзах», т.е. царь осетин, за которого Фарнаваз выдал свою сестру замуж. Леонтий Мровели в своей хронике писал, что «Куджи», по-осетински — «Кудзи», «обратился... к осетинам и собирались все они», и благодаря этому Фарнаваз победил Азона, которого, по мысли Сека Гадиева, ранее во главе грузин поставил Александр Македонский. Сын Фарнаваза — Саурмаг, наследовавший «царский трон» своего отца, также опирался на осетинскую часть населения Иберии; грузинские хроники свидетельствуют: когда Саурмаг был отлучен грузинами от престола, он «бежал к оссам», т.е. осетинам, с помощью которых ему удалось вернуть трон отца. Лишь много позже, в III веке н. э., заметно ослабло господство оссов, и в Иберии возобладали грузинские политические силы. Они привели к власти Мирвана, принадлежавшего по происхождению к одной из господствовавших в Персии династий. Его принято считать первым «грузинским царем». Однако разобщенность племен, относившихся к колхскому этническому миру, не позволила им ни в Иберийском царстве, ни значительно позже добиться сколько-нибудь устойчивого военно-политического союза. Нередко племена, пришедшие в Закавказье из Малой Азии и ставшие позже основой формирования грузинской народности, возглавлялись соседними правителями или же представителями местной автохтонной знати.

Известно, например, что перед тем, как Вахтанг Горгасал пришел к власти, Иберия находилась под властью оссов — осетин. По описанию Мровели Леонтия, юный Вахтанг, выступая «перед всеми вельможами Картли», заявлял: «И невмоготу мне более насмешки овсов (осетин — М. Б.), но в надежде и уповании на бога и единосущную троицу беспредельную и предваряемые крестом пречистым, данным знаменем и оружием уповающим на него, отомстим овсам. Будь эти беды навязаны нам царем Персии или царем Греции, мы бы их претерпели. Но тяготит нас поругание овсов, и лучше нам умереть, нежели терпеть». В последних словах Вахтанга видно, что речь идет не о сражении, проигранном грузинами, а о господстве осетин в Иберии. Впрочем, этот факт подтверждается также в «Ответе» спаспета Джу-аншера Вахтангу Горгасалу: «С той поры, — говорится в нем, — как попрали нас овсы, мы вот уже пять лет пребываем в великой печали». В описании похода Вахтанга в Осетию Мровели Леонтий сообщает, что грузинский царь «отправил гонца к своему дяде Вараз-Бакуру» и просил его участия в походе. «Тот же с радостью ответствовал, ибо страна его была полонена овсами». Остается добавить, что речь идет о господстве в Иберии закавказских осетин; северокавказские аланы-осетины из-за разделенное™ их с Иберией Главным Кавказским хребтом не могли бы столь длительное время удержать свое господство. Собственно, само сражение между Вахтангом Горгасалом и «овсом Бакатаром», т.е. Ос-Бакатаром, считающимся «родоначальником» осетин, произошло в Южной Осетии — там, где «с одной горы берут начало Арагви Картлийская и Арагви Овсетская». После военных успехов картлийского царя Вахтанга I Горгасала во второй половине V века н. э. в начале VI в. территория современной Грузии стала персидской провинцией. В 60-е гг. VI века здесь возобладало господство Византии. И. Бларамберп автор известных работ по Кавказу, основываясь на грузинских хрониках, писал о том, как «около 570 года Юстиниан I, император Византии, возвел на грузинский трон Стефана, а одного осетина по имени Ростом (Рустам из рода Сидамоновых — М.Б.) назначил кснис-эристави, т.е. управителем местности, называемой Ксани и Грузии»; Рустаму «была дана особая печать и почетное платье». Вплоть до XI века территория современной Грузии находилась под властью Византии, Персии и арабских завоевателей. Созданная в XI веке государственность своего расцвета достигла при царице Тамаре (конецXII — начало XIII в.). Государство царицы Тамары грузинские историки, как правило, рассматривают вне контекста участия осетин в его расширении и укреплении. К числу тех редких авторов, кто упомянул второго мужа царицы — осетина Давида-Сослана, был Давид Багратиони, превосходно знавший генеалогию династии Багратионов. Между тем грузинские хроники и осетинские предания эту тему отразили особо. На их основе наиболее полно происхождение царицы Тамары, роль ее мужа Давида-Сослана в становлении грузинской феодальной государственности осветил Сека Гадиев — классик осетинской литературы, великолепно владевший историческим материалом. По его данным, мать царицы Тамары была дочь осетинского феодала (алдара) Кудена (Хъудены чызг) Бурдухан — популярная «во всей Грузии». Осетинский писатель, сообщая об этом, опирался на «Историю и восхваление венценосцев» неизвестного грузинского автора, в котором содержались сведения о том, что царь Георгий, отец Тамары, привел «в жены дочь царя Худина» (по Сека Гадиеву — «Кудена»). В грузинской хронике Бурдухан описывается как «солнцом над солнцом по красоте». Другой историк царицы Тамары — Басил Эзосмодзгвари (XIII век) фактически повторяет характеристику Бурдухан: «...дочь осетинского царя, которая превзошла доброту других женщин во всем и не только тем, что она была матерью Тамары, но и тем, что подобной ей невесты не видело грузинское общество». Согласно грузинским хроникам, когда царица Тамара рассталась с первым мужем, стал решаться вопрос о ее новом замужестве. В связи с этим «приехали осетинские царевичи, прекрасные на вид юноши. Надеясь на свое молодчество, они просили и молили Бога дать им возможность совершить нечто такое, чем можно было бы обратить внимание царицы и добиться высочайшего счастья». Хроника сообщает также, что руки царицы Тамары добивались «витязи — сыны властителей греческих, римских, султанских, скифских, персидских и осских». Но «намерения их остались тщетными», царица обратила свое внимание на Давида-Сослана — «витязя из сынов Ефрема, то есть оссов (осетин — М. Б.), мужей могущественных и сильных в боях». Первое, с чем столкнулся Давид-Сослан, это сопротивление части грузинской знати, пытавшейся вернуть на престол первого мужа Тамары. Вооруженный мятеж, затеянный знатью, был подавлен молодым Давидом-Сосланом с помощью в основном «кавказских горцев» — так часто называли грузинские источники осетин, в том числе южных; понятно, что Давид-Сослана, сына «осетинского царя», могли поддержать в первую очередь осетины. Воинские успехи Давида-Сослана принесли «мировую славу» царице Тамаре. Вскоре у них родился сын Георгий. По словам автора хроники, «сели на златокованом троне Тамара, Давид и сын их Георгий». Среди правительственных вельмож, а также в войсках широко были представлены в государстве царицы Тамары осетины. Во время аудиенции, устроенной царицей и ее мужем Давидом владетелю Ширвана с делегацией, первыми их встретили «осетины и кипчаки новые», после них «геретцы и кахетинцы, затем картлийцы...» Одним из важнейших достижений царицы Тамары являлось расширение территории грузинской феодальной государственности. В этом главная роль принадлежала царю Давиду-Сослану. Грузинские хроники в один голос подчеркивают полководческий талант осетинского витязя, приносившего царице одну победу за другой. На войне, по слрвам авторов хроник, «царь действовал как Ахиллес». Приведем лишь один пассаж из «жизни царицы царей Тамары» — хроники XII века, в которой главным действующим лицом является Давид-Сослан, создавший крупнейшее в Закавказье грузинское царство: «В ознаменование победы над врагом Ширван-шах и Амир-Мирман с радостными лицами сошли с коней, поклонились, благословили и восхваляли царя (Давида-Сослана — М. Б.) и его богатырей. Как рассвело, пришли шанхорцы и поднесли ключи от города: Взяв Шанхор и окрестные города и крепости, царь пожаловал их Амир-Мирма-ну. Сам же отправился в Ганджу, близко подошел к городу; навстречу вышли высокопоставленные лица и крупные торговцы, духовенство и законоучители. Преклонив колена, они поклонились Давиду и воздали ему хвалу, со слезами на глазах они просили его и вверили ему себя и до самых дверей султанского двора расстилали ему драгоценные ткани и осыпали его золотом и серебром, драхмой и динарием. Войдя во дворец, он сел на трон султана... Чей язык в состоянии описать тогдашнее торжество и ликование, или какой разум может понять объединение в лице одного человека чести царя и султана, подчинение себе, в качестве вассала, сына Атабага Ширван-шаха». Подобное шествие царя Давида-Сослана, сына «осетинского царя», по сравнительно небольшим владениям, привело к тому, что царица Тамара стала владетельницей большей части Закавказья. Сека Гадиев, описав жизнь и походы Давида-Сослана, фактически создавшего воинством самих же осетин крупное государство, сетовал, что свой талант и усилия Давид-Сослан отдал Грузии, возвысил ее над Осетией, хотя мог свою собственную родину — Осетию «поставить» если не выше, то хотя бы в один ранг с нею. В XIII веке, после смерти Давида-Сослана и Тамары, оставивших двух сыновей и одну дочь, грузинское феодальное государство обнаружило признаки распада. Тогда же подверглось оно нашествию татаро-монголов. В условиях разоренной монголами экономики Закавказья грузинские источники средневековья впервые сообщают нам о враждебных отношениях, складывавшихся между грузинскими землями и Южной Осетией. В сочинении анонимного автора XVI века сообщается, что грузинский правитель Давид VIII и «правитель осетин Пареджан» имели тесную дружбу, вместе ходили в походы против монголов. Естественно, речь могла идти о союзнических отношениях между Закавказской частью Осетии и древним государством грузин. Тот же источник сообщает, что, несмотря на союзнические отношения между Давидом VIII и правителем Осетии, «грузины и осетины имели между собой вражду: они были натравлены друг на друга так, что кто был сильнее, убивал другого». Явно было, что политическая раздробленность, наступившая в грузинском царстве и в Осетии, а также татаро-монгольское господство привели к постоянной междоусобице.

В XV веке Грузия представляла собой три небольших княжества — Картлинское, Кахетинское и Имеретинское, которые были независимы друг от друга. Так же автономно существовали Осетия, занимавшая территорию северного и южного склонов Кавказского хребта, Абхазия, Мегрелия и Гурия. В начале XVI века грузинские княжества — Картлийское и Кахетинское вошли в состав Персидского государства, Имеретинское княжество — в состав Османской империи. С этого времени в Восточной Грузии, ставшей персидской провинцией, началось утверждение «персидской модели» феодализма, характерной особенностью которой являлась идеология восточного деспотизма.

Суть ее заключалась в установлении в грузинских феодальных княжествах, подпавших под власть персов-шиитов — кызыл-башей, т.е. «красноголовых», новых форм земельных и административных отношений. В абсолютном большинстве районов Грузии, куда доходила шахская рука, отменялась система союр-галя, ранее традиционная для грузинского феодализма; при этой системе, по существу европейской, феодал имел вотчину и выступал как собственник земли. При персидских Сефевидах главным собственником земли становился шах, а грузинские та-вады, втом числе «цари», являлись валиями шаха, получавшими земли, владения и титулы от шаха. И титул, и владение землей имели пожизненный характер, но никак не наследственный. Эта система, собственно, становилась основой, на которой зиждилось крайне деспотическое господство персов в грузинских феодальных княжествах. В целом они меняли не только социальную систему, но и базисные духовные ценности грузинского общества, основанные на православной религии. Чтобы представить политическую картину, изменившуюся в грузинских княжествах при господстве Сефевидов, приведем описание Давида Багра-тиони. Шах-Аббас — один из наиболее ярких представителей сефевидского Ирана (конец 16 — начало 17 в.) «велел умертвить ядом Картлинского царя Георгия... Кахетинский царь Александр сделался жертвою тиранских насилий сего персидского владетеля. Взятый заложником сын его Константин, находясь в Персии, принял магометанский закон. Шах Аббас позволил ему возвратиться в отечество, обещав поставить его царем в Кахе-тии, если он убьет отца своего, царя Александра. Константин, возвратясь в Иверию, дерзнул совершить сие ужасное злодеяние. Убив своего отца и брата своего Георгия, он присвоил себе царскую власть над кахетинцами». Но Константину не дали местные «вельможи» и народ княжить — «убийца был истреблен тем мечом», которым он расправился с отцом и братом. «Вельможи и народ вручили царство Кетеване, вдовствовавшей супруге Давида». Но подобные назначения, соответствовавшие желаниям грузинских тавадов и народа, противоречили персидской системе получения титула валия. Шах Аббас пригласил Кетевану и «предложил ей принять магометанство, обещая новые выгоды». Но княжна отказалась принять ислам и, «тиран, в ярости своей, «велел» ее «предать мучениям». Царица Кетевана была обнаженная привязана к столбу, по частям резали ее тело...». Так поступали каждый раз шахи, если грузинские «цари-валии» не подчинялись новой, персидской системе господства и подчинения. Мы еще не раз вернемся к этой теме, здесь же укажем на другое — на то, что в советской грузинской историографии борьба грузинских княжеств с персидским господством традиционно рассматривалась в героико-романтическом духе. На самом деле, в ней, в этой борьбе, прежде всего следовало видеть жесткое столкновение двух разных форм феодализма — «старой» грузинской, освященной православием, и персидской, основанной на идеологических установках шиитского толка. Несомненно, что столетиями господство кызылбашей — главным образом, в Восточной и Центральной Грузии — приводило к перестройке социальной системы грузинского общества, и это, пожалуй, явилось самым тяжелым для Грузии и соседних с ней народов последствием. Грузинские хроники XVI, XVII и XVIII веков полны военно-феодальной междоусобицы, борьбы за «владения», повинности, пленных людей, скот и пр. военную добычу. Важной статьей этой междоусобицы являлось получение титула валия или моурава. Кстати, заметим, что система дарения шахом титулов во многом изменила форму административного управления. По данным Ш.А. Месхиа, Телави — центр Кахетии, входил «в управление кахетско-кизакского моурави», но «назначаемые в Телави моурави всегда назывались персидским таруга», ставшим синонимом «грузинскому моурави». Если брать по должности выше, то Георгий Саакадзе, несмотря на противостояние шаху, в грамотах Луарсабы II называется «эмиром эмиров», тем самым отдается дань новой традиции, внедренной персидскими шахами. Иначе говоря, персидская форма управления, как и в других областях общественного устройства, столь глубоко проникла в грузинскую жизнь, что феодальные княжества Грузии, входившие во владения шаха, обретали черты политической системы, господствовавшей в самой Персии. Изощренные формы насилия и жестокости, измены, коварства, вероломности и пр. свойства деспотизма вместе с господством Персии проникали в социальное устройство грузинских княжеств. Первым варварские формы феодальной идеологии проявил Г. Саакадзе. Женатый на осетинке, дочери Нугзара Эристави, Саакадзе благодаря военной поддержке осетин возвысился как моурав, разгромил персидские вооруженные отряды, затем обрушился на осетин — своих верных союзников и установил в Южной Осетии свое феодальное господство. Вскоре, однако, персидский шах, подавив восстание, в Картлию и Кахетию назначил своих правителей — мусульман. Тогда же Восточная и Центральная Грузия еще больше укрепилась в положении вассала Персии, становясь неотъемлемой частью шахского государства: при коронации персидского шаха управитель Картли-Кахетии, присутствие которого было обязательно, должен был держать в руках «павлинное перо» — символ зависимости от шаха. Это продолжалось вплоть до начала 80-х гг. XVIII века, до заключения Георгиевского договора между Россией и Картли-Кахетинским царем Ираклием II. Что касается территории Западной Грузии, то она целиком находилась в подчинении Османской империи. Здесь проводилось насильственное отуречивание местного населения.

На протяжении двух веков в грузинских княжествах окончательно сложились персидские и турецкие формы феодализма. Грузинские феодалы-тавады, как и главы княжеств, сформировались в сословие, одновременн