Бесы: ангелы, ставшие дегенератами

 

Советская власть свергала памятники православным царям и сбивала кресты с надгробий, а вот скульптура лермонтовского Демона в Пятигорске ее не смущала. Материалистов почему‑то не пугало, что диавола и его подопечных искусство возвысило на пьедестал – со всеми их «асоциальными» качествами.

«…а сердце тянет к выстрелу, а горло бредит бритвою», – писал Маяковский. Среди верных признаков одержимости – помешательство и самоубийство[41].

Игумен N в книге «От чего нас хотят «спасти» перечисляет подобных кумиров всех времен и народов: Моцарт, Цветаева, Блок, Брюсов, Есенин, Врубель, Модильяни, Ван Гог, Дали… Увы, страшный список можно продолжать и продолжать: Всеволод Гаршин бросается в лестничный пролет, Николай Успенский перерезает себе горло, Хемингуэй направляет в себя смертоносное дуло… Нам, привыкшим к почитанию классиков, говорить об этом трудно. Человеческая слава стала формой для изготовления величественных идолов. А кипящий металл в эти формы залил сам ад. И вот они застыли, возвышаясь на постаментах. Не подступись! Но мы, с Божией помощью, подступимся…

Знаете, Цветаева сравнивала состояние творчества с наваждением: кто‑то в тебя вселяется, твоя рука – исполнитель[42]. А может быть, это лишь образ? Лишь литературный символ вдохновения? Что ж, Цветаева писала рифмованные слова, я пишу слова о Цветаевой, а кто‑то может написать обо мне: такие мракобесы и хотят ввести преподавание православной культуры в школах! Все – слова. Они опровергаются словами, но кто опровергнет жизнь?! Помните, как она закончилась у Марины Ивановны? Но об этом – после…

«Согласно ее теории искусства, которая лишь на первый взгляд кажется моралистинной, поэт свободно и неотвратимо отдает себя во власть чары, стихии, природы, демона, чумы или революции – сверх‑Другого, достойного подобной жертвы». И надо же – Цветаева вполне прагматично обдумывает условия договора с этой силой: «Демон (стихия) жертве платит. Ты мне – кровь, жизнь, совесть, честь, я тебе – такое сознание силы, […] такую в тисках моих – свободу». [96].

Да, на одну чашу алхимических весов поэтесса бросает «кровь, жизнь, честь и совесть», а на другой оказывается пустота призрачной свободы. Чтобы уравновесить, бес незаметно нажимает на чашу темным когтистым пальцем. Слова Марины Ивановны похожи на слова Фламеля из его «Книги иероглифов». Он писал, что если «религиозность составляет… «первичную материю» творения, алхимическая духовность преступает религию и мораль. Алхмик обнаруживает свое одиночество, теряется во Вселенной и изобретает свою мораль (он становится «сыном своих творений»)». [49].

Художественное творчество Цветаева называла атрофией совести, тем нравственным изъяном, без которого искусству не быть (15). Цветаева поучала знакомую поэтессу: «Пока не научитесь все устранять, через все препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим, пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание – большой работы не дадите». Об этом же, об избавлении от совести, о развитии эгоизма как пути индивидуализации, пишет и Юнг.

Подобные качества знаменитый психиатр И.А.Сикорский описывал, между прочим, как проявления «демонизма» личности – среди признаков вырождения. Он даже составил психологические портреты лермонтовского Демона и гетевского Мефистофеля: «…холодный ум, злоба, злорадство, бессердечность одинаково присущи Мефистофелю художников, Демону поэтов и Дегенерату психиатров. Но так как поэтическое и художественное творчество черпают свой материал из реального мира, то весьма правдоподобно, что класс дегенератов и является той моделью, которой пользовалось творчество в своих созданиях».

Да, качества незримых бесов и можно воссоздать по чертам видимых вырожденцев. Демонизм человека – результат навязываемого бесами греха. Когда мы грешим, то служим аду. А за духовную службу положена духовная плата. «Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой». (Ин. 12, 26). За службу Богу и царю дворянин получает благие качества самого помазанника Божия. Так род становится благородным. Что же жалуют за службу бесы? Шкуру жестоковыйности со своего плеча. Рога гордыни вместо боярской шапки. Хвост похотливости вместо меча. Потомство становится все хуже и хуже – злородным. Грех человека, воплощающийся в его вырождении, свойственен самим демонам. Они ведь тоже – дегенераты. Из прекрасных Ангелов превратились в злобных уродов. Именно по такому пути «прогресса» и «эволюции» – все дальше от Бога – они пытаются вести и человечество[*].

‑

 

[*] Отступление о дикарях.

Кем являются так называемые «дикие племена», еще кое‑где населяющие землю? Нельзя не согласиться с мнением: прямыми наследниками древних цивилизаций. Этими цивилизациями восхищаются современные оккультисты, а их каиноподобными наследниками – этнографы. Надо, говорят, обязательно сохранить эти самобытные культуры! Еще наука XIX века отнеслась к ним вполне сочувственно. Поучаствовала в камланиях хамитов и натащила в европейские музеи невероятные кучи экзотического хлама – колдовских приспособлений. Миклуха‑Маклай вообще молодец, даже человечинки отведал! А надо бы науке поглядеть на них другими глазами. Они пошли определенным духовным путем и в итоге стали колдунами, каннибалами, демонопоклонниками. А посему сатана обрекает эти беззащитные создания на уничтожение в первую очередь. И, кстати, показывает перспективу всем остальным народам. Всем тем, кто на глазах утрачивает христианские качества.

«На самом деле, феномен «диких» племен по своей сути очень сходен с феноменом современного бродяжничества. У нас милиция таких людей называет бомжами… Во Франции их называют клошары. Таких людей сейчас насчитываются миллионы во всем цивилизованном мире. И те и другие совершенно не поддаются перевоспитанию, хотя подобные эксперименты проводились как над современными «профессиональными» бродягами, так и над людьми из «диких» племен. И те и другие совершенно не в состоянии целенаправленно трудиться, заставить себя регулярно выполнять какое‑либо дело. Именно поэтому обе указанные группы людей могут существовать только «собирательством»… Современные бродяги тоже сбиваются в стаи из мужчин и женщин, ведущих беспорядочную половую жизнь. Горько бывает видеть, что умственная деградация и вырождение в современном мире происходит намного быстрее и глубже. Причина такого поразительного сходства образа жизни двух этих групп заключается в том, что духовные корни указанного явления в обоих случаях совершенно идентичны. И хотя это явление в целом – результат греховного общества, наиболее катастрофические последствия невероятно быстрой деградации можно видеть в семьях, где из поколения в поколение передаются и накапливаются последствия тяжких (смертных) нераскаянных грехов, когда все более отступает защищающая Божественная благодать.

С точки зрения психиатрии образ жизни бродяг – результат тяжелого психического заболевания, которое повлекло за собой серьезные дементивные (психиатр.) процессы, приводящие к изменению сознания, его распаду и деградации. Те же самые процессы намного раньше привели к изменению сознания племен, постепенно превратившихся в «диких». В обоих случаях превалирующим синдромом является дромомания (вагонобандаж), который характеризуется тем, что «больные» не в состоянии пребывать на одном месте, не в состоянии заниматься каким‑либо общественно‑полезным трудом, их все время что‑то гонит с одного места на другое, а потому они постоянно кочуют, являясь, можно, сказать, неприкаянными (вспомним Каина!)…» [28].

 

‑

Профессор Сикорский писал: «Демон презирает людей, но живет их инициативой, он разрушает то, что люди создают, попирает то, перед чем они преклоняются, но сам ничего не может придумать, решить или создать. Очевидно, что демон – нравственно разлагающееся, вырождающееся существо; внешние события еще приводят в действие душу этого существа, но сама по себе эта душа суха, бездеятельна, безжизненна». (16).

Разрушение, размывание христианской нравственности – задание, за выполнение которого и поступает бесовская, убийственная помощь. Отчасти Цветаева отдавала себе в этом отчет. Она признавалась: «Как будто бы мои вещи выбирают меня сами, и я часто их писала против воли».

Так чьей же волей написаны строки, по сути, обращенные к самому Творцу?!

 

«Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На Твой безумный мир

Ответ один – отказ!»

 

Все. Веревка захлестнула шею. Вышедшая душа видит свое повешенное тело со стороны. Но уже подступают какие‑то мохнатые «жлобы», тянут цепкие руки. Душе не дойти до восемнадцатого мытарства, где предъявляются обвинения в кровосмешении. Душу самоубийцы тут же тащат в ад.

 

 

Черный человек

 

Твердой бронзой застыл золотой чуб поэта. Не вьется – ветер остановившегося времени замер. На щеках кумира не видно предсмертной слезы мучения.

 

«Не устрашуся гибели,

Ни копий, ни стрел дождей, –

Так говорит по Библии

Пророк Есенин Сергей».

 

Хрестоматийное воспоминание о нем гуляет в милом березовом ситчике, а ведь было и другое:

 

«Проклинаю тебя я, Радонеж,

Твои пятки и все следы!»

 

А это:

 

«Зреет час преображенья,

Он сойдет, наш светлый гость,

Из распятого терпенья

Вынуть выржавленный гвоздь».

 

Как? Что? Почему он написал такое? Спьяну? А что это значит – спьяну, не помня себя – в духовном смысле?!

В четвертом издании известной книги «Отец Арсений» читаем воспоминания о Есенине: «От христианства, Иисуса Христа, Церкви, православия он отрекся еще в 1918 году, написав оскорбительно‑кощунственное стихотворение, называемое «Инония», и никогда не считал написанное ошибкой…

Когда он писал стихи, на него нисходило озаряющее творческое вдохновение, даже не всегда понятное ему самому, но если стихи или поэма были уже написаны, он становился ограничен, беден, бессодержателен, тускл»[43]. Итак, «Инония»:

 

«…Время мое приспело,

Не страшен мне лязг кнута.

Тело, Христово тело,

Выплевываю изо рта.

Не хочу восприять спасение

Через муки его и крест:

Я иное постиг учение

Прободающих вечность звезд (…)

Ныне ж бури воловьим голосом

Я кричу, сняв с Христа штаны:

Мойте руки свои и волосы

Из лоханки второй луны».

 

И далее, в тех же воспоминаниях, – очень характерно: «В нем как бы жили одновременно или по очереди несколько человек: 1) гениальный лирик, человек, пытающийся иметь свою собственную философию, но ничего в ней не понимающий, поэт нежных «персидских» мотивов, лирик природы и женщин, 2) «черный человек» и 3) человек, по воспитанию в церковно‑приходской школе, – православный».

Понятно, сколь обидно и возмутительно читать все это поклоннику Есенина! Однако, если отмести версию его одержимости, получается, что ту же «Инонию» сочинил не бес, а он сам[44].

Сам, своею, еще не порабощенной волею, он писал другое:

 

«Льется пламя в бездну зренья,

В сердце радость детских снов,

Я поверил от рожденья

В богородицын покров».

 

А потом удивительная прозрачность замутилась. Судя по стихам, за год‑два до революции что‑то произошло в борьбе за его душу. Кто‑то постучал в нее, и он открыл дверь.

 

«С каждым днем я становлюсь чужим

И себе, и жизнь кому велела.

Где‑то в поле чистом, у межи,

Оторвал я тень свою от тела».

 

Со времени этого «раздвоения» его душа лишь иногда прорывается криком:

 

«Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать».

 

 

 

Но нет, его ждет другая смерть. Он сам писал об этом:

«В зеленый вечер над окном на рукаве своем повешусь»… Провозвестник самоубийства вновь на пороге:

 

«Черный человек

Водит пальцем по мерзкой книге

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим монах,

Читает мне жизнь

Какого‑то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Черный человек,

Черный, черный!»

 

Так загадка его повешения получает еще одну версию: а не повторил ли замечательный поэт судьбу доктора Фауста? «Народу присуще то воззрение, – пишет классик отечественной этнографии, – что человек не сам лишает себя жизни, а доводит его до самоубийства, иногда даже непосредственно убивает, топит черт, леший. Меланхолическое настроение перед самоубийством, душевное расстройство считаются дьявольским наваждением; раздвоение сознания, разговоры и препирательства с невидимым кем‑то… народ понимает как борьбу с нечистой силой; когда же больной самовольно прекращает свое существование, народ выражается пословицей: черту баран!» [70].

Нет, Фауст никуда не ушел со своим лукавым визави. В Россию, в ее XX век, Мефистофель явился вновь. Влетел на юбилейной волне – в 1899 году весь культурный мир отмечал 150‑летие со дня рождения Гете. Зыбкий демон утвердился в мраморе Антокольского. Громовым хохотом Шаляпина полетел под сводами Большого театра: «Люди гибнут за металл, Сатана там правит бал…» Но главное сделал для него Михаил Булгаков. Ради этих стараний диавол и отозвал от писателя демона самоубийства.