Психотерапия в стиле дзэн

Дмитрий Юрьевич Соколов

Лоскутное одеяло, или Психотерапия в стиле дзэн

 

 

Москва

«Соколов Д.Ю. Лоскутное одеяло, или Психотерапия в стиле дзэн»: Независимая фирма “Класс”; 1999

ISBN 5-86375-112-6

Аннотация

 

Вы не поверите, но эта книга исследует серьезнейшие вопросы — корни и мифологию психотерапии. Параллельно она разрабатывает образ «положительного героя» в психотерапии — человека, который работает самим собой, — а также расширяет контекст его работы, ища аналоги на таких идейных вершинах, как дзэн-буддизм и мистика первых хасидов. А то, что в книге еще есть сказки, сны и всякие истории — это уже просто так. По ходу дела.

Адресована всем любителям свободы и поиска своего пути – в том числе и в психотерапии.

 

Дмитрий Соколов

ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО,

Или

Психотерапия в стиле дзэн

 

«ДМИТРИКИ В ПСИХОТЕРАПИИ»

 

Митя когда-то был курьером в институте; однажды ему сказали: «А напишите-ка Вы книжку». И вот что из этого вышло: пошел неизвестно куда, принес неизвестно что, требует теперь зарплату за прошедшие годы, ссылаясь на то, что на другой берег совсем «за так» не пускают. Врет, впрочем, слегка или, скажем почтительнее, — сочиняет. Ведь для него всюду — «другой берег».

Иное название курьера — «проходимец». Уважительное — «путешественник». Романтическое — «скиталец». Умствующее — «свидетель жизни». А если сидеть в пустыне на колючке и долго думать о вечном, — то «мудрец». Примирение всех этих образов жизни при желании можно назвать и психотерапией. Ведь есть на свете «митьки» и «гарики», а теперь появились и «дмитрики» в психотерапии.

В пути Митя иногда откусывал гриб: если с одной стороны — то уменьшался, а если с другой — тогда вырастал. Все происходило как в сказке про девочку Алису, с которой он, конечно же, встречался. Имена девочек, как и все в этом путешествии, могли меняться и даже мелькать. Бродил ли он дорогами Керуака и Берроуза или, подперев голову камнем, о жажде мечтал над ручьем — не офисы он открывал в этой жизни. Да и сам он говорит, что не часто наблюдает закаты из одного и того же окна.

Что еще сказать об авторе? Не за партой он сидел в последнее время и не над партой стоял. С чистой совестью можно поставить прочерк в графах «учился», «учил», «лечился», «лечил», а также «состоял» и «участвовал». А в графе «занятия», нисколько не погрешив против истины, можно написать: «Он на солнышке лежал, пятки кверху он держал». И не больничными коридорами он ходил все эти годы, да и вообще больше уходил, чем приходил. Поэтому его можно назвать автором «отвязной психотерапии». Так что у книжки будут не только поклонники: некоторые сочтут, что штаны в местах, касающихся парты, могли бы быть и более по­тертыми.

Есть книги, которые читать опасно — развеется романтическая дымка, исчезнет надежда на встречу, из мешка звездочета высыпятся занятные факты, проскользнут в щель — и путеводитель свободы со вздохом растает. (Тем более что в кармане у автора — форточка, через которую все равно выпадает то, что добрые люди положили ему в дорогу.)

В общем, эта книжка появилась из рюкзака. И свобода ее автора не только без границ и берегов — так же трудно говорить о ней в категориях глубокого и высокого. Отсюда и предмет психотерапии. Близок он автору или далек, пусть судят читатели, равно как и о том, сам ли автор пребывает «где-то там» или психотерапия для него — «где-то здесь». По последним сведениям, автор отправился в Иерусалим, но сильно задержался в Одессе.

Итак, путешествие в психотерапию адерграунда и авангарда ждет Вас. И если Вам, дорогой читатель, покажется, что, послюнив карандаш, Вы легко напишете нечто подобное, — желаю не потеряться в мастерской, имя которой — мир.

 

Леонид Кроль

 

Бедному,

затюканному,

вечно живущему в мире кича

«большинству окружающих»,

которое никто не любит

и на которое все стараются быть похожими, —

посвящается.

 

«От автора»

 

Когда я работал психотерапевтом (это было давно-давно, более двух лет назад), меня особенно волновало, что происходит с успешными случаями. И я решил сам стать таким случаем. Честно спросив себя, чего я хочу, и честно ответив, я уехал на юг, купил велосипед и с тех пор редко наблюдал два заката через одно окно. Много чего делал, например, сажал растения.

Но психология и психотерапия — это такие мысленные вирусы, что от них просто так не отделаешься («нахлынут горлом и убьют…»). Как растения и как субличности. Они требовали ухода и реализации. Вот я и ухаживал, и реализовывал.

Со стороны все выглядело диковато, но как в пустыне не выбираешь, чем укрыться, я шил свое «Лоскутное одеяло», озвучивая и придавая смысл всему, что меня тревожило. Я знаю, чего хотел: хорошее одеяло — как ковер-самолет — путешествует само.

Книга состоит из «лоскутков», каждый из которых в остальных не нуждается. Но для того чтобы вышло одеяло, он сшивается с двумя-тремя соседними. Книга читается так: с лоскутка на лоскуток. После окончания каждого идут (мои любимые) дорожные указатели — туда! сюда! Если их несколько, приходится выбирать. Например, после этого предисловия сразу расходятся три тропинки — в сны, в истории и в диалоги. Читатель, который попрет напрямую, читая подряд, будет подобен теленку из

СНА О ТЕЛЕНКЕ (С—20, стр. 83),

жующему яства вместе со скатертью, и всё из одного угла. Если не обращать внимания на указатели, придется наглотаться всякой дряни, и есть риск растерять в чаще остатки здравого смысла, читая, например, комментарии к сну на полкниги раньше самого сна. Наоборот, «прыгая» по указателям, можно держаться более-менее единого стиля и тематики (например, «художественный» читатель может пробираться по историям и снам, а «психологический» или «философский» выберет диалоги и комментарии).

Можно представить себе, что одеяло сшито из лоскутов пяти цветов («пять цветов утомляют глаз…»): красные — «Молитвы», зеленые — «Истории», синие — «Сны», белые — «Диалоги» и серые — «Комментарии». В ссылках раздел, к которому лоскут принадлежит, его «цвет», виден из номера (например, С—1 — это первый из снов, И—5 — пятая история и т.д.).

Значительная часть текстов — не мои, в том смысле, что изначально написаны не мной. Перечень источников напечатан в конце. В тексте мне такие ссылки не нравятся.

Пусть увиливает от стыда за то, что здесь написано, случайный читатель, но не тот, кто принадлежит к семье, с которой всё начиналось.

Михаил Михайлович Антоненко! Семейный стыд за всё, что ты натворил, пронизывает книгу, которую я писал без тебя, как нитки тигриной шерсти.

ПЕРВЫЙ СОН. (С—1, стр. 72)

«ЧТО Ж, ДЕВОЧКА, — СКАЗАЛ ЗМЕЙ…» (Д—1, стр. 9)

ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ О СЭРЕ ЭЙНШТЕЙНЕ И ЕГО ДРУГЕ СЭРЕ

ЧАРЛЬЗЕ ДАРВИНЕ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ. (И—34, стр. 120)

 

«ДИАЛОГИ»

 

 

Д—1.

 

— ЧТО Ж, ДЕВОЧКА, — СКАЗАЛ ЗМЕЙ, опустив морду на сложенные лапы (уютно, гад, устроился!), — тебе и голову сложить не жалко, столько там глупостей понапихано.

— Ну и сложу.

— Ну и сложи.

— Ты, змей, ничего не понимаешь. То есть ты знаешь много, и про пустыню, и про город, но у тебя нет главного.

— Чего? — змей поднял морду и сощурил глаза.

— Что такое братство, — медленно сказала девочка. — Чтобы все заодно.

— Поползли, — сказал змей. — Я тебе одну вещь хочу показать. Всё равно тебе в яму рано прыгать.

Девочка нерешительно последовала за ним.

 

— Быть живым или мертвым — вопрос согласованности с окружающими, — разглагольствовал змей. — Прошу обратить внимание на вон те постройки. Ты знаешь, что это?

— Кладбище.

— Правильно. Чем тебе не братство, где все заодно?

И позже:

— Тебя не смущает, что я всё время прав?

Девочка не ответила.

 

— Расскажи мне, кем был твой отец.

— Он был… Ну, я не знаю точно, как эта профессия называ­ется.

— Тебе всё равно?

— Наверное, да.

— Посмотри туда. Ты видишь лошадь?

— Да.

— Это и есть твой отец.

— Почему?

— Что значит почему? Ты не веришь?

— Нет.

— А зря. Это правда. А что здесь странного? Он всегда хотел, чтобы его считали за лошадь. Все желания исполняются. Кем бы ты хотела увидеть свою мать?

— Пантерой.

— Жалко. Не в этот раз. Вон попугай в золоченой клетке. Это она. Дай ей семечек.

— Я тебя ненавижу, змей.

— Это причина отказать ей в семечках? Дай. Она будет рада.

— Почему я?

— У тебя они есть, а у меня — нет.

— А где твои родители, змей?

— В зоопарке.

— Как? — Она замерла, застыла. — Как? В зоопарке?

— А что ты удивляешься? Змеи почти все живут в зоопарках — или в музеях. В пустыне мало кто живет.

— В музеях? В музеях мертвые змеи.

— Это вопрос согласованности, малыш. Мне не нравится об этом говорить. Ползем дальше, чего ты остановилась?

— Хорошо, пойдем. Расскажи мне про зоопарк. Мы туда сейчас идем?

— Да чего я поведу тебя к своим родителям? Я туда вообще очень редко хожу.

— А как они туда попали? Их поймали, змей?

— Нет, они сами записались туда. Прошли по конкурсу, дождались очереди. Слушай, что ты мне травишь душу? Я не люблю об этом говорить. Зачем тебе нужно знать про зоопарк?

— А зачем тебе нужно было знать, что я делала на краю ямы?

— Логично. Но если ты просто поддерживаешь таким образом светскую беседу…

— Нет. Расскажи мне. Я хочу знать, как твои родители попали в зоопарк.

— Думаешь, я это знаю? Я мало следил за процессом, мне тогда нужно было о себе заботиться. Но я потом видел много змей, переселявшихся туда. Думаю, у моих родителей всё было точно так же.

— Как?

— Видишь ли, мы, змеи, меняем кожу, несколько раз за жизнь. У нас несколько шкур. Три шкуры есть у всех, их меняют еще в детстве. Скажем так: когда меняют третью, это считается превращением во взрослого. На самом деле шкур больше. Семь, десять, может быть, это неизвестно. И неизвестно, одинаковое количество шкур у всех или нет. У некоторых их бывает 15, это точно. Но сколько их у тебя…… Никогда не узнаешь, пока не сбросишь старую кожу, — есть там новая или нет.

 

 

Ну вот, и после того, как кожа меняется в третий раз, почти все начинают бояться — вдруг это всё, последняя. Скажем, так: это общая версия, что нужно бояться за шкуру, я в последнее время думаю, что здесь что-то не так. И, в общем, получается, что все как бы боятся за свою кожу — обычно четвертую или пятую. Чтобы она не поранилась, не замерзла, не вымокла, не высохла или сама собой не начала меняться. А где ее хорошо беречь? Ее хорошо беречь в зоопарке или в музее.

— Но в музее же они мертвые!

— Конечно, с ними уже не поговоришь. Но и те, что живут в зоопарке, говорят только об условиях содержания. А в музее — о господи, что ж тут непонятного! Если ты хочешь сберечь шкуру — то как ее лучше всего сберечь? Удалить остальное.

 

Они идут в зоопарк, к родителям змея, уже по городу. Лица встречных становятся злее и напряженнее, и девочке становится легче, привычнее. Змей ползет по асфальту, ему хуже.

— Змей, тебе нравится город?

— Ужас.

— А мне здесь прекраснее, чем где-либо.

— Как странно ты начинаешь говорить: твои слова отделяются от тебя. Они похожи на ваши деньги: они так долго были не твоими, в смысле, каждая купюра становится твоею на такой короткий срок, что как бы никогда твоей и не становится. Они всегда чужие.

— Что?

— Деньги.

— Да… Мне очень важно, что я живу в городе. Для меня это не просто город, это Город. Это особое пространство, совершенно независимое от зданий и трамваев. Хотя здания — тоже, они в меня проникают… Мне кажется, что моя душа построена так же, как этот Город, в ней та же структура улиц и иерархия фонарей. Там, внутри, всё построено по тому же плану.

— Господь, большие города обречены небесным карам…

— Ты ужасно вредный сегодня.

«Когда? — ужасается про себя змей. — Она знает меня только два часа. Кто здесь кого гипнотизирует? Она уже моя жена. Адаптируемость резко возросла при переходе из пустыни в город. Зря я согласился вести ее к своим родителям. Впрочем, куда еще? Куда бы я повел ее?»

«Может, он обиделся? — скачет мыслями девочка. — А интересно, какие его родители, такие же, как он, или нет? А вдруг они все одинаковые? Почему мне совсем не страшно? Я стояла у края ямы… Хитрец, как он отвлек меня? Обманул? Я сама во всем виновата…»

 

И тут они вдруг исчезли, разъединенные одинокими мыслями: девочка стала прозрачной и растаяла в воздухе; змей высох, и его чешуя и кости слились с песком пустыни.

 

— Змей, сегодня мой день рожденья.

— Грустно.

— Почему это грустно?

— Ты, наверное, ожидаешь чего-нибудь веселого и особенного сегодня. Но, скорее всего, ничего не произойдет, и ты обидишься.

— Как ты угадываешь? Слушай, это же точно такая история, которая была со мной, и из-за которой… ну, в общем, я оказалась у ямы. Ты слушаешь?

— Да.

— Понимаешь, когда я была совсем маленькой девочкой, ну, не совсем, мне было семь лет, так вот, один раз я гуляла по берегу моря. Это было утром, а ночью до этого на море был шторм, настоящая буря, а я всегда мечтала пойти после бури на берег и пособирать то, что выбросит. А родители меня не хотели отпускать далеко. Я обошла наш пляж, который был возле дома, но ничего не нашла такого интересного, кроме одной двустворчатой ракушки. И я хотела идти собирать дальше, но родители мне запретили. Папа просто сказал — во, как я хорошо всё помню — он сказал: «Слабая аргументация для небезопасного предприятия», и я начала плакать, а мама сказала — она у меня всегда была гений коммуникации — «А разве на нашем пляже ты ничего не нашла интересного?» Я показала ей ракушку, а она воскликнула: «Ой, это же жемчужница! Смотри, Петя (так папу зовут) — это моллюск, в котором вырастает жемчуг!» Я посмотрела: обычная ракушка, полосатая такая, чуть выгнутая, а мама распелась: «Настоящая жемчужница, как тебе повезло, только пока она слишком маленькая, ей нужно подрасти, и внутри нее обязательно вырастет жемчужина». Папа тоже тогда подключился: «Да, её нужно посадить в аквариум, в аквариум, в аквариум, у нас как раз такой аквариум есть на балконе, и создать в нем необходимые условия, поддерживать температуру, ухаживать, и через десять лет ракушка откроется и подарит тебе жемчужину…»

И вот я, маленькая дура, завернула эту ракушку в мокрую тряпку, принесла домой, вымыла старый аквариум и десять лет делала всё, как сказали родители: и воду меняла, и температуру поддерживала. И через десять лет я ее открыла, и оттуда выпал камешек, вот такой обыкновенный серый камешек, какими завален весь наш берег…

Они помолчали.

— Вот такие родители гады? — спросил змей.

— Нет, не гады… Но это же обман, понимаешь, они меня обманули, это просто подло, они же знали!…

— И теперь тебе кажется, что там, дальше, за пляжем, лежало настоящее сокровище, которое могло стать твоим?

— Я об этом не думала… меня убил их обман. Они же обещали. Пусть бы уж подсунули туда жемчужину, если…

— Какая прекрасная история. Я завидую тебе, малышка. Сейчас тебе семь лет, и вместо того, чтобы идти на берег моря, за пляж, ты бежишь к яме… Твоя жизнь полна смысла. Тебя обманывала погода?

— Да.

— А подруги?

— Да, и тогда они переставали быть подругами.

— А я?

— Ты же обещал мне что-то показать! Я только поэтому пошла с тобой.

— Вот видишь, я ж говорил: твоя жизнь полна смысла. Мир не пуст для тебя. Даже в пустыне, на краю бездонной ямы, для тебя нашелся кто-то, кто обманул.

— Так ты обманул меня?

— А ты меня?

— А я тебе ничего не обещала.

— Вон, — сказал змей. — Вон, чтобы духу твоего здесь не было. Когда ты уйдешь, воздух здесь станет чище. Извини, что отвлек тебя. Исчезни. Я поползу к своим камням, которые ты пока не оскорбила, начав превращать в жемчужины.

— Нет, змей, нет! — закричала девочка.

Начался ветер. Змей пополз против него и исчез в норе. Девочка, борясь с ветром, сделала несколько шагов, но ветер — это был уже настоящий ураган — сорвал ее с места и увлек вдаль. Началась песчаная буря.

 

Кости, слова, чешуя — простые кусочки смерти. Ветер стихает, и птица падает грудью в песок.

 

— Я знала, что ты придешь. Когда и где — этого не знала. Но мне стало всё равно, когда. Проходит не жизнь, проходят дни, а жизнь, как и смерть, безразмерна, и только их смена отмечена временем. Мне недавно снился сон, что ты входишь ночью в мою комнату. Я сплю сейчас одна, муж у себя, и вот ты вползаешь ночью, и свиваешь кольца у моей кровати, кладешь голову рядом с моей. Мне становится так хорошо… И вдруг я слышу, как муж идет по коридору. Я вскакиваю, а ты уползаешь за дверь, и муж то ли пугается тебя, то ли обижается, потому что я слышу, что он идет обратно к себе. Я выскакиваю из комнаты и бегу за ним и думаю: ну как ему объяснить, что это же ты, и тебе можно появляться когда угодно и где угодно, а если нельзя, ты всё равно появляешься… Но только я понимаю, что он ничему не поверит, и возвращаюсь обратно в спальню. И то ли это происходит там же, то ли уже другой сон, только я вижу, как ты изо всех сил дуешь мне в лицо. Так сильно дуешь, и мне хорошо — безумно, я хохочу, а ты дуешь, дуешь… И вот ты правда пришел.

— Я здесь уже три дня.

— Где здесь? Что ты имеешь в виду?

— Я приполз в город, нашел твой дом и наблюдал за тобой. Ну, не фантазируй, я не подглядывал везде, я только смотрел, как ты ходишь на работу, как гуляешь с ребенком и стоишь в магазине. Всё было очень мило и, конечно, довольно скучно, и сегодня я решил перестать партизанить и явиться перед тобой. Ты стала взрослой?

— Я? Скорее, одинокой. Как выразился недавно один мой приятель, я обезнадежилась. Я ужасно рада, что ты пришел. Что-то я никак не соображаю. Ты хочешь есть?

— Нет. Да. Ну вот, ты и меня запутала. Как тебе моя новая кожа?

— Я не заметила. По-моему, ты совсем не изменился.

— Этого не может быть. Ты невнимательна. Посмотри мне в глаза.

 

И начался их бесконечный разговор глазами, который вряд ли они могли бы произнести вслух:

— Мне совсем не нужно ничье внимание. Если бы оно мне было нужно, оно бы у меня было. Я живу в пустоте.

— Откуда ты это знаешь?

— Я ни от кого не завишу. Я не принадлежу никому и ничему. Может быть, я уже умерла. Я живу в пустоте.

— Нет, ты обманываешь себя. Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело.

— Пусть так. Мне всё равно. Я думаю так, ты думаешь иначе. Какая разница теперь?

— Как какая разница? Я же пришел.

— Наверное, слишком поздно. Я вытравила из себя всё, что относилось к тому времени. И историю с ямой, и историю с раковиной, и то, что ты бросил меня одну, — я бросила все эти истории вверх, и они так и не упали обратно. Я перестала смотреть на себя и стала смотреть на космос, а на него смотри — не смотри, он одинаково безразличный и бессмысленный. И я стала такой же. А приди ты раньше, я бы просто тебя прогнала.

— А ты и гнала. Ты совсем не изменилась. Капризная дев­чонка.

— Да, капризная девчонка.

— Бросай всё, пошли со мной.

— Ты сошел с ума.

— Если ты живешь в пустоте, какая разница?

— Да, в пустоте, но всё же…

— Ага! Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело и чужое мнение.

— Пусть так.

— Ничего себе пусть! Кому ты живешь?

— Хорошо, не себе.

— Бросай это. Пошли со мной.

— Но…

— Не тяни! Ты еще большая змея, чем я. Ты извиваешься бесконечно. Ты способна увидеть свой хвост, что ты тянешь за собой по жизни?

 

 

— Какой хвост, что за бред… Я живу в пустоте…

— Врешь, ты просто из пустоты соорудила стенку. Ты живешь во времени, причем стараешься во всем сразу. Ты растягиваешь себя на целую жизнь, ты пытаешься занять собою всё время и пространство. Сократись!

— Я…

— Посмотри мне в глаза!

— Не торопи меня!

— Не торопить тебя куда?

— Угнаться за тобой…

— Посмотри мне в глаза.

И позже, за секунду перед тем, как исчезнуть:

— У нас не получилось в пустыне, на улице и в городской квартире. Давай встретимся на верху горы.

— Давай.

 

Перед тем, как пойти на гору, она долго мылась, причесывалась, одевалась. Хорошо замужней женщине ходить на свидания. Она как-то с нежностью представила себе мертвеца, который хоть раз в году или в месяц может встать из могилы и пошататься — даже ему в этом народная мудрость не отказала.

— Здравствуй.

— Привет.

— Что это с тобой?

— А, это… Ты имеешь в виду цепь и ошейник? Я решил стать твоим ангелом-хранителем и думал, что я могу сделать по этому поводу. Вот, хотел сесть на цепь, да только на мне ошейник не держится. Выползаю, и ничего не могу с этим поделать.

— Почему на цепь?

— Чтоб всё было честно. Ангел-хранитель, во-первых, должен делить судьбу своего подопечного, а во-вторых, выполнять хоть немного его желания, то есть, обычно, садиться на цепь.

— Ёрник, насмешник, дурак и… Ты за этим меня звал?

— Много званых, да мало избранных.

— Не морочь голову. У меня не так много времени.

— О! Вот это уже интересно. Расскажи мне про время.

— Время сильнее всех. Оно как асфальтовый каток, хотя от его дыхания не дрогнет пушинка. Я связана им по рукам и ногам. И с каждым моим действием меня становится меньше.

— Говори, говори еще.

— Время — самое липкое… Меньше всего его в часах. У него несколько ужасно глупых детей: справедливость, память, забвение.

— Говори еще, говори… Ты знаешь, нет ничего красивее тебя в пустыне. Ты вся переливаешься, ты создана почти из ничего, ты ничего не понимаешь, но ты удивительно прекрасна. Помнишь, я тебе говорил, сколько у тебя в голове глупостей понапихано, — прошло много лет, а глупостей стало еще больше, и нравишься ты мне еще сильнее. Я как дурак откликаюсь на каждый твой зов, я злюсь, если ты меня забываешь. И та пещера драгоценностей, к которой я тебя вел…

— Так ты вел меня к пещере драгоценностей?

Змей хохочет.

— Я никак не могу привыкнуть к твоей запутанности. Знаешь, раньше у многих людей были звери. Но очень мало кто теперь умеет добраться до человека, так сильно там всё запутано. Вот, пожалуй, у меня получается, потому что я — змей вертлявый. У слонов и тигров еще иногда получается, они идут напрямую, крушат всё к чертовой матери, но всё же проходят. Мне вообще кажется, что у людей теперь больше связи с бактериями.

— Почему?

— Ну, они незаметные, одинаковые, всепроникающие и всё время что-то синтезируют.

— Кто — люди или бактерии?

— Вот именно.

— А ты не такой?

— Я — царский сын. А ты?

Она помахала рукой:

— Поди сюда, я тебе что-то скажу на ухо. Так вот, змей: я останусь на воле. Понимаешь?

— Ага.

— Я буду всегда ближе к тебе, понимаешь?

— А не к старческому маразму?

— Я всё равно буду жить в городе, в своем времени людоедов и в своем племени людоедов.

— Ага.

— Но я буду приходить на гору. А ты спускайся в город.

— Ага, однажды ты залезешь сюда, а меня не будет, и тебе скажут: «Он куда-то уполз». А тем временем я буду в городе, и решу тебя немного подождать, и стану чистильщиком обуви — или сыщиком! Вот, я всегда мечтал стать сыщиком! Между тем ты отправишься в пустыню, чтобы найти меня там…

— Тебе никогда не надоедает болтать?

— Надоедает. Иногда.

— Тогда завязывай.

Тогда он завязал себя узлом и сказал:

— Я люблю тебя.

 

И сказка пошла дальше, а я пошел домой.

 

ЛЕНА И ХОРОШИЕ ЛЮДИ. (Д—2, стр.20)

ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ О СЭРЕ ЭЙНШТЕЙНЕ И ЕГО ДРУГЕ СЭРЕ

ЧАРЛЬЗЕ ДАРВИНЕ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ. (И—34, стр. 120)

 

Д—2.  

 

Лена и хорошие люди

СГ: Хорошо, ребята, давайте начнем. Меня зовут Александр Борисович, можно просто Саша, Саша Гранкин, я психотерапевт с двадцатилетним стажем. Веду группы с вот такими, как вы. Давайте мы начнем знакомиться, каждый скажет что-нибудь про себя, лучше что-нибудь интересное, в смысле, себе самому интересное. Что чувствует, что ожидает. Ну, давайте. Отсюда, с вас, хорошо?

Л: Меня зовут Лена. Я почти никого здесь не знаю, и я никогда не была в психологических группах. Я не знаю… Мне кажется, что те люди, которые сидят вокруг — приветливые, ну, добрые… Мне кажется, что психологи вообще отзывчивые люди, в общем…

СГ: И ты можешь себе представить, зачем ты нам это говоришь?

Л: Нет…

СГ: Ты говоришь: «Здравствуйте, хорошие люди. Я — хорошая девочка. Я пришла к вам». А добрые люди тебе отвечают: «Шла бы ты на фиг, хорошая девочка». Что ты сейчас чувствуешь?

Л: Что вы не хорошие люди…

 

НЕТ, НУ ЭТО ГРУБО. (К—1, стр. 35)

ПРИНЦЕССА НУРАБ-АЛЬ-МАШДИ ВОРОТИЛА СВОЙ

ПРЕЛЕСТНЫЙ НОСИК… (И—1, стр. 85)

ВЫ ХОРОШИЕ ЛЮДИ. (М—1, стр. 66)

ГРУППА НАЧИНАЕТСЯ С МАРАЗМА. (К—2, стр. 35)

 

Д—3.  

 

Разговор ни о чем

СГ (заканчивая разговор с Леной): Хорошо, спасибо, понял… Это все, что ты хотела сказать?

Л (очень неуверенно): Да…

СГ (переводит взгляд на сидящую рядом с Леной Киру): Угу…

К: Теперь я?

СГ: Что вы со мной делаете?

К: Ничего.

СГ: Совсем ничего?

К: Совсем ничего.

СГ: Хорошо, продолжайте.

К: Ничего не делать?

СГ: Это уж как вам хочется.

К: Ну, добре. Меня зовут Кира Андреевна, или просто Кира, мне совершенно не хотелось бы показаться вам такой умудренной зрелой женщиной…

СГ: Это у вас написано спереди на футболке?

К: Простите?..

СГ: Ну, когда вы заходите в комнату, у вас есть какая-то надпись здесь, на груди, — ну, например, «я зрелая опытная женщина». А что написано сзади?

К: Где? Здесь?

СГ: Нет, повыше. На той же футболке, на спине. Передняя надпись — это как бы ваш парадный, преподносимый облик. На первые пять минут. А сзади — это тайное сообщение. Скажем, спереди написано «я — матрона». А сзади?

К: Может быть, «уважайте мои седины»?

СГ: Ну да, «а кто не поклонится — убью!»

К: Нет, ну зачем убивать…

СГ: А что делать?

К: Ну что вы меня превращаете, прости господи, в старую ведьму?

СГ: Действительно, странно. Вроде сидела, ничего не делала. Ведь вам совсем не хотелось показаться умудренной годами жен­щиной?

К: Да хотелось, хотелось!

СГ: Зачем вы мне это так говорите?

К: Чтоб уже отстали.

СГ: Действительно, что привязался, сукин сын? Это, знаете, как приходит ко мне пациентка, говорит: «Поработайте со мной», а через три минуты говорит: «Что вы ко мне пристали?» Чувствуете сейчас злость ко мне?

К: Нет, вы очень милый человек…

СГ: А что чувствуете?

К: Пожалуй, некоторую тревожность.

СГ: Почему? Боитесь, что потолок на голову упадет, раздавит?

К: Нет…

СГ: Точно нет?

К: Меня нет… Вас — может быть…

 

ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ… (К—3, стр. 36)

РОДНАЯ МОЯ МАСКА! (М—2, стр. 66)

ОСНОВНОЙ НЕДОСТАТОК КНИГИ… (К—18, стр. 46)

 

Д—4.

 

КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДЗУЙГАН СИГЭН обращался к себе:

— Подлинное «я» — и тут же отвечал:

— Да, слушаю.

— Проснись, проснись! — говорил он и тут же отвечал:

— Хорошо, хорошо.

— В будущем не давай другим повода презирать тебя и не позволяй оставлять тебя в дураках! — и отвечал:

— Нет, нет.

 

КАК БУДТО ДВА ХОЗЯИНА… (К—35, стр. 57)

СОН О ГЕНИАЛЬНОМ ПСИХОТЕРАПЕВТЕ (C—5, стр. 74)

 

Д—5.  

 

Поклонение дьяволу

СГ: Лена, ты можешь крикнуть?

Л: Не знаю…

СГ: Ну, крикни.

Л (после паузы): Нет, наверное, не могу.

СГ: Как это — не можешь?

Л (молчит, улыбается)

СГ: А ты живая?

Л: Да.

СГ: Ну, крикни.

Л: Чего это я буду на вас кричать? Вы мне ничего плохого пока не сделали.

СГ: То есть мне надо сделать что-нибудь плохое, чтобы ты крикнула?

Л: Наверное.

СГ: Слышь, Лен, а ты и в детстве трупиком была?

Л: Кем?

СГ: Ну, такой: «Ах, меня нигде нету. Нет-нет, не беспокойтесь, я тут, с краешку. Нет-нет, мне ничего не надо. Главное, чтобы вам было хорошо». — «А ты дышишь?» — «Да так, немножечко. Вы только не беспокойтесь». — «А ты какаешь?» — «Нет, что вы!» —«А писаешь?» — «Иногда. Чуть-чуть».

Л (смеется)

СГ: Это у тебя мама была такой?

Л: Нет, такой была бабушка.

СГ: Вот только бабушку сюда не надо. А то сейчас начнется — если бы не дедушка, если бы не лошадь… Ну что, крикнешь?

Л: На вас — не буду кричать.

СГ: А на кого будешь? На себя будешь?

Л: За что?

СГ: За то, что дура такая, загнала себя в угол, где ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Л (молчит).

СГ: Так не будешь на себя кричать?

Л: Нет…

СГ: А как себя будешь наказывать? Тайком?

Л(краснеет, молчит).

СГ: Весь вопрос, ребята, как мы собираемся поклоняться дьяволу. Потому что если человек этого не знает, то он будет делать это тихо и некрасиво… Ну, ладно. А вообще, ты когда-нибудь кричала на мужчин? Ну, показывала им открыто свою агрессию?

Л: Да…

СГ: И чем дело кончилось?

Л: Замуж вышла…

 

ПЕРВЫЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: АГЕНТЫ

В МАСКАХ. (К—5, стр. 38)

Я РАССКАЗАЛА НА ГРУППЕ СОН… (И—4, стр. 86)

СОН ПРО МОЮ ЖЕНИТЬБУ. (С—17, стр. 80)

В ДОМЕ МОЕМ ПОСЕЛИЛСЯ ТРУПИК. (С—14, стр. 79)

 

Д—6.

 

БОГАТЫЙ ТОРГОВЕЦ ПРИНИМАЛ В ГОСТЯХ странствующего знаменитого раввина.

Прислуживая гостю за столом, он нечаянно уронил жирный кусок мяса на его одежду.

— Ах, я идиот! — воскликнул хозяин. Он страшно огорчился. Пятно действительно было большим и уродливым.

Раввин вышел из-за стола, затем из комнаты. Минуту он отсутствовал, а затем вернулся к хозяину, который горестно охал и мотал головой. Одежда раввина была совершенно чиста. Он сел на свое место.

Хозяин просиял.

Он опять всплеснул руками и воскликнул:

— Как замечательно!

— А почему ты огорчился, — спросил раввин, — из-за одежды или потому что идиот?

— Потому что идиот, — сказал хозяин.

— Тогда я не понимаю, что изменилось, — промолвил гость. — Можешь огорчаться дальше.

 

ОДИНАРНЫЙ УМ СМОТРИТ ТОЛЬКО ВПЕРЕД… (К—38, стр. 60)

 

Д—7.

 

Замануха

Кира: Представляете, сижу я недавно дома, на кухне, размечталась и вдруг говорю: «Хочу домой!» А моя дочка — ей девять лет — говорит: «Мама, ты же дома». А я говорю: «Нет, хочу в ТОТ дом!» Понимаете? Вот в тот дом, где я маленькой была, а не в этот…

СГ: Да, ничего себе.

К: И что мне с этим делать?

СГ: Страдать.

К: Вы серьезно?

СГ: А как еще привлечь внимание родителей? Только грустью и депрессией.

К: Каких родителей? Мои ведь ничего этого не видели! Они вообще живут так далеко…

СГ: А-а-а, каких родителей. Да уж, конечно, не твоих несчастных папы с мамой. Что они могут! А вот настоящих родителей, истинных, небесных, которые видят каждую твою слезу, и чем больше ты будешь плакать, тем больше принесут тебе игрушек, счастья… Чего ты там еще хотела вчера? А, смысла жизни. Этого — навалом. Только надо достаточно поплакать.

 

ВТОРОЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: ВОЙНА.

(К—6, стр. 39)

ОДНАЖДЫ УТРОМ ПОСЛЕ БЕСЕДЫ… (И—8, стр. 88)

 

Д—8.