Термин «политическое пространство», «политическое поле» начинает активно использоваться в категориально-понятийном аппарате западной политической науки с 80-х гг. ХХ в. В России в круг проблем исследования эта тема вошла чуть позднее - в 90-е гг. ХХ в.[46]
В отечественной политологической и социологической литературе проблемы концептуализации политического пространства обсуждались в работах Г.В. Пушкаревой[47], Г.М. Заболотной[48], П.Н. Плугатаренко[49], О.В. Цветковой[50], Р.Ф. Туровского[51], И.Л. Прохоренко[52].
Российские политологи в основном придерживаются традиции понимания политического пространства как определенной (административно-географической) территории, на которую распространяется исторически обусловленная политическая жизнь или политическое влияние[53]. Подобное административно-географическое понимание политического пространства является вполне естественным. Оно позволяет проинтерпретировать значение территориального фактора в политических процессах, показать его роль в создании политических движений, в способах организации политических взаимодействий.
|
|
Однако, с позиции современных отечественных политологов, в условиях глобализации эвристические возможности интерпретации политического пространства как территориального “контейнера” резко сужаются и возрастает интерес к социологической интерпретации политического пространства[54].
При этом большинство политологов (вслед за социологами) рассматривают политическое пространство как подвид социального пространства. Эта традиция берет свое начало еще с П. Сорокина, который считал, что политическое пространство фиксирует дистанции и различения в области формирования, функционирования и развития политических властных отношений, т.е. охватывает не все многообразие социальных различений, а лишь те из них, которые связаны с политикой как особой системой взаимосвязей и взаимодействий в обществе. Согласно позиции П. Бурдьё, социальное пространство складывается как суперпозиция различных полей, в частности «поля политики».
Методологическая установка понимания политического пространства как подвида социального пространства определяет последующую методологическую базу отечественных политологов. Они пытаются исходить из той или иной концепции социального пространства, редуцируя социальное к политическому. В частности Г.В. Пушкарева, настаивая на плодотворности социологической концепции политического пространства, тяготеет к концепциям стратификации П. Сорокина и структурно-генетической концепции П. Бурдьё[55]. Однако, она осознает «подводные камни» такой позиции, обусловленные тем, что:
|
|
- крайне сложно выделить методологически значимые политические различения, задающие политическую дистанцию в политическом пространстве согласно стратификационной концепции П. Сорокина;
- нет подходящего объективированного инструментария для оценки культурного, социального и символического капиталов в структурно-генетической концепции П. Бурдьё;
- отсутствие совпадения интерпретации одного и того же политического феномена наблюдателем (исследователем) и самим политическим актором (П. Бурдьё назвал возникающее в этой связи противоречие «фундаментальной эпистемологической ошибкой»)[56].
Пытаясь избежать проблемы многомерности политического пространства как подвида социального, отдельные отечественные политологи, основываясь на известных зарубежных традициях, сводят политическое пространство к конкретным моделям, например, «центр – периферия»[57], «фронтирной»[58].
Есть отечественные исследователи, которые пытаются ввести новое понятие, в частности «социально-политическое пространство»[59]. Автор этого термина – социолог – утверждает, что исследование социально-политического пространства «только в рамках политологического подхода не раскрывает всего смыслового содержания этой категории. Социально-политическое пространство является видовой формой социального пространства и взаимосвязано с ним как часть с целым»[60]. Таким образом, введение термина «социально-политическое пространство» обусловлено только одним – указать на приоритеты социологического подхода к исследованию политических феноменов. Социально-политическое пространство рассматривается в контексте социологической проблемы социальных взаимодействий. Социально-политическое пространство описывается степенью глубины политических дистанций и дистанции власти [61]. Характер многообразных политических взаимодействий, принимающих форму открытого или скрытого конфликта, сотрудничества, а также природу отношений власти рассматривается в контексте обменной парадигмы. Социально-политическое пространство конструируется в процессе обмена политическими практиками[62], политически значимыми ресурсами[63].
Методология авторов в исследовании политического пространства Оренбургской области в 2010-2015 гг. будет исходить, преимущественно, из концепции П. Бурдьё. То есть будут выделяться основные политические акторы, оцениваться их экономический, культурный, социальный и символический капиталы, которые позволяют им реализовать свою власть. При этом будет затронута «центр-периферийная» проблематика, где позиция авторов в значительной степени близка к позиции Ш. Эйзенштадта, то есть во главу угла будет поставлен вопрос о влиянии центра на развитие периферии. Будет использована частично и инвайронментальная концепция, поскольку будут использованы оценки отношений региональной власти с федеральным центром и с другими регионами, а также конфликты внутри власти и власти с общественностью.
1.3. Основные факторы формирования политического пространства Оренбуржья в 2010-2015 гг.
В каком смысле можно говорить о политическом пространстве Оренбуржья, учитывая существующую в Российской Федерации вертикаль власти? Возможна ли на территории данного субъекта РФ относительно локализованная политика? Не сводится ли политика на территории Оренбургской области к простому администрированию из федерального центра?
Для федерального центра вполне естественно стремиться к унификации политических практик на территориях субъектов. Однако, несмотря на проводимую федеральным центром политику унификации российских регионов и продолжающееся «сжатие» политического поля на региональном уровне, можно говорить о формировании в России региональных политических пространств. Особенности и этапы развития того или иного регионального политического пространства в России зависят от многих разнонаправленных и неравнозначных факторов, включающих в себя и политических акторов, и политические институты, и ресурсы, и стратегии политического участия и др.
|
|
Политическое пространство в любом российском регионе формируется во многом федеральным центром. Этому способствует и экономическая зависимость от центра большинства российских регионов, и процедуры формирования политических элит в регионах. Поэтому говорить о какой-то степени автономии того или иного регионального политического пространства пока не приходится. Все региональные политические пространства крепко встроены в существующую централизованную и вертикальную систему государственного управления современной Российской Федерации. Существующее в стране законодательство и практики властвования оставляют российским регионам гораздо меньшее пространства для выбора собственных модификаций институционального дизайна, нежели это имело место в 1990-е гг., вошедшие в историю как время «парада суверенитетов»[64].
Однако, в каждом российском регионе, наряду с общими практиками распределения и реализации власти, формами политической борьбы, основными конфликтами, существуют и специфичные политические практики, которые в разной степени отвечают общенациональным трендам политического участия. Именно в этом смысле – в смысле особенностей оценки и реализации политических практик (габитуса российского региона, если использовать терминологию П. Бурдьё) и позиции региона в российском политическом пространстве – можно говорить о политическом пространстве субъектов РФ, в частности, Оренбургской области [65].
В условиях выстроенной федеральным центром вертикали власти региональные политические пространства формируются вокруг особенностей экономической, исторической, социальной, культурной, этнической, географической и др. ситуаций. Учитывая это, возможно было бы уместнее говорить не о региональных политических пространствах, а о «различной степени дивергентности региональных политий современной Российской Федерации»[66].
|
|
В качестве особенностей, формирующих политическое пространство Оренбуржья, можно выделить:
· полиэтничный и полирелигиозный состав населения;
· наличие в субъекте федерации значительной ресурсной базы в виде топливно-энергетического комплекса (ТЭК);
· отсутствие преемственности власти между нынешним главой региона и его предшественником, что дает повод говорить о повышенной конфликтности во взаимоотношениях элит;
· средний уровень поддержки главы региона многонациональным населением;
· воспроизводство подданнического типа политической культуры.
Оренбургская область представляет собой регион со специфическим типом политической и электоральной культуры. Население сбалансировано в плане возрастного состава, «молодежного бугра» (наличие которого нередко сопровождается ростом протестных настроений[67]), и предпосылок к его возникновению в ближайшие пять лет не наблюдается.
По данным Всероссийской переписи населения 2010 года учтено 2033,1 тыс. человек, постоянно проживающих в Оренбургской области. По численности населения Оренбургская область занимает седьмое место в Приволжском федеральном округе и двадцать четвертое место в Российской Федерации. По сравнению с итогами переписи 2002 года (2179,5 тыс. человек) население области сократилось на 146,4 тыс. человек (6,7%)[68]. В исследуемый период 2010-2015 гг. продолжалась устойчивая тенденция ежегодного сокращения населения Оренбургской области, что видно из данных Таб. 1.
Таблица 1.1
Численность населения Оренбургской области в 2010-2015 гг. (данные Росстата)
2010 | 2011 | 2012 | 2013 | 2014 | 2015 |
↘2 033 072 | ↘2 031 497 | ↘2 023 665 | ↘2 016 086 | ↘2 008 566 | ↘2 001 110 |
В Оренбургской области преобладает (59,7%) городское население и наблюдается тенденция усиления урбанизации, поскольку, несмотря на сокращение численности городского населения, растет его доля в общей численности населения (по данным переписи 2002 года доля городского населения составляла 57,8%[69]).
По результатам Всероссийской переписи населения национальный состав Оренбургской области: русские – 75,9%, татары – 7,6%, казахи – 6,0%, украинцы – 2,5%, башкиры – 2,3%, представители других национальностей – 5,7%[70]. Несмотря на полиэтничность, ¾ населения Оренбургской области составляют русские.
Для сравнения обратим внимание на национальный состав пограничных с Оренбуржьем российских регионов (Табл. 2)
Таблица 1.2
Национальный состав пограничных с Оренбургской областью субъектов РФ (в %, данные Всероссийской переписи 2010 г.) [71]
Оренбургская область | Самарская область | Татарстан республика | Башкортостан республика | Челябинская область | |
русские | 75,9 | 82,26 | 39,65 | 35,19 | 81,41 |
татары | 7,6 | 3,92 | 53,24 | 24,78 | 5,20 |
казахи | 6,0 | 0,44 | --- | --- | 0,54 |
украинцы | 2,5 | 1,31 | 0,48 | 0,98 | 1,44 |
башкиры | 2,3 | 0,23 | 0,36 | 28,79 | 4,67 |
другие | 5,7 | 11,84 | 6,27 | 10,26 | 6,74 |
Значительная протяженность границы с Казахстаном обусловили этническую особенность Оренбуржья – значительное число казахов и большая, чем в соседних субъектах РФ, доля украинцев. Доля русского населения чуть меньше, чем в соседних областях, но почти в 2 раза больше, чем в соседних национальных республиках. В местностях с компактным проживанием татар, башкир, казахов при голосовании учитывается этнический принцип.
Долгое время в Оренбуржье формировался подданнический тип политический культуры. За исключением, пожалуй, периода Перестройки (1986-1991 гг.), когда на волне экологического движения против строительства близ Оренбурга завода белково-витаминных концентратов (БВК) активизировались структуры гражданского общества[72]. В течение нескольких лет активисты зеленого движения становились депутатами различных уровней. Владислав Шаповаленко — народным депутатом СССР. Поддержанные Зеленым комитетом Николай Тутов и Валерий Воронцов — народными депутатами РСФСР. Депутатом Госдумы двух созывов становилась Тамара Злотникова. Было время, когда 40% горсовета Оренбурга и 10% областного совета занимали «зеленые»[73].
Однако, политический транзит конца 1980-х – начала 1990-х гг. не привел к становлению активистской политической культуры у большинства населения Оренбургской области [74].