Путь воспитания молитвы

Несмотря на ни с чем не сравнимую существеннейшую важность личной молитвы для всякого вообще и для пастыря в особенности, истинных молитвенников, однако же, можно найти не много. В чем заключается причина этого и какие средства к ее возращению? Собственно, как уже выяснилось ранее, причина охлаждения одна: трудность; но она имеет два источника: первый — в самом человеке, в его нравственном несовершенстве, другой же — во враге Божием, всячески старающемся отвлечь молитвенника от единственного Источника благодатной, нормальной духовной жизни — Бога.

Следовательно, и борьба должна быть направлена по этим двум путям. Против искушений врага действует благодать Божия. Но важно рассмотреть и усилия. У святых отцов, особенно аскетов, как занимающихся преимущественно этим видом спасения, вопросы о молитве разработаны очень подробно и обстоятельно. Но начинающему молитвеннику можно обойтись гораздо более кратким и действенным руководством. Слово Божие говорит, что Господь дает молитву молящемуся (3 Цар. 8:29), то есть просящему ее у Него. И действительно, ищущий молитвы прежде всего должен обращаться с усердной просьбой к источнику молитвы. «Молитва, — как сказал преподобный Мелетий исповедник, – учителя не требует, но тщания, рачения и особенного усердия; и бывает учителем ее Бог»⁷⁰. И это есть главный путь к молитве.

⁷⁰     Искатель непрестанной молитвы, или сборник изречений и примеров из книг Священного Писания и сочинений бо-гомудрых подвижников благочестия о непрестанной молитве /Собрал игум. Тихон. 3-е изд. М., 1904. С. 74.

Поэтому св. Иоанн Лествичник говорит: «Будь мужественен во всех случаях, и Сам Бог будет твоим учителем в молитве. Нельзя словами научиться зрению, ибо это есть природная способность; так и называемое благолепие молитвы нельзя познать от одного учения; ибо она в самой себе имеет учителя — Бога, учащего человека разуму, дающего молитву молящемуся (Пс. 93:10; 3 Цар. 8:29)»⁷¹. Таким образом, первый фактор молитвы — благодать Божия, данная в изобилии, особенно пастырю в Таинстве хиротонии. Но если главным объективным создателем молитвы является Сам Господь, то субъективная причина лежит в человеке, в его усилиях. Без подвига как во всех добродетелях,

⁷¹      Слово 28-е, 64; ср.: Еп. Феофан. Письма о духовной жизни. С.

так и здесь невозможно достигнуть благих результатов. Господь дарует Свою благодать тогда, когда человек всемерно постарался сам сделать со своей стороны все. Это тшание, старание прежде всего выражается в принуждении, приневоливании себя к молитве, как ко внешней, так и к внутренней. И Господь сообразно усердию и способности человека удержать благодать молитвы постепенно дарует горячность в ней. Надобно, говорит св. Макарий Египетский, «всегда принуждать себя ко всему доброму, к соблюдению всех заповедей Господних, хотя бы и не желало того сердце по причине пребывающего в нем греха»⁷². В частности, усиленно выражается он, «сколько есть сил, да принуждает себя (христианин) постоянно пребывать в молитвах»⁷³.

⁷²     Слово 1-е. О хранении сердца. Гл. 13.

⁷³     Там же.

Постепенно подвиг, труд обратится в легкую привычку по благодати Божией, ибо «Господь, видя такое его произволение и доброе рачение... сотворит с ним милость свою... исполняя его Духом Святым. И таким образом, без принуждения уже и без всякого труда всегда будет он в самой истине исполнять заповеди Господни, лучше же сказать, сам Господь совершит в нем заповеди Свои», даст ему и истинную Христову молитву⁷⁴.

⁷⁴     Там же.

Таков самый основной закон подвига молитвы. Впрочем, иногда бывают состояния, когда и не особенно высокому подвижнику дается горячая молитва. Но это бывает, собственно, для того, чтобы привлечь сердце к Господу, чтобы дать почувствовать блаженство жизни в Нем, а затем благодать отступает, ибо человек не в силах еще удержать такой высокий дар. К этому же виду временного дара относится молитва, подаваемая от Господа в ответ на горячую просьбу о ней. «Если кто, — говорит св. Макарий Египетский, — не имея молитвы, как особенного "дарования от Бога", принуждает себя только к молитве... то иногда по прошению его дается ему благодатная молитва, даже отчасти в упокоении и веселии»⁷⁵.

⁷⁵     Слово 1-е. О хранении сердца. Гл. 13.

Но эта молитва не может удержаться долго, потому что у такого человека недостает еще ни достаточной зрелости любви к Богу, чтобы поддерживать постоянный огонь и труд молитвенный, ни должного смирения, которое охраняло бы ею от превозношения этим особенным даром, ни простоты, которая бы не замечала даже этой особенности, ни благости к людям, которая охраняет полученные дары и питает их. Поэтому Господь скоро же отнимает душевную молитву, дабы человек, почувствовав ее пример, сначала сделал себя способным сохранить этот дар. Поэтому св. Макарий Великий говорит: «Каждому, кто приневоливает и нудит себя, даже против желания сердца, к молитве, надобно также принуждать себя... к смиренномудрию, к любви, к кротости, простоте, и ко всякому терпению» и «прочим добродетелям»⁷⁶. В противном же случае человек «или утрачивает... благодать или приемлет и падает, или не преспевает от высокомерия»⁷⁷; и особенно важно смирение, потому что «смиренный никогда не падает, да и куда ему пасть, когда он ниже всех?»⁷⁸

⁷⁶     Там же. Гл. 13-14.

⁷⁷     Там же. Гл. 14.

⁷⁸     Там же.

Таким образом, отсюда видно, что, помимо напряжения, помимо усилия воли, нужен [вообще] для успеха в молитве и вообще нравственный подъем. И это совершенно необходимо, потому что молитва есть общение с Богом, адля этого, как и для веры вообще, требуются чистота сердца и решимость воли. Следовательно, молитва стоит в связи с обшим духовным состоянием каждого верующего. А отсюда должен быть сделан новый практический вывод, что каждый должен напрягать себя в свою меру. То есть с одной стороны, нужно, конечно, приневоливать себя несколько сверх «желания сердца», то есть ленивой плоти и необученной души: без этого не может быть прогресса; но с другой стороны, это напряжение не должно переходить индивидуальных для каждого границ. То есть не должно, особенно в начале духовной жизни, насильно проникать в мир созерцаний, когда душа не укрепилась еще в деятельности заповедей, потому что в противном случае прежде всего душа не вынесет такого напряжения – наступит реекция, тягота всякими духхоными вопросами, доходящая до ощущения чисто физических болей при одном воспоминании о высоких предметах; в крайнем случае возможно даже умоисступление что бывает нередко с неопытными послушниками в монастырях. Во всяком случае подобная духовная реакция задержит нормальный ход духовной жизни, даже может привести к унынию или нечувствию расслаблению откуда возможен переход к отчаянию неверию или худой жизни Поэтому св Исаак Сирин говорит что лучше идти медленнее но безостановочно ибо в противном случае когда подвижники ранее срока берутся за то к восприятию чего еще бывают не способны то нередко теряют и то что приобрели ранее долгим трудом⁷⁹

79    Преподобный пишет: «...Иной, вначале пренебрегая малым, побеждается и, таким образом, дает врагу повод нападать на него в великом... Мудрые не позволяют себе замышлять о великих подвигах, но терпение, показываемое ими в малом, охраняет их от впадения в великие труды» (см.: Слово 75-е //Иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина слова подвижнические. Сергиев Посад, 1893. С. 378). — Прим. ред.

И это правило меры должно твердо хранить пастырю вообще при руководстве в созерцательной жизни как своей, так и других; хотя молитва – цель и суть духовной жизни, но на первых порах должно заботиться больше о деятельной стороне, нравственном совершенстве. Поэтому-то Господь Иисус Христос сначала совсем не говорил о тайнах Царствия Божия, затем стал предлагать народу притчи и лишь апостолам разъяснял их; и только перед концом, а главное, по воскресении раскрыл им глубины Царствия Божия⁸⁰.

⁸⁰     Так учат и святые отцы: «Тем, которые, по духовному младенчеству, не могут вполне посвятить себя любви духовной, надлежит принять на себя служение братьям с благоговением, с верою и со страхом Божиим, и служить как Божией заповеди и как делу духовному» — говорит св. Макарий Великий (Слово 3-е. О молитве. Гл. 7; ср.: Св. Григорий Богослов. III, 201; Св. Исаак Сирин, 63-65).

Но опять-таки в современной жизни своей и других пастырю должно не столько опасаться передержки в мистической молитвенной стороне, сколько тешюхладности, равнодушия. А для этого, кроме общих указанных основных путей: благодати, принуждения, нравственного совершенства, должно указать несколько частных средств. Из них прежде всего храм Божий. По-видимому, одно внешнее хождение как будто не особенно содействует развитию духа молитвы, но постепенное приучение себя к жизни церковной наконец войдет в привычку, а потом раскроется и жизнь духовная. По крайней мере, все молитвенники шли именно этим путем и достигали высокой степени духовной жизни. И это понятно: не говоря уже о вышеуказанном отсутствии в храме препятствий в смысле двойственности, борьбы с ложными самооправданиями, но и вообще весь строй церковного богослужения построен так, что наилучшим образом ведет именно к Богу, воспитывает любовь к Нему, то есть развивает молитвенность. Это факт всеобщего опыта. Но, кроме того, необходимо постоянство и в домашней, келейной молитве. Здесь прежде всего должно твердо соблюдать известное, согласно церковным обычаям и соответственно своим силам, правило. Пусть оно будет на первых порах лучше невелико по объему, но зато неизменно, а постепенно, по мере развития любви к молитве, правило может быть и расширяемо.

При этом пастырь должен помнить, что ему непременно будут разного рода искушения, чтобы отвлечь как-нибудь от этой «главы всякой добродетели», как говорит св. Макарий Великий⁸¹, «ибо у кого попечение о большем добре, того большему искушению подвергает лукавый»⁸²; «сон, уныние, тяжесть в теле, преобладание помыслов, непостоянство ума, расслабление и прочие начинания злобы, а потом скорби и восстания самих лукавых духов... не допускающих приблизиться ко Христу душу, которая поистине непрестанно взыскует Бога»⁸³; но несколько подробнее мы коснемся этих искушений в следующем вопросе о молитвенном «правиле» в более тесном смысле слова.

⁸¹      Слово 1-е. О хранении сердца. Гл. 8; и др.

⁸²      Слово 3-е. О молитве. Гл. 2.

⁸³      Там же. Гл. 3.

 

Правила

Под именем «правил» в техническом смысле этого слова разумеется, как известно, чинопоследование к Святому Причащению, состоящее из различных канонов, акафистов и молитв пред Причащением.

Назначение этого рода молитвословий состоит в подготовлении приступающего к Причащению достойно принять Святые Тело и Кровь Христовы. Правда, этому способствуют и вообще все предварительные богослужения, и особенно сама литургия; но Святая Церковь сверх обычных чинопоследований, нашла необходимым указать еще и новый способ подготовления, который состоит не просто лишь в необычном увеличении молитв, но именно молитв таких, которые преимущественно или даже прямо исключительно настраивают душу готовящегося именно в направлении и мыслей и чувств, относящихся и к исключительному приближающемуся моменту. Особенно важны канон и акафист Спасителю, канон и последование к Причащению, потому что чтение первого ставит готовящегося как бы лицом к лицу на суд пред Самим Господом, и направляет мысли души на Того, с Кем она намерена соединиться, а канон и последование к Причащению переносят мысль еще частнее — к самым уже Святым Дарам. Другие каноны содействуют большему молитвенному подъему и нравственному очищению: канон Божией Матери оживляет мысль о Боговоплоще-нии, ангелу-хранителю — о своей греховности, дневным святым — говорит о них как уже о соединившихся с Господом, а ко всем им, особенно к Богоматери, с ходатайством пред Спасителем за недостоинство приступающего.

В виду такого очевидного значения правила должны быть строго соблюдаемы пастырями⁸⁴.

⁸⁴      И один сельский исключительный пастырь выразился

однажды так: «Я понял только из опыта, насколько важно прочитать хотя бы по крайней мере правила».

Но здесь возни кает вопрос прежде всего еще о самой форме их, нормальном объеме.

Доселе существует несколько уставов по этому вопросу. Состав, время и место происхождения и количество разных редакций уставов о правилах — это вопросы собственно Литургики. Для нас здесь, как и вообще в пастырском богословии, важно выяснить психологическую подкладку этого разногласия и с точки зрения ее же выяснить нормальный взгляд надело. Разногласие, собственно, проистекает из желания установить количественную норму, а в основе последнего лежит тот или иной взгляд на индивидуальные силы и стремления готовящихся к Причащению; что одним кажется чрезмерным, то другими считается недостаточным. Так как первоначальным своим происхождением правила, как и вообще церковные уставы, обязаны были монастырям, притом в больший их расцвет, то естественно, что норма их была установлена довольно высокая. Но когда жизнь не только сре-ди.мирян, но и среди белого духовенства, а затем даже и среди монашества стала падать, особенно в молитвенной стороне, то, естественно, потребовалось сокращение в разных сторонах религиозной жизни. Отразилось это и на правилах: тогда как один устав ставит непременным условием хотя бы чтение акафиста Спасителю или даже и Богородице, другой — уже ограничивает последнее требование, обязывая акафист Богородице читать «неотложно» лишь в субботу, далее, в третьем совсем умалчивается об акафистах, кроме Божией Матери под субботу; подобное же разногласие — и в вопросах о канонах. Все это показывает лишь проявление той или иной степени приспособляемости к наличной действительности. И понятно, что догматического значения вопрос этот не имеет, а потому и может быть регулируем довольно разнообразно. Но, с другой стороны, недопустима и полная неопределенность личной свободы. Выходом из такого положения вопроса о правилах должен быть признан теперь — соответственно сравнительно слабому религиозно-молитвенному настроению — средний путь, указываемый даже монастырской жизнью. Известно, например, что на Валаамском монастыре для готовящихся по Причащению, кроме полагающихся по уставу служб, за повечерием читаются три канона: Спасителю, Божией Матери и ангелу-хранителю, и один акафист по выбору; то же самое и в Саровской обители, подобное же и в Рижском Сергиевом монастыре и т.д.; учительное же известие требует непременно и канона седмичным святым, но причина этому заключается в том, что при сокращении служб «в миру» они выпускаются, тогда как в монастырях они прочитываются по уставу на утрене в своем месте.

И этот устав должен быть признан в общем наиболее нормальным, потому что если сократить его уже до чтения простых трех канонов, то подготовление будет слишком незначительно, слабо промелькнет, незаметно, ибо даже и времени потребует сравнительно мало, а, кроме того, акафисты и Спасителю и Божией Матери заключают в себе особенную умилительность: первый вводит читающего в ближайшее живое отношение к Господу Иисусу Христу, даже хотя бы одним частым повторением «сладчайшего» имени — Иисус, а другой, Богородице, своей возвышенностью заставляет сосредотачиваться вниманием на высоких истинах домостроительства, воплощения.

Но, конечно, для любителей молитв или для желающего большого молитвенного подвига дается полный простор в смысле увеличения. Впрочем, больше приходится думать не о таких ревнителях, а опасаться худого отношения к правилам. Прежде всего стремления к сокращениям по пастырской небрежности. Можно, правда, допустить уклонения и в эту сторону, то есть к сокращению, особенно если оно вызывается какими-либо важными мотивами (чрезвычайной усталостью, спешностью и т.п.), но настоящее положение вещей, как приходится наблюдать, переходит, по-видимому, всякие границы в этой области. Правда, сельские иереи еще считаются с нормами правил, но зато и они прибегают иногда к фальшивому способу сокращения: очень нередкие из них читают каноны за утреней, почти что чуть не от самого начала ее, и особенно во время кафизм, утреннего канона и первого часа. В храме идет служба, предполагается возглавляемая и возносимая ко Господу предстоятелем, посредником. А в это время сам предстоятель, отрываясь лишь для кратких механических возгласов, не замечая ничего, молча читает правила.

В городских же приходах, к сожалению, дело обстоит и того хуже: помимо подобных же фактов, наблюдается не только сокращение правил до чтения лишь трех канонов, и тоже нередко за богослужением, но нередко, а, по некоторым сведениям, едва ли даже не в большинстве случаев, пастыри и совсем не вычитывают правил⁸⁵.

⁸⁵      Это нам приходилось слышать как через других Санкт-Петербургских священников, так и непосредственно от самих опускающих правила.

Подобное положение дела извинительно лишь в исключи-тельнейших случаях: «Аще же в нуждных иерей человеческому спасению духовных вещех себе упраждняя, — говорится в Учительном известии, — слушанием исповеди больных или здравых, или причащением, или крещением больных, времени же преуспевающу божественный службы, правило оставити принужден будет, не согрешит». Но и в этом случае, говорится далее, «по Божественной литургии оставленное все да совершит: молитвы же ко причащению неотложно да глаголет пред литургией»⁸⁶.

⁸⁶     Служебник. СПб., 1903. С. 490.

Поэтому неразумно поступают не в меру ревностные пастыри, когда, не вычитав правил по одному из указанных важных мотивов, отказываются совершать литургию для собравшегося уже верующего народа (как было это, между прочим, в одном сибирском приходе недавно), но, с другой стороны, опущение по маловажным причинам (усталость от уроков в школах, в комитетах и т.п.) или тем более по одной теплохладности и лени является несомненным кощунственным небрежением, подвергающим осуждению Божию таких пастырей. В крайнем случае можно уже сократить до чтения трех канонов, или отложить часть до утра, или, наконец, дать себе твердое обещание, например, акафист и прочее вычитать даже после, но и это все кажется для современного пастыря непосильным.

В результате такого отношения к церковному чиноположению становится совершенно понятным, почему теперь в пастырях так мало заметно религиозного воодушевления как в частной молитве, так и в богослужении, ибо не только не возгревают духа усердно, но и сами гасят и последние средства к воспитанию молитвы.

Но кроме такого сознательно беспечного отношения к правилам выдвигаются еще и другие препятствия.

Как и при всякой другой частной, личной молитве, так и при правилах начинают обуревать душу помыслы, источник которых – в лени или, точнее, в искушении диавола. Как отмечалось ранее словами св. Макария Великого, нападает сонливость, чувствуется усталость, расслабление; в оправдание являются всякого рода соображения, объясняющие и извиняющие данный будто бы исключительный случай то чрезмерным переутомлением, то нездоровьем, то обещанием вычитать завтра утром или быть аккуратным в следующее время и т.п. Правда, иногда и бывают такие случаи, но в большинстве подобное самооправдание идет со стороны плотского покоя или врага. Это можно проверить даже опытно⁸⁷: если готовящийся к Причащению действительно изнемог, то изнеможение остается и даже увеличивается и при решимости прочитать положенные правила, но если это искушение, то при некотором напряжении исполнить их в.самом же начале мнимая сонливость отпадает.

⁸⁷     Как советуют о. Иоанн Кронштадтский и еп. Тавриче-

ский Феофан [Быстров].

Впрочем, в некоторое избежание обоих этих препятствий (небрежности и искушения) опытные пастыри советуют разделять правила: часть их — до вечерних молитв — читать раньше, например всего лучше — даже непосредственно после повечерия (в селах) и несравненно лучше — в самом храме; в городских же церквах, где бывает всенощное бдение, — там можно читать правила пред служением, а вечерние молитвы нужно совершать уже пред отходом ко сну. В крайнем случае можно перенести все на утро, кроме вечерних молитв, конечно, если хватит до литургии достаточно времени.

Другой недостаток, с которым приходится бороться, заключается в опасности механического отношения к правилам. Этот взгляд, и тоже весьма распространенный, собственно, является компромиссом для ленивой человеческой природы, которая, с одной стороны, не решается еще спуститься до полного нечувствия и беспечности, побуждаемая совестью, а с другой стороны, не желает идти и путем молитвенного подвига, постоянной борьбы, принуждения, поэтому избирает путь формального исполнения требований Церкви, то есть довольно быстрого, не требующего напряжения внимания чувств, холодного, малоосмысленного чтения положенного. А к этому постепенно прибавляется привычка, почти уже до конца обращающая правила в какой-то мало чем отличающийся от буддийских молельных мельниц механизм. И этого особенно нужно опасаться пастырям ввиду того, что им чаще приходится вращаться в области молитвы вообще и правил в частности; если и при внимательном отношении всякое дело может обратиться в механическую привычку, то при равнодушии — тем более. Избавиться от такого полумертвого отношения к правилам невозможно никак иначе, как только указанным путем — настойчивым напряжением сил своих «против желания сердца», потому что благодать Божия не может содействовать нерадивым. «Внемли, о иерей Божий, — говорит о. Иоанн Кронштадтский, — тебе приходится часто разглагольствовать с Богом по готовым молитвенным образцам, да не ульстиши языком твоим, устами говоря одно, а на сердце имея другое или говоря и не сочувствуя тому, что говоришь. Смотри, помни: великое дело – беседовать с Богом, непрестанно на нас взирающим. Помни: за все Бог будет судить тебя. Внемли, внемли себе всем помышлением сердечным, о иерей Божий».

При этом о. Иоанн дает замечательно фактический, основанный на опыте совет: «Когда совершаешь молитву, правило, особенно по книге, не спеши от слова к слову, не прочувствовавши его истины, не положивши его на сердце, но сделай и постоянно делай себе труд чувствовать сердцем истину того, что говоришь; сердце будет противиться этому иногда леностью и окамененным нечувствием к тому, что читаешь, иногда сомнением и неверием, каким-то внутренним огнем и теснотою, иногда рассеянностью, но не будь [тогда] самолюбив, побеждай сердце твое, дай его Богу в жертву благоприятную: даждь Ми сыне, сердце твое (Притч. 23:26), — и твоя молитва сроднит, соединит тебя Богом... Тебе хочется скоро кончить молитвенное правило, чтобы дать покой утомленному телу. Сердечно помолись и заснешь самым спокойным, тихим и здоровым сном. Не поторопись же помолиться кое-как: выиграешь на полчаса молитвы целых три часа самого здорового сна» (IV, 198). А, «допустивши молитву нерадивую, не от всего сердца, не заснешь... пока не выплачешь своего греха пред Богом. Не со всеми [впрочем] это бывает, а с усовершившимися» (IV, 21). А теплохладные механичностью и опущением нередко не мучаются нимало, собирая себе осуждение в день гнева [см.: Рим. 2:5]. Если же «кто молится Богу просто, как попало, будто мимоходом, без страха, какой надлежит иметь тому, кто предстоит пред Богом, пред Которым трепещут херувимы, — для того не только это никакой не приносит пользы, тот не только несет ущерб, но терпит несравненно пагубнейший вред, гнев Божий, отвращение Божие, изгнание Божие. Поэтому гораздо лучше бы было для такого, если б он совсем не молился. Нет большего греха, как молиться Богу с презорствен-ным небрежением», — говорит св. Симеон Новый Богослов (I, 77-78).

Впрочем, иногда холодность в совершении и богослужебных и частных молитв, а также и правил происходит независимо от воли молящегося — наоборот, он со своей стороны делает, по-видимому, все и, однако же, более холодного внимания, доходящего лишь до понимания читаемого, не может проникнуть в сердце, не возбуждается никакого огня, никаких чувств. Причины этого или общие, о которых говорил выше: нравственное несовершенство, застаревшая духовная омертвелость или какие-либо исключительные — например, особенная житейская суетливость перед молитвой или искушение врага попущением Божиим и т.п. В таких случаях — невольной механичности — главным образом должно терпеливо без смущения, но неуклонно совершить положенное хотя бы с одним холодным вниманием — одним словом, сделать со своей стороны все возможное, а остальное предоставить воле Божией, ибо Он требует от нас лишь нашего усилия, плоды же — дело Его милости: будет ли молитвенная теплота или нет, об этом святые отцы не велят и думать, дабы не впасть в прелесть или уныние; должно лишь исполнять «правила», как долг, с возможной ревностью — это наша обязанность пред Спасителем. Впрочем, если это нечувствие не от небрежности нашей, а от утомления или еще чего-либо, то о. Иоанн Кронштадтский дает еще и такой совет: «Если продолжительная молитва не совместима с горячностью духа, лучше сотвори краткую, но горячую молитву. Припомни, что одно слово мытаря, от горячего сердца сказанное, оправдало его. Бог смотрит не на множество слов, а на расположение сердца. Главное дело — живая вера сердца и теплота раскаяния во грехах» (V, 417).

Но при этом должно быть очень осторожным, потому что лукавая воля может подставлять ложные мотивы для оправдания сокращенного правила: епископ Феофан Затворник тоже рекомендует подобный совет, но более уже для подвизающихся, окрепших, а не для начинающих.

Наконец, последнее возражение может последовать со стороны неважности правил, особенно в такой довольно механической форме; некоторые даже утверждают, что, собственно, под молитвой в широком смысле нужно разуметь и всякую добрую деятельность во имя Божие или хотя бы без такого ясного сознания, но и не противоречащую закону совести (например, ученые или учебные занятия) и что такая «деятельная», как говорят, «молит-венность» равносильна молитве в узком смысле слова. Но такое понимание безусловно противоречит и ясному учению, и опыту всех истинных молитвенников, и святых отцов в особенности. Правда, понятие молитвы можно в некотором смысле распространить на все совершаемое во имя Божие для славы Его, и особенно на памятование о Нем при трудах, но все же, по существу, различие между всем этим и чистой молитвой весьма большое. Первое прежде всего несравненно легче, чем молитва: известно, что беседовать даже о самых высоких богословских вопросах, читать святых отцов и даже Слово Божие, а тем более заниматься каким-либо более внешним делом можно долго и без труда, но стоит только взяться за молитву в собственном смысле слова, как немедленно являются и лень, и расслабление. А главным образом и по существу действенности молитва стоит неизмеримо выше всякого другого делания, потому что никакое другое занятие не может дать той непосредственности в отношении к Богу, того суда совести, того главнейшего источника всех добродетелей, какие дает молитва. Это свидетельство всеобщего опыта. «Тот, кто предпочитает больше сидеть за чтением, нежели научаться молиться, как должно, находится в прелести, такой бесчувствен», — говорит св. Симеон Новый Богослов (I, 75).

Поэтому самые высокие молитвенники настолько предпочитали ее всему другому, что даже никоим образом не позволяют себе, хотя бы и по особой нужде, оторваться от нее ради другого дела. Следовательно, и пастырь лишь в весьма важных случаях ради любви к пасомым должен отрываться от молитвы, и в частности от «правил».

При таком нормальном отношении к этому делу, несомненно, можно надеяться на постепенное развитие молитвенного духа. А вместе с этим поднимается и действенность пастыря на окружающую его среду, а главное, поднимается сила молитвы соборной, богослужебной, к рассмотрению частных вопросов которой мы и переходим далее.

 

 

БОГОСЛУЖЕНИЕ

Вопросы, касающиеся богослужения в пастырском богословии, должны рассматриваться не с точки зрения порядка совершения, состава, происхождения и т.п. — это дело литургики и Практического руководства, — а главным образом с точки зрения пастырской аскетики. При этом мы остановимся лишь на более существенных сторонах этого вопроса, выдвигаемых современной живою жизнью.

И прежде всего на уставности.

Современная действительность, по крайней мере в приходских храмах, и особенно городских, показывает, что эта сторона церковной жизни и пастырской деятельности весьма ослабела как в смысле количественного сокращения, так еще более в смысле утраты понимания духа устава. Правда, литургия совершается почти везде одинаково за невозможностью изменять ее, но зато другие части служб, а особенно вечерня, утреня и прочие, подвергаются таким сокращениям, что весьма часто от художественного и богато содержательною богослужения остаются одни рамки, одна схема или такие уж части, которые за невозможностью опущений их повторяются неизменно⁸⁸.

⁸⁸      Особенно этим отличаются в Санкт-Петербурге так называемые аристократические церкви: при министерстве уделов,в женских институтах и т.п.

А все то, что составляет изменяющееся содержание служб — постоянные новые стихиры, каноны, кафизмы, которые берутся то из Октоиха, то из Миней, то из Триодей, — все то, что, собственно, разнообразит, одушевляет службу, каждый раз соответственным образом настраивает молящегося, — все это именно и опускается или сокращается, или, во всяком случае, считается чем-то неважным⁸⁹. Наоборот, выдвигаются некоторые поемые части богослужения⁹⁰, на концертном исполнении каковых и сосредотачивается эстетическое, а не молитвенное чувство предстоящих.

⁸⁹      Вместо 10 стихир иногда поют 1—2, вместо 8 промежуточных между ирмосами чтений тропарей [песней] оставляютвсего 4, да и то иногда для схемы же по 1 тропарю вместо 14,редко по 2-3.

⁹⁰      «Ныне отпущаеши», «Хвалите», «Славословие великое»,«Свете тихий» и прочее — все это мало-помалу, в сущности, губительно действует на молитвенное настроение, так что истинно религиозному человеку подобные службы кажутся даже невыносимыми и прямо возмутительными (Еп. Феофан).

Но зато теперь уже совершенно почти везде в приходских храмах оставлены и забыты разнообразнейшие «подобны»; даже и в монастырях лишь в некоторых они еще сохраняются, а между тем, они весьма способны оживлять службу одним [своим] разнообразием, а кроме того, и положенные для них напевы соответствуют характеру содержания и в то же время не только не отвлекают внимания от слов к пению, а, наоборот, приковывают к ним. Благодаря общему разнообразию уставного чтения и пения истовое богослужение получает очень большой интерес, поэтому, несмотря на четырех-пятичасовую длительность — например, в монастырях и даже в некоторых кафедральных храмах, — проходит сравнительно незаметно и не утомительно, а главное, глубоко назидательно и одушевляюще-молитвенно. И эта главная задача — молитвенное разнообразие проникает весь устав даже до мелочей — например, хотя бы основное деление служб святым соответственно важности их подвижничества и значения для Церкви со стихирами на 6, с крестом в полукружии, с полиелеем, с бдением и прочее. Теперь, когда остались одни рамки, нельзя усмотреть всей мудрости и красоты этих церковных установлений, а между тем одно прибавление, например, стихир святому «на хвалитех» выделяет этот день, а когда же обычная будничная служба заканчивается славословием, то чувствуется некоторая как бы уже праздничность, а тем более создают это настроение полиелейные богослужения, которые — должно заметить — среди служб церковных положены (хотя, к сожалению, мало исполняются) гораздо чаще, чем то обычно думают малосведущие в уставе. Затем у нас теперь забыты уставные чтения из святых отцов, прологов, синаксарей соответственно характеру церковного круга. Наконец, нужно принять во внимание, что богатство молитвенного разнообразия проявляется и во внешней стороне: в соответственном освещении храма, в различном употреблении священнослужителями одежд и облачений на церковных предметах (престоле, жертвеннике, аналоях и прочем) — например, в дни преподобных — зеленого цвета (символа мирного подвига среди зеленых пустынь и лесов), мучеников — красного или бордо (символа кровавых страданий), Богородичных праздников – голубого или белого (символа чистоты). Господских — золотого, или желтого «под золото» (символ торжества), или соответственно характеру отдельных воспоминаний, в Неделю ваий — золотое с зеленым, на Воздвижение — «с крестами», на Вознесение — белое в память ангелов и т.п. Больше того, по уставу полагается и соответственное разнообразие в пище — не только в форме установления постов, но и более частных указаний: об употреблении вина, елея, рыбы и прочего; все это, вместе взятое, создает такой богатый и глубоко интересный церковный уставный быт, что круглый год представляется как бы одним сплошным церковным таинством, способным дать весьма характерное настроение всей жизни церковного человека, а тем более, следовательно, пастыря".

"      И наша древняя Русь не только понимала, [но] и жила

этим укладом; впрочем даже в первой, а кое-где еще и во второй половине прошлого столетия в провинциальных церквах хранились по преданию и подобны и катавасии, состоящие в сходке двух «дьячков» или прежних «пономарей»; теперь же все это блюдется в хороших монастырях, — и кое-где отчасти в приходских сельских храмах у ревнителей-пастырей.

 «С какой любовию материнской или, лучше. Божественною, – говорит о. Иоанн Кронштадтский, — Церковь ежедневно как бы носит нас на руках своих, вознося о всех нас непрестанные молитвы ко Господу вечером, в полночь, утром и около средины дня; поучает нас, очищает, освящает, врачует, укрепляет Таинствами и всеми способами руководствует нас нежнейшим и кратчайшим [способом] к спасению и вечной жизни. Блаженны те священнослужители и церковнослужители, которые понимают эту любовь и это попечение Церкви о спасении чад ее и стараются усвоять дух ее, жить этим духом, дышать этим духом и в Церкви и вне ее, и с вниманием сердечным и с благоговением совершают молитвы, песнопения и священнодействия церковные, памятуя, что чрез все это спасаются и они сами, и паства их»⁹².

⁹²     См. у архиеп. Амвросия то же об уставах Церкви, «Вера и разум». Из лекций неясно, о какой именно работе идет речь. Церковным уставам был посвящен седьмой, неизданный в то время, но известный церковным историкам по спискам (в настоящее время он издан), том «Истории российской иерархии» архиеп. Амвросия (Орнатского). Однако в журнале «Вера и разум» (Харьков) за 1890-е – 1900-е гг. упоминаний об этой работе обнаружить не удалось. Возможно, речь идет об одной из проповедей архиеп. Харьковского и Ахтырского Амвросия (Клю-чарева; f 1901), опубликованной в указанном журнале, редактором которого он являлся.

Но в большей части все это в данное время настолько забыто и изломано, что отчасти понятно становится равнодушие христиан к службам, если только неиспорченные религиозные вкусы их еще не привыкли удовлетворяться молитвенным суррогатом в виде концертного исполнения различных песнопений у нас или фальшивых сентиментальных песнопений у сектантов.

Поэтому пастырь, как обязанный заботиться прежде всего именно о молитвенной стороне богослужений, на первых же шагах своей деятельности должен обратить внимание на эту уставность церковных служб. Достойно примечания, что Господь первую свою деятельность в Иерусалиме проявил именно в восстановлении должного порядка в храме, доме молитвы, доме Отца Своего, и этим же закончил. Только при этом должно иметь в виду несколько частных соображений [и] коррективных условий. Устав догматического значения не имеет: его цель — удовлетворять идеальной религиозной психологии, но приспособительно к состоянию наличных богомольцев. Не люди для устава, а устав для них. Поэтому приспособления требуются самим существом дела.

И прежде всего должно считаться с данной религиозной слабостью. Как бы ни был хорош устав, но не привыкшему к нему или отвыкшему человеку он на первых порах покажется утомительным и отчасти скучным, как нечто еще непонятное, чуждое духу его. Поэтому пастырь должен соблюдать осторожность, умеренность и постепенность в проведении уставной службы — например, совершенно вывести так называемое «партесное» пение, по крайней мере из городских церквей и сразу, в данное время невозможно, но ограничить должно, а взамен этого нужно увеличить части чтения канона и пения стихир. Однако же это увеличение в громадном большинстве случаев теперь не может доходить до всей полноты устава (за исключением монастырей), так как в противном случае строгая настойчивость, ригоризм настоятеля может вместо пользы привести к отрицательным результатам: неспособные вынести тяготу длинных служб молящиеся или будут опускать их, ил и уходить, не достоявши не только до конца, а иногда даже до самого важного момента — литургии верных, если утреня была очень утомительна⁹³.

⁹³      В одном селе пастырь не только весьма уставно совершает утреню (часов с 5—8), но и особенно долго (с 8—10 до 11) совершает поминовение живых и усопших на проскомидии; после долгого благовеста читаются часы 3-й, 6-й, 9-й, затем псалмы, и в конце i 1 начинается литургия. Народ, естественно, расходится после утрени, принимает пищу, и потом многие уже не возвращаются к литургии и жалуются на пастыря: «Всем хорош,да долю уж очень служит, заморит совсем». В результате получается некоторый ущерб, раздражение прихожан, а это переносится и на самое богослужение. Между прочим, сам пастырьслужит еще всегда молебны непременно 9-10 святым, а сверхтого — по просьбе желающих и по каждому чину святого читаетособое Евангелие; народ стоит, нагнувши, по обычаю, главу, иочень утомляется этим. Впрочем, несмотря на такую нерассудительность, этот пастырь пользуется почетом, к нему возятбольных, пьяных и прочее. Из храма сам уходит в 3-м часу дня.

Поэтому без приспособлении_о6отисъ уже никак нельзя (св. Иоанн Златоуст сократил, как известно, даже Литургию св. Василия Великого⁹⁴, и вообще вся история Типикона говорит за изменяемость устава служб).

⁹⁴      Мнение, отвергнутое современной литургикой. — Прим.ред.

Где положить предел приспособлениям, сказать трудно: меркой должно быть искреннее молитвенное настроение пастыря и рассудительность его. Но, во всяком случае, современное положение дела, бесспорно, большей частью грешит передержкой в сторону сокращений, чем расширений, поэтому должно заботиться о возможном приближении к уставу. И если эта задача будет поставлена в меру, то не только истинно религиозный простой народ, но и верующие интеллигенты с значительно большей любовью и интересом будут посещать храм и питаться духовно⁹⁵.

95   Пример этого пришлось наблюдать на действии умеренно сокращенного Валаамского устава, исполнявшегося здесь, в Санкт-Петербурге, на Ярославском Подворье, в бытность ар-хиеп. Сергия [Страгородского] членом Св. Синода; но даже в олютераненной душевно Финляндии, в Выборге, та же монастырская служба привлекает всегда очень много богомольцев, тогда как в собор с обычным конспективным сокращением народ ходит неохотно.

Но такая уставность богослужения должна быть одушевлена еще более важным условием — это истово-молитвенным исполнением всего совершаемого. Без этого всякая уставность мало может принести пользы или даже приведет к недовольству, тогда как, наоборот, искренно-молитвенное отношение — когда читающие или поющие и особенно возглашающие эктении и молитвы священнослужители переживают произносимое, входят в живое общение с Богом и святыми, — такое отношение не только как бы освящает (санкционирует) количественное расширение богослужения, облегчает утомление молящихся и привлекает любовь к уставу, но даже дает возможность и некоторое право на самое сокращение, так как уменьшение количественности здесь восполняется качественным улучшением.

Между тем необходимо отметить, что в этом направлении ныне наблюдаются некоторые весьма важные для пастырского дела недостатки. Нечего уже говорить о внешних требованиях исполнительности, чтобы чтение и пение были разборчивыми, неторопливыми, но и нерастянутыми, и вообще ни в чем не должно быть небрежности, но должно именно истово, с искренним чувством общения с Богом совершать все действия во время службы. В частности, необходимо заметить, нужно правильно класть крест, а теперь же нередко наблюдается удивительно небрежное совершении сего, и, конечно, необходимо правильно и с благоговением совершать таинства и прочее. Но, к сожалению теперь, если редко где хорошо исполняется устав, то и не чаще (если только еще не реже) можно встретить и истово-молитвенно совершающих богослужение пастырей. Благодаря различным причинам (побочным: привычке, житейской суете, многозанято-сти — и существенным: слабой духовной жизни, тепло-хладности в вере и прочее) служение нередко в той или иной степени носит механический характер: произносятся молитвы, возгласы (мир всем, премудрость, благословенно Царство, яко благ и прочие), но в них не чувствуется душевного участия, то есть именно живого отношения к Богу⁹⁶.

⁹⁶      «Точно дрова рубят», — выразился один из наблюдателей.

Если же оно есть, то настолько поверхностно, что затрагиваешь лишь умственное внимание, но не сердечное чувство пастыря. Отсюда получается впечатление, что служба совершается не для Бога, а как бы ради себя самой, а следовательно, она, по крайней мере для самого пастыря, в сущности, почти теряет смысл, так как его отношение здесь внешнее. Но этого мало: такое же охлаждающее впечатление механичность производит и на молящихся — наоборот, искренне горячее или хоть усердное молитвенное настроение пастыря непременно сразу же почувствуется предстоящими и поднимет в них теплоту веры и молитвы — огня или холода никак не скроет пастырь от чуткой души молящихся. Это понимают пастыри и, желая восполнить недостаток истинного настроения, некоторые из них прибегают даже к искусственным средствам, как, например, к драматизму. Так называемое разговорное (а не речитативное) чтение, искусственная выразительность с особенными подчеркиваниями известных слов, с задержанием и ускорением произношения, с понижением и возвышением, с усилением и затиханием голоса, слащавость, громогласность и т.п. — все это иногда употребляется как средство возбуждения молитвенного настроения предстоящих. А между тем свободное от возгласов время, особенно если их не видит народ, священнослужители проводят или в беседах, или уходят иногда в побочные помещения, или беспечно мечтают о постороннем, или же со скукой дожидаются нового возгласа. Подобное искушение драматизма особенно прельщает священнослужителей, обладающих выдающимся красивым или сильным голосом. Руководящими мотивами его является тщеславие в той или иной мере или же мысль о пользе предстоящих. Но ни с той ни с другой стороны подобный драматизм одобрен быть не может. Нечего уже говорить о том виде его, когда в основе лежит чистое тщеславие⁹⁷.

"      Доходящее в крайних случаях до такого лицемерия, что пастыри в способе служения сообразуются с количеством и составом молящихся, к чему иные и присматриваются сквозь царские врата.

Подобное настроение греховно по отношению к служащему и кощунственно по отношению к Богу и, как такое, решительно отгоняет благодать Божию, а потому уже не только не может привести к добру, а непременно отразится худо (хотя, быть может, сокровенно и не сразу) и на слушателях. Что же касается второго, благовидного по видимому мотива, то и он должен быть отвергнут или по крайней мере весьма ограничен. Как бы то ни было, всякое искусственничание есть, в сущности, надеяние на свои естественные, человеческие средства, а не на Бога, тогда как центром тяжести во всяком деле пастыря, и в особенности в богослужении, должен быть единственно Господь, а при искусственном драматизме Он, собственно, выдвигается из сознания пастыря, занятого своею искусственностью. Поэтому из души его непременно должно быть изгнано такое настроение (самонадеянности на свои средства), ибо оно есть скрытый вид тщеславия и маловерия, будто Господь не силен Сам воздействовать Своею благодатью. Но, с другой стороны, это требование не означает того, что богослужение нужно совершать как-либо неряшливо, безразлично. Мало того, вполне можно использовать и данные Богом дары голоса, и даже руководясь именно мотивом пользы паствы, только для этого нужно изменить направление своего настроения: прежде всего заботиться о внутренней стороне, о самой молитве, то есть центр своей души перенести к Истинному Источнику молитвы – Богу и лишь после этого соответственно моменту службы можно изменять несколько и внешнюю сторону — произношение, особенно если она естественно вытекает из молитвенного настроения и способности служащего. Но никак не должно допускать фальшивости, искусственности. А главное, должно бороться с помыслами тщеславного, самонадеянного настроения; взамен же этого основным моментом сознания должен быть смиренно-благодатный принцип: все благодатью Божией и во славу Его. Если будет такое настроение или если по крайней мере не будет тщеславия, то в таком случае не должно уже смущаться находящими помыслами, а с сыновней свободой и благоговейным дерзновением возносить к Богу молитвы о себе и пастве; в таком случае даже нужно бороться уже с робостью и застенчивостью, ибо это или тоже от тонкого тщеславия или искушение от врага. «Когда смущение и какое-то бессилие сердца препятствует тебе произносить во время богослужения слова молитвы, — говорит по опыту о. Иоанн Кронштадтский, — тогда сочти это смущение и бессилие за мечту вражию (демонскую), отбрось уныние, малодушие и робость, и о имени Господни говори не торопясь, спокойно и намеренно громче; и ты одолеешь смущение и бессилие, а получишь бодрость и силу. Верующему и уповающему все возможно. Надо бороться и побеждать». Следовательно, все дело в качестве настроения пастыря. Однако основное правило вообще должно сводиться к исканию прежде всего молит-венности со смирением; а все остальное маловажно или даже может быть вредным. Потому Православная Церковь во избежание возможных соблазнов и установила так называемое речитативное, ровное, хотя и выразительное, торжественное служение. Наоборот, драматизм — характерное свойство католической, а также и протестантской Церквей (особенно в Америке). Но их вольность и сентиментальное искуссничание решительно противоречат смиренно-благоговейному духу православия. Правда, бывали и у нас примеры особенного служения, но исключительные, как, например, у о. Иоанна Кронштадтского. Нельзя быть, конечно, строгим ригористом в запрещении некоторой индивидуальности и другим пастырям, особенно в исключительных каких-либо моментах: как выяснилось, все дело главным образом в настроении, но во всяком случае смиренный, спокойный, мирный, но вместе с тем и прочувствованный характер совершаемого пред Линем всевидящего Господа Сил богослужения больше приличествует высоте православного пастырства⁹⁸.

⁹⁸      Недаром и солдаты говорят с начальниками не вольным языком, а речитативно-резким; подобным образом недопустима вольность и по отношению к Богу, потому она и тяжела для слуха религиозных людей. Работайте Госповеди со страхом и радуйтесь Ему с трепетом [Пс. 2:11 ], — говорит и Слово Божие.

Тем важнее такой смиренно-благоговейный тон, что он соответственно благотворно, спокойно действует и на молящихся; нервное или искусственно возбуждаемое, особенно если оно еще и фальшивое, настроение его вызовет сродные возбужденные, нервные чувства и у них, а между тем, пастырь должен заботиться о мирном, благодатном их настроении, чтобы молящиеся, не тревожимые, не смущаемые и не отвлекаемые ничем посторонним, могли всецело сосредоточиться в молитве, поэтому-то в самом же начале службы диакон возглашает: Миром (в мирном настроении духа) Господу помолимся; и этот мир — не плод человеческих усилий, а дар Божий: О свышнем мире Господу помолимся. И далее нередко, особенно перед важнейшими моментами богослужения (чтением из Слова Божия, Символом веры и Евхаристией), предстоятель призывает от Бога «мир всем» так, чтобы выходя из храма, верующие с пастырем действительно могли сказать: «С миром изыдем». А этому мирному настроению драматизм препятствует, ибо источник мира лишь в благодати Божией, в естественной, хотя и прочувствованной, но смиренной молитве.

Таким образом, лишь искренняя молитвенность, смиренное — мирное и благоговейное — настроение пастыря послужат тем одушевляющем началом, тою душой, которая истинно оживит и внешнюю сторону, «тело» служб, то есть прекрасную и мудро устроенную уставность церковную.

Таковы наиболее важные требования с точки зрения пастырско-богослужебной аскетики.

ЛЮБОВЬ