Значение частной молитвы в пастырском служении

В молитвенном служении пастыря нужно различать, собственно, два частных вида: молитву обязательную для каждого христианина, 1) то есть личную, частную, но в пастырстве рассматриваемую к тому же преимущественно с точки зрения особенностей пастырской аскетики, и 2) молитву общественную, соборную, то есть молитву, свойственную уже специально пастырю, как представителю пред Богом от лица Церкви, молитву посредническую. Частная молитва, несмотря на очевидную существенную важность ее в духовной жизни, может иногда представляться лично для современного пастыря делом, во-первых, крайне трудным и скучным, а может быть, даже и не особенно ему важным, а, во-вторых, что касается отношения к специально-пастырскому делу спасения других, делом посторонним, касающимся лишь «личной его совести». В ответ на первое соображение должно прежде всего согласиться, что молитва действительно есть трудный подвиг и даже, по учению святых отцов, из всех подвигов наитруднейший. Но, с другой стороны, несомненно, что иного лучшего пути к стяжанию и возгрева-нию в себе всех даров Божиих — в частности, даров благодати хиротонии вообще — к одушевлению пастырскому по преимуществу нет. Без молитвы и вера, и добродетели, и ревность — все постепенно заглохнет. Наоборот, молитва, как «предводительница всего доброго» (по словам св. Макария Великого), возвышает и мистическо-нравственное состояние трудников ее. А между тем мы уже говорили в отделе об опыте (да это и понятно), насколько важно для дела пастыря его горение, живая жизнь в противоположность теплохладности. Поэтому, если пастырь мало или совсем почти не заботится о молитве, как главной стороне в своей духовной жизни, то, несомненно, он лишается возможности быть пастырем духовным, пастырем добрым, дойти до стяжания высоких духовных состояний и ощущения радости своего делания и именно через это более всего рискует скоро обратиться в наемника, который сначала еще будет по обязанности учить других тому, чего сам не вкушал, но со временем или совсем отодвинет эти предметы в сторону, или же, естественно, способен будет увлечься другими, менее важными или посторонними для пастырского делания вопросами — например, культуртрегерством, учительством, обрядностью, в лучшем случае проповедничеством о второстепенных предметах духовной жизни, как предметами более ему близкими, сродными и легкими³⁷.

³⁷     Этим упадком молитвы в современной жизни вообще ипастырской в частности объясняется известный уклон санкт-петербургского духовенства в сторону так называемой «христианизации труда» при довольно критическом отношении ксозерцательному византийско-русскому пониманию христианства. Эту именно причину указал, не подозревая, быть может,всей важности своего откровения, один из столичных протоиереев, заявив про себя, что он, несмотря на свой почтенный,старческий возраст, на закате своих дней лично доселе не понимает смысла молитвы; а между тем он-то оказался одним изсамых видных представителей и защитников указанного вопроса, что и естественно.

Это ниспадение идеалов ввиду трудности молитвы отметил св. Григорий Палама: «Труд над всякою другою доброде-телию мал и очень сносен сравнительно с этим (то есть с устойчивым пребыванием в молитве. — Прим. авт.). Почему многие, отказываясь от тесноты молитвенной добродетели, не улучают просторности (широты, обилия. - Прим. авт.) дарований», между тем как «претерпевающие это сподобляются величайших Божественных заступлений, которые дают им силу удобно все поднимать и переносить и с удовольствием простираться в предняя»³⁸, то есть именно одушевиться самыми высокими идеалами христианства, по слову Пророка: Терпящие Господа изменят крепость, окрылатеют, яко орлы, потекут — и не утрудятся (Ис. 40:31).

³⁸     Григорий Палам'а, сет. О молитве и чистоте сердца... 2 //Добротолюбие. V, 301.

А степень воодушевления, «окрыленности», горения пастыря не может [не] отражаться и на содеевании спасения паствы — влиянии, так сказать, косвенном, посредственном. Но даже допустим — пастырь помирится с личной молитвенной скудостью и вследствие этого со слабой степенью косвенного влияния на ближних, но и в таком случае всегда остается прямая, непосредственная обязанность на нем руководить своих пасомых в деле духовной жизни, а, следовательно, особенно в молитве. Нередко в природе бывают такие христиане, которые глубоко и даже иногда глубже, чем сам пастырь, занимаются вопросами духа, а другие, начав, быть может, слишком ревностно духовную жизнь (а это обычно проявляется прежде всего в усилении молитвенного подвига), способны если не превзойти пастыря, то впасть в прелесть, потерять, следовательно, и то, что имели, или хотя бы по неопытности своей запутаться в целом ряде недоумений в этой тонкой области духа. Ввиду всего этого пастырь, следовательно, необходимо должен сам обладать молитвенной опытностью хотя бы для того лишь, чтобы руководить других. А так как в наличной действительности, к сожалению, таких руководителей бывает не много, то в самом лучшем случае эти ищущие души идут по монастырям, по опытным старцам. Но иногда, вследствие отсутствия подобных руководителей, жаждущие, и нередко лучшие из народа, бросаются в сети первого попавшегося сектанта-вожака — именно этим, то есть неудовлетворенностью специально-духовной, то есть молитвенной (мистической), стороны, объясняется в значительной степени нынешний уклон православных в мистическое сектантство с протестантским сентиментально-прелестным учением его о чрезвычайных дарованиях (нашествиях) Духа Святаго, об интимнейшем общении со Христом до ложных видений и всяких галлюцинаций включительно. А между тем неопытные пастыри взамен этого обольщения не могут предложить со своей стороны чего-либо равнодействующего, отрывая от поддельной пищи, не дают истинной, отчего, между прочим, сектанты, сознавая свою ложь, все же иногда не возвращаются в лоно православия, не представляя себе там живого хлеба, а ложно видя лишь камень. Но если бы пастырю и удалось как-либо удержать в ограде Церкви подобных ревностных искателей духовной жизни, «молитвы» – в широком и узком смысле слова, все же у неопытного руководителя они и сами останутся неопытными, не найдут глубокого удовлетворения, а от этого постепенно ослабеют, заглохнут, атрофируются духовные ростки, горячие порывы. Собственно, если бы пастыри более жили молитвенной жизнью, то, несомненно, во всяком приходе сразу образовался бы целый кружок даже выдающихся духовных людей — созерцателей, молитвенников, так как наш народ таит в себе глубокое стремление и богатые способности именно кдуховной жизни, которые лишь ждут открывателей, своих Колумбов, которые нуждаются лишь в уходе, раскрытии и развитии со стороны воодушевленных и опытных пастырей. Это мы и видим на примерах действительной жизни: стоит объявиться где-либо молитвенному пастырю, как сразу же неожиданно отыскиваются, и именно в ближайшем окружающем обществе, преданные и единомышленные искатели духовной жизни, почитатели и т.п., а потом пойдут к нему и издалека — подобное явление наблюдается также и при нашествии куда-либо мистических сектантов. Следовательно, если пастырь не может руководить в этом направлении других, то становится, по крайней мере, виновником лишения Церковью многих ревнителей, то есть невольным косвенным гасителем того огня благодати, о котором сказал Христос: Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (Лк. 12:49)

Если же сверх ожидания и права неопытный пастырь захочет руководить других в молитве, то не только не сможет удовлетворить, а даже запутает. Поэтому смиренно-простые пастыри обычно дают самый общий и единственно мудрый в данном положении совет: молись Богу, Он всему научит³⁹.

³'      Например, один пастырь не мог ответить на вопрос од-

ного солдата о том, как совершать молитву Иисусову; не имея опыта своего и опасаясь за возможность без руководства заблуждения вопрошавшего, он посоветовал ему лишь не спеша говорить эту молитву, припомнив выдержку из Добротолюбия. Но в душе чувствовалась неудовлетворенность от своей неопытности, от отказа.

А в связи с указанными видами значения частной молитвы, одушевленности и опытности в прямом деле пастыря стоит и личное самочувствие его. Нередко, попав на приход, пастырь скоро начинает чувствовать неудовлетворенность от исполнения одних богослужений и «треб», включая сюда по техническому словоупотреблению и Таинства, и другие молитвенные чиноположения; ввиду этого если он не займется менее важными сторонами (о чем говорилось выше) или даже совершенно посторонними делами — полевым и домашним хозяйством, прикрытой торговлей, развлечениями или чем-либо и худшим, то такой пастырь скоро почувствует пустоту своей жизни, скуку, доходящую до тоски, до уныния⁴⁰.

⁴⁰     Отсюда нередко между прочим развивается и страсть табакокурения, – страсть несомненно вредная для пастырского служения уже по тому самому, что она есть страсть, что сознают и пастыри, иногда скрывая ее.

И это естественно. Душа, как начало энергичное, зиждительное, творческое, вопреки инертности плоти требует себе действия, живой жизни. Миряне ищут удовлетворения в земных трудах и занятиях самого различного характера, и лишь отчасти («день седьмый») отдавая вопросам духовным. Но так как главным содержанием жизни пастыря

должна быть специализация именно в духовной области, и прежде всего в молитве, то отсутствие интереса к ней и делает его жизнь глубоко бессодержательной, особенно где-нибудь в захолустном селе, далеком от всяких культурных событий, способных развлечь душу⁴¹.

⁴¹       На что и жалуются нередко пастыри: «Брошенный жиз-

нью на прозябание в каком-то глухом, медвежьем углу, он так мало, этот священник, видел радости», что при известии о Соборе будто бы «почуял эту радость, большую, заветную... и задрожало (его) сердце, ухватился он за свою радость трудовой, мозолистой рукой, поклонился до земли ей, своей дорогой, любимой» (см.: Приходской священник. 1911. № 9. С. 2). Правда, поэтично, но фальшиво-передержано и обличает малосодержательность пастырского духа.

Наоборот, человек, опытно почувствовавший важность и сладость молитвы, никогда не сделается уныло-тоскливым, несмотря ни на какие условия. Даже мало того, истинному любителю молитвы по неложному опыту святых отцов (Иоанна Лествичника, Антония Великого, Арсения Великого) захочется быть по преимуществу в одиночестве; впрочем, как мы уже говорили, этого одиночества, собственно, и быть не может, потому что пастырь, сам горящий духовной жизнью, сразу же станет заниматься этой стороной и в своих прихожанах, а здесь работа нескончаемая по широте и глубине, здесь он найдет для себя самый существенный, неисчерпаемый, глубоко захватывающий интерес, развивающийся по мере упражнения в нем. А скоро появятся у него и единодушные друзья, которые будут любить его более, чем родных своих.

И во всяком случае, если пастырь хоть сколько-нибудь приобрел опыта и удовлетворяющего его навыка в молитве, и в таком случае этой мерой может заполнять если не все время, то хоть бы некоторые остающиеся свободными моменты своей жизни.

Поэтому если ныне пастыри жалуются на тоску и одиночество, то в этом они виноваты прежде всего сами, это в них говорит естественный ветхий человек, тогда как прямой обязанностью их является необходимость воспитания прежде всего в самих себе, а потом и в других новой, благодатной Христовой жизни, сущность и корень которой сводится к молитве.

При таком направлении жизни для пастыря, в конце концов, не страшно становится даже и полное одиночество в борьбе со злом. Может случиться, особенно на первых порах пастырствования, когда еще не образовалась и не укрепилась духовная связь хотя бы с немногими пасомыми, а также и в острые, критические моменты, когда и близкие, но не твердые друзья нередко оставляют любимых людей, — может случиться, что пастырь почувствует себя одиноким в борьбе, покинутым.

Причем «это одиночество тем мучительнее для пастыря», говорит Архиепископ Антоний, «чем более он соответствует своему назначению — носит в душе всю паству» — следовательно, назначению, совершенно противоречащему наличному одиночеству. «Тяжесть этого настроения высказывали еще ветхозаветные пастыри. Так, любвеобильнейший Моисей, видя народное ожесточение, жаловался Богу, говоря: Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня; когда Ты так поступаешь со мною, то лучше умертви меня, если я нашел милость пред очами Твоими, чтобы мне не видеть бедствия моего (Чис. 11:14-15; ср.: Илия: 3 Цар. 19:10; Иер. 15:17-20); жалуется на одиночество свое и апостол Павел (см.: 2 Тим. 4:16-18); указывает на тяжесть его и Сам Спаситель: Вот наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного (Ин. 16:32).

И сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир, так как в мире будете иметь подобную же скорбь. Однако же не унывайте, но мужайтесь, так как Я победил мир (Ин. 16:33). И победил именно тем, что предал Себя на волю Отца, в единстве с Ним нашел опору: Яне один, потому что Отец со Мною (Ин. 16:32). Как писал после и апостол Павел: Все меня оставили. Да не вменится им. Но Господь же предстал мне и укрепил меня (2 Тим. 4:16-17).

И действительно, в подобные моменты одиночества для пастыря дороже всего внутреннее, достоверное сознание своего общения с Пастыреначальником Господом, а это сознание и ощущается как в отдельной, частными скорбными случаями вызываемой молитве, так и еще более поддерживается постоянно общим молитвенным настроением пастыря, постоянно имеющего в сердце своем память о Боге. Эта молитва и послужит в подобных случаях твердой опорой готовому смалодушествовать пастырю, ибо в такие моменты не действуют иногда никакие естественные рассудочные соображения, — они даже могут только больше привести к унынию. Размышлял я, — говорит Псаломопевец, — и малодушествовал дух мой [Пс. 76:4]; между тем молитва к Богу, нашему Отцу и Спасителю, особенно же близкому к пастырю, сотруднику, скоро же избавляет от скорби: только помянув Бога, говорит тот же царь Давид, и тотчас же возвеселих-ся. Таково значение частной молитвы, молитвенного настроения по преимуществу для лично пастырского самосознания.

Но она важна и для служения пастыря с точки зрения так называемой общественной пользы, помимо указанного уже влияния ее на непосредственный подъем общего молитвенного настроения и в природе. «Молодые люди, — говорит архиеп. Антоний, — готовящиеся к священству, бывают готовы ко всякого рода подвигам самоотвержения, но к молитвенному подвигу относятся обыкновенно с отягощением. Он представляется для них чем-то устарелым, скучным. Их влечет подвиг общественный, борьба и жизнь»⁴².

⁴²     Антоний (Храповицкий), митр. Указ. соч. С. 89.

Но, как показывает опыт, подобное разделение — плод простого неведения или поверхностного взгляда: конечно, в жизни важны и всевозможные земные учреждения, но несомненно, что важнее всего этого нравственное совершенство общества; а между тем оно поднимается не столько проповедничеством, словами, сколько примером и непосредственным воздействием живой личности на окружающую среду. И именно молитвенное настроение пастыря не может не отразиться умиротворяющим образом на страсти и поднимающим дух благочестия в соприкасающихся с ним. Если хоть раз мимо нас прошел праведник, говорит У. Джемс, мы уже не можем остаться прежним в своей жизни.

И потому такое непосредственное влияние подобных молитвенных пастырей в результате, собственно, даже гораздо больше значит, чем всякое иное, но, как сокровенное, интимное, оно мало учитывается, потому что мало бросается в глаза показной, внешней стороной так называемых «дел».

Но еще большее значение получает личная молитва в вопросе о правильности во взаимоотношениях пастыря к пастве и вообще во всем характере делания пастырского. Здесь молитва является наилучшим мерилом, критерием. Как уже прежде выяснилось отчасти (а в следующих отделах – о любви и искушениях — и еще будет речь), основное настроение пастыря должно быть благодатное, то есть чтобы во всех видах его деятельности единственным мотивом был Господь, спасение [мило-стию] Божией и чтобы в Нем же полагал он источник своих сил и всячески избегал бы, следовательно, надежды на свои силы и не искал человеческих мотивов — короче, пастырь должен искать не «славы человеческой», а «славы Божией», подобно Еноху и Ною, должен постоянно как бы ходить пред Богом (Быт. 5:22; 6:9) или, как свидетельствовал о себе апостол Павел в синедрионе: Я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня (Деян. 23:1). Между тем в жизни всякого человека возможны различные коллизии, нарушения основного принципа «хождения пред Богом», а пастырю должно опасаться этого более, чем кому-либо, потому что на него, как это и должно, смотрят как на представителя Божия. А именно молитва, поставляя пастыря на суд пред непосредственное Лицо Божие, и является тем коррективом, или отвесным шнуром, который точно отмечает влияние уклонения от нормы и указывает истинное направление настроения и поступков. Никакие рассуждения и здравые соображения не могут сравняться в этом отношении с молитвой: ее действие и проще и глубже. Поэтому святые отцы в критических, сомнительных положениях всегда советуют прибегать к этой проверке (критерию)⁴³;

⁴³      А некоторые советуют ставить на свое положение Христа Спасителя и задавать вопрос: как бы Он поступил на моем месте (Вл. Соловьев и западные моралисты). Но этот путь хотя отчасти может иметь значение, но больше он призывает собственно мнение самого вопрошающего. Притом различие между нами и Спасителем очень велико. Можно еще ставить в свое положение какого-либо праведного пастыря, хорошо известного — это бывает полезно.

и это понятно, потому что здесь Судьей вызывается Сам Господь, как и говорил св. Григорий Синаит: «Молитва есть Бог действующий»⁴⁴.

⁴⁴     Григорий Синаит, прп. Главы о заповедях и догматах... 113//Добротолюбие. V, 205.

Тем же главным контролирующим средством служит молитва и вообще при оценке всех нравственных вопросов, настроений, поступков, между прочим (и даже особенно), любви, но, кроме того, средством не только контролирующим, очищающим, а и производящим. Молитва, можно сказать, питательница любви пастыря к людям; без нее любовь будет непрочна, нечиста (но об этом подробнее речь будет в отделе о любви).

Наконец, частная молитва, особенно же целое молитвенное настроение, служит весьма важной содействующей причиной и второму виду молитвы — соборной, посреднической, специально-пастырской: оно дает последней молитве большую силу дерзновения; и это понятно: частная молитва постепенно все теснее приближает человека к Богу, объединяет его с Ним, разогревает любовь к Нему или, точнее, сама постепенно обращается в Любовь Бо-жию, а в любви, говорит св. Иоанн Богослов, нет страха, и любовь до того совершенства достигает, что любящий имеет дерзновение (1 Ин. 4:17-18).

Ввиду всего сказанного должно быть понятно для нас, почему пастыри-подвижники придавали такое великое значение молитве: отец Иоанн Кронштадтский в беседе с пастырями сказал однажды, что молитва — дыхание души его и что теперь он даже и представить себе не в состоянии, как это пастырь может жить без непрестанной молитвы⁴⁵.

⁴⁵     Дело происходило и в Казани, и в Сарапуле (см. брошюры еп. Михея Архангельского и еп. Андрея Мамадышского).

Поэтому и св. Симеон Солунский говорит о ней: «Лица священного сана да радеют о сем деле, как о проповеди⁴⁶, как о священнодействии, как о проявлении любви своей ко Христу Господу»⁴⁷.

⁴⁶     Разумеется, проповеди благодатной; причем здесь святой отец не имеет задачи ставить сравнительную оценку, а лишьхочет показать важность самого дела.

⁴⁷     Симеон Солунскии, сет. О священной молитве...4// Доб-ротолюбие. V, 446.