Личные имена или этнические идентификаторы?

Договор 911 года подвергался отечественной историографией изучению с источниковедческой и юридической [8] точек зрения. Но мы эти аспекты договора трогать не будем, а сконцентрируемся на нескольких этнических и лингвистических моментах, которые помогут нам пролить свет на происхождение начальной руси.

Начнем с комментария ПВЛ к договору, который А. Никитин обоснованно считает «обработанным» его «краеведом-киевлянином»: «Олег же, немного отойдя от столицы, начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида со словами: "Платите мне дань"». Комментарий вроде бы преподносит нам пятерку имен посланцев Олега, но из него совершенно непонятно, кто такие эти Карл, Фарлаф и иже с ними. Можно лишь предполагать, что это и есть послы русского предводителя (ольга?) к византийским императорам. К их именам мы еще вернемся чуть ниже, а пока вновь небольшое попутное важное замечание к требованию послов.

А. Никитин справедливо отметил, что в самóм тексте договора 911 года нет ни слова о какой-либо дани. Речь там идет о компенсации за причиненный в Константинополе урон каким-то представителям руси и правилах урегулирования подобных инцидентов в будущем. Так что сентенция «Платите мне дань» ― чистая выдумка комментатора договора, то есть, по Никитину, «киевлянина-краеведа». Она весьма показательна и наглядно демонстрирует, что «краевед» не гнушается вложить свои собственные слова в уста «великого князя», грубо искажая при этом, сознательно или по неведению, смысл комментируемого текста. Тогда почему мы должны верить всяким «светлостям» и «великим князьям под рукой других великих князей», напиханным в ПВЛ тем же «краеведом» или его собратьями?

Мы здесь, в отличие от А. Никитина, не исследуем всю ПВЛ и связанное с ней творчество «краеведа», а потому перейдем непосредственно к тексту договора, в котором имеется некий след, этакие «отпечатки пальцев» таинственного протагониста договора ― начальной руси. Этот след, как и отпечаток пальца, можно проявить специальными средствами, в данном случае лингвистическими. След удается опознать в преамбуле договора, где перечислены имена уполномоченных лиц, подписавших договор со стороны руси. Назовём их еще раз: Карлы, Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид. Нетрудно видеть, что в число подписантов входят все пять послов (Карл, Фарлаф, Вермуд, Рулав и Стемид), названных в комментарии к договору, и еще десять других уполномоченных представителей руси, итого пятнадцать имён. Но действительно ли всё это имена? Так не считал чешский филолог XVIII века Я.К. Эрбен, который исключал из списка подписантов первый элемент «Карлы» [9], обратив внимание на то, что karl означает просто «мужчина, муж» в древнегерманских, в частности древнескандинавском, языках. К сожалению, Эрбен остановился на полпути, и дважды достойно сожаления то, что никто не подхватил и не развил его прозорливую так много объясняющую находку! Впрочем, чего было ожидать от отечественных историков и лингвистов, если от такой находки за версту несёт треклятым норманизмом?! Максимум, чего удостоилась эта бесценная мысль чешского ученого у отечественных исследователей ПВЛ и договоров руси с греками, ― только мимолётного замечания А. Никитина, что предположение Эрбена «возможно, имеет смысл». А оно-таки имеет, да ещё, какой ― решающий!

Действительно, в перечне подписантов договора «Карлы» вовсе не имя, а этнический идентификатор перед перечислением имен ― слегка славянизированное древнескандинавское «мужи». В этом своем качестве он находится в начале перечня и, что очень важно, в отличие от последующих элементов именного перечня, то есть настоящих имён, стоит во множественном числе. Но подобный идентификатор был бы бессмыслен в таком виде, будь он один. Да ведь то-то и оно, что он не один, хотя на это никто упорно не хочет обращать внимание! В середине перечня есть еще одно «имя», тоже пребывающее там во множественном числе, тоже имеющее адекватное нарицательное значение и потому со всей очевидностью являющееся этническим идентификатором: «Гуды» ― славянизированное готское «готы» [10]. При наличии второго идентификатора внутри перечня обретает смысл и первый в его начале, так как в паре они однозначно разделяют весь список имен на две разные этнические группы, члены которых перечислены строго вслед за своими этническими указателями. Соответственно моему предположению, преамбулу договора Олега следует читать так: «карлы [т.е. скандинавы, – В.Е.]: Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав; гуды [т.е. готы, – В.Е.]: Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид». Для выделения лексемы «карлы» в качестве этнического детерминатива принципиально то, что слово karl, будучи общегерманским, тем не менее напрочь отсутствует в готском языке, вследствие чего вполне оправдано его использование в перечне подписантов договора для отличия скандинавов от гóтов.

В самóм договоре и комментарии к нему «краеведа» можно найти сразу несколько косвенных подтверждений моей гипотезе.

При предлагаемом разбиении перечня на две этнические группы получает объяснение различие наборов имен послов в комментарии к договору и подписавших договор уполномоченных в его преамбуле. Собственно послами руси, ведшими переговоры в Константинополе, выступала только тройка «мужей»-скандинавов («Олег же… начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава [следует читать: карлов Фарлафа, Вермуда, Рулава, – В.Е.] и Стемида со словами: “Платите мне дань”»). То есть в отправленное в Константинополь посольство входили только скандинавские «мужи» с готом Стемидом, о котором отдельный разговор впереди, и эти «мужи» полностью соответствуют комментарию к договору: «Послал Олег мужей [выделено мною, – В.Е.] своих заключить мир и установить договор между греками и русскими…». Но еще более поразительна схожесть состоящего из «мужей»-скандинавов посольства «князя Олега» 911 года с аналогичным посольством «русского кагана» 838 года в тот же Константинополь, оказавшееся годом позже в Ингельгейме, где каганские послы были следователями Людовика тоже признаны скандинавами. Ну, право, не могут быть такие совпадения случайными!

В «скандинавской» четверке подписантов договора имена действительно чисто скандинавские: Ингельд, Фарлав, Вельмуд, Рулав, ― а в «готской» девятке ― Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид ― они более разношерстные, что и должно быть у готов, пять веков мешавшихся в Крыму, о чём более подробно речь впереди, с местным населением, аланским и тюркским, но превалирование германского элемента всё же очевидно и у них. Собственно, в готской группе, кажется, явно выпадают из германского ряда только своим тюркским обликом Актеву [11] и, возможно, Лидул.

Следует особо подчеркнуть, что две выделенные группы в списке подписантов договора неравноправны. «Мужи»-скандинавы явно привилегированы: их имена образуют первую группу в перечне подписантов договора «от рода русского» впереди гóтов, и сами эти «мужи» вели непосредственные переговоры с византийцами в Константинополе. А группа гóтов, имена которых стоят в перечне подписантов позади «мужей»-скандинавов, вообще к переговорам не была допущена. Исключение составляет один Стемид, что заставляет уделить ему особое внимание.

Стемид ― единственный гот, включенный, казалось бы в нарушение системы, в посольство скандинавских «мужей», хотя и в перечне послов, и даже в группе гóтов-подписантов его имя стоит последним. Но именно из-за участия в обоих списках, и везде на последних ролях, Стемид еще А. Сахаровым признан «секретарем» русского посольства. Необходимость включения в посольство в качестве секретаря именно этого гота, предположительно не слишком родовитого и потому везде оттесняемого в самый конец именных перечней, могло обуславливаться двумя причинами: вероятным хорошим знанием греческого языка, что естественно для крымских гóтов, несколько веков живших бок о бок с греками, а также, в не меньшей степени, владением «ивановым написанием», необходимым для выполнения секретарских функций, ибо, как мы помним, именно этим «написанием» был записан русский экземпляр договора 911 года. Поэтому не родовитый варяжский муж, скорее всего вообще неграмотный, а может быть безродный, но зато владеющий грамотой и греческим языком крымский гот оказался единственным лицом, способным справиться с работой переводчика и секретаря, и потому был не только включен в состав посольства, но и вошел в состав делегации для переговоров с греками. Не исключено, что именно Стемиду мы обязаны текстом договора, список с перевода которого с готского на старославянский язык оказался в ПВЛ и был присвоен его авторами ими же придуманному «князю Олегу».

Также отдельного замечания должен удостоиться и «муж» Ингельд. Самый первый в числе подписантов договора скандинав, он не был участником константинопольского посольства. Возможное и весьма вероятное объяснение этого ― очень высокий статус и весьма почтенный возраст этого «мужа», что позволяет предположить в нём если не самогó верховного предводителя руси (ольга?), инициировавшего этот договор и представленного а ПВЛ под именем Вещего Олега, ― то его правую руку и личного уполномоченного представителя. Интересно и, может быть, симптоматично, что в имени этого высокородного «мужа» первый компонент полностью идентичен первому компоненту следующего, по версии ПВЛ, властителя Руси Игоря (Ингвара), а второй ― второму компоненту имени бессменного «воеводы» Игоря и его преемников Свенельда.

Готы или русь?

Итак, судя по договору 911 года, этнически начальная русь представляла собой смесь скандинавов и гóтов при явном доминировании первых. На рубеже первой и второй третей IX века, когда вероятно формировалась начальная русь, скандинавов, то есть викингов-норманнов, можно было встретить на побережье многих стран Европы: восточной Англии, западной Франции, всей Испании, южной Италии. Это, разумеется, не считая Скандинавии. А вот с готами ситуация была похуже. Опять же, если не считать островов Готланд и Борнхольм на Балтике, то единственным местом, где еще можно было отыскать живых гóтов, оставался Крым. Трудно себе представить, чтобы договор с Византией заключали скандинавские предки шведов вкупе с жителями соседних островов Балтийского моря. Но если даже напрячь фантазию, всё равно ничего не получится, потому что в середине IX века в гипотетическом альянсе свеев Упланда и гóтов Готланда последние вряд ли оказались бы на вторых ролях. Островные готландцы в то время были гораздо более «продвинутыми» и более активными в «международных отношениях» по сравнению с периферийными континентальными свеями. А греческого языка не знали ни те, ни другие; и никакого «иванова написания» кроме младшего футарка ни у тех, ни у других не было. Так готская составляющая начальной руси однозначно указывает на Крым как место её зарождения.

К сожалению, мы очень мало знаем о крымских готах. Они появились в Крыму примерно в III веке в общем потоке переселения восточно-германских племен из балтийского Поморья на юг, в частности, в северное Причерноморье. Во время гуннского нашествия основная масса гóтов Причерноморья откатилась на запад и в перипетиях Великого переселения народов оказала значительное влияние на европейскую историю начала средних веков. Но, оказав ощутимое влияние на современную политическую и этническую карту Европы, сами готы в Европе растворились бесследно. От всего большого готского этноса остался только небольшой застрявший в горах южного Крыма осколочек. В конце концов сохранившиеся в Крыму готы сумели создать свое небольшое государство ― так называемую Крымскую Готию или государство Дори со столицей Дорос [12] ― и, находясь в непосредственном соседстве с греческим Херсонесом, рано восприняли ортодоксальное христианство. В конце VII века Крымскую Готию завоевали хазары, однако готы под руководством своего епископа св. Иоанна Готского подняли восстание против хазарского владычества. Несмотря на неудачу восстания и пленение предводителя, они в конце концов смогли вернуть себе независимость. В дальнейшем крымские готы, в целом следуя участи всего готского этноса, ассимилировались с местным населением, в данном случае греками побережья и степняками Крыма. Вероятно последним государственным образованием, которое можно более-менее уверенно ассоциировать с крымскими готами, было княжество Феодоро, возникшее примерно на месте бывшей Крымской Готии и самим своим названием не только демонстрирующее преемственность от государства Дори, но и дающее ясную дополнительную «готскую ссылку», так как по-готски крень тиуд (þiud‑ [θiwd]), что в передаче на византийском среднегреческом дало феод(доро) [13], означает «народ».

Кстати говоря, в другой передаче ― на славянском древнерусском языке ― авторы ПВЛ тот же самый готский тиуд превратили в «чудь», под которой в исходных летописных текстах фигурировали вовсе не финоязычные племена Новгородчины, ни одно из которых никогда не имело такого самоназвания, а готы Крыма. Это интуитивно уловил ещё А. Шахматов, и с этим тезисом согласился А. Никитин: «На источник такой эпонимической легенды [о призвании Рюрика, – В.Е.] косвенным образом указывает лексема “чюдь”, в данном случае обозначающая не “эстов” или “заволоцкую чюдь”, а восходящая к первоначальному готскому (т.е. др.-немецкому) thiuda – “народ”, что было отмечено еще А.А. Шахматовым. Однако первоначальные эпонимы оказались забыты, а сама легенда приспособлена к условиям Новгорода на Волхове…». Простим Никитину очередные огрехи в языкознании. Во-первых, лингвистика не знает древненемецкого языка (хотя оперирует древневерхненемецким и древненижненемецким), она имеет дело с древнегерманским языком. Во-вторых, корень тиуд не древнегерманский, а именно готский [14]. Тем не менее, суть верна: пара лексем «русь» и «чудь» ПВЛ ― это действительно некий атавизм, сохранившийся в ПВЛ неясный отголосок двух составляющих начальной руси: скандинавов («русь») и гóтов («чудь»).

Считается, что последние следы крымских готов теряются где-то в IX веке. С этого времени готы практически не упоминаются и становятся археологически неуловимы. Вероятно они полностью ассимилировались и во всех бытовых хозяйственных аспектах стали неотличимы от прочего населения Крыма. Но есть два свидетельства сохранения крымскими готами своего языка вплоть до XVI века. Первое из них, монаха Гильома из Рубрука [15], относится к середине XIII века: «Между Керсоной [Херсонесом, – В.Е.] и Солдайей [ныне Судак, – В.Е.] существует сорок замков; почти каждый из них имеет особый язык; среди них было много готов, язык которых немецкий». Второе нам оставил посол Священной Римской империи в империи Османской Бусбек, который в XVI веке в Стамбуле узнал от каких-то залётных жителей Крыма и записал нескольких десятков слов и нескольких фраз еще вроде бы живого там в то время готского языка. Соединяя три факта: нарративное и археологическое исчезновение крымских готов в IX веке, появление в это же самое время нового этноса «русь» и сохранение в Крыму готского языка вплоть до XVI века ― можно предположить, что, во-первых, с IX века говорящие по-готски жители Крыма, сохраняя свой язык, уже потеряли все остальные идентифицирующие их как гóтов признаки и, во-вторых, что именно готы впоследствии оказались субстратом нового крымского этноса, суперстратом и катализатором которого выступили появившиеся в Крыму в то же самое время викинги-скандинавы. Новый этнос полностью заместил свой субстрат, вследствие чего исчезают все упоминания крымских гóтов, а на исторической сцене появляется русь. Разумеется, со временем граница между «карлами» и «гудами» стёрлась, а последующая славянизация руси вообще лишила смысла такое разделение, но период деления начальной руси на скандинавов и гóтов нашёл отражение в ПВЛ тесной увязкой лексем «русь» и «чудь», хотя их истинное значение вряд ли понимал уже «краевед-киевлянин», а тем более последующие редакторы и переводчики ПВЛ.

К концу первой трети IX века викингов-норманнов можно было встретить практически в любой точке побережья Европы. В большинстве случаев появление викингов было сродни стихийному бедствию: налетели, ограбили, разорили, увели пленных, и след их простыл. Правда, слово «налетели» не очень точное. Викинги не прилетали, а приплывали только и исключительно на кораблях, и след их тоже простывал не в небесах, а в морской дали. Однако иногда, когда условия складывались для них особенно удачно, норманны могли осесть надолго, а то и навсегда. Так появились норманнские государства в восточной Англии (Данелаг), Нейстрии (будущая Нормандия) и южной Италии (впоследствии Сицилийское королевство).

Викинги нападали на всё, что ни попадя, и грабили всех, кто попадётся. Хорошо, если о таком нападении написал что-нибудь монах ближайшей обители, эта запись попала в какие-нибудь анналы, а эти анналы дошли до наших дней. Увы, всё это в совокупности случалось крайне редко. В большинстве случаев оставались такие события безвестными, и либо руины разоренных селений тихо порастали быльём, либо жизнь брала своё, и на месте развалин вырастали новые поселения, обитатели которых могли не знать о бедах своих предшественников, а если и знали, то в конце концов забывали о них. Время, как известно, лечит. Так нам не повезло с Крымом. Ничего мы не знаем о том, как появились и что делали скандинавы (викинги, норманны, варяги ― называйте, как хотите) в Крыму. Но появиться там они были обязаны ― ничем крымское побережье не было хуже прочих берегов Европы.

А теперь, поскольку анналы не донесли до нас эха этого знаменательного события, придётся нам пофантазировать и представить себе, как это могло бы произойти.

Итак, какие-то скандинавы в IX веке после долгого и изнурительного плавания по чужим незнакомым рекам, если они плыли по речным путям «из варяг в греки» или «из варяг в хазары», либо многим бурным морям, если вокруг Европы и по Средиземному морю, впервые оказались в Крыму. Здесь, в непривычном для них климате и совершенно чуждом окружении они вдруг встретили, впервые за своё долгое и мучительное плаванье, некий аборигенный народ, внешне ничем не отличавшийся от других соседних обитателей Крыма, но совершенно неожиданно для скандинавов говоривший на более-менее понятном им языке! Да, это был уже не «классический готский» язык Ульфилы IV века и тем более не готский язык обитателей острова Готланд IX века, возможно это даже не чистый готский, а некое гото-аланское койне, но это всё-таки нечто более-менее понятное скандинавам, на чём можно было договариваться с аборигенами. А ведь это совсем иное качество! В Крыму и только в Крыму викинги получили уникальную возможность быстро и эффективно наладить контакт с местным населением и легко инкорпорироваться, встроиться в местную этнокультурную среду. В массе своей викинги были не из тех, кто пренебрегал такой возможностью.

С другой стороны, остатки готского народа влачили в Крыму жалкое существование и, не имея никаких перспектив, постепенно теряли остатки национальной идентичности. Как выразительно заметил археолог С. Черныш, комментируя археологическое исчезновение гóтов в Крыму в IX веке, «у нищих нет национальности». И вдруг эти малочисленные нищие хиреющие остатки прежде большого народа, некогда вершившего историю Европы, неожиданно получили уникальную возможность радикально изменить своё бедное и бесперспективное существование благодаря, выражаясь языком Л. Гумилёва, «пассионарному толчку» от невесть откуда взявшихся шустрых пришельцев, по удивительному промыслу Всевышнего оказавшихся какими-то дальними родственниками. Наверняка если не все, то многие готы воспользовались таким подарком судьбы. Поэтому в случае Крыма речь должна идти не о завоевании и покорении викингами местного населения, что для них было делом привычным, а скорее о неком исключительном симбиозе пришельцев-скандинавов с аборигенами-готами, о симбиозе, в котором каждый компонент выигрывал что-то для себя и в чём-то дополнял другого.

Именно этим симбиозом объясняются многие загадки древней руси, в том числе нашедшие отражение в ПВЛ. Одна из них ― явно привилегированное положение чуди наравне с русью: «В Иафетовой же части сидят русь, чудь и всякие народы…», ― и после персонального выделения руси и чуди далее скопом перечисляются прочие «всякие народы». Весьма вероятно, что в этой и подобной ей сентенциях ПВЛ устойчивая пара «русь» и «чудь» (русь всегда первая, как «карлы» в договоре 911 года!) как раз отражает тот самый уникальный симбиоз скандинавов и гóтов, а этноним «чудь» первоначально относился вовсе не к финоязычным племенам Новгородчины, ни одно из которых никогда не имело самоназвания «чудь», а к готам Крыма с их самоназванием тиуда в значении «народ» [16].

По своему внешнему виду русь не отличалась от жителей Крыма и всего Северного Причерноморья. Викинги всегда и всюду демонстрировали высокую адаптируемость к местным условиям, но в Крыму эта адаптация дополнительно ускорилась благодаря слиянию с родственным готским этническим компонентом. Своё веское слово должна была сказать и смена климата. Поэтому бесполезно искать в описаниях внешности руси у Ибн Фадлана или Льва Диакона что-то скандинавское. Знаменитый «портрет» Святослава у Диакона ― это «портрет» не скандинава, а типичного крымчака с единственным отличием в виде оселедца на голове, который Диакон считает признаком родовитости. Этот оселедец вероятно на самом деле был внутри нового народа отличительным признаком скандинавских «мужей» («руси») в противовес полностью бритоголовым готам («чуди»). В этом плане не стоит забывать, что северные германцы придавали волосам особое мистическое значение, чем, надо полагать, и был вызван обычай у скандинавской верхушки сохранять хотя бы символический клок волос на бритой голове.

В то же время ни византийцы, ни тем более арабы уже не отождествляли новый народ с готами. Крымские готы, никогда и ранее не игравшие в жизни империи, а тем более халифата, сколько-нибудь заметной роли, окончательно сошли с исторической сцены и были полностью забыты. В непосредственном общении византийские правители имели дело, как мы видим в свидетельствах 839 и 911 годов, со скандинавской элитой руси, по которой греки и судили о новом для них народе. Этот народ оказался северного «гиперборейского» происхождения, его родные края действительно были ужасно далеки и, как выразился патриарх Фотий в своих гомилиях 860 года, «отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней». Однако со временем греки осознали, что этот новый дикий народ вовсе не так уж далёк и, оказывается, буквально соседствует с ними в Крыму.