Русов Николай Николаевич 126 2 страница

Выяснив иерархичность степеней посвящения для этой группы (Завадский и Чехов старше Аренского и Смышляева, а те, в свою очередь, старше Никитина), можно попытаться определить существовавшие между ними организационные связи, исходя из того, что Никитина с Аренским и Смышляевым связывали не только рабочие, но и чисто дружеские отношения³, тогда как с М.А.Чеховым и Ю.А.Завадс- ким — отношения давнего знакомства, но не тесной дружбы. Более того, в истории развития отношений между Аренским, Смышляевым и Никитиным есть несколько малоизвестных страниц, которые, как мне кажется, позволяют прояснить возникающие здесь вопросы.

Как известно, начало дружбы Л.А.Никитина с В. С. Смышляевым и П.А.Аренс- ким, приходящееся на зиму 1917—1918 гг., совпадает по времени не только с образованием творческого концертного коллектива «Сороконожка» и изданием журнала того же названия⁴, но и с уходом к В.С.Смышляеву первой жены П.А.Аренского —

О.Ф.Аренской. Пикантность ситуации заключалась в том, что «уход» О.Ф.Аренской означал на самом деле прямо противоположное: вселение В.С.Смышляева в квартиру Аренских, принадлежавшую, к тому же, не самому П.А.Аренскому, а его дяде. Прерванное событиями гражданской войны, знакомство Л.А.Никитина с П.А.Аренским было продолжено летом 1920 г. сначала в Смоленске, а затем в Минске, т.к. оба они работали в Штабе Западного фронта. Именно там в их компании сначала появился молодой С.М.Эйзенштейн, а затем и Б.М.Зубакин, не упустивший случая прочитать Эйзенштейну и Аренскому лекций по тайноведению, а затем и посвятить их в его собственный «орден розенкрейцеров»⁵.

Основываясь на письмах С.М.Эйзенштейна из Минска к его матери, в которых упомянуты как Аренский, так и Никитин (по имени не названный)⁶, долгое время я полагал, что последний тоже принимал участие в занятиях, организованных Зубакиным. Однако более внимательное сличение текстов писем с воспоминаниями Эйзенштейна об этих занятиях и их продолжении в Москве без Зубакина и Никитина, но со

В.С.Смышляевым и М.А.Чеховым⁷, равно как и обнаруженная фотография заседания минской ложи во главе с Зубакиным, на которой Никитин также отсутствует⁸, вместе с несомненным указанием на то, что к орденскому движению Никитина привлек именно П.А.Аренский, причем не ранее конца 1923 г., о чем в завуалированной форме пишет в своих воспоминаниях моя мать⁹, позволяет взглянуть на известные факты совершенно иначе. Так получается, что в Минске Никитин не был посвящен в оккультные занятия своих друзей (что подтверждается показаниями самого Б.М.Зубакина на допросах в ОГПУ в январе 1922 г., где имя Никитина отсутствует в подробном списке знакомых «розенкрейцерского епископа»), а по приезде в Москву они продолжаются на общей квартире Аренского и Смышляева, где к ним присоединяется и М.А.Чехов.

Наличие в этом кружке Чехова, который, как известно, был одним из первых тамплиеров, успевшим к 1923 г., когда он отошел в сторону Р.Штейнера и антропософии, уже получить от А.А.Карелина 10-ю, высшую степень посвящения, позволяет думать, что именно он мог быть тем человеком, который ввел Аренского и Смышляева к Карелину. С другой стороны стоит вспомнить, что новой женой Аренского не позднее 1922 г. стала В.А.Завадская, которая вместе со своим братом, Ю.А.Завадс- ким, посещала квартиру Карелина, а сам Завадский обладал такой же высокой степенью посвящения, как и Чехов, т.е. был в числе первых тамплиеров, принятых в Орден его основателем. По-видимому, вместе с В.С.Смышляевым в Орден вошла и

О.Ф.Смышляева-Аренская, которая входила в «группу Завадского».

Все эти факты в их последовательности и взаимозависимости не вызывают сомнений, однако они не способны ответить на два вопроса: что подвигнуло А.А.Карелина создать «театральную группу» в Ордене, и когда и в связи с чем был привлечен к этой работе Л.А.Никитин?

Частичный ответ на первый из них может быть получен без дополнительных разысканий: он обусловлен началом работы Ю.А.Завадского над созданием собственной театральной Студии, чем можно объяснить его отстраненность от кружков «Ордена Света». Другим, как мне представляется, не менее важным стимулом явился переход осенью 1922 г. Государственной Белорусской драматической студии в Москве, находившейся вначале под патронатом МХАТа, под опекунство Первой Студии МХАТа, причем ее художественным руководителем стал В.С.Смышляев. Через него Орден получал для своих экспериментов на театральной сцене замечательный молодой коллектив, готовый с жадностью губки впитывать знания, которые ему несли лучшие московские педагоги, в первую очередь члены Ордена — М.А.Чехов, П.А.Аренский, В.А.Завадская, Ю.А.Завадский и др.

Собственно говоря, факт этот может служить ответом и на второй вопрос, поскольку именно осенью 1923 г. Л.А.Никитин начал свою работу в Белорусской студии — сначала оформив ее первый спектакль («Царь Максимилиан» по А.Ремизову), а затем читая специальные курсы для будущих актеров и режиссеров и оформляя учебные спектакли Студии, которые впоследствии составили первую программу 2-го Белорусского государственного театра в Витебске (БДТ-2)¹⁰. Таким образом, его знакомство с

А.А.Карелиным могло произойти уже в 1922 г., а инициативу этого знакомства с достаточным основанием следует связывать с П.А.Аренским и В.С.Смышляевым.

Правда, известные коррективы в эту картину вносят показания П.А.Аренского на допросе 03.06.37 г., позволяющие допустить и другую последовательность событий, поскольку, по словам Аренского, в Орден его самого, Смышляева и В.А.Завадс- кую ввел в 1923 г. не Карелин, а Солонович, с которым они встретились «на квартире Смышляева» (т.е. на бывшей квартире Аренского на Знаменке), после чего «к нам примкнул Никитин» [ЦА ФСБ РФ, Р—11994 (преж. 260273), л. 224]. Конечно, подобное признание можно расценить и как некий «тактический ход» в поединке со следствием, целью которого было выгородить не столько А.А.Карелина и В.А.Завадскую (к тому времени уже покойных), сколько живого Ю.А.Завадского, поскольку совершенно непонятно, каким образом на квартире у Смышляева оказался А.А.Солоно- вич, не имевший никакого отношения к театру и литературе? И все же первостепенная роль Солоновича в организации «Ордена Света» и «Храма Искусств» подтверждается не только показаниями Аренского в 1937 г., но и Никитина в Саратовской тюрьме летом 1942 г. [ЦА ФСБ РФ, Р-27830 (преж. 2828) л. 28]. При этом, вопреки путанным показаниям А.С.Поля надопросах, оказывается, что в «Орден Света» самого А.С.Поля, Е.А.Поль, С.Я.Бернер, Н.П.Збруеву, Э.С.Зеликовича и В.Ф.Шишко привлек и посвящал не Л.А.Никитин, как то представляется по делу Ордена, а все тот же Аренский [ЦА ФСБ РФ, Р—11994 (преж. 260273), л. 224], как это, впрочем, можно понять из некоторых показаний подследственных осенью 1930 г.

Мне не известно, существовала ли какая-либо орденская группа внутри Белорусской драматической студии. Скорее всего, Смышляеву и Аренскому пришлось от этой мысли отказаться: слишком разными по своим характерам и уровню культуры были учащиеся, чтобы сколько-нибудь отчетливо воспринять идеи Ордена именно в такой «орденской» оболочке. Воспринимались отдельные идеи, своеобразно преломлялась мистика того или иного театрального действия, но вряд ли больше. Вот почему сам «Орден Света» пополнялся артистами московских театров (А.И.Благон- равов, Л.И.Дейкун, М.Ф.Астангов, И.М.Раппопорт, А.Ф.Евстратова, Г.Е.Ивакинс- кая), певцами и музыкантами (В.И.Садовников, Е.А.Поль, В.Ф.Шишко), выпускниками Института слова (Е.Г.Адамова, А.С.Поль, П.Е.Корольков) и сотрудниками ГАХН (Н.А.Леонтьева), а также отдельными литераторами (С.Бернер, Э.С.Зелико- вич, Г.П.Шторм), искусствоведами и представителями науки (А.С.Барков¹¹, Е.Н.Смирнов).

Показания этих людей, представленные в материалах дела «Ордена Света», оказываются совершенно идентичны в том, что касается деятельности «рыцарских кружков» и самого Ордена, т.е. вопроса, который более всего интересовал следователей ОГПУ и ответы на который приносили им неизбежное разочарование. Действительно, никакой «работы» Орден не проводил. В кружках читали легенды, циклы лекций по истории философии, истории религий, истории искусства, проводились общеобразовательные экскурсии, изредка — благотворительные концерты и посещение публичных лекций, например, в ГАХНе или в Музее П.А.Кропоткина. Вот и все. Именно этим отсутствием какой-либо общественной активности, деятельности, имеющей определенный результат, обусловлено, как мне кажется, быстрое падение интереса к таким занятиям в первую очередь у актеров, живущих постоянной сменой ролей, тогда как здесь от них требовалось сохранять верность только одной роли, к тому же не совсем понятной по своим требованиям и конечному результату. Этим объясняется и вспышка острого интереса к идеям Ордена в 1923—1925 гг., когда формируется его состав, и столь же резкий спад его деятельности в последующем, когда на смену кружкам приходят вечера по средам и воскресеньям на арбатской квартире Никитиных. Там по-прежнему рассказывают орденские легенды (но уже под видом «восточных сказок»), читают лекции, устраивают музыкальные, поэтические, литературные, фольклорные вечера и т.д.¹², однако уже ни о какой собственно орденской работе нет и речи.

И это понятно. Серьезным ударом по Ордену в целом явилась смерть Карелина, последовавшая 20 марта 1926 г. Основатель Восточного отряда тамплиеров, был болен сахарным диабетом в тяжелой форме, давно уже не мог ходить, однако его авторитет и влияние среди анархистов и представителей других партий был настолько высок, что личные связи Карелина со многими деятелями правящей партии (с тем же А.С.Енукидзе) способствовали смягчению многих проблем, по-видимому, иногда отводя удары ОГПУ от тамплиеров и анархо-мистиков. После его смерти баланс сил в Кропоткинском Комитете и Музее оказался нарушен. А.А.Солонович, претендовавший на роль идейного наследника Карелина, как об этом пишет в своих показаниях и Н.К.Богомолов, не обладал ни объемом знаний, ни дипломатическими талантами покойного, а потому сумел восстановить против себя в этой ситуации довольно много прежних если не единомышленников, то соратников по анарходвижению, в первую очередь А.А.Борового, возглавлявшего в Комитете анархическую секцию. Причиной конфликта, разразившегося с особенной силой в 1928 г., послужила, с одной стороны, попытка Солоновича сделать музей центром пропаганды анархо-мис- тицизма, а с другой — контрпопытка Борового провести группу политических анархистов в Кропоткинский Комитет для противодействия этим идеям, в результате чего там оказалось бы абсолютное преобладание людей с крайне левыми, революционными взглядами, враждебными не только анархо-мистикам (т.е. тамплиерам), но и вообще интеллигенции. В этом случае судьба Музея Кропоткина была бы предрешена: его анархическая секция и ее собрания могли стать трибуной политического анархистского движения, вызвав на себя огонь репрессий, в результате чего Музей был бы немедленно закрыт.

История конфликтов между анархистами и анархо-мистиками в Музее П.А.Кро- поткина довольно подробно рассмотрена мною в ряде публикаций¹³. Здесь же следует сказать только, что этот конфликт, поначалу не выходивший за пределы Музея П.А.Кропоткина, был впоследствии достаточно ловко использован органами ОГПУ против всех его участников, как анархо-мистиков, так и политических анархистов. С помощью каналов своей зарубежной агентуры ОГПУ способствовало появлению «разоблачительных» писем представителей анархической оппозиции на страницах парижского журнала «Дело Труда», издаваемого П.А.Аршиновым, вслед за которыми на протяжении 1928 и 1929 гг. прошла серия публикаций, направленных против анархо-мистиков, Кропоткинского Комитета и Музея, а также против карелинских «Рассвета» и «Пробуждения». Последователи Карелина, возглавляемые А.А.Солоно- вичем, были объявлены монархистами, фашистами, пособниками белогвардейцев и прислужниками мировой буржуазии, над которыми следовало как можно скорее совершить пролетарский суд¹⁴.

Апофеозом этой травли стала опубликованная в том же журнале полуанонимная статья-памфлет «Трубадур мистического анархизма», направленная против Солоно- вича (а отчасти и Карелина), в которой раскрывалась их орденская деятельность в России, прослеживались связи Ордена и орденских организаций с масонами Европы и какими-то еще более страшными, правда, так и не названными, силами мировой реакции¹⁵. Сокращенная подпись (Юр. А-т) позволяет думать, что автором памфлета мог быть анархист Юрий Аникст, как и П.Аршинов, к тому времени уже сотрудничавший с органами ОГПУ. Это был ничем не прикрытый политический донос, за которым последовала соответствующая реакция.

Напомню, что первыми были арестованы собственно анархисты, нападавшие на анархо-мистиков и обличавшие Кропоткинский Комитет в предательстве интересов революционных рабочих масс и забвении политической борьбы с коммунистами. Все, кто подписывал письма в «Дело Труда», летом 1929 г. оказались высланы в различные места и на различные сроки, в том числе и А.А.Боровой. Затем наступило время анархо-мистиков. Сначала, как известно, удар был нанесен по молодежным кружкам (Библиографический кружок при библиотеке-читальне Музея П.А.Кропот- кина), затем в течение первой половины и середины 1930 г. прошли аресты среди молодежи в Москве (дело О.С.Пахомовой, Е.ГСамарской и др.), в Нижнем Новгороде (дело «Ордена Духа»), в Свердловске (Екатеринбург) и на Северном Кавказе, где наряду с мистиками было схвачено много посторонней публики (теософы и антропософы, толстовцы), прямого отношения к тамплиерам не имевшей, однако в целом дававшей основание для окончательной расправы с москвичами.

Заслужили ли они это?

Если вспомнить показания М.И.Сизова, согласно которым «театральная группа» тамплиеров была создана для проведения анархических идей через советский театр, то a priori можно признать утопичность такого замысла, потому что проводником его должна была стать определенная философема, ничего общего не имеющая с театром, как таковым, к тому же безусловно оппозиционная какой-либо партийности. Естественно, в плоскости практической (а тем более политической) из этого ничего не могло произрасти, кроме интереса к самой идее «духовного рыцарства» в условиях диктатуры псевдопролетариата у отдельных личностей и собраний по средам и воскресеньям на арбатской квартире Никитиных. Впрочем, таких квартир по Москве конца 20-х годов было еще немало.

Вряд ли я ошибусь, предположив, что именно эти «сборища», выражаясь языком следователей СО ОГПУ, наполненные «не-советским содержанием», вызвали осеннюю акцию 1930 г. против «Ордена Света», память о котором продолжала жить среди его членов, тем более, что некоторые из них к этому времени оказались под влиянием московских розенкрейцеров¹⁶. Здесь присутствовали все признаки не-советс- кой (т.е. противо-советской для ОГПУ!) «организации»: орден, братство, рыцарство, степени посвящения, верность евангельскому Христу, как совершенному рыцарю, хотя на самом деле все это было лишь театральными декорациями, предназначенными способствовать более естественному усвоению идей, «вхождению в образ», перевоплощению москвича, ощутившего себя носителем определенной духовной миссии. Вот почему не «ходом умолчания», как можно было предположить сначала, а достаточно искренним признанием оказываются показания Л.А.Никитина от 3 и 23 января 1931 г., дающие представление об Ордене как своего рода игре, рассчитанной на психологию работников искусств, живущих масками-образами для той или иной ситуации или идеи.

«Представление об этом ордене, — писал он, — у некоторых лиц как о возможном явлении могло, быть м,ожет, возникнуть в связи со мной, благодаря значительному моему интересу к орденам Средневековья в период 1924-25 года, когда вообще ром,антические идеалы и представления были мне свойственны. <...> Возникла мысль проделать лабораторно-экспериментальную работу по театральной реализации известных художественных образов, связанных с рыцарством, вплоть до воссоздания внешних форм ритуала посвящения и других торжественных церем,оний по историческим материалам, имеющимся в литературе. <.> Другими словами, здесь мне казалось целесообразным применить уже испытанный на театре в системе Станиславского метод лабораторного вживания в художественный образ. <.> Мистери- альная основа такого искусства взята бъыа именно потому, что вообще представляла собою форму синтетического искусства, из которой в дальнейшем развился театр и другие виды искусств. Все это в целом, однако, не ставило никаких политических целей и задач, и те организационные формы, в которые это вышивалось, существовали постольку, поскольку какой-то минимум организованности должен был быть для осуществления самой работы. Все те символические обряды и ритуалы, которые здесь имели место, представляли собою условные формы, не опиравшиеся ни на какую обязательную традицию. <.> Таковым положение дела оставалось от начала до самого конца этого моего увлечения, т.е. примерно до конца 1925 г., после чего, убедившись в неудачности такой попытки вообще, эта идея была мною оставлена как вообще малопродуктивная, малосовременная, а к тому же и чреватая, как я начинал под конец понимать, всякого рода нежелательными последствиями, в смысле возм,ожности, во- первых, ее неправильного применения, с одной стороны, а с другой - вообще всякого рода кривотолков и недолжного поним,ания как интересовавшей меня здесь задачи, так и взаим,оотно- шений между участвовавшими в реализации этой идеи и тех форм, в которых мне казалось возможным ее реализовать...» [ЦА ФСБ РФ, 33312, л. 356-359].

Правда заключалась и в том, что именно на этом, как видно, строился далеко идущий расчет руководства Ордена тамплиеров, усмотревших в такой игре образами возможность внедрения в искалеченное, потерявшее ориентиры сознание послереволюционного россиянина утерянных ими «констант личности», способных создать своего рода иммунитет против тоталитарного оболванивания или, выражаясь современным языком, зомбирования.

В том, что именно так оценивали деятельность тамплиеров и грозящую с их стороны опасность советской идеологии органы ОГПУ, сомнений нет. Вот почему «Орден Света», а точнее — постоянных посетителей квартиры Никитиных необходимо было «вписать» в уже безусловный политический пейзаж, составными частями которого явились анархисты с подпольными политическими кружками среди студенчества (И.Е.Рытавцев, А.И.Смоленцева), А.А.Солонович, принявший на себя руководство всеми анархо-мистиками, со своими нелегальными лекциями против марксизма, с обширным трудом о М.Бакунине, наполненным выпадами против советской власти и коммунистов, бывшие секретари ВФА и ВФАК (Н.И.Проферансов и Н.К.Богомолов), курировавшие «нижегородских тамплиеров», северокавказских и екатеринбургских мистиков, снабжая их подпольной литературой, машинистка (В.Н.Любимова), размножавшая работы Солоновича, представители Музея П.А.Кропоткина (Д.А.Бем), работавшие в тесном контакте с только что расстрелянным П.А.Пальчинским. Немалую роль во всем этом сыграла экспансивная И.Н.Уйт- тенховен-Иловайская с обнаруженными у нее листовками, которые она упорно признавала «своими» и чье содержание (о котором, кстати сказать, в материалах дела ничего не сказано) почему-то ошеломляюще действовало на всех, кому их предъявляли для прочтения.

Другой, столь же ценной находкой для ОГПУ в этом плане оказался Н.А.Лады- женский, доставленный под конвоем из Новороссийска с копиями своих показаний и анализом материала, который неопровержимо доказывал «камуфлирующее» значение мистических организаций в деле распространения анархических идей среди студенчества и интеллигенции, как то и было задумано некогда А.А.Карелиным. Кроме Ладыженского этой же чести удостоены были и некоторые копии показаний

A. В.Бормотова(26.08.30 г.), Н.М.Лободы (26.08.30 г.) и Я.Т.Чаги (10, 11 августа 1930 г. и 20.09.30 г.), вошедшие в состав материалов следственного дела, поскольку они служили к изобличению связей Н.К.Богомолова и Н.И.Проферансова.

К сожалению, мы не знаем (и, вероятно, уже никогда не узнаем), кто еще был привлечен к следствию по делу «Ордена Света», какие аресты, кроме «нижегородского дела» и «сочинского дела» предваряли процесс московских тамплиеров, однако приведенные выше расчеты дают возможность объяснить отсутствие среди арестованных П.А.Аренского, отошедшего от орденской деятельности еще в 1925 г. (возможно, в связи с разрывом между ним и В.А.Завадской и последующей женитьбой на

B. Г.Орловой,        что совпало с началом его активной литературной деятельности), и

В.С.Смышляева, давно и прочно увлеченного преподавательской работой в ГИТИСе и в Украинской драматической студии, которая в его жизни заменила уехавшую из Москвы Белорусскую Студию. Судя по помете красным карандашом на показаниях А.С.Поля о Смышляеве — «Умер» — о нем вспомнили только в 1937 г., когда был арестован и отправлен на Колыму Аренский, а тогда, осенью 1930 г., когда одного за другим хватали его близких друзей по жизни, товарищей по сцене и братьев по рыцарскому Ордену, Смышляеву оставалось в ожидании собственного ареста только вырывать листы из дневника, на которых были компрометирующие его или его друзей записи.¹⁷

С этих позиций «Дело Ордена Света» 1930 г. оказывается рубежом, отсекающим историю Ордена тамплиеров в России от истории отдельных тамплиеров, сохранявших преемственность идей, архивы Ордена, традиции, но не организацию. То же самое можно сказать и обо всех его филиациях, вызванных к жизни гением А.А.Карелина и организаторским энтузиазмом А.А.Солоновича, в том числе и об анархо-мистицизме — странном гибриде политики и мистики, вызывавшего одинаково неприязненное отношение как у одних, так и у других. Одновременно это был и конец анархизма, показавшего свою полную утопичность и нежизненность в условиях развивающегося мира и общества, все равно, с политической или с экономической точки зрения, поскольку проповедуемая им «акратия», т.е. безвластие, на чем так настаивали теоретики анархизма, могла привести только к дестабилизации и разрушению, но никак не к созиданию и объединению человеческих индивидуумов в сколько-нибудь творчески активную и самодостаточную ячейку общества.

«Дело Ордена Света» заключает в себе огромный документальный материал, равно интересный для историка общественных движений, политолога, историка России, культуролога, историка театра, наконец, просто психолога. Большое количество имен представителей московской интеллигенции, как выясняется теперь, вовлеченных в эти, одновременно духовные и политические движения 20-х гг., открывают для исследователя неведомые ему пространства общественной жизни, столь непохожие на привычные ранее картины советских исследований того периода. В этом плане особый интерес представляют и те документальные приложения, которыми я решил сопроводить публикацию следственных материалов, начиная от упоминавшейся выше статьи Ю.Аникста «Трубадур мистического анархизма», разоблачающей Солоновича (Приложение 1), заявления Н.И.Проферан- сова в Коллегию ОГПУ из Ярославского политизолятора (Приложение 2), и кончая воспоминаниями В.Р.Никитиной (Приложение 3) и Е.А.Шиповской (Поль) (Приложение 4) об обстоятельствах ареста и пребывания подследственных в Бутырской тюрьме.

Арест людей, поименованных в документах настоящего дела, как и само расследование безусловно имели последствия, выходящие за пределы узкого круга потерпевших. Так, прямым следствием показаний Ф.Ф.Гиршфельда и А.С.Поля явился арест 17.02.31 г. Э.С.Зеликовича, материалы дела которого публикуются в этом же томе вместе с показаниями арестованных вместе с ним Л.В.Кафка, З.Л.Позиной и З.С.Поповой. Все это позволяет думать, что размах репрессий, связанных с ликвидацией Ордена тамплиеров и анархо-мистицизма, как течения, был гораздо более широк, чем это представляется сейчас по выявленным документам.

***

Документы обоих архивно-следственных дел публикуются по правилам, изложенным в первом томе настоящего издания. Без специальных оговорок исправляются фонетические, механические и смысловые описки, опечатки, искажения имен, удвоения слов и фраз, унифицируется написание имен людей, местностей, организаций, основанием чему служат, с одной стороны, собственноручные показания обвиняемых и заполненные ими «анкеты арестованных», а с другой — справочные, научные и литературные издания того времени. Столь же безоговорочно исправляется явная безграмотность протоколиста, если она затемняет или искажает смысл фразы. Все биографические сведения формулярной части протокола сконцентрированы в биографической справке о подследственном, предшествующей его показаниям; наличие угловых скобок с отточием внутри <...> указывает на пропуск текста, не относящегося непосредственно к данной теме, тогда как квадратные скобки [...] содержат пропущенное по небрежности слово или опущенную фамилию, а также номера листов архивного документа и место его хранения. Отсутствие подобного адреса означает, что публикуемый документ находится в архиве публикатора.

Кроме того, при публикации опущены находящиеся в материалах «Дела Ордена Света» копии показаний А.В.Бормотова, Н.М.Лободы, Я.Т.Чаги и Н.А.Ладыженско- го, поскольку они представлены в комплексе материалов «Сочинского дела» в 1-м томе настоящего издания.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ивакинская (настоящая фамилия — Баркова) Гали Евгеньевна, урожд. Кламмер (1897— 1960), род. в Санкт-Петербурге, дочь военного врача; окончила 8 классов петербургской гимназии им. М.Н.Стоюниной, два курса юридического ф-та Высших женских Бестужевских курсов; в 1921—1923 гг. училась в Государственном Институте Слова (ГИС) и работала в Пролеткульте секретарем тонально-пластической секции (Москва); в 1923—1924 гг. в Высших театральных мастерских при Московском Камерном театре; в 1926—1927 гг. — в Студии-мастерской Ю.А.Завадского; с 1924 по 1930 г. — в Комиссии Живого Слова (ГАХН), секретарь Комиссии; основная работа с 1923 г. — актриса Московского детского театра.

² Сизов Михаил Иванович (1883—1956), биолог, переводчик, антропософ, розенкрейцер, тамплиер; родился в Москве; окончил Петербургский университет (естественное отделение физико-математического ф-та); к моменту ареста — преподаватель физики в Станкоинструментальном институте и научный сотрудник Института высшей нервной деятельности; арестован 22.04.33 г. как участник к/р общества «Московский орден розенкрейцеров», в чем Сизов дал полные и подробные показания, тем самым согласившись и далее сотрудничать с органами ОГПУ-НКВД, после чего постановлением ОСО ОГПУ от 21.06.33 г. он был из-под стражи освобожден и более никогда не арестовывался. В 1939 г. М.И.Сизов вместе с новой семьей уехал в Сочи, работал там в институте курортологии до 1952 г., после чего окончательно вернулся в Подмосковье, продолжая работу в системе Академии Наук, скорее всего, как редактор в отраслевом журнале (точных сведений нет).

³ См.: Никитина В.Р. Дом окнами на закат. М., 1996.

⁴ Никитин А.Л. Рядом с Михаилом Чеховым. // Никитин А.Л. Мистики, розенкрейцеры и тамплиеры в советской России. М., 1998, с. 167—170; Никитина В.Р. Дом окнами на закат. с. 48-53.

⁵ Эйзенштейн С.М. Мемуары, т. I. М., 1997, с. 61-63.

⁶ Никитин А. Московский дебют Сергея Эйзенштейна. М., 1996, с. 35-37: письмо от 20.09.20 г.

⁷ Эйзенштейн С.М. Мемуары., с. 63-64.

⁸ Никитин А. Московский дебют Сергея Эйзенштейна. М., 1996, с. 295.

⁹ Никитина В.Р. Дом окнами на закат., с. 115.

¹⁰ См.: Нікіцін А. Даніна памяці. // Літаратура і мастацтва, Мінск, 12.09.1986, с.14—15; Нікіцін А. Крок да тэатра будучьіні. // Мастацтва Белорусі, Мінск, 1986, № 11, с. 10—14.

¹¹ Барков Александр Сергеевич (1873—1953), род. в с. Покровское Епифанского уезда Тульской губ.; географ, действительный член Академии педагогических наук РСФСР; в 1898 г. окончил Московский университет; преподавал в Александровском женском институте (1899—1901), в 5-й мужской гимназии (1901—1910), в 3-м реальном училище (1910—1911); был директором мужской гимназии им. А.Е.Флеровой (1911—1918), зав. школой 2-й ступени (1918—1926); профессор и руководитель кафедры физической географии Педагогического института им. Ленина (1926—1941) и профессор МГУ (1931—1942), зав. кабинетом методики преподавания географии, геологии и минералогии АПН РСФСР; муж Г.Е.Ивакинской.

¹² Никитина В.Р. Дом окнами на закат., с. 112—113.

¹³ Никитин А.Л. Заключительный этап анархистской мысли в России. // ВФ, 1991, № 8, с. 89—101; он же. К событиям 20-х гг. вокруг Кропоткинского Музея.// Труды Комиссии по научному наследию П.А.Кропоткина. М., 1992, с. 82—123; он же. Анархисты и мистики Кропоткинского Музея. // Никитин А.Л. Мистики, розенкрейцеры и тамплиеры в Советской России. М., 1998, с. 35-82.

¹⁴ Худолей В. Снимите с них маску! // Дело Труда, Париж, 1928, № 43, с. 17—19.

¹⁵ Юр.А-т. Трубадур мистического анархизма. А.А.Солонович. // Дело Труда, Париж, 1929, № 50-51, с. 15—17; перепечатано: Никитин А.Л. Мистики, розенкрейцеры и тамплиеры., с. 245-251; в качестве Приложения к «Делу Ордена Света» перепечатывается в настоящем томе.

¹⁶ См.: ШиповскаяЕ.А. Исповедь Рыцаря Света. М., 1998.

¹⁷ Смышляев В.С. Печально и нехорошо в нашем театре. Дневник 1927—1931 гг. М., 1996.

АДАМОВА Елена Георгиевна

(1898 — после 1950)

О             происхождении своем Елена Георгиевна Адамова сообщала только, что родившись в марте 1898 г. в Москве, стала приемной дочерью вдовы адвоката. Окончив одну из московских гимназий, она училась затем на так называемом Бухаринском рабфаке, после чего поступила в Государственный Институт Слова. Об этом и последующем периоде своей деятельности наиболее подробно она писала 12.04.1926 г. в автобиографии, сохранившейся в ее личном деле в фонде Государственной академии художественных наук: