Русов Николай Николаевич 126 5 страница

Картинка лубочная, черной печати (не в красках) с заголовком «Тяжко есть иго на сынех Адамлих» была куплена мною несколько лет тому назад на книжном аукционе в Обществе любителей старины (в помещении бывшей гимназии Травниковой в Б[ольшом] Кисловском переулке). Эта картинка была куплена мною как старинная редкая вещь и, конечно, безотносительно к ее содержанию. Нынче летом, когда мне понадобились деньги, я хотел продать несколько книг и эту картинку, но по экспертизе ее в антикварном отделе книжного магазина «Международная книга» на Кузнецком мосту эту картинку признали не ценной и не редкой и у меня не купили. Повторяю, что я собираю редкие книги и издания, поскольку это позволяют мне мои небольшие средства. Я состоял членом Московского общества «Друзей книги» до осени 1929 г.

Мои анархистские взгляды зародились следующим образом. Я происхожу из небогатой семьи, всегда нуждавшейся. Моему отцу приходилось содержать семью в семь-восемь человек. Поступив в 1905 г. в Томский технологический институт, я не мог в нем продолжать учиться, т.к. отец требовал, чтобы я зарабатывал деньги, и определил меня на службу в Сибирский торговый банк на 30 р. в месяц. Я жил и видел перед собой два контраста: дома — нуждаемость, а на службе передо мной проходили богатые люди, клиенты банка. В 1905 г., 17-ти лет, я принимал в Томске участие в студенческих и уличных беспорядках и митингах, но к партии не примыкал ни к какой. Моя активность была тогда по линии профсоюзной работы. С 1906 г. я стал принимать постоянное активное участие в жизни местного Общества торговых служащих (приказчиков), в котором я избирался все время на разные должности: председателем культурно-просветительной комиссии, председателем драматического кружка, членом Правления клуба торговых служащих, представителем от торговых служащих в особую комиссию Томской городской думы о нормальном отдыхе торговых служащих (по закону 09.11.1906 г.).

Так было до 1912 г., когда приехал в Москву и поступил в Московский Коммерческий институт и одновременно тогда же поступил на службу в Москве тоже в Сибирский торговый банк на 25 р. в месяц. Опять социальный контраст встал передо мной. Я видел богатых людей, видел подлинную биржевую игру, и во мне вновь уже более сильно появилось чувство протеста. Я стал читать книги по анархизму, стал вести беседы на эту тему, заводить знакомства, ходить на доклады и самому их делать. Первый мой доклад по анархизму был, мне помнится, в ноябре 1912 г. на большом семинаре Московского Коммерческого института при аудитории человек 500. После этого доклада ко мне обратилась группа студентов для его обсуждения, и через некоторое время мы организовали организацию анархистов Московского Коммерческого института. Вели нелегальную работу в Замоскворецком районе и вели ее часто вместе со студентами-большевиками. Из последних я могу назвать

КОЛОСКОВА Григория Алексеевича, ныне один из ответственных работников Госиздата, ДОБРОХОТОВА Михаила Николаевича, ныне председатель Треста московских гостиниц, и др. Одновременно с 1913 по 1915 г. я состоял председателем Сибирского землячества учащихся всех московских вузов. Это землячество было нелегальным.

Когда я приехал в Москву в начале 1918 г. я встретил здесь своих сотоварищей- анархистов — тт. ХУДОЛЕЯ, ХАРХАРДИНА, ЧЕРТКОВА и др. Мы организовали Лефортовскую организацию анархистов, устроили клуб в Лефортове. В этом клубе я делал несколько докладов. В Лефортовской организации я был выдвинут в члены Лефортовского Совета рабочих депутатов, каким и состоял, кажется, около года. Приходилось мне делать доклады и в других анархических клубах Москвы и в Московском Коммерческом институте. И в дальнейшем мои доклады, чаще всего касались теории анархизма, философского обоснования его, соотношения анархизма и права, в частности государственного права. С весны 1918 г. наша группа познакомилась и примкнула к Всероссийской Федерации анархистов-коммунистов. Я познакомился с Аполлоном Андреевичем КАРЕЛИНЫМ и сделался одним из его сотрудников. Лично с ним у меня установились самые хорошие отношения.

В моих публичных выступлениях я всегда относился к советской власти не только лояльно, но и положительно. С теоретической стороны (как анархист) я всегда высоко ценил взгляды В.И.Ленина в его книге «Государство и революция», в частности признание Лениным принципиальной ценности анархизма и его взглядов в деле разрушения машины буржуазного государства. В декабре 1918 г. или в январе 1919 г. в Москве состоялся Всероссийский съезд анархистов-коммунистов. На этом съезде я выступил в защиту тогдашней политики советской власти, указав на ряд положительных достижений большевиков, настаивал на необходимости для анархистов идти в Советы и там работать. Эти мои речи под фамилией «Николин» напечатаны в печатной брошюре отчета об этом съезде. Так определилось мое отношение к советской власти. Часть анархистов, в особенности некоторые из провинции, резко полемизировали со мной. Но все же я тогда прошел в члены Секретариата ВФАК, коим оставался до 1925 г., до ликвидации Секретариата. В состав Всероссийского Секретариата, избранного на вышеуказанном съезде, насколько мне помнится, входили: КАРЕЛИН, БОГОМОЛОВ, В.С. ХУДОЛЕЙ, ДОЛИНИН-ТЕРИАН, ТЮРИН (или ТЮЛИН), уральский рабочий ГОРДЕЕВ, позже расстрелянный на Урале, и, кажется, Маруся НИКИФОРОВА, которая скоро уехала из Москвы куда-то, Александр Васильевич АНДРЕЕВ. Секретариат через некоторое время разделился на две части, а именно тт. ХАРХАРДИН, ХУДОЛЕЙ, АНДРЕЕВ и кто-то еще образовали секретариат Всероссийской Федерации анархистов (без приставки «коммунистов»), но заседания часто бывали и объединенными. Позже вошли в Секретариат ТВЕРЫ- МОВ Павел (был, кажется, около года), АНОСОВ Григорий Иванович, СОЛОНОВИЧ Алексей Александрович (был, по моему мнению, около года), СОЛОНОВИЧ Агния Онисимовна (вошла, примерно, с 1923 г. и до конца). Кроме того, еще в том составе был т. АЛМАЗОВ, уехавший из Москвы примерно в 1922 г.

В Кропоткинском музее я принимал участие в анархической секции около полу- года, примерно, в 1923 г., когда там были тт. ПАВЛОВ, бывший член Моссовета, САНДОМИРСКИЙ, ХАРХАРДИН, и скоро я ушел оттуда совсем вследствие какого- то очередного конфликта, когда я вообще перестал принимать всякое участие в работе анархической секции музея (с 1923 г.). На протяжении 1918—1925 гг., я помню, было в Секретариате ВФА (коммунистов) такое распределение работы: КАРЕЛИН вел большую личную переписку с провинцией; В.С. ХУДОЛЕЙ — переписку с заграницей (только легальную); И.В.ХАРХАРДИН — внутреннюю переписку, высылку книг в провинцию; Г.И.АНОСОВ вел небольшую техническую работу — исполнительская часть переписки и высылка книг и газет, регистрация членских билетов. На меня, БОГОМОЛОВА, определенной работы никогда возложено не было. Временами я помогал КАРЕЛИНУ в его переписке, в особенности когда он болел; я сам вынужден был отказываться от выполнения или принятия работы, потому что служба отнимала у меня очень много и сил и времени, что часто вызывало на меня неудовольствие товарищей.

Связь с провинцией Секретариат имел только письменную, путем индивидуальной переписки отдельных членов Секретариата. Изредка приезжали товарищи из провинции, изредка также они присутствовали на заседаниях Секретариата. Никаких агитаторов Секретариат никуда на места не посылал. Дело в том, что КАРЕЛИН и весь Секретариат главную цель свою видели в те моменты в анархической переписке (с провинцией) для поддержания анархической мысли и настроения в отдельных ячейках и также (что признавалось очень важным) распространения анархической литературы в стране. Покойный КАРЕЛИН не раз говорил, что, несмотря на все недостатки и отрицательные стороны советской власти, все же мы, анархисты, не должны идти против нее, ибо это власть революционная и никакая другая не позволила бы нам распространять анархическую литературу и брошюры. После того, когда вследствие недостатка денег прекратилось издание нашего журнала «Вольная Жизнь», примерно в 1923 г., Секретариат издавал изредка информационные письма того же содержания, что и журнал «Вольная Жизнь». Я помню, что эти письма иногда обсуждались в Секретариате, но, вероятно, не все, т.к. Секретариат тогда не собирался месяца по два-три. После смерти КАРЕЛИНА Комиссия по устройству его похорон преобразовалась в Комитет по увековечению памяти КАРЕЛИНА.

Туда входит Агния Онисимовна и Алексей Александрович СОЛОНОВИЧИ, БОГОМОЛОВ, АНДРЕЕВ, четверо родственников Карелина (брат, сестра и племянница с мужем), Ирина Николаевна УЙТТЕНХОВЕН, БРЕНДСТЕД Михаил Михайлович. В секретариате Комитета по увековечению памяти Карелина состоят: Агния Онисимовна СОЛОНОВИЧ, БОГОМОЛОВ, АНДРЕЕВ, УЙТТЕНХОВЕН И.Н. и двое родственников.

По идеологической линии мои взаимоотношения с СОЛОНОВИЧЕМ следующие. Я признаю большие таланты СОЛОНОВИЧА, его эрудицию, философские знания, в частности меня интересуют его взгляды по мистическому анархизму. Я вовсе не считаю себя его соработником и в практической работе я с ним нигде не сталкиваюсь. Не принимаю я никакого участия и в анархической секции Кропоткинского музея, в котором он ведет за последние годы работу. На докладах в секции и на собраниях я никогда не бываю. У СОЛОНОВИЧА года полтора тому назад я брал и читал его книгу «Бакунин и культ Иальдобаофа». Книга мне по содержанию понравилась (я прочел два с половиной тома), хотя не все взгляды автора я разделяю. А спрашиваемые у меня его (СОЛОНОВИЧА) лекции по анархо-мистицизму я не видел и не читал, но слышал о них в разговорах. Также слышал в разговорах о лекциях по критике истории христианства.                                     Н.Богомолов

О моей анархо-коммунистической работе я уже дал вам отдельные показания. После смерти КАРЕЛИНА в 1926 г. я, конечно, оставался с теми же анархо-комму- нистическими убеждениями, хотя и не вел никакой практической работы. Еще раньше я начал интересоваться учением Л.Н.Толстого. Одного анархо-коммунизма мне казалось мало, и мне казалось необходимым подвести под него более обширные основания идеологического порядка. Толстой связывал свое учение с христианством, и мне казалось необходимым изучить эту связь как в рамках учения Толстого, так и вообще безотносительно к учению Толстого. Но последняя задача, как очень широкая и требующая большой эрудиции и времени, была мной отодвинута. Вскоре после смерти КАРЕЛИНА, а возможно, что и при нем, я вошел в число членов-соревно- вателей Толстовского общества в Москве. Посещал собрания Общества и много думал о том, какой путь правильный: с применением насилия или без применения насилия. Решение этого вопроса я считал для себя важным. На этом пути мне пришлось обратиться даже и к прочтению Евангелия и христианской литературы, вернее сказать, литературы по истории христианства. Отношение к этому вопросу церкви, православной или других церквей, меня тоже интересовало.

Должен оговориться, что я вообще не церковник, никогда не хожу в церковь. К церкви, как властной организации, как к организации принципиально иерархического порядка, у меня всегда было ярко отрицательное отношение. Нужно проводить резкую грань между церковью и христианством, беря последнее как одно из учений о нравственности. Прочитавши некоторые из источников, я увидел, что поучения церкви в вопросе об оправдании государства и власти, об оправдании насилия, являются нелогичными, двойственными и явно неверными. Размышления над текущей политической деятельностью как в СССР, так и за границей привели меня к мысли, что применение насилия должно становиться все менее действенным для тех, кто его применяет. Насилие не дает тех результатов, которые ожидают от него, оно решительно для всех сторон приносит только неприятные в конечном счете последствия.

Последнее время я ознакомился с учением Ганди, которое стало возбуждать во мне большие симпатии, и я только сожалею о недостаточности литературы, выпущенной о Ганди на русском языке, что не дает мне возможности ближе познакомиться с ним. Весь вопрос должен сводиться к тому, можно ли и как увязать известное нам пока учение Ганди с революционными требованиями масс. Этот вопрос мною до конца еще не продуман. Но все же в применении к нашей политической действительности в СССР для меня вполне ясно, что при внешней блокаде СССР буржуазными государствами в этот переходный период диктатура пролетариата, видимо, является неизбежной и человек чести и революционного долга не может с ней бороться, а должен оказать ей посильную помощь. В чем эта помощь может выражаться? Это решается индивидуально.

Мое личное индивидуальное решение таково: я не считаю для себя возможным вести какую бы то ни было борьбу против советской власти, считаю необходимым помогать ей в деле социалистического строительства. Могу указать также, что, например, в стенной газете Молокоовощтреста была помещена моя статья за подписью «Н.Б-ов» о недочетах с договорами на строительные работы в совхозах. В этой статье я делал призыв к выполнению директив партии и правительства о строительстве в совхозах. Статья может быть истребована от редактора стенной газеты т. ВАСЬКОВА.                                                                                    Н.Богомолов

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 3, л. 70-81]

ПОКАЗАНИЯ БОГОМОЛОВА Н.К. 15.09.30 г.

ЛАДЫЖЕНСКОГО Николая Алексеевича я знаю с 1901 г. С ним вместе я учился в реальном училище в г. Свердловске в одном классе. С ним мы встречались в Томске в 1907—1908 гг. Примерно в 1927 г. я заезжал к нему в Свердловск в гости на два дня. Весной 1930 г. в мае месяце ЛАДЫЖЕНСКИЙ приезжал в Москву с женой проездом на курорт и останавливался у меня на квартире. В начале 1920 г. я был в Свердловске, в служебной командировке от ВСНХ, пробыл там несколько дней в январе и несколько дней в феврале. Тогда я там же встретился с ЛАДЫЖЕНСКИМ. Кроме того, я наезжал к ЛАДЫЖЕНСКОМУ в Свердловск на один день в 1926 г. Приблизительно в 1920 или 1921 г. ЛАДЫЖЕНСКИЙ приезжал в Москву в служебную командировку, был у меня неделю. Я ЛАДЫЖЕНСКОМУ дважды предлагал прочитать анархическую литературу, в том числе КРОПОТКИНА, БАКУНИНА, КАРЕЛИНА. Насколько помню, дал ему работу КАРЕЛИНА «Россия 1930 года». Я познакомил ЛАДЫЖЕНСКОГО с КАРЕЛИНЫМ в 1920 или 1921 г., в Москве. Тогда же ЛАДЫЖЕНСКИЙ познакомился и с СОЛОНОВИЧЕМ. Говорили мы с ЛАДЫЖЕНСКИМ о мистической философии, о толстовцах. Говорили о свободе духа, о масонстве с философско-исторической стороны, причем я заявил, что отношусь отрицательно к французской оккультной литературе, считая ее хламом. Говорили об истории первого христианства, об элементах коммунизма в христианстве.

Хотя я и читал литературу по вопросу Ордена тамплиеров, в разговоре с ЛАДЫЖЕНСКИМ этого ордена не касался. Пропаганды идей Ордена тамплиеров я не вел. Сам я тоже не состою в этом ордене, но принципиально разделяю идеи братства, равенства социального, помощи ближнему. Говорил ли я с отдельными личностями об этих идеях с целью убедить их в правоте этих идей общего порядка? С ЛАДЫЖЕНСКИМ мы говорили об идеях братства, социального равенства и милосердия общенравственного порядка, и он их разделял.

Зачитанное мне из протокола допроса ЛАДЫЖЕНСКОГО от 14.08.30 г. о моем его посвящении в рыцари Ордена тамплиеров я решительно отрицаю, считаю его вымыслом и фантазией ЛАДЫЖЕНСКОГО. Также решительно отрицаю угрозу смерти ЛАДЫЖЕНСКОМУ. Я вместе с ЛАДЫЖЕНСКИМ не читал печатанной на машинке мистической литературы и таковой не оставлял у него. В политическом отношении я считал ЛАДЫЖЕНСКОГО обывателем, о чем я и говорил вам еще до того момента, когда вы зачитали мне вышеуказанную выдержку из показаний ЛАДЫЖЕНСКОГО. В Свердловске я никого не пытался обрабатывать для вовлечения в Орден тамплиеров.

Протокол мною прочитан и записан правильно с моих слов.        Н.Богомолов

[Рукою Богомолова:] Добавляю к протоколу допроса от 14.IX. Когда умер Ленин, в советских столичных газетах «Правда», «Известия» наш Секретариат поместил открытое письмо с соболезнованием и скорбью по поводу смерти и признанием его заслуг и с уважением к умершему. Под этим письмом была и моя подпись «Н.Николин».

Н.Богомолов

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 3, л. 82-83]

ПОКАЗАНИЯ БОГОМОЛОВА Н.К. 26.09.30 г.

По поводу цитаты-выдержки, прочитанной мне следователем т. КИРРЕ из книги СОЛОНОВИЧА «Бакунин и культ Иальдобаофа» со с. 362, о том, что будто бы последние всплески революции представляли собой махновское движение и Кронштадтский бунт и что большевики будто бы в 1921 г. вбили клин между пролетариатом и крестьянством, я заявляю, что, когда я читал еще на воле, более года тому назад, этот второй том, цитируемого места я не заметил, потому что я торопился и читал с пропусками, стараясь уловить лишь общий смысл событий, касающихся Бакунина и трактовки их автором. С вышеуказанной трактовкой СОЛОНОВИЧА я решительно не согласен. Я всей своей работой и поведением за 13 лет революции доказал, что я не имел и не могу иметь ничего общего с контрреволюционными мыслями. Такие контрреволюционные мысли я осуждаю и по моей собственной инициативе желаю выступить с публичным осуждением таких мыслей и таковой литературы путем помещения в советской печати соответствующего заявления за моей подписью.

Я вовсе не являлся и не являюсь идеологическим последователем СОЛОНОВИ- ЧА и не имел решительно никакого отношения к его лекциям в Музее Кропоткина, в котором я был последний раз, кажется, лишь в дни похорон КАРЕЛИНА. Вскоре после смерти Карелина у меня произошли с СОЛОНОВИЧЕМ серьезные разногласия по поводу рукописей Карелина, и я помню, что более года совсем уже не виделся с СОЛОНОВИЧЕМ. Ясно, что я не могу принять на себя никакой ответственности за литературные труды СОЛОНОВИЧА.

Означенную работу СОЛОНОВИЧА «Бакунин и культ Иальдобаофа» считаю легальной работой, во всяком случае, я считал ее таковой до момента ознакомления с предъявленным мне контрреволюционным местом из нее. Основанием к такому моему мнению об этой книге было хотя бы то, что я прочел краткий отзыв об этой книге в журнале «Каторга и ссылка» за 1926 г., номера я не помню, в отделе библиографии, причем статья говорила о хронике новой литературы о Бакунине, появившейся за последние годы за границей. В этой заметке говорилось также и о другой работе СОЛОНОВИЧА, «Три волхва». Но этой последней работы его я не видел и впервые узнал о ней из этой библиографической заметки. Наиболее внимательно я читал первый том работы СОЛОНОВИЧА о Бакунине, причем за недостатком времени читал с пропусками и главное внимание обращал на биографические данные и цитаты из самого Бакунина. Возможно, что у меня и сложилось мнение о легальности указанной работы поэтому.    Н.Богомолов

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 3, л. 84-85об]

ПОКАЗАНИЯ БОГОМОЛОВА Н.К. 14.12.30 г.

I. С гр. ПАЛЬЧИНСКИМ лично знаком не был. При организации Кропоткинского музея я участия не принимал, лишь, кажется, в 1922 г., будучи на обычном ежегодном вечере памяти КРОПОТКИНА, узнал, что там же находится и член Кропоткинского Комитета гр. ПАЛЬЧИНСКИЙ, которого я и увидел. Затем, о том, что гр. ПАЛЬЧИНСКИЙ был ранее министром Временного правительства, мне было известно. На ваш вопрос отвечаю, что последнее, конечно, должно было быть известно и А.А.СОЛОНОВИЧУ. Я считал отрицательным явлением, что в составе Комитета имени Кропоткина находятся такие одиозные люди, как ПАЛЬЧИНСКИЙ, и вообще не анархисты. Но мне говорили, что еще при самой организации и по уставу было решено, что Комитет будет не анархическим (политическим), а общественным, что и постановлено в самом заглавии Комитета. Поэтому, как мне объяснили в Комитете, были учреждены разные секции научного порядка, а анархическая секция вошла лишь одной из секций. В работе анархической секции я принимал небольшое участие, примерно в 1921—1923 гг., когда там были товарищи ПАВЛОВ, бывший член Моссовета, Герман Борисович САНДОМИРСКИЙ и др. Примерно в середине

1923 г. я ушел из секции и в дальнейшем посещал музей лишь один раз в год — в день ежегодных собраний памяти Кропоткина. Причиной моего ухода были: печать политической неясности, лежавшая на Бюро музея, желание стоять дальше от внутри- секционных споров и «недоразумений», а также и то, что после моей женитьбы в

1922 г. я стал более отходить от общественной работы.

II. По поводу зачитанной вами мне выдержки из листовки «Наши цели и методы», призывающей к восстанию, сообщаю, что о такой листовке мне решительно ничего известно не было. В частности, мне решительно ничего не известно о связи этой листовки или авторстве со стороны Ирины Николаевны УЙТТЕНХОВЕН, которая являлась последнее время членом Карелинского Комитета. Если действительно такая листовка была выпущена, я самым резким образом осуждаю эту листовку и считаю, что автор ее не имел права выступать от имени анархистов-коммунистов, организация которых в лице ВФАК в 1918—1925 гг. стояла на строго легальной советской платформе.

Если действительно автором таковой листовки является гр. УЙТТЕНХОВЕН, я думаю, что и она не имела права (морального) так делать, т.к. она была знакома с КАРЕЛИНЫМ, а теперь состояла членом секретариата Карелинского Комитета. Этот Комитет не вел и не брал на себя никаких политических задач, и все члены его должны были стоять на советской платформе. И потому УЙТТЕНХОВЕН должна была бы уйти из Комитета, если ей хотелось вести какую-либо несоветскую политическую работу (нелегального порядка). Я считаю такую листовку контрреволюционной. Повторяю, что мне ничего не было известно, что гр. УЙТТЕНХОВЕН могла бы писать такие листовки. Я считал ее совершенно неактивной и считал ее стоящей совершенно определенно на платформе советской действительности (власти).

III. На ваш вопрос, что бы я сделал в том случае, если бы гр. УЙТТЕНХОВЕН обратилась ранее ко мне с предложением вступить в такую нелегальную анархическую организацию, я отвечаю, что я всеми силами постарался бы отговорить ее от такой нелегальной работы, указав ей при этом на все темные черты старого режима, о которых она по молодости ее не знала. Если бы мои уговоры на нее не подействовали, то передо мной осталась бы дилемма: следует ли донести на нее вам в ГПУ или нет. На ваш вопрос, как я решил бы эту дилемму, думаю, что в конечном счете я, как советски настроенный анархист, решил бы ее в том смысле, чтобы сообщить в ОГПУ.

Н.Богомолов.

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 3, л. 89-90об]

ПОКАЗАНИЯ БОГОМОЛОВА Н.К. 23.12.30 г.

I. По поводу пения на гражданской панихиде в дни смерти т[ов]. А.А.КАРЕЛИНА в марте 1926 г. в помещении Кропоткинского музея. Артистов приглашал не я, хотя об их приглашении мне было известно. Программа, что именно артисты будут делать (петь), мне не была известна. Как будто бы пелась артистами ария «Авэ Мария» и траурный марш Шопена выполнялся на рояле. Фамилий исполнителей я не знаю и, кажется, лиц их не видел. Дело в том, что в Комитете по похоронам Карелина на меня были возложены обязанности: переговоры с похоронным бюро, распорядительство во время шествия по улице и на могиле. На каком языке пели артисты и почему не на русском языке, я не знаю. Поскольку помню, тогда же я увидел там и артиста СМЫШЛЯЕВА, с которым, вероятно, тогда и познакомился.

Позже я познакомился с артистом ЗАВАДСКИМ, года через два, т.е., кажется, в 1928 г., в зале Общества политкаторжан, на публичном вечере памяти Карелина, где я был одним из распорядителей. Артист ЗАВАДСКИЙ прочитал в концертном отделении какое-то стихотворение. Помню, что большинство (если не все) артистов выступали бесплатно, тем более что денег у Карелинского Комитета не было. Приглашал артистов не я, а, насколько помню, Агния Онисимовна СОЛОНОВИЧ, которой это было поручено. После указанного вечера я с артистом ЗАВАДСКИМ встречался лишь два раза — весной 1930 г. в Наркомпросе, в Объединении государственных театральных предприятий, где я работал, и встречался в служебной обстановке.

II. Из мистических вопросов мне пришлось говорить с А.А.КАРЕЛИНЫМ года за два до его смерти о личности Христа. По моей инициативе я спросил КАРЕЛИНА, насколько можно считать определившимися моменты коммунизма в учении Христа. Насколько помню, и мой взгляд, и взгляд КАРЕЛИНА сошлись в том, что учение Христа, если взять его лишь как социальное учение, можно рассматривать как особый коммунизм.

III. Насколько помню, из мистических разговоров у меня был разговор с А.А.СО- ЛОНОВИЧЕМ по поводу учения апостола Павла. СОЛОНОВИЧ крайне отрицательно относился к апостолу Павлу и его учению, которое затем стало как бы идеологией христианства, подменив собой учение Христа. Я склонен был признавать правильность такого взгляда СОЛОНОВИЧА на апостола Павла.

На ваш вопрос отвечаю, что основным принципом моего личного мировоззрения является принцип любви, любви как к ближнему, так и к человеческому обществу (организму) и, наконец, ко всему человечеству. С этой стороны наиболее близким для меня я считаю учение Л.Н.Толстого, а из анархических лозунгов наиболее близким моим убеждениям лозунг: «Моя свобода — в свободе и равенстве других». (Лозунг из Бакунина, этот лозунг в 1920 г. был напечатан на членских билетах нашей Федерации.)

Я — анархист с 1912 г.; мистическими вопросами стал интересоваться как вопросами философского порядка примерно с 1922 г. Мой интерес к мистическим вопросам я не считаю оформившимся в какой-либо философской концепции или в какой- либо организационной форме.

Я знал, что СОЛОНОВИЧ называет себя анархистом-мистиком, но полагал и полагаю, что анархисты-мистики и СОЛОНОВИЧ никакой организации не представляли. Я лично по этой линии ни в какой связи с СОЛОНОВИЧЕМ не нахожусь. Также в течение нескольких лет я знаком и с ПРОФЕРАНСОВЫМ, которого я считаю философски образованным ученым и анархистом, но теоретиком, причем мне не известно, чтобы ПРОФЕРАНСОВ за время после революции участвовал бы в анархических организациях. Разговоры на мистические темы с т. ПРОФЕРАНСОВЫМ у меня могли быть примерно на те же вышеуказанные темы, как и с КАРЕЛИНЫМ, и с СОЛОНОВИЧЕМ. Отношение ПРОФЕРАНСОВА к этим вопросам примерно такое же, как и со стороны КАРЕЛИНА и СОЛОНОВИЧА.                                                                                  Н.Богомолов

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 3, л. 93-94об]

ПОКАЗАНИЯ БОГОМОЛОВА Н.К. 25.12.30 г.

I. Моя заинтересованность в мистических вопросах была по линии философской. Я интересовался историей христианства, интересовался также и современными поэтами-лириками, например А.Блок, А.Белый и др. лирики. Думаю, что чтение их стихов в значительной мере натолкнуло меня на размышления мистического характера. С 1926 г. мои мистические настроения стали падать и стали преобладать мысли толстовского характера, к которым я и ранее имел склонность. И еще, например, в первые годы революции, когда я делал публичные собеседования, доклады на темы соотношения государства и анархизма, я главнейшее значение для целей изменения буржуазного порядка на анархо-коммунистический приписывал проникновению в жизнь общества и человека таких идей: любовь, добро, красота, взаимопомощь.

Ознакомление с мистическими идеями, с учением Христа по Евангелию показало мне правильность и с этой стороны основных установок анархизма, как я их понимал, т.е. о принципах любви, красоты, принципах безвластия, принципе добра. Для меня характерными и значительными были такие места в Евангелии, как «цари господствуют над народами, а между вами да не будет так», «первый из вас да будет слугою другим». Известное изречение «воздайте кесарево кесарю» я понимал вовсе не в тенденциозном церковном понимании, как совет Христа отдавать кесарю то, что по существу своему является кесаревым, — деньги, и не нужным для верующего в Христа. Для меня было крайне важно, что у Христа нет ни одного изречения, оправдывающего государственность и насилие. С социальной же стороны это была, как я понимаю, проповедь своеобразного коммунизма, и прежде всего в личной жизни. «Если у тебя две рубашки — отдай одну другому», «легче верблюду пройти сквозь игольное ухо, чем богатому войти в царствие небесное».

В отношении же вопросов тактического характера ознакомление с мистикой укрепляло во мне те толстовские взгляды, которые были у меня по этому вопросу и ранее. Слова Христа «не убий», «вложи меч свой в ножны», «взявший меч от меча и погибнет» — являлись для меня определяющими мое личное поведение. Вот в этом вышеуказанном понимании во мне уживались анархизм и мистика, но все же у меня были некоторые сомнения и искания, т.к. я осознавал, что идеи мистического и толстовского порядка все дальше уводят меня от социально-революционного элемента в анархизме, каковой элемент ранее, в первые годы революции, для меня превалировал. Из-за этого я и вошел в ВФАК в начале 1918 г.

Я осознавал, что я все далее ухожу от реальной жизни. Вероятно, поэтому с 1926 г. мои мистические построения стали падать, но ориентация в сторону толстовства, как мирного анархизма, оставалась и остается. Отсюда естественно, что элементы анархизма у меня доминировали над элементами мистики. Я никогда не задавался вопросом, следует ли анархизм проводить через мистику или наоборот, возможно, потому, что я примерно с 1922 г. перестал вести какие-либо доклады. С теоретической же стороны думаю, что и анархизм, и мистика могут каждый проводиться самостоятельно, а кто через что и к чему придет — должно решаться чисто субъективно.

Если бы мне лично пришлось ответить на вопрос об очередности такого совмещения, я бы лично ответил, что в основе должен быть положен анархизм, который должен появляться первым и самодовлеющим. Способствует ли анархизм проведению мистики, и наоборот? Думаю, что не способствует, ведь революционный анархизм несовместим с мистикой. Мирный анархизм может иметь некоторые точки соприкосновения, но не более, ибо мистические настроения склонны потребовать (захватить) собой всего человека, тогда для анархизма может не остаться места. Но раз анархизм в мировоззрении является основой, то он должен будет войти в столкновение с мистическими настроениями. Вопрос такого столкновения есть вопрос времени. Думаю, что мистические настроения должны мешать практическому анархизму, т.к. мистические настроения способны неминуемо уводить человека от земных реальных переживаний, от политики и заставлять центр тяжести своих переживаний переносить в анализ личных своих отношений к божественному началу в развитие последних.