Третье плавание ДЖ. Кука 18 страница

Пятница, 19 сентября. Вчера и сегодня нас очень скудно снабжали плодами. Оту услышал об этом, и между 9 и 10 часами вечера из Опарре явились сам король и его брат, состоявший при капитане Клерке, и доставили большое количество плодов для обоих кораблей.

Суббота, 20 сентября. Кроме этого события, не произошло ничего, что могло бы в достаточной степени нас заинтересовать. На следующий день явилась с дарами вся королевская семья, так что мы приобрели теперь больше, чем могли израсходовать.

Поскольку вода была взята, корабли проконопачены и такелаж исправлен и все удалось привести в порядок, я начал подумывать об уходе с острова, дабы иметь время, достаточное для посещения других земель.

Поэтому мы перевезли на борт обсерватории и приборы и привязали паруса.

Воскресенье, 21 сентября. Утром 21-го на борт прибыл Оту и поставил меня в известность, что все боевые каноэ округа Матаваи отправляются в Опарре на соединение с флотилией, стоящей там. В Опарре должен был состояться генеральный смотр. Вскоре все каноэ Матаваи пришли в движение и после недолгого маневра, совершенного в бухте, собрались у берега близ средней его части.

Я на шлюпке отправился посмотреть на эти каноэ, желая затем вместе с ними пойти в Опарре, но вскоре вожди приняли решение отложить выход на следующий день.

Я воспринял это решение как добрый случай для осуществления моего намерения поглядеть на боевые маневры судов и попросил Оту отдать распоряжение на этот счет.

Соответственно двум каноэ был дан приказ, и одно из них приняло на борт меня, Оту и м-ра Кинга, тогда как на другое направился Омаи. Выйдя в бухту, оба каноэ то сближались, то отходили на встречных курсах, причем с такой быстротой, какую позволяли развить гребцы.

Одновременно воины, которые находились на платформах, все время размахивали оружием и выделывали всяческие фокусы, цель которых, на мой взгляд, заключалась лишь в том, чтобы подогреть боевой дух.

Оту стоял у платформы и давал необходимые команды при броске вперед и отходе назад и делал это весьма обдуманно и быстро, а сочетание таких качеств необходимо, чтобы использовать возможные выгоды и избежать тех выгод, которые с умыслом предоставлял ему противник. [213]

В конце концов после маневров по сближению и отходу, повторявшихся раз двенадцать, оба каноэ сошлись нос к носу, или платформа к платформе; войско на нашей платформе было “убито”, и нас взяли на абордаж Омаи и его соратники. В момент штурма Оту и все его гребцы выпрыгнули за борт и “спаслись” от противника, пустившись вплавь.

Быть может, не всегда островитяне действуют таким образом, хотя опыт Омаи и основывается на их морских маневрах. Омаи говорил мне, что иногда два каноэ сталкиваются носами друг с другом и тогда бой идет до тех пор, пока на одном из них не будут перебиты все бойцы.

Однако такой способ боевых действий применяется лишь в тех случаях, когда воины решают либо победить, либо умереть. И в самом деле, и тот и другой исход возможны, ибо пощады врагу не дают, разве что предоставляют пленникам день жизни, за которым следует жестокая смерть.

Власть и сила на этих островах покоятся исключительно на флотах, и я никогда не слышал о решающих битвах на суше: все такие сражения происходят на море.

Если место и время битвы заранее намечены, обе враждующие стороны проводят день и ночь, предшествующие сражению, в пиршествах. Рано утром они спускают на воду свои каноэ, приводят на них все в порядок и с началом дня вступают в битву, исход которой обычно кладет конец спору.

Побежденные спасаются стремительным бегством, и те из них, кому удается добраться до берега, уходят со своими друзьями в горы, ибо победители, пока не утихнет их ярость, не щадят ни старцев, ни женщин, ни детей.

На следующий день после битвы победители собираются в мораэ, чтобы возблагодарить богов за удачу и принести в жертву тела врагов и пленников, если таковые имеются.

Затем заключается мирный трактат; победители большей частью навязывают свои условия, так что не только земля, но и целые острова меняют своих хозяев. Омаи говорил нам, что однажды он попал в плен к обитателям Болаболы и его привезли на этот остров; так же как и других пленников, его предали бы на следующий день казни, если бы ему не удалось ночью бежать от победителей.

После окончания этой потешной битвы Омаи нацепил на себя все свое оружие, поднялся на платформу одного из каноэ, и его команда направила это каноэ вдоль берегов бухты. Делалось это для того, чтобы привлечь всеобщее внимание к его особе, но оно оказалось далеко не таким, как ожидал Омаи.

Понедельник, 22 сентября. Утром 22-го Оту и его отец явились на борт, чтобы осведомиться, когда я намерен вступить под паруса. Им было известно, что я, зная о существовании [214] хорошей гавани на острове Эймео, намерен зайти туда по пути на остров Хуахейне [Хуахине]; в связи с этим они желали пройти к Эймео со мной во главе их флота.

Поскольку я готов был к выходу в море, им было сказано, что мы отправимся в следующую среду, и я обещал взять на борт Оту, его отца, мать — короче говоря, всех членов королевской фамилии. Когда этот вопрос был улажен, я изъявил желание направиться в Опарре на смотр, так как туда двинулись все боевые каноэ.

Только я сел в шлюпку, как пришла весть, что Тоуха заключил мир с Махейне и возвратился в Аттахоуру. Вследствие этого все дальнейшие боевые действия утратили необходимость, и каноэ возвратились восвояси. Однако ход событий не повлиял на мое намерение посетить Опарре, куда я и направился с Оту, м-ром Кингом и Омаи.

Вскоре после нашего прибытия туда явился посланец Махейне и изложил условия мира или, точнее, перемирия, так как соглашение заключалось лишь на определенный срок. Условия были невыгодные, и все кляли Оту за то, что он своевременно не пришел на помощь Тоухе.

Прошел слух, будто Тоуха в союзе с Вахеатуа намерен после моего ухода напасть на Оту; эта новость побудила меня поддержать моего друга и пригрозить его противникам. Я сказал, что если это сообщение верно, то я отплачу всякому, кто пойдет на Оту, когда я снова вернусь на Таити. Моя угроза произвела желаемое действие, так как больше мы уже ничего не слышали о походе на Оту.

Хаппи — отец Оту, был крайне недоволен условиями мира и поносил Тоуху за то, что он заключил такой договор. Этот здравомыслящий старец, несомненно, предвидел, что мое совместное путешествие с Оту к берегам Эймео склонит весы в их пользу даже без всякого моего участия в конфликте. На этом он строил все свои аргументы, обвиняя Оту за то, что тот не поддержал Тоуху в то время, когда Тоуха нуждался в его помощи.

Едва закончились эти дебаты, как прибыл гонец от Тоухи. Тоуха приглашал Оту принять участие на торжестве, которое должно было завтра состояться в мораэ селения Аттахоуру по случаю заключения мира. Я был также приглашен туда, но дела не позволяли мне отлучиться, и я отклонил предложение. В Аттахоуру направились м-р Кинг и Омаи, я же возвратился на корабль в обществе матери Оту, трех его сестер и восьми женщин.

Сперва я думал, что они воспользовались моей шлюпкой, чтобы переправиться в Матаваи, но, когда мы дошли до корабля, они заявили, что желают переночевать на борту и приложат старания, чтобы излечить меня от недуга, на который я жаловался. А меня беспокоили ревматические боли в пояснице и ноге. [215]

Это славное предложение я принял. Мы все расположились в кают-компании на полу, и мне предложили лечь рядом с этими женщинами; разместившись вокруг меня, они принялись сжимать и мять обеими руками мое тело с головы до ног, и при этом особенно работали над теми местами, в которых я чувствовал боль; так они действовали до тех пор, пока у меня не застонали все косточки и сам я не превратился в какую-то мумию. Короче говоря, испытав в течение четверти часа силу их рук, я очень обрадовался, когда они оставили меня в покое.

Тем не менее, сразу же после этой процедуры я почувствовал облегчение. Они еще раз растерли меня, после чего я лег спать, и этой ночью мне стало значительно лучше.

Вторник, 23 сентября; среда, 24 сентября. Операция повторилась утром, перед тем как я сошел на берег, и я опять подвергся ей вечером, возвратившись на борт. Они ее называют роми [руми], и на мой взгляд она далеко превосходит всякие массажи и прочие способы того же рода.

Этот метод лечения очень распространен у островитян и иногда практикуется мужчинами, но чаще больных лечат женщины. Если кто-нибудь чувствует себя вялым или усталым, он подвергается этому роми, подставляя лечащим свои ноги, и растирание всегда дает должный эффект.

Четверг, 25 сентября. Утром 25-го Оту, м-р Кинг и Омаи вернулись из Аттахоуры, и м-р Кинг так описал мне все, что он видел:

“Вскоре после того как вы оставили нас, от Тоухи прибыл еще один человек с банановым деревцом для Оту. На закате мы сели в каноэ и покинули Опарре около 9 часов в Теттахе, на мысе, который лежит близ Аттахоуру. Еще до высадки нам что-то кричали с берега, вероятно извещая, что Тоуха находится здесь.

Встреча Оту с Тоухой, как я и ожидал, была любопытной, и на это зрелище стоило посмотреть. Оту и его приближенные вышли на берег и сели на песке рядом с каноэ, в котором был Тоуха.

Один из слуг Тоухи разбудил своего хозяина и назвал имя Оту; сразу же после этого к ногам Оту были возложены банановое деревцо и собака и люди Тоухи вышли на берег и вступили с Оту в переговоры, как я догадался, об их экспедиции на Эймео. Я некоторое время пробыл с Оту, но, так как не предвиделось, что Тоуха сойдет с каноэ на берег и вступит с нами в непосредственные переговоры, я отправился к нему. Тоуха спросил меня, сердится ли на него Тути [Кук], и я ответил отрицательно, добавив, что Тути тайо Тоухи и что он прислал меня сюда, чтобы это сказать. Омаи имел с Тоухой долгий разговор, но я ничего не мог от него добиться, расспрашивая, о чем у них шла речь. [216]

Когда я вернулся к Оту, то нашел его подавленным и счел за благо отправиться поужинать и затем пойти спать. Мы с Омаи покинули Оту. Я спросил Омаи, почему Тоуха не сошел с каноэ, и Омаи сказал, что так случилось потому, что у Тоухи болела нога, но что вскоре он должен вступить с Оту в доверительную беседу. Видимо, эти сведения соответствовали истине, поскольку спустя короткое время люди, которых мы оставили с Оту, пришли к нам, а еще через десять минут явился сам Оту, и мы отправились спать в его каноэ.

На утро кава была подана в изобилии, и один туземец так напился, что потерял всякое соображение. Думаю, что с ним случился припадок, так как его била судорога. Двое держали его, дергая за волосы.

Я покинул этот спектакль, чтобы стать свидетелем другого, более впечатляющего зрелища, а именно встречи Тоухи с его женой и юной девушкой, которая, как я понял, была его дочерью. Они изрезали себе лица и пролили немало крови и слез, после чего умылись и с явным равнодушием обняли вождя. Однако для девушки испытания на этом не кончились: явился Терри Дерри [Тариирере] ¹³¹, и она с великим самообладанием проделала для него ту же церемонию, что и для отца.

Тоуха привел из Эймео большое боевое каноэ, и, когда я спросил, истреблен ли экипаж этого судна, мне ответили, что на нем не было ни одного человека.

Часов в десять или одиннадцать мы покинули Тоуху и высадились близ мораэ в Аттахоуру примерно в полдень. Как раз против мораэ стояли три каноэ, и в каждом была выставлена свинья и что-то, чего я не мог рассмотреть, лежало под навесами, на их платформах. Мы полагали, что церемония состоится в тот же вечер, но ни Тоуха, ни Поттатоу ничего на этот счет не предприняли.

К Оту явился вождь из Эймео и сложил к его ногам маленькую свинью и банановое деревцо. Они переговорили между собой, причем вождь с Эймео часто повторял слова варри-варри [ варе-варе ], что значит “ложь”; я полагаю, что он отвергал какие-то предложения Оту.

На следующий день [в среду] Тоуха, Поттатоу и люди на восьми больших каноэ подошли к мораэ и высадились близ него. Оту были доставлены с разных концов острова банановые ветви от всевозможных вождей.

Церемония началась с того, что первый жрец принес и развернул королевское маро и сверток, похожий на большую свайку. То и другое он положил с узкой стороны контура, который, как я понял, оказался могилой, после чего пришли трое других жрецов и принесли с собой банановое деревцо, ветви какого-то другого дерева, лепестки цветов кокосовой пальмы. [217]

Держа в руках эти предметы, жрецы независимо друг от друга произнесли какие-то сентенции, причем, иногда все три жреца принимались напевать песенки, которые подхватывали зрители. Эти молитвы и песнопения длились целый час, а затем, после короткой молитвы, главный жрец выставил маро, и Оту взял это маро и обернул его вокруг чресел, держа в руке шляпу или колпак из красных и темных перьев. Красные перья были из хвоста попугая. Он стоял в проходе, и против него поместилось трое жрецов, которые продолжали молиться еще минут десять.

После этого от толпы отделился человек и произнес речь, которая закончилась словом “хейва”, и все собравшиеся трижды прокричали в ответ слово “эри”. Как мне прежде сказали, это и была главная часть церемонии. Вся компания затем перешла к большой куче камней, которую островитяне называли “мораэ короля”, и это сооружение было похоже на большую могилу. Здесь та же церемония повторилась, и она закончилась троекратными приветственными возгласами, причем снова было развернуто маро, красоты которого приумножились маленьким пучком красных перьев. Жрец передал этот пучок Оту, когда маро было на короле, и последний воткнул пучок в надлежащее место.

Из этого места народ двинулся к большой хижине, расположенной близ мораэ, где все расселись, соблюдая более строгий порядок, чем обычно соблюдают островитяне. Человек из Тиррабоу произнес примерно десятиминутную речь, за ним выступил туземец из Аттахоуру, затем с весьма плавной речью, более изящной, чем у всех прочих ораторов, обратился к собравшимся Поттатоу. У других ораторов речи состояли из отрывочных фраз, причем сопровождались эти фразы весьма неуклюжими жестами. После Поттатоу говорил Тутео — оратор, представлявший Оту, а его сменил человек с острова Эймео. Затем было произнесено еще две-три речи, но на них почти не обратили внимания.

Омаи сказал, что суть речей сводилась к заявлениям, в которых давались обещания больше не воевать друг с другом и жить в дружбе.

Судя по тому, что некоторые речи были весьма горячими, можно предположить, что были и взаимные обвинения, и протесты при наличии благих намерений.

Человек из Аттахоуру в середине своей речи схватил висевшую у него на боку пращу, а большой камень положил на плечо и прошел на открытое место, напевая какие-то слова. Потоптавшись с пращой и камнем с четверть часа, он бросил камень на землю.

Этот камень и банановое деревцо, лежавшее у ног Оту, принесли в мораэ, и по этому поводу один из жрецов и Оту произнесли соответствующие речи”. [218]

Когда мы возвращались в Опарре, бриз с моря стих, и мы были вынуждены высадиться. В результате нам довелось совершить приятную прогулку от Теттахи до Опарре. На границе этих двух округов стояло дерево, и к нему были подвешены две связки сухих листьев.

Человек, который совершил церемонию с камнем и пращой, шел с нами, и отец Оту имел с ним долгий разговор. По-видимому, последний был разгневан, и причиной его дурного настроения, насколько я мог понять, было поведение Тоухи во время конфликта с Эймео.

Судя по всему, я предполагаю, что эта церемония не была (взятая по крайней мере в целом) актом благодарения, как нам прежде говорил Омаи. Скорее она представляла собой торжество по случаю заключения мира или перемирия, а быть может, наряду с празднованием мира воздавалась и благодарность за это.

Могила, о которой упомянул м-р Кинг, — это одно из тех малых мораэ, где сперва началась церемония человеческого жертвоприношения на том ее этапе, когда тело еще не было перенесено с берега. Именно у этого мораэ островитяне опоясывают своих королей царским маро.

Когда Оту был провозглашен королем, Омаи присутствовал на этой церемонии, и он мне подробно изложил весь ее ход. Оту сказал, что она происходила именно в этом месте, причем была похожа на церемонию, описанную м-ром Кингом, хотя, как мы поняли, последняя предпринималась по совсем иному поводу.

Банановое деревцо, о котором так часто упоминалось выше, всегда открывает не только подобные церемонии, но и дебаты островитян, как публичные, так и частные, и думается, что оно применяется и при других, неизвестных нам обстоятельствах.

Когда Тоуха ходил на Эймео, от него к Оту ежедневно прибывали гонцы; они всегда держали в руках молодое банановое деревцо и клали его к ногам короля, прежде чем он успевал произнести хотя бы единое слово, а затем уже садились перед ним и принимались излагать суть порученного им дела.

Довелось мне видеть, как два человека, вступив друг с другом в спор, разгорячились до того, что, казалось, вот-вот они пустят в ход руки; стоило, однако, одному из них положить перед противником банановую ветвь, как атмосфера охладилась, и дальнейшие аргументы выдвигались уже вполне спокойно.

Таким образом, при всех обстоятельствах это деревцо играет у этого народа роль оливковой ветви.

Пятница, 2 6 сентября. Когда окончилась воина с Эймео и связанная с нею церемония, все друзья нанесли нам визит; это случилось 26-го числа. Зная, что мы накануне отбытия, они привезли с собой больше свиней, чем мы были в состоянии у них [219] принять, так как соли у нас оставалось немного — только для удовлетворения насущных нужд.

Суббота, 27 сентября. 27-го я в сопровождении Оту направился в Опарре и, перед тем как покинуть это место, осмотрел скот и птицу. Все обещало должные результаты, и уход был поставлен надлежащим образом.

Две гусыни и две утки начали нестись, но индюшки еще не откладывали яйца. Я взял у Оту четырех коз; двух я хотел доставить на Ульетеа, где их пока еще не было, и двух завезти на другой остров или острова, которые могли бы мне встретиться где-либо дальше к северу.

Я хотел бы остановиться на одном эпизоде, участником которого оказался Оту, чтобы показать, что этот народ не желает новых знаний и не стремится к ним. В числе прочих вещей я дал Оту подзорную трубу. Подержав ее два-три дня и, видимо, не найдя ей применения, он тайком принес ее капитану Клерку и сказал, что желает преподнести ему дар как наилучшему своему другу, который, несомненно, окажется капитану Клерку по душе. Но при этом Оту сказал: “Ты сделай так, чтобы Тути ничего не узнал, потому что он эту вещь хочет у меня получить, а я не могу ему дать”. С этими словами он передал подзорную трубу капитану Клерку в руки, заверив его, что она досталась ему честным путем. Сперва капитан Клерк отказывался принять этот дар, но Оту настоял на своем и ушел без трубы.

Спустя несколько дней Оту напомнил капитану Клерку о подзорной трубе, и тот, хотя она ему и не была нужна, желая отблагодарить Оту и полагая, что последнему больше пользы принесут топоры, предложил ему их четыре штуки. Оту сказал: “Тути предлагал мне за эту вещь пять топоров”. Тогда капитан Клерк заявил вождю: “Если дело оборачивается так, твоя дружба всегда мне будет дороже пяти топоров и дам я тебе не пять, а шесть”. Оту получил топоры и снова попросил, чтобы мне не говорил о состоявшейся сделке.

Наш друг Омаи среди прочих хороших вещей, подаренных ему, получил одну вещь — двойное парусное каноэ, полностью снаряженное и готовое к плаванию. Немного раньше я подарил ему набор английских вымпелов, но он счел этот дар слишком жирным или слишком ценным, чтобы употребить его по непосредственному назначению, и взял разные флаги и вымпелы, штук эдак десять или двенадцать. Он развесил их в разных местах на своем корабле и собрал возможно большее число народа, чтобы показать, как выглядит боевой корабль, снаряженный в европейской гавани. Подобранные Омаи вымпелы были мешаниной английских, французских, испанских и голландских флагов — в ход пошли известные ему флаги всех европейских держав. [220]

Когда я был здесь в предыдущем путешествии, я оставил Оту английский флаг и вымпел и другой вымпел подарил Тоухе. Оба вождя заботливо сохранили мои подарки.

Омаи также запасся большим количеством материи и кокосового масла. На Таити этого масла очень много, и, кроме того, оно здесь куда лучше, чем на всех прочих островах, так что таитяне торгуют им.

Омаи уже не вел себя столь нелепо и во вред себе, как при встрече с сестрой и шурином. Тогда эти его родичи вкупе со своими знакомыми полностью завладели пм с той единственной целью, чтобы забрать у него все, что он получил. Им бы удалось довести свою цель до конца, если бы я не положил предел этим домогательствам, взяв под свою охрану наиболее полезные вещи, которыми владел Омаи. Однако ему не удалось бы ничего сохранить, если бы я разрешил его родичам быть при нем или сопровождать его на Хуахейне, как они это собирались сделать. Я их разочаровал, запретив им появляться у Омаи, пока мы находимся на этих островах, и они знали меня достаточно хорошо, чтобы не нарушать этот запрет.

Воскресенье, 26 сентября. 26-го прибыл на борт Оту; он сообщил мне, что приготовил каноэ, которое желает переслать со мной в качестве дара эри рахи но Претане [ арии рахе но Претане — великому вождю Британии]. Он сказал, что это единственная вещь, которая достойна быть принятой его величеством. Меня очень тронул этот знак его благодарности. Надо сказать, что сделал он это по собственному побуждению, мы ни на что ему не намекали ни единым словом, и Оту отлично понял, кому он обязан за наиболее ценные подарки, которые он получил.

Сперва я думал, что это каноэ всегда лишь модель таитянского боевого корабля, но оказалось, что Оту преподнес небольшое иваху [ваха] — каноэ длиной в 16 футов ¹³². Это было двойное каноэ, видимо построенное специально для нас, и оно было украшено всеми видами резьбы, которые применяются на здешних каноэ.

Однако оно было настолько велико, что я не мог взять его на борт. Я лишь поблагодарил Оту за его доброе намерение, но ему было бы куда приятнее, если бы этот дар я взял с собой.

Мы задержались здесь дольше, чем я на то рассчитывал, по причине тихих ветров от W и штилей, которые не давали возможности выйти из бухты. Все это время на кораблях толпились наши друзья, корабли были окружены множеством каноэ, и никто не покинул нашей стоянки, пока мы не вышли в море.

Комментарии

121. Тубуаи — остров в юго-восточной части архипелага Тубуаи. Земля к югу от Тубуаи, замеченная Куком — остров Раивавае, открытый в 1775 г. испанской экспедицией Гайянгоса. Высота горы Таита на острове Тубуаи — 427 м.

122. Речь идет об испанских экспедициях Доминго де Боеначеа и Томаса Гайянгоса, организованных в 1772—1775 гг. для укрепления испанских позиций в Океании. Корабли этих экспедиций, снаряжаемых в Кальяо, неоднократно посещали Таити, где их базой была бухта Оаити-Пиха, Оредди, точнее, Рети — это, видимо, Гайянгос; Матеймо — участник испанских экспедиций Масимо Родригес.

123. Речь идет о брате вождя Вехиатуа, принявшем это имя после смерти в 1775 г. “подлинного” Вехиатуа. О Пуреа и Ту см. “Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772—1775 гг.”. М., 1964, стр. 588, комментарий 125.

124. О таитянских кастах см. “Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772—1775 гг.”, стр. 451, комментарий 67.

125. Описанная церемония была связана с предстоящей войной. Процедура первого дня называлась матеа (призыв к бдительности), ритуал второго дня — пуре арии (моление о победе); он сопровождался человеческими жертвоприношениями.

126. Кук упоминает о междоусобной войне 1773 г. См. “Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772—1775 гг.”. М., 1964, стр. 588.

127. Это блюдо называлось у таитян под.

128. Тамаи, точнее, хаано-тамаи — нагрудники из тонкой циновки или плетеного кокосового волокна.

129. Значение таитянского глагола ати — душить, давить.

130. Процесс бальзамирования назывался у таитян миро. Сперва из тела извлекали внутренности, затем мозг, а в полости вкладывали куски материи, пропитанные ароматическими маслами, после чего труп долго высушивали, все время смазывая кокосовым маслом. Сок растения, встречающегося в горах, — сандаловое масло.

131. Тарииреро — молодой вождь из области Парара, сын Амо и Пуреа — супружеской четы, встречавшей Кука в 1769 г.

132. Баха — каноэ с округлым дном. О таитянских каноэ см. “Плавание на “Индевре” в 1768—1771 гг.”. М., 1960, стр. 160—162

Понедельник, 29 сентября. Наконец в 3 часа п.п. 29-го подул ветер от O, и мы подняли якорь. Когда корабли вступили под паруса, я по просьбе Оту дал залп из семи пушек, после чего все наши друзья, за исключением Оту и еще двух-трех [221] человек, покинули нас. Они так наглядно выражали свою печаль, что было ясно, как они сожалеют о нашем уходе.

Оту пожелал увидеть, как ходит корабль под парусами, и мы сделали несколько галсов в бейдевинд, после чего Оту с нами простился. Он поручил мне передать эри рахи но Претане просьбу прислать ему со следующим кораблем красных перьев и птиц, обладающих оными, а также топоры, полдюжины мушкетов с порохом и пулями и, конечно, не забыть лошадей.

Я уже раньше говорил, что получил от Оту и прочих членов королевской фамилии значительные дары, но не упомянул, что именно я вручил пм в ответ. У этого народа в обычае при вручении подарка доводить до вашего сведения, что они желают получить что-либо в ответ, и мы сочли необходимым вознаградить их. Таким образом, то, что мы получаем в качестве подарка, обходится нам дороже, чем то, что приобретается путем обмена. Однако в случаях, когда что-либо достать трудно, а это иногда случается, мы могли рассчитывать на подарки наших друзей или с их помощью получить то, чего нельзя было добыть иными способами, так что в целом подобный метод торговли был в одинаковой степени выгоден и нам, и островитянам.

Обычно я сразу же расплачивался за подарки, но с Оту получилось иначе, так как его дары поступали столь быстро, что трудно было своевременно рассчитываться с ним, но затем я уже давал ему то, что он просил, причем всегда его запросы были умеренными.

Если бы я убедил Омаи остаться на Таити, я не покинул бы этот остров так скоро, ибо в эту пору ничто не сулило нам лучшего и нигде я не снабжался всем необходимым более дешево, чем тогда, когда мы стояли здесь.

Кроме того, между нами и островитянами установилось такое сердечное согласие и взаимное доверие, на которое вряд ли можно было рассчитывать в любом другом месте. И что существенно, эти отношения ничем не нарушались, и не было совершено краж, заслуживающих упоминания.

Полагаю, что так было не потому, что в этом смысле улучшились моральные принципы островитян, а вследствие опасений со стороны вождей нарушить ход торговых операций, которые, по их представлениям, могли им казаться более выгодными для них, чем для нас.

Наши отношения были установлены при первой же встрече с вождями. Я видел, что на острове всего вдоволь, и отдавал себе отчет в том, что его обитатели жаждут получить наши товары, а поэтому решил использовать обе эти благоприятные возможности и не допускать, чтобы туземцы нас обворовывали так, как это они делали прежде. [222]

Омаи оказался в этом случае человеком очень полезным, поскольку он разъяснял островитянам хорошие и дурные последствия их возможного поведения.

Не всегда во власти вождей предупредить кражи, часто их самих обворовывают, и они мне жаловались на это, как на большое зло. Оту оставил у меня до дня нашего отбытия все наиболее ценные вещи, полученные им от меня, дабы эти вещи были в большей сохранности. Поскольку новые богатства, которые в связи с нашим появлением приобрели вожди, возбудили страсть к новым кражам, хозяева острова стали на этот счет более чувствительными. Они возжелали обзавестись сундуками. Немногочисленные сундуки, оставленные у них испанцами, были в большой цене, и эти предметы вожди постоянно пытались получить у нас.

Я распорядился изготовить один такой сундук для Омаи сообразно его пожеланиям, а он хотел, чтобы ему сделали сундук длиной 8, шириной 5 и высотой 3 фута. Замки и засовы не обеспечивали достаточной надежности, но сундук был так широк, что на нем с успехом могли спать два стражника, дабы охранять его в ночную пору.

Удивительно, что мы, с грехом пополам объясняясь с островитянами на их языке и имея в качестве переводчика Омаи, так и не смогли толком разузнать, когда сюда прибыли испанцы, сколько времени они здесь простояли и когда ушли отсюда. Чем больше мы об этом расспрашивали островитян, тем больше убеждались, что большая их часть не способна вспомнить или запечатлеть в памяти, когда произошло то или иное событие. Особенно если с момента, когда оно совершилось, прошло больше 10 или 12 месяцев.

Однако, судя по надписи на кресте и тем сведениям, которые были получены нами от наиболее смышленых туземцев, можно было установить, что эти два корабля прибыли на Таити в 1774 году, вскоре после того как я ушел из Матаваи, а это случилось в мае 1774 года. Как я уже упоминал, испанцы привезли сюда дом и скот. Некоторые островитяне говорили, что, после того, как испанцы перевезли на берег дом и высадили группу моряков, они вышли в море, чтобы отыскать меня, и вернулись десять дней спустя. Я склонен сомневаться в истинности этих сообщений, поскольку испанцев не видели ни на Хуахейне, ни на Ульетеа ¹³³.