Источники 5 страница

Монография А. В. Горожанина и А.И. Леонова посвящена теме правового воспитания военнослужащих Красной армии в годы Гражданской войны на Юге России (ноябрь 1917 – ноябрь 1920 гг.)[277]. Авторы уделили некоторое внимание и проблеме морального духа бойцов и командиров войск советского Южного фронта.

Однако исследователи, по моей оценке, рассмотрели свою проблему несколько односторонне, раскрывая борьбу за крепкую воинскую дисциплину сквозь призму правового воспитания. Авторы, непонятно почему, остальным направлениям (к примеру, агитационно-массовая работа, правовая пропаганда) уделили недостаточно внимания. Нет обобщений на тему диалектики морального духа войск и правового воспитания личного состава. А ведь его качество влияет (и это, по моей оценке, аксиома) самым непосредственным образом на моральный дух и морально-психологическое состояние комбатантов в любой армии мира.

Оригинальный труд, посвященный анализу теоретической и практической деятельности Троцкого, написал генерал-майор в отставке, доктор философских наук, профессор, действительный член Академии военных наук Ю. Я. Киршин[278]. На его счету более 150 научных работ. В основу новой публикации лег обширный архивный материал.

В исследовании утверждается, что Троцкий — крупный военный мыслитель, внесший большой вклад в развитие военной теории, особенно в вопросы философии войны и мира, соотношения войны и революции, военного строительства, обучения и воспитания войск, военной стратегии, военной истории. Он являлся одним из родоначальников военно-теоретических взглядов марксизма, тоталитарного социализма. С позиций марксистской идеологии:

— объяснял классовую сущность и социально-политический характер войн, взаимосвязь войн и революций, разработал теорию гражданских войн;

— очертил предмет военной науки, выявил ее взаимосвязь с военным искусством, функции военной доктрины.

Книга состоит из восьми глав, в которых подробно раскрываются все положительные и отрицательные стороны личности Троцкого. Причем, в монографии Киршина выделяются как бы два блока: анализ военно-теоретических воззрений Троцкого и его практическая деятельность по реализации личных концептуальных построений. Особенно, когда речь идет о Гражданской войне. Именно здесь содержится и материал по проблемам морального духа Красной армии. Он показывает, что председатель РВСР выступал знатоком психологии красноармейской массы, умел личным примером воодушевлять бойцов и командиров на активные и решительные действия[279].

В то же время, утверждает профессор Киршин, военные взгляды Троцкого основывались на марксистской теории насилия. Армия, по его мнению, — орудие мировой социалистической революции. Троцкий полагал, что Красную армию невозможно создать без насилия: так в годы Гражданской войны в России появились заградительные отряды, система заложников. По личным приказам Троцкого были расстреляны некоторые военные специалисты и многие дезертиры.

Между тем, признавая с первых строк монографии, что Троцкий — апологет насилия и репрессий[280], Киршин недостаточно глубоко показывает, именно через деятельностный аспект роль Троцкого в применении массовых репрессий с целью укрепления морального духа красных войск. Почем-то не нашел отражения и сюжет о причастности Троцкого к геноциду казачества. Автор привел высказывание У. Черчилля о том, что Троцкий соединял в себе «организаторский дар Карно, холодный ум Макиавелли, жестокость Джека-Потрошителя...»[281]. Согласившись с ним, философ не показал Троцкого таким же жестоким, как Джек-Потрошитель.

Монография только выиграла бы в научном отношении, если бы автор дал хотя бы краткую характеристику источниковой базы исследования. Можно было больше уделить внимания и анализу историографических наработок предшественников. В частности, заслуживает более детального анализа двухтомник Волкогонова о Троцком, а также и второй двухтомник данного автора — о Ленине [282]. Не упомянуто и о кандидатской диссертации И.З. Бойчева[283].

К сожалению, не все в порядке и с оформлением научно-справочного материала монографии. Киршин по-прежнему ссылается на документы Центрального партийного архива, который в России постсоветской уже успел поменять название дважды[284]. Поменял свое название и Центральный государственный архив Советской Армии[285].

Но, несмотря на подобные недостатки, мы имеем дело с добротным научным трудом, позволяющим взглянуть на неординарную историческую персоналию отечественной истории под новым углом зрения. Киршину удалось доказать, что Троцкий действительно смог внести заметный вклад в военную теорию:

— понятие сущности мировой войны, Гражданской войны;

— психология войн;

— теория перелома в ходе войн;

— перерастание локальных войн в мировую;

— концепция террора;

— способы предотвращения войн;

— соотношение военной науки и военной доктрины;

— сущность военного искусства.

Между тем, материал по рассматриваемой теме носит у философа фрагментарный характер.

Как видно, проблема морального духа Красной армии в прямой постановке в проанализированных трудах не ставилась. Исследовав обширный пласт источников и литературы, защищенных диссертаций, я пришел к следующему умозаключению обобщающего характера: есть достаточно оснований, чтобы раскрыть историю истории изучения своей темы применительно только к Белой армии.

Конечно, такая смена исследовательских интересов ученых-историков, причем диаметрально противоположная, когда история Красной армии резко отошла на задний план, не может не наводить на размышления о следующем: возникает опасность односторонности в изучении столь многоаспектного уникального исторического явления, коим является российская Гражданская война.

В то же время, следует подчеркнуть серьезное обстоятельство. Историограф, анализируя конкретную проблему, имеет дело с источниками, литературой, защищенными диссертациями, которые уже состоялись. Поэтому решение на исследование проблемы применительно к Белой армии, принятое мною, представляется более целесообразным.

Тема[286] была косвенно затронута в военно-историческом очерке Ю.Гордеева[287]. Автор кратко описывает, как в белых войсках генерала Деникина проводилась воспитательная работа, затрагивает и взгляды белого лидера на проблему морального духа войск и его укрепления.

Правда, историк несколько категоричен, когда делает акценты на репрессивных мерах белого командования по искоренению преступности в подчиненных им войсках. Создается впечатление, что в Добровольческой армии не применялось мер воспитательного воздействия в целях укрепления морально-психологического состояния солдат и офицеров. Хотя, как показывает современный уровень накопления исторических знаний, это далеко не так.

Неординарным явлением стала, по моей оценке, книга В.В. Рыбникова и В.П. Слободина «Белое движение в годы гражданской войны: сущность, эволюция и некоторые итоги». Это первое в постсоветской историографии научное исследование, выполненное с новых методологических подходов. Авторы опирались на обширную источниковую базу, ядро которой составляют архивные документы[288]. Они доказали, что вооруженные силы белых политических режимов подразделялись на добровольческие и регулярные. Данное обстоятельство учитывалось в воспитательной работе с личным составом[289].

Довольно небезынтересным представляется обобщение авторов о том, что добровольческие отряды «создавались в начальный период борьбы и впоследствии стали элитными войсками, особенно в составе Вооруженных Сил Юга России»[290]. Именно элитные части разложились у белых позже других. Именно здесь проблема укрепления морального духа личного состава строилась, в большей степени, на основе метода убеждения, по крайней мере, в 1918 – первой половине 1919 гг.

В то же время, В.В. Рыбников и В.П. Слободин недостаточно сконцентрировали внимание на том, какие взгляды исповедовали военно-политические лидеры белых по проблеме морального духа войск и его укрепления[291].

Заслуживает отдельного анализа учебное пособие Г.М. Ганчара «Кто такой барон Врангель»[292]. Историку удалось раскрыть не только взгляды, но и некоторые формы и методы, применявшиеся генералом П.Н. Врангелем в целях дальнейшего укрепления морального духа, воинской дисциплины и правопорядка. Исследователь утверждает, что Врангель использовал жесткие меры принуждения к лицам, невзирая на их воинские звания и социальный статус[293].

Между тем, последний военный диктатор белого Юга России, несмотря на то, что действовал со всей решительностью и энергией, ему присущей, практикуя широкий арсенал форм и методов (от репрессий до убеждения), не решил, однако, радикальным образом задачу укрепления воинской дисциплины и правопорядка, повышения уровня политико-морального состояния подчиненных ему белых войск[294].

Сделал оригинальную заявку на исследование фундаментальной темы самарский историк А. Ф. Самойлов. В своей научной работе[295] он обобщил исторический опыт и извлек уроки из деятельности органов государственной власти и военного управления на белом Юге России в годы Гражданской войны по воспитанию у офицеров любви к Отечеству. Исследование базируется на добротной источниковой базе, ядро которой составили архивные документы. Самойлов дает краткую характеристику морально-психологического состояния белых добровольцев на различных этапах боевых действий.

В то же время, автор слабо использует метод компаративизма, не желая сравнивать моральный дух белых и красных войск. Заслуживает большей полноты и четкости освещение степени научной разработанности проблемы. Некоторые теоретические положения в освещении взглядов военно-политических лидеров белого Юга России на проблему морального духа страдают неточностью формулировок.

Рассматриваемый вопрос нашел, в той или иной степени, отражение в диссертационных исследованиях, выполненных на две темы.

Первая — различные аспекты истории Белого движения[296].

Вторая — исторические персоналии, в первую очередь лидеры, крупные военно-политические фигуры (А.И. Деникин, Л.Г.Корнилов, П.Н. Врангель, Н.Н. Юденич)[297].

Контент-анализ и факторный анализ диссертаций, где исследуются различные аспекты истории Белого движения, показывает, что примерно более чем в 50 % текста констатируются и (или) анализируются военные аспекты проблемы, связанные непосредственно с армией. И в подобном контексте присутствует анализ и (или) констатация проблем, связанных с воинской дисциплиной и правопорядком, моральным духом белых войск[298].

Общая черта всех диссертаций — недостаточное внимание уделено анализу взглядов военно-политического руководства Советской России и командования красных на вышеназванную проблему.

В защищенных диссертациях, посвященных историческим персоналиям Белого движения, проблеме моей монографии уделяется значительно больше внимания, нежели в группе тех диссертаций, где исследуются различные аспекты его истории.

Контент-анализ и факторный анализ второй группы указанных выше работ показывает, что примерно более чем в 80% текста констатируются и (или) анализируются военные аспекты проблемы, связанные непосредственно с армией. А в этом проценте около 30% занимает констатация и (или) анализ проблем, связанных со сферой, которая исследуется в моем научном труде[299].

Анализируя постсоветскую историографию проблемы, нельзя обойти вниманием уникальные печатные труды, а также и докторскую диссертацию военного историка Е. С. Сенявской, выполненные в ключе научных исследований по исторической психологии и посвященные раскрытию феномена «человека воюющего» во «внешних» войнах России[300].

Автор исключил из предмета своего исследования Гражданскую войну в силу ее специфичности. Между тем, теоретико-методологические обобщения Е. С. Сенявской по проблемам морального духа войск, морально-психологического состояния частей и подразделений, ведущих боевые действия, преломленные через новый взгляд на отечественную военную историю, изложенные отточенным литературным стилем, имеют значение и для темы данного монографического исследования.

Таким образом, давая обобщенную оценку постсоветской историографии рассматриваемой проблемы, следует подчеркнуть, что научная разработка темы состоялась и продолжается. Но, главным образом, применительно к Белому движению.

Не может, видимо, не настораживать и то, что, повторим еще раз (не побоюсь упреков в тавтологии) ушли далеко на второй план аспекты рассматриваемой проблемы применительно к Красной армии. Но с другой стороны нет оснований для драматизации ситуации: ведь постсоветская историография развивается динамично.

Основными же историографическими тенденциями развития постсоветской историографии являются следующие:

1. Введение исследователями в научный оборот большого количества архивных документов и материалов, бывших до недавнего времени засекреченными. Однако имеют место случаи, когда авторы трудов, в погоне за достижением новизны посредством введения в научный оборот новых архивных документов, подменяют их исследовательский анализ обильным цитированием. По-прежнему практикуется в очень больших объемах иллюстративный метод их использования. Много проблем, в плане повышения качества, остается при публикации материалов археографического характера, а также и источниковедческого плана.

2. Полярная смена исследовательских приоритетов в научной разработке рассматриваемой проблемы: ей стало уделяться пристальное внимание применительно к белым политическим режимам и Белой армии.

3. Непосредственно пока что отсутствуют крупные научные разработки как собственно исторического, так и историографического плана.

4. Как и в советской историографии рассматриваемой проблемы, тема анализируется в комплексе с вопросами морального духа войск, укрепления воинской дисциплины и правопорядка в белых войсках.

Зарубежная историография включает в себя следующие составные части:

— историография русского зарубежья;

— собственно зарубежная историография.

Историография русского зарубежья. Ее можно разделить на белоэмигрантскую и «пограничную» историографию.

Под белоэмигрантской историографией подразумевается литература по проблемам революции, Гражданской войны, Белого движения, белой эмиграции, изданная в русском зарубежье в 1920 – 1940 гг. Ясно, что не всех авторов таких работ можно отнести именно к белоэмигрантам. Но с учетом предмета их научного интереса, думается, здесь применима дефиниция «белоэмигрантская историография».

Под «пограничной» историографией имеются в виду изданные после Второй мировой войны в русском зарубежье работы участников Белого движения или их потомков. Их можно отнести и к белоэмигрантской историографии (поэтому я и называю её «пограничной»). Но они издавались в 60 – 90-х гг. XX в., когда белая эмиграция фактически растворилась в более широкой общности — русском зарубежье[301]. Значит, есть основания для предложенной дефиниции.

Необходимо также подчеркнуть, что тема рассматривалась в историографии русского зарубежья, главным образом, применительно к Белой армии. Относительно Красной армии она поднималась опосредованно, как правило сквозь призму агитационно-пропагандистских материалов, где обличались победители-большевики[302]. Соответственно, ни о какой объективности в подобных материалах речи быть не могло. Особой научной ценности они не представляют. Их можно расценивать только как историографический факт. Поэтому сделаем в данной связи главный акцент на Белой армии.

Белоэмигрантская историография характеризовалась рядом явлений, детерминировавших развитие исторической науки в русском зарубежье, в том числе и по отношению к рассматриваемой проблеме.

Во-первых, у белоэмигрантской и советской историографии имеются отдельные общие черты:

— многие публикации — реакция на только что минувшие события;

— основной жанр изданий — воспоминания, очерки, документальные публикации, историографические и библиографические обзоры;

— примерно в одно и то же время появились серьезные научные исследования.

Подобное могло бы служить условием, способствующим взаимообогащению двух ветвей отечественной исторической науки в случае их сотрудничества. Однако этого не случилось, так как изначально советская и белоэмигрантская историография находились в жестокой конфронтации по идейно-политическим мотивам.

Но если конфронтационность белоэмигрантской историографии, кроме вышеуказанного, брала во многом свои истоки в сфере социальной и личной психологии (горечь поражения, потеря Родины, формирование нового социума и.т.д.), то в советской историографии линия на конфронтационность была узаконена на уровне директивных установок правящей большевистской партии.

Именно под эти установки вынужденно подстраивались исследователи. Например, А.П. Алексашенко в докторской диссертации, анализируя белоэмигрантскую историографию по проблеме партизанского движения на белом Юге России, писал: «Потерпев поражение в борьбе с советской властью, деятели контрреволюции принялись «объяснять» события периода гражданской войны, одновременно намереваясь контрабандой протащить антисоветские идеи и концепции» — разрядка моя — Г.И.[303].

Во-вторых, наряду с общими чертами белоэмигрантской и советской историографии имеются и особенные:

— условия бытия эмигрантских авторов, проживающих в разных странах, в корне отличаются от советских, что наложило непосредственный отпечаток на их творчество;

— наличие у белоэмигрантских исследователей большой степени творческой свободы, отсутствие жесткого идеологического диктата со стороны государств проживания, а уж тем более репрессий по идеологическим мотивам;

— достаточно свободный доступ ко многим уникальным документам белого движения, возможность контактов с его бывшими лидерами.

В-третьих, белоэмигрантская историография развивалась в сложных экономических, социально-политических и психологических условиях, связанных с поражением Белого движения в Гражданской войне и потерей Отечества огромным количеством его участников. Однако интеллектуальная деятельность продолжалась. В 1921– 1924 гг. в эмиграции издали 3775 названий книг, от русской классики, детской литературы до естествознания[304]. С 1921 по 1930 гг. ученые русского зарубежья провели 5 съездов «академических организаций», где тон задавали бывшие профессора и доценты бывших русских университетов[305].

В-четвертых, интенсивно создавалась источниковая база. Здесь обращают внимание на себя три обстоятельства:

1. Публикация документов по истории Гражданской войны велась с самого начала белой эмиграции. Например, в 1921 году в Софии планировался выпуск многотомника «Революция и гражданская война в России (собрание исторических материалов)».

Такой интересный замысел не реализовался, есть только примерный план издания, по которому можно судить о намерениях составителей. Из него вытекает, что данный труд должен был вобрать в себя соответствующие документы, характеризующие события в России со времен февральской революции: «Значительное количество таких документов было рассеяно по архивам многочисленных правительственных учреждений, действовавших в различных местах России... Не преследуя никаких партийных целей, с одной стороны, и не гонясь за сенсационными разоблачениями, издатель при подборе будет руководствоваться исключительно их общественной ценностью, с точки зрения возможно полного освещения исторических событий указанной эпохи», — писали составители несостоявшегося многотомника [306].

2. В 1921 – 1929 гг. в Берлине издали «Архив русской революции»[307]. Он стал сборником поистине уникальных документов времен революции и Гражданской войны (1917 – 1922 гг.).

3. Особо же крупным событием является создание в Праге в 1931г. Русского заграничного исторического архива, где откладывалось множество документов по истории революции и Гражданской войны[308].

В-пятых, интенсивно создаваемая источниковая база стимулировала выполнение различных работ. Например, в библиографическом указателе русских изданий, вышедших за границей в 1918 – 1924 гг. (Прага, 1924). В отделе «История революции и Гражданской войны», в различных рубриках насчитывается 2024 названия[309]. Причем, данный отдел являлся богатым не только по количеству названий, но и по числу серьезных работ. Отдельные из них имеют прямое отношение и к теме моей монографии.

В-шестых, к плодотворному творчеству исследователей побуждало то, что с первых дней в белой эмиграции функционировала литературная критика. Так, в Берлине издавался критико-библиографический журнал «Русская книга», выходивший в свет с 1921 г. под названием «Новая русская книга». В нем помещались библиографические обзоры статей, рецензии на книги А.И. Деникина, В.В. Залыгина, П.Зеленкова, В.М. Чернова, Ю.Мартова и др. Это было именно критико-библиографическое издание, без какой-либо партийной окраски. Поэтому рецензии носили, насколько это было возможным, объективный характер, отмечая литературно-художественные и научно-исторические достижения или недостатки той или иной книги.

Однако нельзя утверждать, что критика являлась абсолютно беспристрастной. Этого невозможно достичь в условиях, когда эмиграция —следствие поражения Белого движения, других контрреволюционных сил в Гражданской войне.

Я не согласен с тезисом А.И. Ушакова, что якобы принцип историзма изначально основной «в работах русских эмигрантов о гражданской войне». Ученый сам противоречит себе, отмечая, что данные труды прежде всего не претендовали на всеобъемлемость исторических писаний и, как правило, не были исследовательскими работами. Практика показывает: в воспоминаниях, очерках, биографиях, в отличие от строгих научных исследований бывает очень трудно неукоснительно следовать принципам объективности и историзма.

В то же время, можно согласиться с Ушаковым, утверждающим, что в работах белоэмигрантов меньше политизации по сравнению с советской историографией[310].

Необходимо подчеркнуть, что на протяжении 20-х гг. XX вв. тема научного труда, выносимого на суд читателей, нашла отражение в воспоминаниях, посвященных совсем недавно окончившимся событиям Гражданской войны. Их можно классифицировать по двум диалектически взаимосвязанным группам:

1 Собственно мемуаристика, выполненная по классическим канонам жанра[311];

2. Мемуарно-исследовательские работы[312].

Общим для обеих групп таких работ является то, что они написаны непосредственными участниками революции и Гражданской войны в 1917 – 1922 гг.

1. Собственно мемуаристика, выполненная по классическим канонам жанра. Давая обобщенную характеристику данной группе трудов, следует отметить то, что они, неся на себе все признаки мемуаристки в классическое ее варианте, отличаются, между тем, от подобных произведений, изданных в ходе Гражданской войны. Причем, главное отличие — резко критический аспект. Острие критики направлено против вождей Белого движения. Но она во многих местах предвзята, так как рождена под психологическим воздействием на авторов горечи поражений и утрат, а также и статуса изгнанников.

Поэтому исследователь сталкивается при анализе произведений, входящих в группу, указанную выше, с множеством элементов субъективизма, который имеет место в мемуаристике вообще, но резко усиленного обстоятельствами, проанализированными выше. Вряд ли можно, например, безоговорочно принимать такое утверждение Г.И.Раковского[313]: у белых добровольцев в период их окончательного разгрома Красной армией абсолютно отсутствовало чувства патриотизма[314]. Думается, правомочно говорить, как свидетельствует современный уровень накопления исторических знаний, о подрыве морального духа белых войск, их обвальном разложении. Но обвинять белых в тот критический момент в полном отсутствии патриотизма — излишняя категоричность.

Значимость произведений анализируемой группы, безусловно, различная. Представляет повышенный интерес книга профессора К.Н.Соколова «Правление генерала Деникина»[315]. Ее автор — ближайший сотрудник единоличного военного диктатора белого Юга России, член Особого совещания. Его труд — классический образец мемуаров с ярко выраженным субъективизмом автора и определенной амбициозностью в плане изречения истин в последней инстанции. Соколов хронологически излагает события на Юге России, иллюстрируя их личной жизнью. Критика отмечала, что «его бойкий язык, откровенный до цинизма, признания и выводы, невольно привлекают внимание, оживляют хронику малых и больших событий»[316].

Автор уделяет много внимания разбору ошибок генерала Деникина, в том числе и в воспитательной работе с личным составом. Например, критикует своего бывшего шефа за то, что тот недостаточно апеллировал к чувству патриотизма солдат, акцентировав основное внимание на офицерах. Однако Соколов, будучи в чем-то правым, умалчивает о том, что здесь большая доля его вины. Ведь он возглавлял ОСВАГ — главный идеологически орган деникинской диктатуры на Юге России.

Заслуживают тщательного внимания и две уже упомянутые выше работы Раковского, бывшего военного корреспондента ряда белых газет. После ознакомления с заголовком второй работы «Конец белых (от Днепра до Босфора). Вырождение, агония, и ликвидация» становится ясным, что автор будет беспощадным в оценках Белого движения. Небезынтересно, что сам бывший военный корреспондент писал в предисловии к первой книге: «Я буду рад, вполне удовлетворен, если книга будет прочитана, как исторический сборник фактов и некоторых документов, воспринятых сквозь призму личных впечатлений и переживаний близкого свидетеля и очевидца происходивших событий, если даст представление о характере гражданской войны на Юге России»[317].

Раковский дает много критики, приводя те или иные факты, пытается критически обыграть некоторые детали. У него много отрицательных высказываний о формах борьбы с большевистской Россией. Это в значительной степени обусловлено ориентацией на «третью силу»[318]. Но отсюда вытекает то, что он пытается в отдельных фрагментах излишне сгустить краски, показывая степень разложения деникинских и врангелевских войск и тыла. Оказавшись в плену личной концепции, Г.Раковский допускает много субъективных оценок, противоречий, в частности в оценке степени патриотизма белых войск.

Тем не менее, анализируемые произведения несут много ценного материала по проблемам, входящим в круг моих исследовательских интересов. Например, можно составить некоторые представления о степени упадка воспитательного воздействия на солдат и офицеров со стороны командования белых, отсутствия здесь четких установок.

Особо повышенный интерес для исследуемой темы представляют мемуары В.В. Шульгина «1920. Очерки»[319]. Известный лидер русских националистов, член Государственной думы, один из тех, кто непосредственно стоял у истоков Добровольческой армии, талантливый журналист, он вскрыл в своих очерках противоречия, которыми был полон лагерь белых, что положительно оценила советская историография. Так, Василевский (не Буква) писал: никто так не смог «похоронить белую мечту, так глубоко вбить осиновый кол в это, как профессиональный идеолог правых Шульгин»[320].

Видимо, симптоматично, что его творчеством интересовался Ленин. Известно, что в его библиотеке, вместе с «Очерками Русской Смуты», написанных генералом Деникиным, стояли и книги Шульгина «Нечто фантастическое» и «1920».

Я классифицировал шульгинский труд как промежуточный между собственно мемуарной и мемуарно-исследовательской литературой. Произведение имеет четко выраженный критический аспект. Книга построена на отдельных очерках, сюжеты которых связаны центральной фигурой Шульгина. Она, написанная блестящим языком, ярко, эмоционально, убедительно раскрывает теневую сторону Белого движения.

Для рассматриваемой проблемы особую ценность представляют оригинальные рассуждения автора о том. что, отчего и почему дело белых потерпело неудачу. Одну из причин Шульгин видит в отсутствии четкой системы воспитания воинов. Автор, безусловно, прав, когда упрекает, например, генералитет ВСЮР, и, в первую очередь, их главкома в том, что, как показывает контент-анализ и факторный анализ текста книги[321], солдаты и офицеры не были вооружены пониманием четких лозунгов борьбы.

Особенно мало внимания, по Шульгину, уделялось патриотическому воспитанию белых солдат. Однако перед нами констатация, а не анализ конкретных форм и методов воспитательной работы в частях и подразделениях ВСЮР.

Нельзя не вспомнить и знаменитый «Ледяной поход» Р. Гуля. Написанная по горячим следам отгремевшего безумия братоубийства, изданная в 1923 г. в Берлине, где оказался в изгнании бывший белый волонтер, а теперь писатель, неоднократно переизданная (что выше отмечалось) книга, будучи мемуарной, явно выходит за пределы данного жанра. И не случайно, книга Гуля находится постоянно в поле зрения современных исследователей. Причем, некоторые из них задают вопрос: сочинение Гуля — это мемуары или исследование[322]? Вопрос, на мой взгляд, правомерный.

Для темы монографии в неординарном сочинении Гуля представляют повышенный научный интерес фрагменты, показывающие моральный облик белых волонтеров. Автор, сам бывший доброволец, беспощаден в описании того, как гражданская война калечит души людей, размывая не только понятия об офицерской чести, но элементарные общечеловеческие ценности. Гуль обрубает ангельские крылья «первопоходникам», которые им пришили портные от литературы не только из русского зарубежья, но из постсоветской России, рассказывая о зверствах белых офицеров по отношению к населению.

Мемуарно-исследовательские работы. Их анализ следовало бы начать с двух уникальных трудов двух неординарных военно-политических лидеров белого движения — генералов Деникина и Врангеля, написанных в изгнании[323]. Но они станут проанализированными ниже в контексте характеристики источниковой базы исследования. А начну раскрытие проблемы с исследования произведений двух крупных деятелей Белого движения А.С. Лукомского и П.Н. Краснова. В их анализе применялся, в первую очередь, метод компаративизма.