С. Милгрэм

(1933–1984)

Американский психолог Стэнли Милгрэм прожил недолго и написал немного. Лишь недавно сборник его трудов был опубликован на русском языке (Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. – СПб.: Питер, 2000). В предисловии к этой книге профессор В.Н. Дружинин писал: «Вряд ли С.Милграм нуждается в том, чтобы ему «воздавать должное». Его вклад в развитие социальной психологии, да и в общечеловеческое знание о природе человека давно признан, а сам он причислен к наиталантливейшим экспериментаторам в социальной психологии ХХ века». И эта оценка не грешит преувеличением. В историю науки Милгрэм вошел благодаря своим ярким экспериментам, заставившим психологов, да и просто мыслящих людей по-новому оценить скрытые от поверхностного взгляда особенности нашего внутреннего мира, наши безотчетные установки по отношению к себе и другим. Его «звезда» взошла в бурные шестидесятые, когда многие его коллеги на гребне общественных настроений добивались популярности приторным пустословием. В отличие от них, Милгрэм не фантазировал, а исследовал. И его открытия по праву вошли в золотой фонд психологической науки, выступая поучительным примером для новых поколений исследователей.

Стэнли Милгрэм родился 15 августа 1933 г. в Бронксе, малореспектабельном районе Нью-Йорка, где во множестве селились небогатые эмигранты из Восточной Европы (за четверть века до этого события на одной из соседних улиц появился на свет еще один эмигрантский сын, ставший известным психологом, – Абрахам Маслоу). Он был средним из троих детей Сэмюэла и Адели Милгрэм, перебравшихся в Америку в годы первой мировой войны. Среднее образование он получил в школе Джеймса Монро, где вместе с ним учился другой будущий психолог, сын итальянских эмигрантов Филип Зимбардо. В наши дни переводы книг Милгрэма и Зимбардо на русский язык вышли в одной серии («Мастера психологии»). Интересно, что и некоторые их опыты явно пересекаются как по форме, так и по содержанию – знаменитый «тюремный эксперимент» Зимбардо буквально звучит в унисон с опытами Милгрэма, посвященными подчинению авторитету.

После окончания школы Милгрэм поступил в знаменитый Куинз Колледж, где намеревался специализироваться в области политологии, однако быстро разочаровался в этой дисциплине, так как в ней, по его мнению, при анализе общественно-политических процессов не придавалось должного значения человеческим побуждениям. А именно этот предмет и вызывал его особый интерес. Поэтому в аспирантуру он вознамерился поступить в Гарварде и специализироваться там в области социальной психологии. Его, однако, не приняли, потому что никакой психологической подготовки он ранее не получил. Но Милгрэм проявил настойчивость и за лето освоил в трех Нью-Йоркских вузах целых шесть психологических курсов. В итоге осенью 1954 г. он был принят в аспирантуру в Гарвард.

Именно здесь он повстречал человека, который на всю жизнь стал для него крупнейшим научным авторитетом и образцом для подражания. Это был Соломон Аш, получивший известность своими исследованиями феномена конформности. В 1955–1956 гг. Аш преподавал в Гарварде в качестве приглашенного лектора, и Милгрэм был его ассистентом как в учебном процессе, так и в исследовательской деятельности. Среди его преподавателей были и другие ныне всемирно известные психологи – Г.Оллпорт и Дж. Брунер, также оказавшие на него большое влияние.

Диссертационным исследованием Милгрэма формально руководил Олпорт, однако фактически работа была выполнена под влиянием теории конформности С.Аша. Милгрэм осуществил сравнительный анализ степени конформности с привлечением двух национальных выборок – французской и норвежской. Им для этой цели была модифицирована методика Аша. Вместо оценки длины отрезков, предъявляемых, разумеется, визуально и в присутствии подставных участников эксперимента, Милгрэм воспользовался аудиотестом, в котором от испытуемых требовалось указать, какая из пар тонов в предъявлявшейся серии более продолжительна. Дезориентирующая реакция «соучастников» также поступала через наушники – испытуемый постоянно слышал единодушную реакцию заблуждающегося большинства и был принужден принимать решение, то ли присоединиться к большинству (проявить конформность), то настоять на своем варианте ответа. Методика в данной модификации была апробирована в Гарварде летом 1957 г. Затем в течение 1957/58 учебного года опыты проводились в Институте социальных исследований в Осло, а в 1958/59 учебном году в Сорбонне. В опытах на норвежской выборке был зафиксирован более высокий уровень конформности, что позволило выдвинуть гипотезу о взаимосвязи этой социально-психологической характеристики с национальными и культурными особенностями. Вероятно, в более компактном и гомогенном норвежском обществе тенденции к конформным реакциям более сильны, чем во французском с его традиционным разномыслием. (Характерно, что более или менее широкая апробация методики на российской выборке так и не была проведена. Интересно, какие бы тут выявились местные особенности? Догадаться, впрочем, нетрудно. Хотя в целях научной корректности надо бы проверить.) Так или иначе, это было очень важное исследование, поскольку в нем впервые вопрос о национальных различиях в поведении был перенесен из сферы житейских гипотез и побасенок в область систематических и контролируемых наблюдений за поведением.

После возвращения в США Милгрэм последовал за Ашем, который получил должность в Принстоне. Здесь он продолжал ассистировать мэтру и даже принимал участие в редактировании книги о проблемах конформности, которую Аш писал в те годы, но которая так и не была опубликована.

Несмотря на то, что Милгрэм всегда считал Аша своим интеллектуальным наставником, их личные отношения складывались довольно формально, без той доверительности и легкости, которой Милгрэму удавалось достигать в общении с другими коллегами, в том числе и старшими. Год в Принстоне он провел в одиночестве, предаваясь долгим размышлениям о перспективах своих исследованиях. В результате этих раздумий у него сложилась модель эксперимента, которая нашла блестящее воплощение годом позже, когда он перебрался в Йель и приступил к полностью самостоятельной работе.

В этих экспериментах была поставлена задача выяснить, до какой степени подчинения могут дойти обычные люди под давлением авторитета. Милгрэму удалось создать лабораторную ситуацию, которая оказалась очень эффективной для изучения способности к подчинению. В чем же состоял эксперимент? По официальной версии, он был посвящен исследованию процессов научения. От испытуемого требовалось решать задачи возраставшей трудности. Для участия в эксперименте были привлечены добровольные помощники. Им надлежало следить за успешностью решения задач и в случае неудачи наказывать испытуемого ударом электрического тока (изучению якобы и подлежало влияние наказания на научение). Строгость наказания постепенно возрастала. Для этого перед помощником была размещена приборная панель с 30 рубильниками, а над каждым из них – ярлычок с указанием силы разряда, начиная с минимального в 15 вольт и кончая максимальным в 450 вольт. Дабы помощник отдавал себе отчет в своих действиях, ему перед началом опыта давали возможность испытать на себе силу удара в 45 вольт. После инструктажа испытуемого привязывали к устройству, напоминавшему электрический стул, провода от которого вели к приборной панели. В ответ на высказанное испытуемым беспокойство по поводу его не совсем здорового сердца экспериментатор хладнокровно заверял: «Хотя сами удары током могут быть очень болезненными, устойчивого поражения тканей они не вызовут». И эксперимент начинался.

После нескольких успешных решений ученик начинал делать ошибки. Следуя полученным инструкциям, помощник экспериментатора с каждой новой ошибкой опускал новый рубильник. На пятом ударе – в 75 вольт – испытуемый начинал стонать от боли, а при 150 вольтах умолял остановить эксперимент. Когда напряжение достигало 180 вольт, он кричал, что больше не в силах терпеть боль. Если помощник испытывал колебания, присутствовавший тут же экспериментатор бесстрастно призывал его продолжать экзекуцию. По мере приближения силы разряда к максимуму можно было наблюдать, как испытуемый, уже даже не пытаясь решить задачу, бьется головой о стену и умоляет его отпустить. Поскольку такая реакция никак не может быть признана удовлетворительным решением, следует новое наказание.

Возникает невольный вопрос: кто позволили психологам творить такое бесчинство? На самом деле никто никого не мучил. Роль испытуемого исполнял профессиональный актер, который лишь разыгрывал страдание. А настоящим испытуемым выступал добровольный помощник экспериментатора. Именно его поведение подлежало изучению. Стенли Милгрэм хотел выяснить: до какой степени жестокости может дойти человек, если его действия санкционированы авторитетом.

Предварительно он попросил группу известных психиатров дать прогноз относительно возможных результатов эксперимента. Все сошлись во мнении, что от силы процентов двадцать испытуемых, видя явные страдания жертвы, перейдут рубеж в 150 вольт. Таких, кто доведет силу удара до максимума, по общему мнению, среди нормальных людей вообще не найдется. Ну, может быть, один процент.

Реальные результаты полностью опровергли этот прогноз. 65 % испытуемых Милгрэма назначили своей жертве максимальное наказание!

Комментируя свой эксперимент, Милгрэм с горечью заметил: «Если бы в Соединенных Штатах была создана система лагерей смерти по образцу нацистской Германии, подходящий персонал для этих лагерей легко можно было бы набрать в любом американском городке».

Аналогичные эксперименты, проведенные как в США, так и в других странах (Австралии, Иордании, Испании, Германии), позволили утверждать, что выявленная Милгрэмом закономерность носит универсальный характер.

В нашей стране эти результаты принято было комментировать в том аспекте, что, мол, загнивающее буржуазное общество способствует глубокой моральной деградации. Повторить эксперимент советские психологи не решались. Да и к чему, когда многие еще не очень старые люди помнят подобный глобальный опыт в масштабах всей страны? В любом уголке мира, когда власть предержащим приходит охота поучить кого-то методом кнута, недостатка в палачах не возникает. Если доходит дело до справедливой расплаты, оправдания одни и те же: «Время было такое», «Нас так учили», «Мы исполняли свой долг»… Впрочем, чаще всего и оправдываться не приходится.

Правда, одна из модификаций эксперимента оставляет какую-то надежду. Когда экспериментатору в помощь брали трех ассистентов, и двое из них – «подсадные» – отказывались следовать бесчеловечному приказу, то и третий – настоящий испытуемый – к ним присоединялся. Пример порядочного и гуманного поведения почти любого заставляет взяться за ум. И это обнадеживает.

Первые результаты этого исследования были опубликованы в 1963 г. в Journal of Аbnormal and Social Psychology и сразу вызвали оживленную полемику. В частности, оппонентами были высказаны претензии к этической стороне эксперимента. Тот факт, что экспериментальная ситуация была подтасована и реальный испытуемый был намеренно введен в заблуждение, особых возражений не вызывал – для социально-психологических экспериментов это обычная практика. Однако было очевидно, что эксперимент мог повлечь негативные последствия для самоуважения испытуемого, лишить его душевного спокойствия – кому приятно осознавать, что он оказался марионеткой в руках манипуляторов, да еще и выступил в неприглядной роли палача? По мнению Милгрэма, вся полемика по этическим вопросам была чрезмерно раздута. Он писал: «Суть в том, что с точки зрения влияния на самоуважение последствия для испытуемых в этом эксперименте даже меньше, чем для студентов, сдающих обычные экзамены. Почему-то при проверке знаний человека мы вполне готовы к проявлению напряжения, а также негативным последствиям для самооценки в случае провала и даже просто невысокой оценки. Но как же мы становимся нетерпимы, когда дело касается генерирования новых идей и знаний!» Тем не менее этическая неоднозначность эксперимента вызвала настороженное отношение к Милгрэму в официальных научных кругах, и его заявление о приеме в Американскую Психологическую Ассоциацию поначалу даже было в связи с этими соображениями отвергнуто (членом АПА он стал только в 1970 г.)

Научная карьера Милгрэма складывалась в обычной для западных ученых традиции – для большинства из них постоянная должность выступает пределом мечтаний, а в реальности приходится путешествовать по научным учреждениям от контракта до контракта. По истечении контракта в Йеле он возвратился в Гарвард, где ему был предложен новый трехгодичный контракт (его годовой оклад составлял 8600 долларов – даже по меркам шестидесятых довольно скромную сумму, так что рассказы о благоденствии заокеанских коллег и прежде и теперь относятся скорее к мифам).

В Гарварде Милгрэм сосредоточил свое внимание на двух направлениях исследований. Одно было продолжением проекта, начатого в Йеле, другое – абсолютно новым.

Еще работая в Йеле, Милгрэм вместе со своими аспирантами Леоном Манном и Сьюзен Хартер придумал «метод потерянного письма», чтобы иметь возможность ненавязчиво выяснить настроения местного сообщества. Подобно многим другим проектам Милгрэма, метод потерянного письма ставит человека перед дилеммой. Существует распространенное мнение – его можно назвать даже нормой, – что если вы случайно находите кем-то оброненное письмо, вам следует опустить его в почтовый ящик. А если письмо адресовано подрывной организации, преследующей антидемократические и антигуманные цели, которые ответственный гражданин не может разделять? Ведь если он отправит письмо, то тем самым окажет косвенную поддержку этой организации.

Во время первой апробации этого метода в Йеле на тротуарах, около телефонных будок, в магазинах и студенческих общежитиях было «потеряно» 400 писем. По сотне было адресовано своим сторонникам нацистской и коммунистической партиями, сотня якобы рассылалась научным работникам медицинского колледжа, сотня – неизвестному частному лицу, некоему мистеру Уолтеру Карнапу. Милгрэм установил, что из писем, адресованных красным и коричневым, оказалось отправлено менее четверти, тогда как свыше 70 % писем в адрес научных работников и частного лица были опущены в почтовый ящик. Впоследствии эта методика нашла широкое применение для анализа общественных настроений.

Гарвардский студенческий городок в архитектурном отношении сильно отличался от Йельского. Это натолкнуло Милгрэма на мысль сопоставить данные об отправке потерянного письма из общежитий разных типов. В одном городке здания были двух типов: 22-этажные башни, вмещавшие до 500 человек, и небольшие 4–5-этажные строения на 165 студентов. Другой студенческий городок состоял из 2–4-этажных общежитий, вмещавших в среднем по 58 студентов.

Исследователи под руководством Милгрэма хотели определить уровень взаимопомощи в жилищах разного типа. Для этого они воспользовались ранее опробованной методикой потерянного письма. По людным местам общежитий были разбросаны запечатанные конверты с обычным благодарственным письмом, на которых была марка и адрес получателя, но отсутствовали данные отправителя. Требовалось определить, какая доля «утерянных» конвертов будет отправлена по почте нашедшими их студентами разных общежитий.

Можно было бы ожидать, что чем больше людей будет проходить мимо письма, тем выше вероятность, что его заметят и опустят в почтовый ящик. На самом деле все оказалось наоборот. Выяснилось, что только 63 % писем, оставленных в общежитиях с высокой плотностью проживания, было отправлено по почте; в общежитиях со средней плотностью доля таких писем составляла 87 %, а в общежитиях с низкой плотностью – 100 %. Аналогичные опыты, проведенные впоследствии в других университетах, дали очень сходные результаты.

Для того, чтобы выяснить, чем обусловлено такое положение дел, студентам, проживавшим в разных общежитиях, рассылались опросники. Полученные ответы подтвердили, что у тех, кто жил в условиях «высокой плотности населения», чувство коллективной ответственности гораздо слабее. Это, в частности, могло объясняться более сильным чувством одиночества и «анонимности», которое испытывали большинство из них. Что же тогда говорить о самих учебных заведениях, где иногда между корпусами циркулируют тысячи студентов, переходя из одной переполненной аудитории в другую? Быть может, наблюдаемые в последние десятилетия сдвиги в поведении молодежи отчасти связаны с такими условиями существования…

В совершенно новом исследовании, которое Милгрэм начал в Гарварде, использовался метод «тесного мира», призванный ответить на вопрос: «Если взять наугад двух незнакомых людей, сколько понадобится промежуточных связей через общих знакомых, чтобы они встретились?» Вопрос, в самом деле, довольно интересен. «Как тесен мир!» – иной раз восклицаем мы, обнаружив, что имеем общих знакомых, скажем, со случайным попутчиком в поезде. Но насколько он тесен? Выяснить это и решил Стэнли Милгрэм.

Сам Милгрэм признавал, что проблема «тесного мира» занимала не только его – в ту пору ее активно обсуждали историки, политологи и даже специалисты по градостроительству. А идея эксперимента невольно была почерпнута им из записок некоей Джейн Джекобс, с которыми он ознакомился в начале 60-х. Вот что она писала.

Когда моя сестра и я прибыли в Нью-Йорк из маленького городка, мы часто развлекались игрой, которая у нас называлась Посланиями. Суть ее состояла в том, что нужно было выбрать двух совершенно разных людей (скажем, охотника за головами на Соломоновых островах и сапожника из Рок Айленда, штат Иллинойс) и представить, что один из них должен передать устное сообщение другому; затем каждая из нас должна была молча составить правдоподобную или, по крайней мере, вероятную цепочку посредников, через которых это послание могло проделать свой путь. Тот, кому удавалась придумать наиболее короткую и правдоподобную цепь, выигрывал. Так, охотник за головами мог бы поговорить с деревенским старостой, тот передал бы сообщение торговцу, прибывшему купить копру, торговец рассказал бы о нем австралийскому патрульному офицеру, проезжавшему через этот район, он, в свою очередь, передал бы услышанное человеку, собравшемуся провести отпуск в Мельбурне, и т. д. Если начать с другого конца цепи, то сапожник мог бы услышать сообщение от священника, который мог получить сообщение от мэра, который получил его от сенатора штата, а сенатор от губернатора и т. д. Вскоре поиски этих посредников стали для нас обычным занятием в отношении чуть ли не каждого человека, которого мы только могли вообразить себе.

Подобным образом Милгрэм и организовал свой эксперимент. Его интересовало, сколько посредников образуют цепочку, которая могла бы связать друг с другом двух незнакомых людей в разных концах огромной страны с многомиллионным населением. Предварительно он поинтересовался мнением экспертов. Ими были высказаны разные предположения, но все сходились на том, что звеньев в такой цепочке будет никак не меньше ста, а скорее всего и гораздо больше.

Для участия в эксперименте были наугад отобраны около полутора сотен добровольцев в двух небольших провинциальных городах – Вичита, штат Канзас, и Омаха, штат Небраска. Им предстояло переслать письмо незнакомым адресатам. В одном случае это была молодая женщина, жена одного из студентов Гарвардского университета (там в ту пору работал Милгрэм), в другом – биржевой маклер из Бостона. Отправители письма знали лишь имя адресата, его род занятий и город, в котором он проживает. Вероятность того, что отправитель лично знает адресата, составляла одну двухсоттысячную. В этом исключительном случае его просили вернуть письмо исследователям. В любом ином случае следовало переслать письмо кому-нибудь из своих знакомых, который мог бы знать такую личность. Если следующий в цепи адресат также не знал указанного человека, он должен был на тех же условиях передать письмо другому своему знакомому. Число таких передач и может служить показателем дистанции, разделяющей двух совершенно случайно выбранных людей в большой стране.

Исходя из математических расчетов вероятности, да и простого здравого смысла, можно было бы предположить, что отправленные письма до сих пор кочуют по просторам Америки. Произошло на самом деле совсем иное. Цепочка связи оказалась очень короткой. Подавляющее большинство связей лежало в интервале от 2 до 10 передач, а среднее значение составляло 5 с половиной, округленно – 6.

С легкой руки Милгрэма термин «шесть уровней разделения» прочно вошел в лексикон американцев (стоит отметить, что в Америке яркие психологические эксперименты оказывают весьма заметное влияние на общественное сознание). В 1990 году даже была поставлена пьеса Джона Гуара с таким названием. В 1998 году интерес научного сообщества к «шести уровням разделения» оживил Дункан Уоттс, предложивший математическое описание этого феномена.

А недавно исследовательская группа Уоттса предложила 61168 добровольцам из 166 стран воссоздать эксперимент Милгрэма с помощью электронной почты. На этот раз перед добровольцами поставили цель, пересылая письма знакомым, «добраться» до двух сотрудников одного известного американского университета. Эксперимент и на этот раз продемонстрировал существование пресловутых «шести уровней разделения»: каждое сообщение пересылалось от добровольца к адресату через пятерых-семерых посредников. Впрочем, нынешним добровольцам удалось найти адресата значительно скорее, нежели участникам эксперимента 1967 года, прежде всего, из-за разницы в скорости переправки сообщения по электронной почте и писем с помощью почты обычной. Так что в известном смысле технический прогресс делает мир еще теснее.

Много лет назад Стэнли Милгрэм так резюмировал итоги своего опыта: «В то время как многие исследования в области социальных наук показывают, насколько индивид отчужден и отрезан от общества, результаты нашей работы дают возможность взглянуть на проблему иначе: в некотором отношении мы все тесно связаны друг с другом и вплетены в плотную социальную связь». Правда, оговорка «в некотором отношении» выступает тут отнюдь не лишней. Милгрэм по этому поводу указывал: «Когда мы говорим, что существует только 5,5 промежуточных знакомых, это наводит на мысль о близости в положении инициатора поиска и искомого лица, что является огромным заблуждением, накладкой двух абсолютно независимых систем координат. Если два человека разделены 5,5 ступенями, они на самом деле очень далеки друг от друга. Почти каждого в Соединенных Штатах отделяет от президента или Нельсона Рокфеллера всего несколько ступеней, но это справедливо только с математической точки зрения и ни в коей мере не означает, что наши жизни соприкасаются с жизнью Нельсона Рокфеллера. Таким образом, когда мы говорим о пяти посредниках, мы говорим об огромном психологическом расстоянии между инициатором поиска и искомым лицом – расстоянии, которое только кажется небольшим, поскольку обычно мы воспринимаем 5 как небольшое, легко управляемое количество. Нам следует помнить, что две крайние точки коммуникативной цепочки отделены друг от друга не пятью индивидуумами, а «пятью кругами знакомств» – пятью самостоятельными структурами. Это позволяет увидеть их действительное соотношение».

Все мы в самом деле настолько связаны в причудливой сети социальных взаимоотношений, что каждый из нас, как недвусмысленно указывают опыты Милгрэма и Уоттса, за пять-шесть шагов может вплотную приблизиться к любому другому. Сие однако не означает, будто все мы близки друг другу в социальном и психологическом отношении. И исследования этих закономерностей вероятно подарят миру еще немало интересных открытий.

По мере того как Милгрэм и его деятельность в Гарварде становились все более известными академическим кругам и широкой общественности по его журнальным и газетным публикациям (исследователь никогда не брезговал популяризацией своих изысканий), вокруг его имени стали разгораться все более оживленные дискуссии и споры. Лавиной посыпались приглашения на семинары и коллоквиумы, его журнальные статьи перепечатывались в десятках антологий, а священники в своих проповедях приводили уроки морали, почерпнутые из его работ. В течение ряда лет самые разные люди писали ему, расспрашивая о деталях экспериментов, а порою и делясь, весьма откровенно, своим личным опытом. Например, один человек написал, что прочел об экспериментах по подчинению и нашел их интересными, но несколько искусственными. Сам автор письма в своей профессиональной деятельности имел дело с реальными жертвами: в его обязанности входило отключать электроэнергию у злостных неплательщиков, невзирая даже на лютую стужу за окном. Психолог охотно отвечал своим корреспондентам, однако эта личная переписка, разумеется, осталась неопубликованной. А жаль! Интересно, что он ответил на то письмо…

В Гарварде Милгрэм пережил одно из самых больших разочарований в своей жизни. Будучи уже именитым ученым, он рассчитывал наконец удостоиться постоянной должности, и такая возможность на самом деле рассматривалась университетской администрацией. Однако его кандидатура была отвергнута. Создавалось впечатление, что кое у кого образ Милгрэма напрямую ассоциировался с его экспериментами и его безотчетно считали полоумным ученым-садистом, от которого лучше держаться подальше. Оскорбленный таким отношением, Милгрэм покинул Гарвард. Новые контракты ему предлагали Корнельский университет и Калифорнийский университет в Беркли, однако он предпочел далеко не самый престижный вариант и заключил контракт с Нью-Йоркским городским университетом (CUNY). Этот выбор был продиктован рядом материальных и бытовых соображений, и сам Милгрэм считал его временным, надеясь впоследствии обосноваться в более солидном учреждении. В действительности же университет превзошел все его ожидания, и он проработал там 17 лет до самой смерти.

Его уже давно интересовали особенности психологии жителей больших городов. Еще в 1964 г. в соавторстве со своим другом, социологом Полом Холландером, он написал аналитическую статью, инициированную злодейским убийством на Нью-Йоркской улице молодой официантки Китти Дженовезе в присутствии десятков безучастных свидетелей.

Крылатыми стали слова американского поэта Ричарда Эберхарта: «Не бойся врагов, в худшем случае они могут тебя убить, не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существуют на земле предательство и убийство».

Может быть, именно эти слова в последние минуты своей жизни смутно припомнила молодая американка Китти Дженовезе. Ее жизнь трагически оборвалась ранним утром 13 марта 1964 года на глазах у десятков свидетелей, ни один из которых не пришел ей на помощь. Этот инцидент получил освещение в десятках газет, но скоро забылся бы подобно тысячам других «маленьких трагедий большого города». Однако психологи по сей день продолжают обсуждать «случай Дженовезе» в безуспешных попытках понять темные стороны человеческой натуры (этот инцидент упоминается в широко известных у нас учебниках Жо Годфруа, Эллиота Аронсона и др.).

В ту ночь (шел четвертый час) молодая официантка возвращалась с ночной смены. Нью-Йорк – не самый спокойный город на Земле, и она, наверное, чувствовала себя не очень уютно, шагая в одиночестве по пустынным ночным улицам. Смутные опасения материализовались в кровавый кошмар у самого порога ее дома. Здесь на нее было совершено жестокое немотивированное нападение. Возможно, нападавший страдал психической болезнью или был одурманен наркотиками – выяснить его мотивы не удалось, потому что пойман он так и не был. Преступник принялся избивать беззащитную жертву, потом нанес ей несколько ударов ножом. Китти вырывалась и отчаянно звала на помощь. Ее душераздирающие крики разбудили всю округу: десятки жильцов многоквартирного дома, в котором она жила, прильнули к окнам и наблюдали происходящее. Но ни один при этом и пальцем не пошевелил, чтобы оказать ей помощь. Более того – никто не удосужился хотя бы поднять телефонную трубку и вызвать полицию. Запоздалый звонок последовал лишь тогда, когда спасти несчастную было уже невозможно.

Этот случай наводит на самые невеселые размышления о человеческой природе. Неужели принцип «Моя хата с краю» для большинства людей перевешивает естественное, казалось бы, сострадание к беззащитной жертве? По горячим следам психологи опросили 38 свидетелей ночного инцидента. Вразумительного ответа о мотивах их безучастного поведения получить так и не удалось.

Тогда было организовано несколько экспериментов (не очень-то этичных, ибо они носили откровенно провокационный характер): психологи инсценировали некий инцидент, в котором подставное лицо оказывалось в угрожающей ситуации, и наблюдали за реакцией свидетелей. Результаты оказались неутешительны – мало кто поспешил на выручку ближнему. Впрочем, не было даже нужды в особых экспериментах – в реальной жизни оказалось достаточно подобных коллизий, многие из которых описаны в прессе. Зафиксировано множество примеров того, как человек, пострадавший от нападения, несчастного случая или внезапного приступа, подолгу не мог получить необходимой помощи, хотя мимо него проходили десятки и даже сотни людей (одна американка, сломавшая ногу, почти час пролежала в шоке посреди самой многолюдной улицы Нью-Йорка – Пятой авеню).

Кое-какие выводы из провокационных экспериментов и простых житейских наблюдений все же удалось сделать. Оказалось, что само количество наблюдателей выступает не просто впечатляющей цифрой, вопиющим свидетельством массовой душевной черствости, но и сильным деморализующим фактором. Чем больше посторонних наблюдают беспомощность жертвы, тем меньше оказывается для нее вероятность получить помощь от кого-либо из них. И напротив, если свидетелей немного, то кем-то из них поддержка скорее всего будет оказана. Если свидетель и вовсе один, вероятность этого еще более возрастает. Характерно, что часто единственный свидетель невольно озирается по сторонам, словно желая сверить свое поведение с поведением окружающих (или найти кого-то, на кого можно было бы переложить свалившуюся вдруг ответственность?). Поскольку окружающих не оказывается, приходится действовать самому, в соответствии со своими нравственными представлениями. Разумеется и тут люди ведут себя по-разному, но, наверное, именно такая ситуация личной ответственности и выступает своеобразным нравственным тестом. «Если не я, то кто?»

Наоборот, при виде хотя бы нескольких человек, не реагирующих на происходящее, человек невольно задается вопросом: «Мне что – больше всех надо?»

Психологи отмечают: в подобных критических ситуациях крайнюю безучастность гораздо более склонны проявлять жители крупных перенаселенных мегаполисов, чем жители сельской местности и небольших городков. Наверное, прав был Гюго, заметивший: «Нигде не чувствуешь себя таким одиноким, как в толпе». Анонимность большого города, где все друг другу безразличны, все чужие, каждый сам за себя, приводит к тяжелым моральным деформациям. Горожанин постепенно обрастает скорлупой равнодушия, не отдавая себе отчета, что случись беда с ним, сотни прохожих перешагнут через него, не обращая внимания на его страдания. В такой бездушной атмосфере истощается душа, рано или поздно происходит эмоциональный и нравственный надлом. И человек спешит к психологу, чтобы спастись от духовной нищеты. Квалифицированных психологов сегодня много. Хороших – меньше. Потому что хороший психолог, по верному наблюдению Сиднея Джурарда, это в первую очередь хороший человек. По крайней мере, он не должен быть похож на тех, кто много лет назад мартовским утром глазел на мучительную смерть Китти Дженовезе.

Под влиянием наблюдений над менталитетом горожан Милгрэм начал регулярно проводить семинары по урбанологии и вместе со своими студентами предпринял ряд оригинальных исследований поведения жителей мегаполиса. Один из таких экспериментов был на удивление прост, но в то же время чрезвычайно показателен. Окно лаборатории Милгрэма выходило на многолюдную 42-ю улицу в Нью-Йорке. Опыт был организован следующим образом: различное количество пешеходов (это были участники эксперимента, проинструктированные Милгрэмом студенты) останавливались на улице и начинали смотреть на окно седьмого этажа. За окном Милгрэм снимал толпу на кинопленку. Он систематически изменял число участников и измерял размер толпы, которая собиралась, чтобы присоединиться к зевакам. Когда на окно глазел лишь один участник эксперимента, рядом с ним останавливались и тоже задирали головы 45 % прохожих, когда число участников достигало пятнадцати, останавливались уже 85 % пешеходов. Это был иной тип социального воздействия, чем изучавшийся ранее, – не повиновение, а скорее заражение. Так или иначе, эксперимент убедительно продемонстрировал: если возрастает количество источников влияния, то и сила их воздействия увеличивается. Подобные эксперименты были впоследствии повторены в разных модификациях многими исследователями с целью изучения механизмов социального влияния.

На ежегодном съезде АПА в 1969 г. Милгрэм сделал доклад «Опыт жизни в больших городах: психологический анализ». Стенограмма доклада год спустя появилась в популярном журнале Science (к началу восьмидесятых эта статья была признана классической по индексу цитирования и вошла более чем в 50 антологий). С ней случайно ознакомился режиссер-документалист Гарри Фром, который предложил Милгрэму создать на основе статьи кинофильм. В результате в 1972 г. появился документальный фильм «Город и личность», завоевавший несколько престижных кинематографических наград и даже имевший изрядный коммерческий успех, что с документальными фильмами случается нечасто. Кинопроизводство захватило Милгрэма, и он совместно с Фромом выпустил еще четыре фильма по проблемам социальной психологии. Вообще, следует отметить, что он был чрезвычайно одаренной и разносторонней личностью – не только планировал и осуществлял оригинальные эксперименты, но и писал песни (их с энтузиазмом распевали студенты шестидесятых вперемешку с песнями Дилана и Моррисона), изобретал настольные игры, а также пробовал себя в литературном творчестве.

В последние годы жизни он страдал от болезни сердца. Умер скоропостижно, в возрасте 51 года, от сердечного приступа. Написанные им песенки сегодня изредка вспоминают лишь его бывшие студенты. А его научные исследования вдохновляют на новые открытия психологов всего мира.

[1]Имена и фамилии зарубежных ученых пишутся по-русски в соответствии с определенной сложившейся традицией. При этом возникает противоречивая ситуация, когда относительно написания имен их известных родственников существует иная традиция. Так, в данном случае фамилия психолога традиционно пишется Джемс, тогда как его брат-писатель известен как Джеймс. (Впрочем, сегодня иные отечественные авторы и издатели, вероятно – не знакомые с вековой традицией, и психолога именуют Джеймсом, из-за чего порой возникает путаница.) И это не единственный подобный случай. В Большой Советской Энциклопедии мы можем прочесть о писателе О.Хаксли – внуке естествоиспытателя Д.Гексли (Huxley) и т. п. Вероятно, целесообразно придерживаться однажды принятого написания, даже если оно не представляет собой точной транскрипции (в конце концов, и Фрейда правильнее именовать Фройдом, однако подобные попытки иных современных психологов скорее производят впечатление наивного нонконформизма). Иначе возникают досадные разночтения. Так, в психологических изданиях последних лет мы встречаем фамилии Сакс, Шах, Сас (Sachs); Ганье, Ганэ, Гэгни (Gagne) и др.

[2]Именно такое написание английской фамилии Sully было принято в переводах работ ученого на русский язык, вышедших в конце 19 – начале 20 в. В наши дни знатоки транскрипции наверняка назвали бы его Салли – подобно тому, как Соломон Аш ныне именуется Эш, Джемс – Джеймс, да и Фрейда скоро повсеместно начнут звать Фройдом. Но про Селли сегодня вряд ли вспомнят, так что можно безбоязненно последовать вековой традиции.

[3]Еще один забавный пример традиционного написания иноязычных имен. Английский естествоиспытатель Huxley известен у нас как Гексли, хотя его внук-писатель, носящий ту же фамилию, получил известность уже как Хаксли.

[4]По версии Фрейда, родители Панкеева в присутствии больного сына занимались любовью, причем два раза подряд, когда однажды среди бела дня заглянули в его спальню, чтобы проведать лежавшего в жару мальчика. Признаться, чтобы представить себе такую сцену, требуется исключительно богатое, мягко скажем, воображение.

[5]При знакомстве с разными источниками выявляются необъяснимые разночтения: в некоторых публикациях отчего-то упоминаются иные имена – Маделина и Алиса. К сожалению, истину трудно установить, не имея возможности обратиться к французскому оригиналу труда Бине (русский перевод отсутствует).

[6]Именно такова вековая традиция написания имени Мюнстерберга по-русски. В нынешнюю пору презрения к традициям (или их незнания) некоторые переводчики используют иную транскрипцию – Хьюго. Автор предпочитает придерживаться традиции, отказ от которой привел бы к изрядной путанице и заставил бы, например, автора «Отверженных» именовать Виктором Хьюго.

[7]Достойно сожаление повсеместное стремление российских полиграфистов упростить свою работу за счет избавления от таких «малосущественных» деталей, как точки над буквой Ё. В результате многие психологи, знакомившиеся с идеями Кёлера по современным учебникам, зовут его Келером, что, конечно же, неправильно – немецкую фамилию Köhler по-русски следует писать через ё и соответственно произносить.

[8]Трудности транскрипции обусловили различное написание фамилии Szondi в отечественных источниках: Сонди, Зонди, Шонди и даже Жонди. Для данного очерка избран наиболее распространенный вариант.

[9]Очерк написан М.А. Степановой

[10]Авторы современных психологических трудов отчего-то озаботились соблюдением правил, согласно которым фамилия Александра Романовича якобы не должна склоняться. Мы, вопреки этому веянию, пускай и формально верному, станем придерживаться традиции, которой по сей день следуют психологии, учившиеся у Лурии, общавшиеся в Лурией (традиции, кстати, не нарушенной и автором блестящей биографии Лурии Карлом Левитиным).

[11]Уже в наши дни в посмертно изданном сборнике ранее не опубликованных работ Лурии увидел свет и этот юношеский опус. Признаться, это издательское начинание кажется очень спорным. Желал ли сам автор с высоты своей зрелой профессиональной позиции этой публикации?!

[12]Склонность к прямым заимствованиям иноязычных терминов привела к тому, что ныне в отечественной психологии этот метод повсеместно известен как «клиент-центрированная терапия». Увы, профессионалы стараются не замечать, насколько неуклюже такие заимствования звучат по-русски.

[13]Такое русское написание принято для редкого имени Burrhus.

[14]Опубликована в 5-м томе знаменитой «Истории психологии в автобиографиях» (1967)

[15]В отечественных переводах существуют разные варианты этих понятий, в том числе и навевающие странные ассоциации, – например, «жидкий» и «твердый» интеллект.

[16]Так, основоположником отечественной психотерапии К.И. Платоновым термин «логотерапия» использовался в значении «лечение словом» – в противовес медикаментозному и хирургическому лечению, то есть как синоним психотерапии; в этом значении термин распространения не получил. В некоторых отечественных работах по коррекционной педагогике термином «логотерапия» обозначается совокупность психотерапевтических методов и приемов, направленных на преодоление речевых нарушений.

[17]В подготовке материала использованы воспоминания А.М. Прихожан и Н.Н. Толстых, опубликованные в сборнике «Выдающиеся психологи Москвы»

[18]В отечественной литературе произвольно используются разные варианты написания фамилии McClelland – Макклелланд, Мак-Клелланд и др. В отсутствие сложившейся традиции в данном очерке принят наиболее легко читаемый вариант.