Самопроектация философии как экзистенции

Из этих тем анализа, хотя они поставлены столь обоб­щенно, становится ясной природа философии; то, что человек может и должен ожидать от философство­вания. Философствование — это внутреннее структур­ное формирование самого человеческого существова­ния. Оно может быть в большей или меньшей степе­ни разъяснено и представлено трудом философов, но оно заключено в нас, чтобы двигать и организовывать нашу жизнь. Нам не следует делать и шага за собст­венные пределы, чтобы обнаружить его, но мы посто­янно должны переходить границы самих себя, чтобы философствовать. Мы можем реализовать себя, лишь реализуя наше бытие, т. е. лишь укореняясь в уни­версальности, которая определяет и основывает нашу конечную личность. Именно в укоренении в этой уни­версальности состоит должное и желаемое; мы сосу­ществуем с другими людьми, с другими существами, которые также являются субъектами, потому что они также укоренены в том же самом универсальном бы­тии. Это сосуществование выражает весь смысл суще­ствования. Мы хотим понять самих себя, потому что хотим понять другого и хотим быть понятыми другим. Любовь, дружба, национальная и человеческая соли-

дарность — все имеют свою основу в этой нашей струк­туре. Сама потребность в одиночестве — это потреб­ность в том, чтобы обрести вне обезличенной и разроз­ненной толпы то человеческое понимание, которое она не может нам дать; и, следовательно, она проявление острой необходимости сосуществования для существо­вания человека. Но мы понимаем других и даем дру­гим способ понять нас лишь в той мере, в какой мы понимаем самих себя; а чтобы понять самих себя, мы должны реализовать себя в структуре посредством вер­ности нам самим, нашей конечности, смерти. Это кон­кретное разумение, это действительное и глубокое по­нимание, которое лишь несовершенно выражается в философских учениях, но составляет нашу человечес­кую сущность, — истинный акт философствования. Усилить его, углубить его, прояснить его посредством строгого и трезвого анализа — задача любого философ­ского исследования; это — то, что искупает любой самый путаный метод и вознаграждает самый утоми­тельный исследовательский труд.

ЭКЗИСТЕНЦИЯ КАК СУБСТАНЦИЯ

Основы жизненной силы экзистенциализма. Пер­вая причина силы экзистенциализма в том, что он не только философское учение; он реализуется не толь­ко в философах, которые трудятся над тем, чтобы про­яснить для себя и для других его доводы. Как учение он присущ многочисленной и решительной когорте мыслителей, использующих самые совершенные и тон­кие технические инструменты, которые философский труд подготовил в течение веков и которые вбирают в себя всю силу тысячелетней традиции метафизических исследований. Но речь идет не только о них; более того, важность и значение их труда состоит в том, что они лишь выражают и раскрывают установку, которая несмотря на то, что она коренится внутри человека, навязывается ему конкретными задачами, ожидающи­ми его в мире сейчас и в будущем.

Сегодня больше чем когда-либо человек живет прочным единством своей отдельно взятой судьбы с судьбой сообщества, к которому он принадлежит. Он не может обрести успех или потерпеть неудачу сам по себе: его судьба связана с судьбой сообщества, она ста­новится и рушится вместе с ним. Следовательно, че­ловек должен добиться прояснения этой связи, должен обнаружить узы, которые соединяют его с другим в самих глубинах сознания его Я, чтобы иметь возмож-

ноеть занять свое истинное место в сообществе, чтобы существовать и трудиться в согласии с ним. И к это­му направляет его экзистенциализм, показывая ему сущностную связь существования с сосуществованием и невозможность изоляции, обедняющей и уничтожаю­щей жизнь самого Я.

Вторая причина его силы в том, что он включает в себя и использует в конкретности отдельно взятого существования все требования в подлинном смысле человеческой жизни. Ничто человеческое ему не чуж­до. Наука и религия, искусство и политика находят равным образом свою основу в действительном суще­ствовании, к которому он апеллирует. Реализация индивида и солидарность и понимание между людь­ми, воля к господству и к власти над миром и стрем­ление к трансцендентному равным образом реализуют­ся и оправдываются экзистенциалистским подходом, не в их устранении, не в их безразличной равнознач­ности, а как жизненно важные и необходимо связан­ные аспекты единого и неделимого движения.

Третий элемент силы экзистенциализма — его спо­собность делать актуальными в их истинности фи­лософов прошлого. Он реализует подлинную исто­ричность философии, потому что, с одной стороны, избегает произвольного приспособления философов прошлого к нашим современным требованиям, а с дру­гой — невозможного пожертвования современными требованиями претензиям вечной философии, которая полагает себя как таковая независимо от всякого от­ношения с ними. Экзистенциализм соглашается ста­вить проблему того, чем действительно является ка­кой-то философ вместе с проблемой того, чем мы сами являемся сегодня; соглашается выявлять подлинную личность философа прошлого как раз в том акте, в ко-

тором мы утверждаем нашу личность в безотлагатель­ности и силе ее требований. Таким образом, экзистен­циализм связывает себя с подлинной философской традицией, не жертвуя ей ничего из настоящего, бо­лее того, именно в акте энергичного утверждения ори­гинальности и ценности настоящего.

Полемика с объективистским рассмотрением. Эк­зистенциализм принял различные формы, которые, однако, все имеют, по крайней мере в их отправном пункте, общее фундаментальное устремление. Это устремление можно выразить, сказав, что экзистен­ция — это поиск бытия, в который непосредственно вовлечен отдельно взятый человек. Философия — не теоретическое исследование бытия, по отношению к которому само это исследование оказывалось бы без­различным и из которого оно выпадало бы. Филосо­фия — это поиск, который индивид ведет относитель­но присущего ему бытия и который поэтому в то же время является решением относительно этого бытия. Первая полемика экзистенциализма — полемика с объ­ективистским рассмотрением человека и его сущест­вования, т. е. с попыткой познать человека так, как познают какую-либо из вещей мира. Эта полемика связывает экзистенциализм, помимо Кьеркегора, с Паскалем и Ницше. Фундаментальная невозможность, чтобы человек мог познать себя и, следовательно, что­бы поиск его бытия мог быть сведен к познанию, со­стоит в том, что познание предполагает, чтобы Я и мир были уже сформированы в их раздельности, в то вре­мя как поиск бытия включает в себя проблему их формирования. Познание всегда представляет поляри­зованную ситуацию, в которой объект отличают от субъекта и противопоставляют ему; оно предполагает

тотальность, составными частями которой являются субъект и объект в их корреляционной поляризации. Но эта тотальность — мир, — в свою очередь, не мо­жет быть объектом познания. Потому что, существу­ет ли мир и укореняюсь ли я в процессе познания в него, — эта проблема, которую познание порождает, но которую оно не может разрешить.

Отсюда следует, что, когда собственно метафизи­ческие проблемы человека и присущего ему бытия спроецированы в план познания и трактуются при по­мощи методов самого этого познания, они подвергают­ся вырождению и их решение становится невозмож­ным. Бытие, которое человек ищет в экзистенции, не объект, исследованием и выявлением природы кото­рого он должен был бы ограничиться, он предостав­ляет ему выбор, перед лицом которого он должен ре­шать. Переход от объективного или познавательного рассмотрения к экзистенциальному — это переход от безразличия к заинтересованности, от равнозначнос­ти различных возможных альтернатив к выбору, от созерцания к решению. Исследование бытия — это решение относительно бытия.

Полемика с субъективистским рассмотрением. Вто­рая полемика экзистенциализма — полемика с субъ­ективистским рассмотрением бытия, т. е. с имманент­ностью бытия субъекту. В силу этой имманентности субъект универсализируется и деперсонализируется: субъект, которому имманентно все бытие, — это универ­сальный разум или мысль, в коей полностью раство­ряется экзистенция конкретного индивида. Субъекти­вистское рассмотрение лишает проблему отдельно взя­той индивидуальности и ее судьбы, т. е. проблему подлинно существующего человека, всякого смысла.

Сводя бытие к разумности, оно устраняет и уничтожает возможность проблемы бытия, потому что заменяет строгой необходимостью, обязательною связью детер­минаций и моментов ту фундаментальную неопреде­ленность, из которой рождается вопрос: что такое бы­тие? Этот вопрос имеет подлинный смысл лишь для экзистенции и в экзистенции отдельно взятого чело­века. Но отдельно взятый человек в случае тотальной имманентности бытия субъективности утратил всякое содержание, оказался ассимилированным и погло­щенным универсальной мыслью. Поэтому субъекти­вистское рассмотрение упраздняет с вопросом относи­тельно бытия основу всякого вопроса, всякого поиска, всякой неопределенности, т. е. всякой конкретной эк­зистенции. Использовать конкретность в лоне универ­сального разума значит, как отмечал Кьеркегор, ис­пользовать конкретное в абстрактном, т. е. как аб­страктное, и лишать конкретное всякого основания, всякой возможности оправдания.

Экзистенциализм делает упор именно на конкрет­ное, на отдельно существующее Я, на меня самого, по­скольку я ищу и вопрошаю. Для экзистенциализма фи­лософствование — это решение относительно моей позиции, моего реального и конкретного отношения с бытием. Экзистенциализм отвергает имманентность бытия субъективности. Индивид может существовать лишь трансцендируя самого себя и устремляясь к бы­тию; но из этого следует, что бытие не имманентно субъективности, которую он воплощает. Хотя экзис­тенция это формирование отношения между мной и бытием, но это отношение устанавливается именно в том акте, в котором я выхожу за собственные преде­лы, в котором я ограничиваю себя, для того чтобы выйти за свои пределы. Универсальность конституи-

руется этим отношением с бытием, которое основыва­ет индивидуальность, а не уничтожает ее. Универсаль­ность состоит в выходе, который я, экзистируя, осу­ществляю за пределы самого себя, а не в замыкании в себе самом. Универсальность — это широта охвата и направление моего экзистенциального движения, ко­торое ищет бытие и относит себя к бытию, а не имма­нентность бытия моему разуму.

Поэтому подлинная установка экзистенциализма требует, чтобы он абстрагировался не только от объек­тивистского рассмотрения, превращающего философ­ствование в познание, но и от субъективистского, пре­вращающего его в акт универсального разума. И то и другое делает невозможной проблему бытия, а вместе с ней конкретность, индивидуальность, судьбу, экзис­тенцию человека. Экзистенция не может получать свет от познания или разума, но она может его им дать. Но абстрагироваться от объективистского и субъективист­ского рассмотрения значит избавить понимание экзис-тирования, т. е. присущую экзистенции реализацию, от всякой ссылки на познание и на мысль, значит осу­ществлять подлинную экзистенцию, но уже не в отно­шении ее с познанием или с мыслью, а в чистом и аб­солютном отношении с самой собой. Этот вывод не был сделан во всем своем объеме экзистенциалистскими учениями, которые до сих пор делали упор гораздо меньше на антисубъективистскую полемику, чем на антиобъективистскую. Все учение Ясперса основано на полярности разума и экзистенции, хотя и подра­зумевает под разумом не разум идеализма, а транс­цендентный и проясняющий темную основу экзистен­ции разум. В действительности даже в этом смысле разум не может быть высшей точкой экзистенции; по­нять экзистенцию значит подлинно реализовать ее, и

эта реализация означает отношение экзистенции с са­мой собой. Понимание экзйотирования, которого тре­бует и ищет.философствование, более того, которое и есть философствование, выдвигает себя не в каче­стве высшей точки экзистенции, а в качестве всеобъ­емлющего и конечного акта экзистенции, ее подлин­ной тотальности.

Три позиции экзистенциализма. Если экзистен­ция — отношение с бытием, то я, экзистирующий, дол­жен ставить себе проблему бытия, должен искать бы­тие. Я существую, поскольку устремлен к бытию; я есмь, поскольку отношу себя к бытию. Экзистируя, я выхожу из ничто, чтобы двигаться к бытию; но если бы я достиг бытия и был бы бытием, я перестал бы экзистировать, потому что экзистирование — это поиск или пробле­ма бытия. Таковы основоположения любого экзистен­циализма. Следовательно, при определении экзистен­циалистской позиции открываются три пути.

Во-первых, я могу рассматривать в качестве осно­вы экзистенции тот факт, что, для того чтобы отнести себя к бытию, она отрывается от ничто. В этом случае отрыв от ничто и, в конечном счете, само ничто опре­деляют природу экзистенции. Но поскольку экзистен­ция никогда не отрывается от ничто, поскольку она никогда не отождествляется с бытием, она характери­зуется в этом случае невозможностью не быть ничто.

Во-вторых, я могу рассматривать как наиболее важную черту экзистенции ее отношение с бытием, ее трансцендирование к бытию. Но поскольку отношение с бытием, которое может установить экзистенцию, никогда не является обретением бытия и отождествле­нием с бытием, экзистенция характеризуется в этом случае невозможностью быть бытием.

В-третьих, я могу рассматривать как наиболее важную черту экзистенции само отношение с быти­ем, в котором состоит она. В этом случае экзистен­ция характеризуется возможностью быть отношени­ем с бытием.

Из этого простого изложения следует, что невоз­можны экзистенциалистские установки, отличающие­ся от последних или несводимые к последним. Невоз­можно также примирение между ними, которое бы не было дилетантскими и тривиальным. Первая установ­ка — это установка Хайдеггера, вторая — установка Ясперса, третья — моя.

Превосходство представляемой мной установки со­стоит в том, что только в ней проблема бытия находит свое обоснование как проблема. В двух других поста­новка проблемы — уничтожение проблемы. Экзистен­ция формируется как отношение с бытием только для того, чтобы реализовать невозможность отношения. Действительно, в первом случае она ведет к невозмож­ности оторваться от ничто, во втором — к невозмож­ности воссоединиться с бытием: в обоих случаях она ре­ализуется как саморазрушение. Поставленная вновь на свою истинную основу возможности отношения с бы­тием, экзистенция находит в себе самой свой пози­тивный и самодостаточный смысл. Реализуясь, она не отрицает, а утверждает себя именно в том, что она есть, т. е. в своей сущности или природе отношения. И отношение, в котором она состоит, самим актом его реализации возвращается к своей природе, к своей фун­даментальной проблематичности. Проблематичность от­ношения с бытием начинает заключаться в самой себе и делать упор на самой себе, реализуясь как чистая проблематичность, как чистая возможность возмож­ного отношения.

Экзистенциалистская позиция, основываясь на пред­ложенной мной установке, находит перед собой откры­тыми пути, которые две другие установки блокируют и разрушают. Они сводят экзистенцию к фундамен­тальной невозможности — невозможности оторвать­ся от ничто, невозможности прикрепиться к бытию, т. е. к необходимости и детерминизму. С отрицанием проблематичности отношения и с его сведением к не­возможности отрицаются неопределенность и свобода. Они сводят экзистенциальное решение и выбор к ре­шению того, что уже было решено, к выбору того, что уже было выбрано. Оно устраняют из экзистенциаль­ной вовлеченности ее свободу и сводят ее к заранее предопределенной детерминации. Они лишают судьбу человека ее характера свободной верности и сводят ее к принятию фактического. Наконец, они делают не­возможной какую бы то ни было нормативность и какую бы то ни было оценку.

Третья позиция экзистенциализма. Представляе­мая мной установка, упрочивая в самой себе и для самой себя фундаментальную проблематичность отно­шения с бытием, подлинно реализует неопределенность и свободу экзистенции. У экзистенции нет иного спо­соба реализовать себя в подлинном смысле, кроме как реализоваться как возможность отношения с бытием, т. е. как изначальная трансцендентальная проблема­тичность этого отношения. Экзистенция не оставлена или не заброшена в бытие так, чтобы она могла осоз­навать лишь свою невозможность воссоединиться с бытием или оторваться от ничто. Экзистенция вступает в отношение с бытием, выявляя себя как чистую воз­можность этого отношения и оставаясь верной пробле­матичности своей структуры.

Она должна смотреть не за пределы себя, не на то, от чего движется — ничто; не на то, к чему движет­ся — бытие, а исключительно на саму себя; и долж­на реализоваться в отношении с самой собой. Она от­ношение с бытием; она может осознавать и полагать себя только как это отношение, реализуя его таким, как оно есть в его фундаментальной проблематичнос­ти. Проблематичность заставляет экзистенцию состо­ять в себе самой, запрещая ей невозможное отнесение к тому, что не является ею самою, и давая присущую ей субстанцию.

Таким образом, субстанция экзистенции должна быть осознана в своей изначальной проблематичности, благодаря которой она полагает себя как отношение с бытием. И субстанция ее вновь утверждает в ее неуст­ранимой абсолютной свободе. Если экзистенция опре­деляет себя в отношении к ничто, все ее возможности являются одинаково несостоятельными и ничтожными перед единственной невозможностью, формирующей ее в подлинном смысле, — невозможностью оторваться от ничто. Если экзистенция определяется в отношении к бытию, все ее возможности одинаково несостоятельны и ничтожны перед единственной подлинной невозмож­ностью — невозможностью прикрепиться к бытию. В обоих случаях возможности, в которых она полагает себя, являются совершенно равнозначными в их ни­чтожности и даются ей в их безразличии; от этого без­различия не освобождается и та единственная невоз­можность, к которой должен сводиться выбор. Но если экзистенция определяет себя в плане своего отношения с бытием, требование упрочения и обоснования этого от­ношения действует как внутренняя норма при форми­ровании экзистенции и как принцип оценки возмож­ностей, которые ей даются. Я должен выбрать то, что

р_ОЧивает и усиливает меня в моем отношении с бы­тием, т. е. то, что гарантирует возможность этого от­ношения; я должен выбрать быть изначальной проб­лематичностью этого отношения. Если это отношение формирует благодаря своей проблематичности мою суб­станцию, я должен оставаться верным моей субстан­ции и реализовать ее в моем решении. Таким образом, проблематичная субстанция моей экзистенциальной структуры является нормой моего решения, нормой, которая освобождает меня от безразличия и равнознач­ности возможностей и собирает их и оценивает на ос­нове их субстанциального единства.

Итак, если экзистенция возвращается к своей суб­станции, т. е. к изначальной проблематичности отноше­ния с бытием, к проблематичности, которую можно на­звать трансцендентальной как условие этого отношения, она освобождается от предопределенности и безразличия по отношению к ценности. Безусловно, для меня, экзис-тирующего, бытие — это возможность бытия, и как воз­можность она может быть также и ничто. Но моя экзис­тенция не зависит, собственно говоря, ни от ничто, ни от бытия, а от возможности быть, в которой я форми­рую себя; следовательно, ее субстанция — это лишь трансцендентальная основа, условие возможности, т. е. проблематичность, благодаря которой она такая, какая есть. И моя задача будет состоять в том, чтобы гаранти­ровать и усиливать возможность моего бытия, упрочи­вая ее в ее трансцендентальном состоянии, реализуя ее в ее изначальной и последней проблематичности.

Проблема бытия и неопределенность бытия. Проб­лема: что такое бытие? уже определяет статус бытия. То, что она ставится и находит место в бытии — и мо­жет быть поставлена и найти место не где-то, а лишь

в бытии, — влечет за собой то, что есть некое сущест­во — сущее, которое находится в отношении неустой­чивости с самим бытием. Существо, которое ставит проблему и существует, поскольку оно эта проблема, безусловно находится в отношении с бытием, но в от­ношении, исключающем тотальность и необходимость его обладания бытием. Оно существует, поскольку по­лагает и формирует самого себя в постановке и фор­мировании проблемы, — в силу этого оно находится в отношении с бытием; но поскольку оно существует как проблема и в проблеме, его отношение с бытием неус­тойчиво и шатко и исключает прочность и устойчи­вость обладания. Существо, которое бы владело быти­ем как своей необходимой сущностью, не могло бы ставить себе проблему бытия, не могло бы формиро­вать себя в постановке этой проблемы.

Итак, проблема бытия определяет состояние суще­ства, бытие которого составляет не обладание, а воз­можность. Как состояние существа эта проблема не нуждается в абстрактном или вербальном формули­ровании, чтобы существовать как проблема. Она фор­мирует существо в смысле определения изнутри всех его проявлений и всех его конкретных жизненных установок. Сомнение и уверенность, ожидание и страх, активность и упадок духа — все это отдельные и кон­кретные модусы проблемы бытия, потому что все они определены неустойчивостью отношения между суще­ством и бытием. Счастье обретения и обладания тем более ценнее, чем больше оно подвержено опасности утраты; горечь безысходности, муки невозможности, победа и крах равным образом содержат в себе глубо­кий и тотальный смысл проблемы бытия, неустойчи­вости отношения, в котором существо находится с бытием, непрочности обладания им, связанного с ним

риска. Проблема бытия живет уже не в концептуаль­ном и вербальном облачении философских доктрин, а _в самом бытии, формирующем существо, в его вре­менной жизни, в его ограниченности, в его судьбе.

Существо, которое формирует себя и живет в про­блеме бытия, — человек; человек — это существо, не имеющее иного способа относиться к бытию и обла­дать бытием как проблема. Человек может даже до­стичь уверенности и спокойствия обладания бытием, но он может достичь их лишь при условии их обрете­ния и опасности их утраты в каждый момент. Чело­век может восстать против любой определенности и уклониться от нее, но он не может восстать и уклонить­ся от проблемы бытия, потому что сама возможность бунта, как и принятия, находится в этой проблеме, которая составляет его природу. Согласиться или от­казаться быть чем-то возможно лишь для существа, для которого бытие является проблемой и которому отношение с бытием дано в форме фундаментальной неустойчивости.

Состояние человека, характеризующееся пробле­мой бытия, — неопределенность. Неопределенность — это проблематичность самого отношения между чело­веком и бытием. Благодаря неопределенности бытие является для человека возможностью. Человек может относить себя к бытию, а бытие может быть прису­щим человеку, составлять его владение. Но эта воз­можность не закостеневает и никогда не предопре­деляет необходимой имманентности бытия человеку или необходимого господства бытия над человеком. Имманентность и господство проявляются лишь в форме неопределенности, благодаря которой одна и другое всегда являются действительными возможнос­тями, но никогда необходимой реальностью или на-

личием. Неопределенность — это природа, присущая
человеку, поскольку он не имеет природы, и проблей
ма его природы. '

Экзистенция как отношение с изначальной неоп|

ределенностью. Неопределенность — это состояние!

присущее человеку как возможность быть. Человек я

проблеме бытия находится в состоянии неопределен

ности, потому что он был неопределенностью. Челове

формируется в неопределенности лишь постольку

поскольку эта неопределенность уже существовала

лишь постольку, поскольку она находится в прошлом

преодолена и трансцендирована. Состояние неопреде

ленности предполагает движение, которое направлен!

за пределы неопределенности. Выход за пределы на

определенности, выход из нее — экзистирование (еа

sistere). Человек экзистирует, поскольку, формиру!

себя посредством проблемы и в проблеме бытия, о|

выходит из неопределенности, которую она включав!

в себя, и стремится к ее осознанию. Экзистирование -

это акт, посредством которого человек осознает неон

ределенность своей природы и в силу этого выдвигав

в качестве своей природы проблему бытия. Экзиста

рование — это преодоление неопределенности лир¹

потому, что оно возвращение к неопределенности. СК

видно, экзистирование — это конкретное движение,

которое неопределенность положена и конституирован

как пункт отправления и пункт прибытия. Экзиста

рование — это подлинная постановка проблемы быти<

потому что оно конституирование этой проблемы

подлинной и изначальной природы человека.

Если неопределенность — это отношение пробле матичности между человеком и бытием, экзистировя ние — это основа самого этого отношения, его консти-

тутивная проблематичность. Если неопределенность — это бытие как возможность, экзистирование — это основа и условие этой возможности, трансценденталь­ная возможность. Неопределенность и возможность ничто вне экзйотирования, потому что только экзис­тирование — конкретный акт их обоснования и по­этому необходимое условие их наличного бытия. В эк-зистировании неопределенность реализуется как отно­шение с самой собой. И на самом деле только в этом отношении она является самой собой, т. е. неопреде­ленностью. Экзистенция — это отношение проблема­тичности с самой собой и формирование человека в его изначальной проблематичности.

Экзистенция характеризует человека в неопре­деленности его природы. И характеризует его не по­стольку, поскольку устраняет или уничтожает эту не­определенность, а как раз постольку, поскольку пола­гает, выявляет и реализует ее до конца. Экзистенция основывает проблематичность, потому что превраща­ет ее в свое трансцендентальное условие, но это обо­снование — доведение и реализация ее до конца, све­дение ее к ее последней основе. Экзистируя, человек осознает, что проблематичность свойственна, консти­тутивна и изначальна его природе и что поэтому его конкретные поведенческие установки должны не иг­норировать или отрицать ее, а принимать и реализо-вывать. Таким образом, экзистенция — это конкрет­ное понимание человеком своей изначальной природы. Возвращаясь к собственной конститутивной проблема­тичности и основывая ее как изначальную, человек по-настоящему понимает свою природу. Но он понимает ее не посредством акта объективного рассмотрения, познавая ее, и не посредством акта субъективного рас­смотрения

ной реализации — посредством решения. Экзистен-*
циальное отношение с изначальной проблематичнос­
тью — это понимание человеком самого себя в смыс4
ле, что это — решение человека быть в соответствии
с самим собой, т. е. в соответствии со своей изначаль­
ной проблематичностью. )
При постановке проблемы бытия эта изначальная»
проблематичность реализуется как таковая. Акт, по-i
средством которого она признается изначальной и по-:
ставленной как таковая, — акт, посредством которой
го она реализуется человеком; но человек, реализуя е«*^
реализует самого себя, потому что он изначально лиг
эта проблематичность. Итак, постановка проблем!
бытия в присущей ей форме — формирование самог
человека. Отсюда следует, что подлинная постановка
проблемы бытия не акт теоретического рассмотрения⁴
а экзистенциальный акт, т. е. решение, выбор, коте
рый делает человек, чтобы быть самим собой, взять на
себя обязанность и реализоваться в смысле своей HEN
начальной проблематичности.

Изначальная неопределенность как субстанции

Именно изначальная проблематичность как такова* составляет норму формирования человека. Поставит? проблему бытия значит для меня осознать в постаноЕ ке этой проблемы мою изначальную природу и пс этому сначит решиться вовлечься до конца в реалв зацию моей изначальной природы. Постановка пробле мы, осознание и решение тождественны и составляв" один и тот же акт, акт, благодаря которому я фо мирую себя и являюсь действительно самим co6oi Мое собственное единство и тождество, т. е. то, чек я действительно являюсь в самом себе и для самог' себя, определяется в этом акте в силу моего решение

Бяагодаря ему я не отдаюсь неопределенности, а, при­нимая ее как мою природу, господствую над ней и владею ею. И владея ею, я не только владею самим собой, потому что я изначально эта неопределенность, но владею также присущим мне бытием в форме не­определенности, в которой оно мне свойственно. Од­нако решение, устанавливающее мое обладание и обу­словливающее мое собственное формирование, вовсе не является произвольным, и выбор, который оно в себе содержит, ни в коем разе не является безразлич­ным выбором. Я могу решать относительно самого себя лишь на основе того, что я есть, т. е. на основе изначальной неопределенности, если хочу быть самим собой. Но я изначально лишь неопределенность; сле­довательно, неопределенность — мое истинное бытие, «в себе», моя собственная субстанция; стало быть, в ней и благодаря ей я должен реализовать себя. Вы­явление неопределенности, содержащейся в постанов­ке проблемы бытия, — выявление самой субстанции моего бытия. Это — признание того, что я есть, ут­верждение субстанциальности того, что я есть, обя­зательство на будущее.

Субстанция, которая решает во мне, — то, чем я действительно являюсь, то, чем я должен быть. Суб­станция — достаточное основание моего решения лишь в том смысле, что она должное, которое взыва­ет и требует решения, поскольку оно призывает меня к моему истинному бытию. Субстанция не предшест­вует формирующему меня решению, потому что она лишь должное, норма этого решения. Несомненно, субстанция является основой и путеводной нитью мое­го выбора, достаточным основанием моего решения, но это не значит, что в ней уже выбран мой выбор и уже решено мое решение. На самом деле эта субстан-

ция сама является неопределенностью и проблема­тичностью и лишь как таковая может выступать как основа и норма моего решения и моего выбора. «В се­бе» субстанции — чистая, изначальная проблематич­ность, абсолютная трансцендентальная неопределен­ность, условие всякой другой неопределенности. Она не включает в себя никакого уже совершенного вы­бора, никакого уже принятого решения. Безуслов­но, я могу решать лишь в соответствии с тем, что я есть изначально, и так я и должен решать. Но что я есть на самом деле? Ответ на этот.вопрос будет дан только моим выбором. Акт, посредством которого я буду решать, будет актом, посредством которого я выявлю самого себя, свою субстанцию. Решение — это выявление, а выявление — решение. Экзистирова-ние — это не абсолютное рассмотрение равнозначных возможностей, среди которых я бадансирую; это — страсть, вовлекающая меня в фундаментальную воз­можность, в глубине которой я обретаю реализацию своей субстанции.

Субстанция как нормативная структура экзистен­ции. Экзистенция как вовлеченность и решение — нормативное отношение меня с субстанцией. Субстан­ция — это нормативная структура экзистенциального акта, а я — оконечивание и индивидуация этого акта. Субстанция — это «в себе», универсальное должное, вечное, подлинное в акте, посредством которого я ре­шаю относительно себя в моей охваченной страстью глубине души, в моей индивидуальности, в моей вре­менной судьбе. Я могу связать себя с ней и осознать ее, лишь ограничивая и осознавая самого себя. Акт, посредством которого я обособляю себя в своей конеч­ности и ограничиваю себя в своей задаче, отказыва-

ясь быть рассеянным или отвлеченным другой (зада­чей), — это акт, посредством которого она (конечность) находится по отношению ко мне В своем трансцендент­ном «в себе», в своем универсальном и вечном бытии. Субстанция — это то, что изначально, то, что «в себе», то, что должно быть, потому что не может не быть, — конечная неопределенность, которая меня формирует. Выявлять ее значит формировать себя. Выявлять ее та­кой, какова она на самом деле, значит формировать себя таким, каким я на самом деле должен быть, т. е. одновременно ограничивать и превозносить себя в своей индивидуальности в силу решения, являющего­ся полной вовлеченностью.

Было сказано, что неопределенность живет в кон­кретных установках отдельно взятого человека, в его действиях и в его страстях. Очевидно, что последний смысл всех установок, всех действий и страстей чело­века реализуется лишь по мере того, как человек, об­наруживая в них составляющую их фундаментальную неопределенность, вовлекается в полную и окончатель­ную реализацию позиции, которую он осознает как присущую себе. Когда он осознал и решил относитель­но собственной позиции или предназначения, ради ко­торого он родился, неопределенность предстает перед ним не в распыленности многочисленных возможных подходов, а как риск его успеха и как его ответствен­ность перед риском. Ответственность перед самим со­бой — первый симптом тотальной вовлеченности, пер­вое раскрытие человеку субстанции его бытия. Вы­брав свой путь, он должен будет пройти его до конца при постоянном обновлении решения и выбора, при непрерывном возвращении к самому себе и к основам собственного бытия — на основе и под руководством субстанции. Я мыслю, действую, сомневаюсь, испы-

тываю страх, страдаю или радуюсь тысячами спосо­бов, но истинно существую, лишь если вся совокуп­ность экзистенциальных неопределенностей превра­щается для меня в единство фундаментальной зада­чи или страсти, в которой и состоит моя собственная реализация. В этом ограничении я обретаю себя: и обретаю то, чем я являюсь на самом деле; то, чем я должен быть, — свою субстанцию. Чем более исклю­чительно и страстно ограничение, тем более оно меня обогащает, обогащает в смысле внутренней глубины, в которой я обретаю свою человеческую сущность, т. е. свою индивидуальность в отзвуке ее универсаль­ного значения. Чем больше я ограничиваю себя, тем больше я себя трансцендирую. Чем больше я явля­юсь самим собой, тем больше утверждается предо мной субстанция моего бытия в величии и силе своей трансцендентальной ценности. Исключительность значимости, которую я приобретаю по отношению к самому себе, может црийти ко мне только от субстан­ции; но субстанции моего бытия я обязан не обобщен­ным и абстрактным почтением, а действительным и ре­ализующим осознанием, подлинной вовлеченностью, действенной ответственностью. Субстанция препятст­вует рассеянию, упадку духа, несерьезности и обезли-ченности. Субстанция взывает к тому, что является со­кровенным и глубинным в нас самих; к тому, что хотя оно и заставляет нас быть теми, какими мы на самом деле и изначально являемся, возвышает нас по отно­шению к ним самим и ведет нас за наши пределы. Суб­станция определяет обратное движение нас самих к самим себе, обязывает нас к верности нашей изначаль­ной природе, бесконечно расширяет значение и диа­пазон наших действий.

Субстанция как условие реальности. Экзистенция является для человека индивидуализирующим отно­шением. Относя себя к субстанции, человек индиви­дуализируется, определяется и приобретает максимум значимости, на которую он способен. Но индивидуа­лизация возможна лишь постольку, поскольку инди­видуализирующее движение выходит за границы ин­дивидуальности. Человек инивидуализируется толь­ко в отношении к субстанции и по ту сторону своей обособленной конечности. Движение, в котором уста­навливается, отношение, определяет в одно и то же время индивидуальность и то, что трансцендирует или охватывает индивидуальность — бытие и мир. Инди­вид является таковым лишь в отношении к тоталь­ности, включающей его в себя. Человек может пола­гать себя как человека, лишь если он помещает себя в мир. Упрочение человека в себе, его возвращение к внутренним глубинам, его стремление реализовать самого себя и только самого себя ставят его в необ­ходимое отношение с миром, т. е. определяют его эк­зистенциальную ситуацию. Положение человека в мире определяется и детерминируется самоопределе­нием и самодетерминацией индивидуальности чело­века. По мере того как я ясно вижу в себе самом и постепенно реализую то, чем я призван быть, мое по­ложение в мире и позиция самого мира по отноше­нию ко мне определяется в своей истинности. Мир от­крывается мне в своей истинности, обнаруживается в своем истинном бытии, лишь если я утверждаю себя как самость и реализуюсь в истинности своей субстан­ции. Субстанция — мое внутреннее нормативное и конститутивное ядро, то, что подталкивает меня из­нутри решиться и взять на себя задачу; но в реше­нии и задаче, которые в силу нее я беру на себя, мир

предстает предо мной в своей истинной природе. Ре­шение и задача на самом деле включают в себя дей­ствительную реализацию моей индивидуальности, и эта реализация ставит мою индивидуальность в не­обходимое отношение с миром и, таким образом, оп­ределяет ситуацию, в которой мир предстает предо мной как он есть, потому что я являюсь тем, чем я должен быть. Решение, формирующее меня самого, далеко не исчерпывается узкими рамками моей ко­нечной индивидуальности, оно выходит за ее преде­лы, реализуя ее. Экзистенциальная ситуация коренит­ся в нем; ситуация, в которой я и мир определяемся одновременно в нашей соотносительной сущности са­мим экзистенциальным актом, самим решением. При­крепляя себя к субстанции своего бытия, я укореня­юсь в реальность мира. Переходя в силу своего реше­ния от неподлинного и рассеянного существования к подлинному и имеющему смысл существованию, к которому я призван, я определяю также и переход от мира видимости к реальности. Мир остается для меня видимостью до тех пор, пока я не решил относитель­но самого себя. Он сулит мне лишь изменчивые и не­устойчивые перспективы равнозначных возможнос­тей, среди которых я оказываюсь без путеводной нити. Он лишен прочности и серьезности, он бесплод­ная игра, в которой следуют друг за другом не остав­ляя и следа лишенные смысла события. Но когда я решил быть тем, чем я призван быть, когда я взял на себя обязанность реализовать субстанцию моего бытия, тогда мир предстает и открывается предо мной как устойчивая и прочная реальность, в которой то, что происходит, мне не безразлично, потому что оно влияет на себя или на мои задачи, и в которой по­этому не происходит ничего бесполезного.

Следовательно, мое решение вовлекает не толь­ко меня, но и мир, частью которого я являюсь. При­зыв субстанции направлен ко мне изнутри меня и яв­ляется самым глубинным, что я в себе имею; и все лее ^он определяет посредством моего решения реаль­ность и подлинное раскрытие мира. Является ли мир видимостью или реальностью, которая есть то­тальность, где я живу, являются ли существа, с ко­торыми я нахожусь в отношении, зыбкими и мнимы­ми призраками или достоверными и действительны­ми реальностями — это не теоретическая проблема, которая может быть решена исследованием мысли; это — экзистенциальная проблема, которую я дол­жен решить, решая относительно себя.

Субстанция как условие судьбы человека. Почему я тот, кто есть, а не другой? Этот вопрос порождается во мне различными экзистенциальными ситуациями. Он может быть порожден у меня горькой неопределен­ностью моей судьбы, сомнением в достижении того, что мне дорого. Он может быть порожден у меня отчаяни­ем от безысходности: я знаю, что мне не удается быть тем, кем я хотел и должен был бы быть; и мне хоте­лось бы бежать от самого себя. Наконец, он может выражать рассеянность и бессмысленность моего су­ществования. В этом случае он предстает предо мной совершенно объективным, лишенным горечи или жел­чи: он предстает предо мной как теоретическая проб­лема. На самом деле в последнем случае я рассмат­риваю себя не как самого себя, а как любого челове­ка, пригодного для того, чтобы принять и воплотить любую судьбу. Тогда этот вопрос является симптомом и выражением моей экзистенциальной нерешительнос­ти — пошлости и рассеяния моего бытия.

Но когда этот вопрос ставится в акте действитель­ного и подлинного экзистенциального решения, он находит свой истинный ответ: я тот, кто я есть, пото­му что я таким должен быть. В любых обстоятельст­вах места и времени я — то, что я есть, если то, что я есть — субстанция моего бытия. Мое призвание ста­вит меня выше изменчивости обстоятельств, перед лицом предназначения, которое они не в состоянии изменить. То, чем я должен быть, моя собственная судьба подхлестывает меня изнутри посредством столь страстного и неукротимого призыва, что не позволяет мне принять другое действительное направление мое­го существования. Я выбрал быть тем, чем я субстан­циально являюсь: моя судьба решена.

Поэтому перед лицом этого вопроса решающим об­разом проясняется судьба человека. Человек, который решил относительно себя на основе своей субстанции и который поэтому составляет часть мира, являюще­гося серьезной и устойчивой реальностью, а не види­мостью, имеет судьбу, способную быть лишь его судь­бой, неукоснительно индивидуализирующую его сре­ди бесконечного числа людей, которые были, есть и будут, способную быть даже его мукой и его отчаяни­ем, но от которой он никогда не отречется. Человек, который не решил относительно себя и который позво­ляет себе жить в зависимости от бессмысленного хода событий неустойчивого мира, не имеет судьбы: он может быть собой, как и кем-то другим; и перед ли­цом вопроса: почему я тот, кто я есть? — он остается в отчаянии без ответа.

Еще раз: постановка вопроса в теоретическом пла­не обнаруживает экзистенциальную несостоятельность, которая делает его решение невозможным. Еще раз: речь идет об экзистировании, т.е. решении. Выбор

_судьбы — ^это решение, которое я принимаю относи­тельно себя. Если я ощущаю себя и являюсь любым человеком, любая судьба и ее превратности будут при-ложимы и ко мне. Но если я действительно являюсь самим собой и весь вовлекся в присущую мне задачу, вопрос уже решен: такой я всегда, в любых обстоятель­ствах, такой, а не другой.

Субстанция как основа коэкзистенции. Судьба обя­зывает человека к верности задаче и, в конечном сче­те, самому себе, своей субстанции. Но как она помещает его в мир, являющийся действительной реальностью, а не видимостью, так она помещает его и в сообщество, являющееся истинным сообществом людей. Но что та­кое для меня другие люди? Конечно же, я должен пы­таться понять то, чем они являются в действительнос­ти, в их природе. Существование постоянно ставит меня перед лицом другого: я могу как-то существовать, лишь если сосуществую, ибо я могу определиться в какой-то задаче, функции, действии, чувстве, лишь определяя в то же самое время других, связанных со мною непосред­ственно или опосредованно в задаче, в функции, в дей­ствии или в присущем мне чувстве. Экзистенция — это движение, которое постоянно ведет меня за мои собст­венные пределы: не только в мир, но и в среду других людей. Благодаря своему собственному индивидуали­зирующему характеру экзистенция устанавливает мою жизненно необходимую связь между мной и другими, поэтому моя индивидуальность ограничивается и фор­мируется комплексом детерминаций, которые выходят за мои пределы и с необходимостью включают в себя других людей. Мое существование в силу того, что оно мое, — существование с другими. Я не могу приписать самому себе задачу, какой бы скромной и ограничен-

ной она ни была, которая бы не включала в качестве своего необходимого условия мое сосуществование с другими. К существованию других я прихожу не бла­годаря какому-то дискурсивному или теоретическому методу; оно жизненно необходимо связано с моим соб­ственным существованием.

Поэтому когда, формируя себя в своей собственной индивидуальности, я решаю относительно самого себя, я решаю как относительно реальности мира, так и от­носительно достоинства других людей. Если я реали­зую себя нормативно в соответствии с моей субстан­цией, если я приписываю самому себе достоинство человека, который имеет судьбу, я должен признавать возможным и в других то же самое достоинство и ту же самую ценность. На вопрос: что такое другие? я могу ответить, лишь отвечая на другой вопрос: что такое я для самого себя? Ни один, ни другой вопрос не является по своей природе ни объективным, ни тео­ретическим. Оба допускают один-единственный — эк­зистенциальный ответ. Относительно себя я должен решить, чтобы быть тем, какой я есть; и посредством этого решения я признаю также ценность, которую другие имеют для меня. Сообщество других людей может предстать предо мной как совокупность отно­шений, которые ограничивают и угнетают меня в на­прасной и рассеивающей погоне за самим собой, и, наоборот, может быть для меня солидарной общнос­тью интересов и целей, в которой я обретаю свою под­линную реализацию. Будет оно одним или другим, зависит от меня, от моего решения. Подобно тому, как, решая относительно себя, я решаю относительно ви­димости или реальности мира, составной частью ко­торого я являюсь, так в том же самом решении я ре­шаю и относительно солидарности, которая связыва-

т меня с другими, или относительно борьбы или раз­рыва между мной и другими. Поскольку я могу реа­лизовать себя в моей истинной субстанции только в солидарности с другими людьми, мое собственное рас­сеяние всегда ставит меня в состояние открытого или скрытого разрыва с другими. Если я не являюсь са­мим собой, другие не живут со мной в действительной солидарности, которая должна связывать всех нас в об­щей человеческой задаче. Если я не понимаю самого себя, я не понимаю других, а другие не понимают меня. Межчеловеческое понимание, действительную и действенную солидарность между людьми, связанны­ми вместе общей исторической задачей, должен реа­лизовать я в себе самом и для самого себя, превращая в единство мою природу и относя ее к ее субстанции. Экзистенциальная изоляция свойственна рассеян­ному и неподлинному существованию. Изоляция — это разрыв человеческой солидарности, непонимание. Она не имеет ничего общего с одиночеством, в котором человек сосредоточивается, чтобы лучше слышать го­лос других, близких или далеких, людей и чтобы сво­бодно посвятить себя выбранной задаче. Изоляция — это сознательная слепота по отношению к самому себе и к другим, неосознание того, чем мы являемся для нас самих и для других, и того, чем другие являются для самих себя и для нас. Изолироваться значит от­вернуться от собственной человеческой сущности и отказать самому себе в собственной реализации. Пол­ная изоляция — это безумие, из-за которого человек гибнет в хаосе полного непонимания.

Время, вечность, субстанция. Оставаться верными субстанции собственного бытия значит обладать судь­бой. Судьба — это взятие обязательства на будущее,

превосхищение того, что будет. Человек, который об­ладает судьбой, знает, что, что бы ни случилось, буду­щее будет похожим на прошлое, будет иметь с прошлым преемственность и живую связь. И это его знание не мысль или объективная констатация, а обязывающее решение, неотъемлемую часть которого составляет принятие во внимание риска и собственной ответствен­ности по отношению к риску. Для меня, который ее признал и решил, судьба значит, что, даже если из­менится все, не изменится ничего, потому что я оста­нусь верен самому себе и субстанции моего бытия. Судьба придает постоянный и вечный смысл рассея­нию и ничто времени.

Человек поставлен существованием перед выбором между временем и вечностью. Время — это природа самой неопределенности его статуса. Неопределенность, как это видно, — фундаментальная неустойчивость че­ловека, проблематичность его отношения с бытием. Проблематичность означает возможное уничтожение отношения, возможность его распада. Из-за неустой­чивости, которая является для него конститутивной, человек может потерять и утратить все и любую из сво­их возможностей быть, и поэтому он характеризуется смертью и временем. Время — это возможность, что­бы любая из возможностей человека была утрачена; смерть — это возможность, чтобы все его возможнос­ти исчезли и чтобы исчез он сам. Итак, смерть и вре­мя или вообще временность по сути дела определяют природу человека, поскольку он — неопределенность и проблематичность. Временность — это не случайное обстоятельство существования человека, не преходя­щее состояние его бытия, от которого было бы мыс­лимо ему освободиться. Временность характеризует природу, последнюю структуру человека, потому что

она проблематичность самого его бытия. Все, что есть человек, он есть в силу своей проблематичной приро­ды, а последняя и есть та самая временность. Сущест­во, которое не было бы подчинено времени и смерти, не было бы человеком. Любое рассмотрение человека лишено истинности, если оно абстрагируется от кон­ституирующей его временности.

Следовательно, человек не может освободиться от временности, которая составляет его фундаменталь­ное глубинное ядро. Но, с другой стороны, он может принимать решения и выбирать лишь на основе чего-то, что трансцендирует время и имеет постоянный и вечный смысл. Человек — временность, но он не мог бы быть и временностью, если бы не прикреплялся к вечности. Его бытие постоянно таит при своем фор­мировании угрозу ничто, и она постоянно зовет и толкает его к бытию, которое находится за предела­ми всякой угрозы.

Субстанция как основа историчности. Но человек может освободиться от угрозы и прикрепиться к бы­тию лишь одним способом — решая относительно своей судьбы. Он не может игнорировать свою приро­ду, т. е. свою изначальную временность. Но признать ее и решить оставаться ей верным значит трансценди-ровать к вечности. Субстанция моего бытия включает в себя время и смерть и является субстанцией именно в силу этих двух вещей; следовательно, я должен при­нять эти две вещи. Я должен идти навстречу време­ни и смерти и должен реализовать их до конца, в их последнем и трансцендентальном основании. Они представляют риск, связанный с моей состоятельнос­тью как человека, с реализацией моего собственного Я. Это — неизбежный риск, потому что без него не

существовало бы самой проблемы моей собственной
ализации. Следовательно, именно риск я и долже*
принять полностью. Принимая его и вследствие этог-
решая, я действительно реализую субстанцию моег
бытия как раз в той проблематичности, которая ка-
жется препятствием для ее реализации, но, наоборот,
является ее условием. Реализовав до конца, трансцен-j
дентально, временность моего бытия, я окажусь по tj
сторону временности, прочно прикрепленным к послед.^
ней субстанции моего бытия.

Благодаря неопределенности моего состояния дущее идет мне навстречу, и я не знаю, что оно м.щ несет. Мое бытие — это возможность быть, котора-может бросать меня в бесчисленные направления даже в ничто. Эта рассеивающая и уничтожающа* возможность является моей составной частью и, боле-того, она и есть я сам. Но признать ее в качестве мен самого значит свести ее ко мне, унифицировать ее моем единстве и благодаря моему единству, т. е. под-; чинить ее задаче, которую я себе предназначил, и выбору, который я совершил. Эту возмождость я пре восхищаю посредством моего решения и возвращаю к прошлому; таким образом, я полагаю мое прошло как мое будущее, освобождаюсь от угрозы рассеяние и устанавливаю единство и устойчивость моего Я. Эт возможность быть, на первый взгляд смутная и y жающая, проясняется при свете моего прошлого] Я должен буду быть тем, чем я был. Субстанция Moe^J го бытия нормативно соединяет мое будущее с мош прошлым и в силу этого формирует в моем будуще» мое прошлое, делая его нормой моего собственного Я, Я должен буду стать в будущем тем, чем я действи-; тельно был, тем, чем я был всегда; я должен буду стать \ тем самим собой, который преодолел и превозмог мо-^:

менты рассеяния, а не тем, кто порой сбивался с пути и был рассеянным. Сведение будущего к прошлому — это и есть формирование прошлого в будущем. Это сведение и это формирование составляют одновремен­ный акт, являющийся историчностью моего бытия.

Историчность — это акт подлинного и истинного решения, настоящее, которое меня определяет и огра­ничивает в моем фактическом выборе и заставляет меня быть самим собой. Конечно, я могу и игнориро­вать мою временную природу, пренебрегать ею или за­бывать о ней. Но в этом случае я игнорирую, прене­брегаю или забываю об изначальной проблематичнос­ти, моей последней природе и становлюсь неспособным реализовать себя. В данном случае мое существование рассеивается и теряет всякий смысл. Я проживаю день за днем. Будущее наваливается на меня, а я не вижу его или не подозреваю о нем; я игнорирую скрытую угрозу временности, но именно потому, что я ее игно­рирую, я оказываюсь незащищенным по отношению к ней. Временность захлестывает меня и господствует надо мной, потому что я не принимаю ее посредством свободного акта моего решения.

Только решение освобождает меня от угрозы и от рассеяния временности не потому, что оно уничтожа­ет временность, а потому, что реализует ее в ее по­следнем состоянии, т. е. в изначальной проблематич­ности. Решение делает из неизвестной или скрытой угрозы действительный риск, навстречу которому я должен идти. Оно не устраняет неопределенности вре­менности; оно устраняет из временности незначитель­ность и рассеяние и соединяет ее в многозначительное единство решающей альтернативы: удастся ли мне или не удастся быть тем, чем я должен быть. Решение ос­вобождает меня от временности как рассеяния и ни-

чтожности и ведет к историчности как единству и стоянству смысла. Историчность, в которую я вступаю! посредством действительного решения, реализует един-1 ство моей собственной индивидуальности и одновре*! менно универсальный смысл бытия, по отношению щ которому определяется мое собственное единство. Сле-| довательно, историчность реализует одновременное! формирование моего истинного Я и моего истинно! бытия — субстанцию экзистенции.

Экзистенция как интерпретация субстанции. Двий* жение, которое реализует подлинность экзистенции! ведя ее от лишенного смысла рассеяния временное! к обладающему смыслом единству истории, от угро*| зы к риску, от незнания себя к пониманию себя, мен! жет быть описано в своей тотальности как экзистен-4 циальная интерпретация субстанции. На самом дел в нем изначальная субстанция экзистенции реализуй ется как возвращение к себе самой, являющееся ai том самоинтерпретации. Возвращение субстанции себе самой не акт рефлексии, в коем самость, к кс рой возвращаются, была бы уже предпосланной, a aKTj| ставящий проблему самости, к которой должно возвра-j титься. Я должен остаться верным самому себе, евс субстанции, но до тех пор пока я действительно не ре шил относительно этой моей верности, я не облада какой-то самостью, истинной субстанцией моего бьи Возвращение, содержащееся в решении, — это одновре менно акт выявления и формирования моей изш ной субстанции, которая, следовательно, посредством этого акта интерпретируется в своей истинности.

Впрочем, интерпретация не фиксирует субстанцию; в неподвижности, которая бы исключала проблематич- ■ ность, которая бы делала надежным обладание и уст-s

раняла неопределенность. Интерпретация утвержда­ет и упрочивает субстанцию в ее сущностной пробле­матичности и, таким образом, делает более ясным и настоятельным призыв ее нормативности. Интерпре­тация прочно обосновывает субстанцию в ее норма­тивности, отчего она не прекращает требовать от меня постоянного обновления решения, которое ее интер­претировало в ее истинности.

Интерпретация устранила угрозу экзистенции, но не риск. Риск требует, чтобы я оставался бдительным в предназначении, с которым я себя отождествляю, т. е. чтобы я продолжал и обновлял акт интерпретации, бес­прерывно углубляя его посредством повторения, кото­рое не является его простым повтором, потому что он сама живая непрерывность моей верности самому себе.

Субстанция как условие и конечный предел ин-терпретативного движения — трансцендентальное эк­зистенции. Интерпретативное возвращение, присущее решению, непрерывно относит экзистенцию к ее по­следнему условию и реализует ее в этом и благодаря этому последнему условию. Интерпретация субстан­ции — это реализация трансцендентального. У экзис­тенции гет a priori, которое бы ее обусловливало и которое бы обусловливало отношение с бытием, в котором она состоит. Отношение с бытием становится обоснованным отношением, т. е. упрочивается на основе своего изначального и последнего условия лишь в силу интерпретативного акта. Следовательно, изначальное и последнее условие — это не a priori, которое каким-то образом предшествует экзистенци­альному акту, а трансцендентальное, которое экзис­тенциальный акт реализует благодаря интерпрета-тивному возвращению к субстанции. Отношение с бытием, формирующим экзистенцию, приводится ин-

терпретативным актом к своей изначальной возмож­ности и основывается на этой возможности; эта в можность — трансцендентальное условие этого отно­шения, т. е. всего экзистенциального движения. Та-3 ким образом, трансцендентальное приобретает свое! истинное нормативное и оценочное значение, потому! что оно отождествляется с субстанциальной пробле-| матичностью, которая руководит и управляет подлиН'-| ным формированием экзистенции.

Благодаря своей нормативности трансцендентность! субстанции становится трансцендентальным экзистен-1 ции: тем, чем субстанция является в себе, и тем, чтсй я должен реализовать в самом себе как условие моего! бытия. Трансцендентность — это трансценденталь-j ность, а трансцендентальность — трансцендентность. Интерпретация реализует трансцендентность субстан-| ции как условие, последнюю возможность моего Я.

ЭКЗИСТЕНЦИЯ КАК ПРОБЛЕМА

Проблема экзистенции как подлинная проблема.

Является ли проблема экзистенции подлинной пробле­мой? Этот предварительный вопрос необходим. Вооб­ще, экзистенция означает бытие, которое присуще че­ловеку. Но является ли человек в подлинном и глубо­ком смысле, т. е. по природе своего бытия, проблемой? Проблема не связана необходимо с природой вещи, которой она касается. Может статься, что она плод со­стояния незнания или забвения, который ни в коем разе не касается состояния вещи, являющейся ее объектом. И в этом случае она нечто временное и случайное, что не прибавляет и не отнимает ничего от состояния и от природы вещей. Проблема этого рода — неподлинная проблема. Она может быть поставлена и разрешена без того, чтобы ее постановка и решение хоть как-то из­меняли или каким-то образом способствовали форми­рованию ее объекта. Но является ли проблема экзис­тенции неподлинной проблемой этого рода?

Допустим даже, что она рождается из состояния незнания или забвения, в котором пришлось бы ока­заться человеку по какой-либо причине относительно природы свойственного ему бытия. Сразу же мы долж­ны спросить себя, не входит ли в состав природы че­ловека и не является ли, по крайней мере в определен-

ных границах, связанным именно с ней это состояние незнания или забвения. Несомненно, оно доказывает,! что человек в каких-то своих аспектах или в какие-то! моменты не является всем, чем он мог бы или должен» был бы быть; иными словами, доказывает, что от че-| ловека в некоторых случаях ускользает его собствен-! ное бытие. Если он не может — пусть даже временно и частично — игнорировать или предавать забвению при­сущее ему бытие, это значит, что бытие, которое ему свойственно, не имеет для него самрго полной и совер­шенной определенности и устойчивости. Но неопреде­ленность и неустойчивость бытия человека не что иное, как проблема этого бытия, т. е. проблема экзистенции. Следовательно, эта проблема коренится в природе са­мой экзистенции, даже если ее рождение и мотивиру­ется состоянием незнания или забвения, в котором может оказаться человек. Значит, речь идет о подлин-; ной проблеме. Ее корень — в самой экзистенции. Она! может быть иногда завуалирована или скрыта, и эта! возможность также должна иметь причину своего су- ■ шествования в экзистенции. Но то, что экзистенция является или может быть проблемой, — изначальный факт, факт, раскрывающий природу экзистенции. Не­возможно рассматривать экзистенцию, не учитывая того, что ее неотъемлемой составной частью является проблема ее самой. А поскольку экзистенция — это способ существования человека, неотъемлемой частью природы человека является проблема его природы. Таким образом, простая постановка или изложение проблемы экзистенции без всякой иной предпосылки или предварения определяют характерную черту, ко­торая должна считаться сущностной для экзистенции,

быть проблемой для самой себя. Какими бы

были дальнейшие определения экзистенции, они не могут ни противоречить этому первому фундаменталь­ному определению, ни устранить его: экзистенция — это возможность собственной проблемы. Более того, дальнейшие определения не могут добавляться к нему извне посредством простого процесса наслоения. Оно не может рассматриваться как одно среди многих дру­гих. Поскольку проблема является подлинной, т. е. раскрывающей экзистенцию, все другие определения должны будут квалифицироваться этим первым опре­делением. Как определения экзистенции они должны будут _все включать в себя возможность проблемы, и эта возможность должна будет стать необходимо свя­занной с их особой природой. Итак, возможность про­блемы открывает ряд экзистенциальных определений лишь в том смысле, что выражает природу всех воз­можных определений, т. е. всей экзистенции. Тогда анализ экзистенции должен будет раскрыть, в каком смысле и в каких пределах возможность проблемы экзистенции определяет саму экзистенцию, т. е. в ка­ком смысле и в каких пределах изначальный факт, что человек является для самого себя проблемой, опреде­ляет природу и судьбу человека.

Человек как основа подлинной проблемы экзистен­ции не является ни объективностью, ни субъективнос­тью. Проблема экзистенции предстает как поиск бы­тия человека решающего характера, т. е. такой, ко­торый входит, как поиск, в определение бытия, на которое он направлен. Но этот поиск не может рассмат­ривать человека как простую объективность. Рассмат-

ривать человека как объект значит объявлять непод­линной касающуюся его проблему, потому что это зна­чит утверждать, что эта проблема не характеризует человека. Всякое рассмотрение человека в качестве объекта — это отрицание проблемы экзистенции в ее подлинности. Поэтому всякое психологическое или антропологическое рассмотрение исключается пробле­мой экзистенции. Этим не стремятся отрицать цен­ность рассмотрений подобного рода и объявлять их не­пременно ложными. Но их достоверность ограничена ценностью их предпосылки, а их предпосылка состо­ит в том, что бытие человека определяется фактичес­ки, т. е. не составляет проблему. Психологический или антропологический анализ лишь растворяет человека в элементах, из которых он состоит фактически; но формирование человека в присущем ему бытии оста­ется ему чуждым. Подобные исследования рассматри­вают человека как объект познания и применяют к нему методы и приемы, которые подобает использовать при рассмотрении любого другого объекта. Для них объект исследования не определяется или никоим об­разом не характеризуется наличием исследования или проблемой, на которую оно отвечает. Но человек в сво­ем бытии не может подвергаться исследованию, кото­рое ему инородно, ибо исследование, которое его ка­сается, и проблема, из которой оно берет начало, фор­мируют его в подлинном смысле.

Исследование не может также основываться на субъ­ективности человека. Если человек изначально является субъективностью, субъективность не подвергается со­мнению, а берется в качестве предпосылки. Субъект, который ставит проблему, не характеризуется ею в

своей природе. Проблема субъекта уже предполагает действующий субъект, сл