Жалованье и материальное положение чиновников

Жалованье гражданских служащих было более чем скромным. Минимальные оклады получали копиисты. По штатам 1763 года, в уездных учреждениях они составляли 30 рублей, в губернских - 60, а в центральных и высших учреждениях - от 100 до 150 рублей в год. Однако в XVIII веке при низких ценах на продукты питания, и прежде всего на хлеб (10 - 15 копеек за пуд), такое жалованье не было нищенским.

Как отмечает Ф. Ф. Вигель, "казалось, все способствовало возвышению в мнении света презираемого дотоле звания канцелярских чиновников, особенно же приличное содержание, которое дано бедным, малочиновным людям и которое давало им средства чисто одеваться и в свободное время дозволительные, не разорительные, не грубые удовольствия". Отец П. В. Хавского, начавший службу в 1779 году копиистом в уездном городе Егорьевске Рязанской губернии имел возможность вскоре купить мундир "алого сукна" и 1 - 2 рубля серебром высылать родителям. Два года спустя, получив чин канцеляриста, он приехал к родителям уже на паре лошадей, "имея капитал сорок рублей, годовое жалованье" и с подарками для многочисленного семейства бедного сельского священника. (В XVIII веке канцелярист для уездного городка был заметной фигурой: перед ним снимали при встрече шапку не только крестьяне и мещане, но и купцы.) Сам П.В. Хавский, получив в 1805 году чин губернского секретаря (12-й класс), купил крестьян с землей и стал помещиком Егорьевского уезда. Не будучи потомственным дворянином, он объясняет законность этой покупки своим чином: "...по праву имени секретаря можно было покупать крестьян с землей". (В XVIII - начале XIX века незаконная покупка крепостных людей разночинцами, и прежде всего канцелярскими служителями, была довольно частым явлением).

В мемуарной литературе приводятся факты и противоположного характера, свидетельствующие о бедственном положении приказных в XVIII веке. Очевидно, что этот вопрос требует специального изучения, учитывающего влияние многих факторов, в том числе и пристрастия этой категории служащих к пьянству. В данном случае их материальное положение рассматривается только с позиции покупательской способности рубля. И в этом отношении положение гражданских служащих XVIII века было более благополучным, чем их коллег в первой половине XIX века.

С начала XIX века в связи с падением курса бумажных денег, которыми выплачивали жалованье и пенсии, материальное положение чиновников стало ухудшаться. В 1768 - 1786 годах ассигнационный рубль практически равнялся серебряному, но с увеличением выпуска ассигнаций его курс стал меняться. В 1795 - 1807 годах он колебался в пределах 65 - 80 копеек серебром, а с 1807 года началось его резкое падение.

В 1811 году жалованье чиновников составляло только 1 /4 часть суммы, предусмотренной штатами XVIII века. В 1820-е годы во многих ведомствах оклады были значительно увеличены, но увеличение это было относительным. Так, если 600 рублей ассигнациями, получаемые столоначальником Пермского горного правления, в 1806 году соответствовали 438 серебряным рублям, то его оклад, через 13 лет возросший до 1200 рублей, равнялся только 320 рублям серебром, а еще через 18 - в связи с некоторым увеличением курса бумажных денег, составлял 343 серебряных рубля.

Положение канцелярских служителей усугубляло то обстоятельство, что оклады их не были фиксированными. Жалованье назначалось начальством "по трудам и достоинству" из сумм, выделяемых на канцелярские расходы. Численность служащих также определялась волей начальника, который мог "их по количеству дел прибавить или убавить, только бы штатной суммы не превосходили". Необходимость в сверхштатных чиновниках и канцеляристах нередко побуждала "жалованье по штату, на одного положенное, разделить на нескольких...". Решение "кадрового вопроса" за счет окладов заставляло служащих искать дополнительные источники существования. До 1815 года многие чиновники с низкими окладами, и особенно канцеляристы, служили лакеями, кучерами, сторожами и швейцарами. Как правило, эта работа была более оплачиваемой, чем государственная служба. В 1810-е годы жалованье канцелярского служителя министерства не превышало 200 рублей, тогда как лакей получал 183 рубля 50 копеек, камер-лакей и швейцар - 203, кучер - 401, лейб-лакей - 463 рубля в год. В 1815 году гражданским служащим было запрещено исполнять одновременно несколько должностей, что лишило их возможности содержать себя честным путем.

Прожить на одно жалованье было практически невозможно. В 1820-е годы высший оклад опытного канцеляриста в губернии составлял 20 рублей в месяц, а столоначальника губернского правления - 33 (с 1805 года жалованье выдавалось ежемесячно). Назначение в 1825 году начинающему копиисту Мешкову 10 рублей в месяц тогда произвело впечатление. "Теперь, - писал он в 1870 году, - оклад этот, составляющий менее 3 рублей серебром, показался бы ничтожным и смешным". В отличие от Хавского-старшего, канцеляриста 1780-х годов. Мешков уже не мог помогать родителям, так как 120 рублей в год едва хватало ему на платье и обувь. В 1827 году оклады канцелярских служителей были увеличены, канцеляристы низших разрядов даже сталм получать на паек и обмундирование. Но в условиях удорожания жизни новые оклады не могли существенным образом улучшить положение служащих.

Интересно, что в конце 1840-х годов выпускник университета Веселовский, поступив на службу в канцелярию губернатора, первое время также получал 10 рублей в месяц, причем "такое назначение было со стороны губернатора признаком благоволения". Вместе с ним служили канцеляристы - "совершенные бедняки", получавшие в месяц 6 рублей. При таких доходах мундир для гражданского служащего был роскошью. "Официальная форма одежды мало соблюдалась, - отмечал Веселовский, - большинство чиновников было в партикулярном платье". Существовала огромная разница в окладах высших и низших категорий гражданских служащих. По штатам 1800 года, губернатор получал 3000 рублей в год (1800 - жалованье и 1200 - столовые), что в 30 раз и более превышало жалованье канцелярского служителя. По мнению профессора психологии М. Владиславлева, разница в должностных окладах, помимо сословных и имущественных различий, накладывала свой отпечаток на отношения между чиновниками: "младший делопроизводитель, получая в семь раз меньше, чем директор департамента, должен питать к нему удивление с высокими степенями уважения; наоборот - чувство директора к младшему делопроизводителю, если последнего не спасает ум, образование или происхождение, должно быть родственно презрению". Падение курса бумажных денег привело к резкому удорожанию жизни, особенно в Санкт-Петербурге. Если в 1794 году семья могла прилично жить в столице на 2950 рублей в год, то в 1805 - для этого необходимо было уже 5900, то есть в два раза больше. При такой дороговизне прилично содержать семью в столице могли чиновники на должности не ниже директора департамента, получавшие 6000 рублей в год (из них 3000 столовых). "Ты спрашиваешь, как жить 3500 рублями годового дохода? - писал в 1824 году петербургскому чиновнику Ф. Л. Переверзеву знакомый В. Комаров. - Вопрос труден! Чтобы решить его, я советовался с есаулом и с кучером Николаем - и решили: что женатому в Петербурге жить сими деньгами трудно. Но ежели будешь иметь такого умного холопа, как Петрушка, и не иметь лошадей, то он тебе их заменит и неусыпною экономией преподаст способ не умереть с голоду...". Чтобы сводить концы с концами, чиновники были вынуждены экономить на всем. Так, правитель канцелярии хозяйственного департамента "плохо одевался, из скупости иногда ездил вместе с курьером на его телеге, но, впрочем, будучи человеком семейным, действительно нуждался". В середине XIX века в Петербурге убогая комната с мебелью, отоплением, самоваром и прислугой стоила 5 рублей в месяц, обед обходился в 15 - 20 копеек. Однако и такие условия были доступны далеко не всем служащим. По воспоминаниям Веселовского, приехав в Петербург, он "...абонировался в самой дешевой кухмистерской. Несколько дней попробовал вообще обходиться без обеда".

Бедность была предлогом всех лихоимств. Отсутствие надлежащего контроля за деятельностью правительственного аппарата порождало беззаконие и беспримерное взяточничество. Пагубные последствия этих явлений для общества и меры, необходимые к "истреблению лихоимства", неоднократно обсуждались в Сенате и в специально созданных комиссиях. Однако эти пороки бюрократии продолжали существовать и более того - прогрессировать. Злоупотребления вытекали из самой жизни и состояния общества, поэтому их нельзя было ликвидировать росчерком пера или очередным указом. "Правительство искушает честность, оставляя ее в бедности", - писал по этому поводу в 1803 году публицист и директор Царскосельского лицея В. Ф. Малиновский. Почти двадцать лет спустя ту же мысль высказал член Государственного совета адмирал Н. С. Мордвинов: "Доколе правосудие в России не будет достаточно вознаграждаемо удовлетворением всех необходимых нужд исполнителей оного, то правда не воссядет на суде, ибо правду водворить не можно там, где скудость обитает! Она несовместима с нищетой...". В правительственных кругах взятки признавались злом, но при низком жалованьи служащих - злом неизбежным и неискоренимым. Как отмечалось в "Записке" созданного в 1827 году Комитета для соображения законов о лихоимстве, "...близкое к нищете положение большей части посвящающих себя гражданской службе часто самого благорасположенного и лучшей нравственности чиновника невольным образом превращает во врага правительству...".

Взяточничество и казнокрадство процветали и в XVIII веке, о чем свидетельствуют многочисленные законы, грозившие совершившим эти преступления самыми суровыми наказаниями, а также русская литература - не только яркий и колоритный, но и правдивый источник о жизни чиновников всех рангов и особенно о том, что объединяло их в единое сословие - о взятках. Один из героев фонвизинской комедии "Бригадир" (1769) убежден, что взятки являются необходимым атрибутом чиновной службы: "Как решить дело даром за одно свое жалованье? Этого мы как родились и не слыхивали! Это против натуры человеческой...". В опубликованной через 30 лет комедии В. В. Капниста "Ябеда", где тема взяточничества становится центральной, прокурор Хватайко обращается к чиновникам с призывом:

"Бери, большой тут нет науки,
Бери, что только можно взять.
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать?".

А. С. Пушкин в "Заметках по русской истории XVIII века" (1822) бюрократию периода правления Екатерины II - 1762 - 1796 годов охарактеризовал одной фразой: "От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно". XIX век не смог избавить правительственный аппарат от этих пороков. Реформы государственного управления (1801 - 1811), проведенные Александром I, и прежде всего создание министерств, сосредоточивших в своих департаментах все нити управления Россией, способствовали усилению бюрократических начал, что создавало благоприятную почву для казнокрадства и взяточничества.

"Крадут", - определил происходящее в России в 1810-е годы Н. М. Карамзин. Декабрист А. А. Бестужев в письме к Николаю I дал более полную характеристику ситуации, сложившейся в стране к началу 1820-х годов: "Все элементы были в брожении. (...) Одни судебные места блаженствовали, ибо только для них Россия была обетованной землей. Лихоимство их взошло до неслыханной степени бесстыдства. Писаря заводили лошадей, повытчики покупали деревни, и только возвышение цены взяток отличало высшие места. (...) В казне, в судах, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов, везде, где замешался интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал".

К середине XIX века эти пороки поразили все звенья государственного аппарата, стали обычным и повсеместным явлением. Бесконтрольность должностных лиц, низкий нравственный и образовательный уровень, мизерные оклады, бумаготворчество и многоступенчатость в прохождении бумаг - все это благоприятствовало расцвету взяточничества и казнокрадства, определивших собой период правления Николая I.

Взяточничество не презиралось. Наоборот, был своеобразный героизм в роскошных праздниках солевозной комиссии и кутежах землемеров во время генерального межевания, "которые, идя в баню, поддавали пару не иначе как шампанским...". Рассказы о выдающихся казнокрадах передавались от одного поколения чиновников к другому и, обрастая вымышленными фактами, становились легендами. Впрочем, и в 1850-е годы кутежи у чиновников палат государственных имуществ были довольно частым явлением: "...много кутили на свои деньги, то есть взяточные, а еще больше - на деньги волостных голов и писарей, из которых некоторые задавали для чиновников такие пиры, что просто на славу, истрачивая на это 200 - 300 рублей, а иногда и больше".

На протяжении не одного десятилетия неизменной статьей неправедных доходов чиновников многих губерний служили "соляные операции". Добыча соли всегда была связана с крупным казнокрадством. Например, из Илецкого месторождения (Оренбургская губерния), где вырабатывались сотни тысяч пудов соли и получались сотни тысяч рублей, до середины 1840-х годов в казну поступало не более 180 - 200 рублей, остальная сумма оседала в карманах чиновников, которые наживали там огромные капиталы. Неизменные доходы приносили транспортировка и хранение соли. В данном случае умение заключалось в том, чтобы потопить барку "с солью", предварительно продав эту соль, или воспользоваться затоплением соляных амбаров во время наводнения и "...показать утекшую (для казны) такую соль, которая была продана или в преддверии наводнения или после". По свидетельству Веселовского, петербургское начальство не особенно карало соляные чины Нижегородской губернии, а порой и награждало их "за особые труды" по спасению соли. "Один из главных соляных деятелей, указывая на свой Владимирский крест, публично хвалился, что получил его за ловкое мнимое потопление большого количества соли, последствием чего была отправка крупного магарыча в С.Петербург".

Важными источниками неправедных доходов были приношения откупщиков питейных сборов, заведывание казенными крестьянами, а также всякого рода общественные работы, заготовления и подряды. Будущий сенатор А. Г. Казначеев, назначенный начальником казенного управления в губернию П., по приезде обнаружил, что "все начальствующие лица, начиная с писаря (в нем-то была вся суть), представляли крепко устроенную организацию с целью обирания казны и крестьян".

Во все судебные установления от земского суда до Сената проситель никогда не приходил с пустыми руками. По понятиям того времени добровольные приношения были вполне законны и отказываться от них "значило бы обидеть просителей и выказать пустой педантизм". В той же "Ябеде" В. В. Капниста положительный герой Добров разделяет взятки на праведные и неправедные и признается в том, что

"...если правое чье дело верх берет
И правый мне за труд в признательность дает,
То, признаюсь, беру. Мне совесть не пеняет".

Вымогательством денег с просителей, широко процветавшим в 1830 - 1850- -е годы, особенно отличались столоначальники и секретари, происходившие из духовного звания и обучавшиеся в духовных училищах, где взятки были широко распространены среди учащихся. Они "были по взяточничеству гораздо смелее, настойчивее и даже, можно сказать, бессовестнее... чем чиновники, не обучавшиеся в этих школах; первые с просителями торговались, как на Балчуге, и прямо назначали для себя цену десятками и даже сотнями рублей, а вторые довольствовались тем, что им давали". В конце 1830-х годов за благоприятное решение дела в Сенате просили до 50 тыс. рублей.

Не дать запрашиваемую сумму - означало обречь себя на многолетнюю волокиту или проиграть дело, так как решение его полностью зависело от воли чиновника, который мог при желании повернуть все в противоположную сторону. В середине XIX века в центральных учреждениях существовали более "тонкие" способы "проведения дел". В департаменте полиции, по слухам, для получения взяток существовала особая агентура, которая находилась в счетном отделении, "как наименее влияющем на дела и, следовательно, наименее могущем возбудить подозрение". Очевидно, что слухи эти были справедливы, так как директор департамента полиции Оржеховский, выйдя в отставку, не скрывал, что разбогатей от службы. "Встретясь с одним из сенаторов, который на старости лет скромно жил одним жалованьем, он стал дразнить его за бескорыстие: "Вот Вы не пользовались от службы. Что же Вы выиграли? Теперь едва существуете. А я "брал", охотно сознаюсь в этом. Зато сам богат и обеспечу детей". Признается во взяточничестве и губернский прокурор, автор "Записок" Г. И. Добрынин, служивший в 1810-е годы в Белоруссии. В отличие от Оржеховского, он брал взятки "не из жадности, а от стыда, что он, губернский стряпчий, живет хуже всякого секретаря". По собранным при Николае I сведениям о взятках губернаторам, оказалось, что не злоупотребляли служебным положением только двое: киевский И. И. Фундуклей и ковенский А. А. Радищев. "Что не берет взяток Фундуклей, - заметил Николай I, - это понятно, потому что он очень богат, ну а если не берет их Радищев, значит, он чересчур уж честен". В атмосфере повсеместных злоупотреблений оставаться честным чиновником было практически невозможно. Представление о положении чиновника, не бравшего взятки, дает письмо товарища председателя Самарской палаты гражданского суда к князю А. М. Урусову (1857). Отказавшись от взятки в 500 рублей серебром и добившись возвращения в казну 1500 рублей серебром, списанных уже в безвозвратный расход, председатель суда Селиванов с больной женой и двумя маленькими детьми больше недели сидел на хлебе и воде. "Удивительно, что там, - пишет с горечью автор письма, - где актрисы, актеры, фигляры и шарлатаны находят покровителей, честный дворянин, скажу более, чиновник, может умереть с голоду". Не исключено, что бедность заставила и этого чиновника, подобно В. Н. Жадову, герою пьесы Островского "Доходное место", написанной в том же 1857-м, изменить своим идеалам и встать на путь злоупотреблений.

В условиях бессилия власти законодательным путем защищать интересы граждан взятки нередко были единственным рычагом, приводившим в движение механизм бюрократической машины. Бессилие закона как нельзя лучше иллюстрирует записанный статистиком и историком А. И. Артемьевым в 1845 году разговор казанского губернатора с мужиком, продававшим дорогие дрова: "Эх, барин, ведь самому дорого достаются: надо дать полесовщику, чтобы позволил нарубить бревен, надо дать сельскому заседателю, а сюда приедешь - городовому, базарному; да что калякать - везде дай, а то и дрова отнимут и самого в шею".

Отношение общества к допускавшим злоупотребления было более чем терпимым: "кто много "получал", тот и высоко почитался, кто получал мало или ничего не получал, кроме жалованья, тот мелко плавал в общественном мнении". Такой критерий оценки чиновника, как считал Веселовский, вполне закономерен: чиновник "берущий" более удобен для общества, чем "праведник". "Люди, которые "пользовались"... большей частью богомольны и щедры к церкви и потому на хорошем счету у духовенства; они много забирают в лавках и потому уважаются купечеством; они делают приемы и дают праздники, следовательно, очень симпатичны отцам семейств, танцующей молодежи, дамам и девицам; они влиятельны и потому всегда найдут случай угодить нужному человеку. Гораздо менее сподручен какой-нибудь "бессребренник". Идя против общего течения, не находя себе поддержки, он, большей частью, бывает желчен, сух, малодоступен. Для общественной жизни он бесполезен и даже неприятен, потому что в нем чуется какой-то безмолвный протест... большинство одобрительных голосов будет на стороне того, кто плывет по течению, кто "живет и дает жить другому", кто "душа-человек". Только к концу 1850-х годов, когда стало очевидным, что страна стоит на пороге серьезных преобразований во всех сферах жизни, возникла возможность для осуществления действенных мер по пресечению злоупотреблений. В ходе ревизий губернских учреждений открылись столь многочисленные нарушения законности, что при отстранении от службы только "наиболее виноватых и вредных должностных лиц" большинство мест оставались вакантными. А. Г. Казначеев, ревизовавший в 1858 году состояние крестьянских дел в ряде губерний, признал необходимым отстранить от должности также окружных начальников, волостных голов, сельских старост, сборщиков податей и "в особенности писарей". В результате "три четверти мест могли остаться вакантными". Еще печальней для чиновников кончались ревизии палат государственных имуществ, которые проводил граф М. Н. Муравьев, назначенный в 1857 году министром государственных имуществ. "...Были такие палаты, в которых министр весь состав присутствия изгонял вон и, заперев двери присутствия и положивши ключ в свой карман, объявлял, что палата закрыта до сформирования нового для нее состава". Такие жесткие меры принесли свои результаты. Резко сократилось число недвижимых имений, купленных чиновниками и их женами: если в 1850 году владельцами имений стали 622 чиновника, то в 1857 - только 105 (число покупателей сократилось почти в 6 раз, большинство из них составляли чиновники 9 - 14-го класса). На количестве покупок, вероятно, сказалась и боязнь грядущих перемен, связанных с подготовкой отмены крепостного права, но определяющую роль сыграло ухудшение материального положения гражданских служащих вследствие мер по пресечению казнокрадства и взяточничества, ведь основным источником для столь дорогостоящих покупок могли быть только неправедные доходы, а не скудное жалованье этой, наименее обеспеченной части бюрократии.

Тип чиновника первой половины XIX века сформировался под влиянием системы административного управления, к середине века получившей окончательное завершение. Основанная на принципах строгой дисциплины, служебной иерархии и признании высшего авторитета - неограниченной власти императора, эта система отводила довольно скромное место всем остальным структурам власти, рассматривая их лишь в качестве беспрекословных исполнителей высочайшей воли. Характеризуя период правления Николая I, историк А. Е. Пресняков отмечал, что "императорская власть создала себе при нем яркую иллюзию всемогущества, но ценой разрыва с живыми силами страны и подавления ее насущных, неотложных потребностей". Деятельность государственной машины, обеспечивающей это иллюзорное могущество, была условной по характеру и канцелярской по содержанию. Приводивший ее в движение чиновник относился к низшей и самой многочисленной категории гражданских служащих. Чаще всего он происходил из среды подъячих, канцелярских чиновников, духовенства, реже - из податных сословий и, будучи выходцем из малообеспеченных слоев населения, был незащищен в материальном отношении. Гражданская служба для него - способ прокормить себя. Такой чиновник службу начинал с низших канцелярских должностей и к концу своей карьеры нередко достигал чина коллежского асессора, а с ним - заветного потомственного дворянства. Иногда этот путь растягивался на два и даже три поколения. Жизнь и условия службы подвергали постоянным испытаниям нравственность чиновника, формируя, в конечном итоге, если не безнравственного, то очень терпимого в этом отношении человека. Поступая на гражданскую службу, он попадал под власть высших чиновников и начальников, происходивших в основном из дворян-помещиков. В основе их отношений лежало сознание "несоизмеримости между господином и слугой". Отсюда - вседозволенность, надменность, спесь одних и бесправие, угодничество и низкопоклонство других. Низкие оклады, не обеспечивавшие нормальные условия жизни, толкали чиновника на путь должностных преступлений, злоупотреблений и взяточничества. Этот чиновник был неотъемлемой частью породившей его административной системы управления, ее основным работником и основной движущей силой и так же, как сама система, был обречен новыми условиями жизни. Но чиновник николаевской эпохи не умер. Подобно великим творениям великих мастеров он продолжает жить, потому что вечен. Такой же вечной оказалась истина, открытая Павлуше Чичикову отцом: "Коли будешь угождать начальнику, то, хоть в науке не успеешь, и таланту Бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь". Менялись времена, учреждения, мундиры, но неизменным оставался спрос на тех, кто, не отличаясь нравственными и моральными устоями, был беспрекословным исполнителем воли начальства. Свидетели крутых поворотов российской истории иногда тешили себя надеждой, что николаевский чиновник умер, но каждый раз надежда была напрасной - он бессмертен, как бессмертны черты, составляющие его суть и определяющие само понятие "чиновник".