Об эскапизме учёных

Следует прояснить также, что когда мы говорим об эскапизме учёного, мы говорим о двух его уровнях. Наиболее очевиден социальный эскапизм - уход, удаление из общественной жизни ради научного творчества. Это эскапизм учёного, который сознательно или неосознанно игнорирует условности общественной жизни, интересуясь лишь исследовательским поиском. Для него является вторичным социальный статус и связи, его не интересует социальный запрос на его работу, этические аспекты научного творчества - он исключен из этой системы координат. Его единственным интересом является удовлетво-

стр. 74

рение собственного научного любопытства в решении тех или иных вопросов, и он не задумывается над тем, насколько его поиск важен, полезен или вреден для общества, будет ли он вознагражден каким-либо образом. В то же время учёный, как правило, предполагает, что его исследование все же должно принести пользу, поскольку постижение нового знания не может не быть полезным, а им движет именно поиск истины.

Так, например, С. Шейпин, описывая образ учёного в Англии XVII в. на примере таких выдающихся мыслителей как И. Ньютон и Р. Бойль, пишет, что в представлениях того времени труд учёного-естествоиспытателя (натурфилософа в его терминологии) сродни духовным исканиям религиозного затворника: "Как астроном должен из практических соображений удалиться от огней города, чтобы наблюдать небо, так натурфилософ открывает истину, удаляясь от собраний, интересов, авторитарных мнений и социальных искажений" [Шейпин 1990,206]. Профессия учёного в то время предполагала определенную изолированность, затворничество, которые необходимы для большего погружения в решаемую проблему, утверждает Шейпин. Это воспринималось обществом как неизбежная часть жизни того, кого считали учёным. Его "отшельнический" образ жизни противопоставлялся образу жизни джентльмена. Если первого можно было найти в монастыре, колледже, кабинете, лаборатории, обсерватории или же в уединенном саду (вспомним исторический анекдот про Ньютона и яблоко!), то второго - при дворе, на бирже, в театре, таверне и т.д., т.е. в "общественном" месте [Шейпин 1990]. Здесь "одиночество" учёного не является недостатком и не ставится в упрек, оно является неотъемлемой особенностью этого рода занятий. В современной науке (в особенности в тех дисциплинах, где большую роль играют эмпирические исследования) все чаще единицей научной работы является не учёный, а лаборатория, в которой трудится целый научный коллектив, однако этот коллектив может быть так же изолирован от общества, как и учёный классической эпохи.

Другое проявление эскапизма в науке является неизбежным спутником научного творчества, как и любого другого творчества. Данный вид эскапизма можно назвать психологическим. Это "бегство" в процессе исследования в особый мир науки, отличный от обыденного мира, в котором он зачастую оперирует воображаемыми, теоретическими или идеальными объектами, недоступными для реального восприятия. Последнее особенно характерно для фундаментальной науки. Подобный "уход", абстрагирование от реальности, "путешествие" в платоновский "мир идей" является необходимым для процесса научного творчества. Не случайно А. Эйнштейн полагал, что лучшей работой для учёного была бы работа смотрителя маяка, которая предполагает уединение и отсутствие отвлекающих факторов (прежде всего, других людей). Именно необходимость в подобной отрешенности от окружающей действительности и приводит, вероятно, к социальному эскапизму ученого.

С образом учёного и стилем его работы связано множество стереотипов, метафор и мифов. Можно вспомнить такие образы как "рассеянный профессор" (Фалес в истории Платона воплощает именно этот образ), "башня из слоновой кости", "игра в бисер", "чистая наука". Отношение к учёным со стороны остальных членов общества является неоднозначным. С одной стороны, к ним зачастую относятся с некоторым "священным трепетом", как в древности относились к магам: никто до конца не понимает, чем занимаются учёные, а знание последних о мире представляется сакральным, эзотерическим, недоступным непосвященным. Этот образ может вызывать глубокое уважение и восхищение, но порой он приобретает черты инфернальные: учёный видится бесчеловечным существом, продавшим душу дьяволу за новое знание и фанатично занятым лишь познанием тайн природы и ради этого готовым идти против морального закона. "Чистая наука" или "наука ради науки" толкает на антигуманные эксперименты (такими видели на протяжении долгих веков анатомов, охотившихся за свежими трупами для вскрытия), позволяет совершать открытия, которые могут стать угрозой для всего человечества (создание атомной бомбы). Этот инфернальный образ венчается образом врачей-наци, закрепившимся в общественном сознании благодаря деятельности нацистского преступника доктора Менгеле.

стр. 75

"Магическое" отношение перерастает в потребительское. От учёных ожидают конкретных открытий или изобретений, которые каким-то образом могут улучшить жизнь человека и которые могут выступить в качестве нового продукта на продажу. Не случайно современными кумирами становятся такие изобретатели-предприниматели, как Б. Гейтс, Ст. Джобс и т.п. По сути, здесь реализуется архаичное отношение к учёным как к людям, которые могут провернуть какой-то "волшебный трюк", чтобы решить существующую проблему или дать человеку нечто новое, из ряда вон выходящее.

С другой стороны, учёных часто обвиняют в эскапизме в самом негативном понимании этого термина, выражающемся в сознательном нежелании участвовать в общественной жизни, в "страусиной" позиции по отношению к социально-политическим реалиям. В этом отношении проявляется критический настрой общества к учёным, погруженным в свои "псевдопроблемы" и не реагирующим на запросы времени. Именно этот настрой тонко передает Г. Гессе в романе "Игра в бисер", чье название стало именем нарицательным - общество учёных там занято предельно абстрактной наукой-искусством "игрой в бисер" и не хочет видеть треволнений мира за пределами своей "интеллектуальной" провинции - Касталии. В свою очередь, образ "башни из слоновой кости", изначально никак не связанный с наукой, становится, прежде всего в США, частью критики академической элиты за ее снобизм, замкнутость и презрительное отношение к "профанам", т.е. не связанным с интеллектуальным трудом членам общества, а также к учёным, стоящим на более низкой иерархической ступени по сравнению с представителями университетов, принадлежащих к знаменитой Лиге Плюща. В широком смысле это критика снобизма интеллектуальной элиты в целом, её нежелания вникать в простые "земные" дела. Таким образом, не только отдельные ученые, но и научные сообщества в целом могут рассматриваться как "эскапистские".

Таким образом, с точки зрения "обывателя" учёный в любом случае исключен из повседневного, "реального" мира, он всегда эскапист, всегда противопоставлен обществу, развернут к нему спиной. В предельном случае такой учёный абсолютно самодостаточен, он не задумывается о ценности своего исследования для общества. Его лично интересует некая конкретная проблема, для него вызовом является ее нераскрытость, он должен разгадать её во что бы то ни стало - не ради общественного интереса, не ради славы, но ради себя, ради удовлетворения собственного интереса. Зачастую такой учёный решает некую "свою" проблему, стоящую наиболее остро для него лично, он вовлечен в её решение эмоционально.

С другой стороны, учёный-эскапист может заниматься проблемой, имеющей практическую важность для общества, осознаваемую им самим, однако с точки зрения своего образа жизни он будет оставаться эскапистом, будет погружен в проблему, не обращая внимания на внешние требования организации научной работы - необходимость соблюдения сроков, отчетности и т.д.

Существует также ситуация, когда учёный находится в плену иллюзий относительно общественной значимости своей проблемы. Он может пребывать в убеждении, что решение избранной им проблемы крайне важно для общества, что он работает ради лучшего будущего всего человечества, в своих исследованиях он находится в поиске возможностей достижения "идеального состояния", изобретения "универсального средства", создания "вечного двигателя" и т.д. В этой ситуации учёный может либо переоценивать значимость решаемой конкретно им проблемы по той причине, что, будучи эскапистом, он плохо осведомлён о реальных запросах общества; либо же мы будем иметь дело с ситуацией псевдоученого, одержимого "сверхценными идеями". Во многих случаях адекватность осознания реальной значимости своей работы для общества является "лакмусовой бумажкой" для демаркации учёного от псевдоучёного, поскольку первый выступает главным носителем рациональности в культуре. Подобная способность к осознанию реального социального запроса на свою работу возможна лишь в том случае, если учёный все же открыт социальным контактам, т.е. не является тотальным эскапистом. В современном обществе, как уже было сказано выше, учёный не может себе позволить быть чистым эскапистом: он привязан к некому научному институту, университету,

стр. 76

лаборатории, т.е. работая "на себя", ради своего интереса, он одновременно работает и на владельцев данной лаборатории или института - государство или коммерческую структуру.

П. Л. Капица в "Записке о чистой науке" [Капица 1998] пишет о статусе учёных, занимающихся "чистой наукой", под которой он, по сути, понимает науку фундаментальную, не имеющую сиюминутной пользы. Капица подчеркивает, что чистая наука, абсолютно не связанная с требованиями времени, невозможна. Так он пишет, что исследования Ньютона в астрономии и механике были связаны с нуждами мореплавания и развитием судоходства, спровоцированными колониальной деятельностью Великобритании. Работы Дарвина - с развитием британского племенного животноводства, а сугубо отвлеченные математические исследования в области теории вероятности - с развитием страхового дела. Далее он отмечает, что развитие науки неизбежно зависит от материальной базы, в качестве примера приводя царскую Россию, где наибольших высот достигли науки "отвлеченные", такие как математика, для разработки которых не требовалось дорогостоящее оборудование и т.д. Он также обращает внимание на то, что в истории науки учёные, занимавшиеся "чистой" наукой, и учёные, разрабатывавшие прикладные применения достижений последней, почти всегда различались. Так, радиоволны были открыты Герцем, но радио было изобретено Поповым, Лоджем, Маркони. За первым не числилось при этом технических изобретений, а вторые не сделали никаких фундаментальных научных открытий. Таким образом, с точки зрения Капицы дар представителя чистой науки и учёного-прикладника - это два разных дара, и необходимо поощрять работу и тех, и других, поскольку научно-технический прогресс невозможен как без первых, так и без вторых. Капица отмечает, что в годы активного социалистического строительства ("Записка" была написана в 1935 г.) чистые учёные чувствуют себя "не у дел", поскольку они исключены из чисто прикладного процесса и мало востребованы в таких обстоятельствах жизни. Государство также не отдает отчета в необходимости поддержки чистой науки в этих условиях, уделяя все внимание прикладным исследованиям. Капица заключает, что для равномерного развития науки на весь Советский союз необходимо иметь всего 10 - 15 "чистых учёных", которые будут заниматься фундаментальной наукой и которым будут созданы индивидуальные условия и предоставлена автономия их деятельности. Таких "чистых учёных", способных на важные открытия в каждый исторический период в каждой стране крайне немного, значительно больше учёных-прикладников, которые занимаются насущными проблемами. Если использовать нашу терминологию, он считает, что в то время как "чистым" учёным можно и нужно позволить быть эскапистами и полностью погрузиться в исследования, большинство учёных должны быть прикладниками и активно реагировать на социальные запросы.

В предельном случае эскапизм учёного является предзаданной характеристикой конкретной личности, т.е. является доминирующей чертой, а занятие наукой - сопутствующей. В то же время такие ученые также могут показывать весьма существенные результаты². Эскапизм здесь может быть вынужденным, связанным с особенностями психологического склада человека, которые затрудняют социальные коммуникации, но не препятствуют научному творчеству. Однако значительно чаще встречается менее радикальный тип. Учёные могут весьма успешно и продуктивно работать, однако их результаты остаются почти незамеченными, поскольку у них нет способностей или достаточной воли для продвижения и популяризации своих результатов. Они испытывают затруднения в решении административных вопросов, связанных с наукой. В таком случае эскапизм уже является следствием погружения человека в научное творчество и отказа/нежелания/неумения соотносить его результаты с социальным запросом.

Учёные-эскаписты, таким образом, способны к продуктивной творческой научной работе. Проблема заключается лишь в том, как наладить взаимопонимание между учёным, который, как мы попытались показать выше, в силу специфики своего рода занятий, требующего уединения и сосредоточения на "мире науки", вынужден проявлять эскапистские черты, и обществом, которое, не имея инструментов для того, чтобы оценить значимость того или иного достижения учёного (или просто не зная о его достижениях), зачастую

стр. 77

склонно полагать, что "наука - лучший способ удовлетворения личного любопытства за государственный счёт"³. Преодоление этого разрыва возможно только за счет включения во взаимоотношения между наукой и обществом такого типа учёного, который принимает на себя социальную роль учёного-менеджера.