Часть II 2 страница

Итак, 2-я часть посвящена в первую очередь взаимодействию меж­ду социальными структурами и профессиями в контексте динамичес­кого социального механизма. Эта часть дает представление о некото­рых линиях социологических исследований, соотносимых с теорией, эмпирически проверяемых и социально полезных. В любом случае большой пробел в этих областях убедил одного социолога начать не­медленную работу по социологическому исследованию бюрократии и функциональному анализу занятости.

VI. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ИАНОМИЯ

До недавнего времени, а тем более раньше, можно было гово­рить о наличии в психологической и социологической теории от­четливой тенденции объяснять несовершенное функционирование социальных структур недостаточным социальным контролем над по­велительными биологическими влечениями человека. Образ отноше­ний между человеком и обществом, предполагаемый этой доктриной, столь же ясен, сколь и сомнителен. Вначале существуют биологичес­кие импульсы человека, стремящиеся достичь своего полного выра­жения. А затем появляется социальный порядок, являющийся, по существу, аппаратом, который обеспечивает управление импульса­ми, социальную переработку напряжений и, по выражению Фрейда, «отказ от удовлетворения». Тем самым предполагается, что неподчи­нение требованиям социальной структуры укоренено в изначальной природе человека¹. Именно глубинные биологические импульсы время от времени прорываются через социальный контроль. А сле­довательно, конформность есть результат утилитарного расчета или ускользающего от сознания обусловливания.

С последними достижениями социальной науки этот узел кон­цепций претерпел существенную модификацию. Прежде всего уже не кажется столь очевидным, что человек противостоит обществу в не­скончаемой войне между биологическим импульсом и социальным ограничением. Образ человека как неприрученного сплетения им­пульсов начинает выглядеть больше похожим на карикатуру, чем на портрет. Кроме того, в анализ поведения, отклоняющегося от пред­писанных образцов, все более проникало социологическое видение проблемы. Ибо какую бы роль ни играли биологические импульсы,

© Перевод. Николаев В.Г., 2006

¹ См., например, S. Freud, Civilization and Its Discontents, passim, особенно р. 63 (рус. пер.: 3. Фрейд. Неудовлетворенность культурой — 3. Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура. — М: Ренессанс, 1992, — с. 66—134, особенно с. 120); Ernest Jones, Social Aspects of Psychoanalysis (London, 1924), p. 28. Если позиция Фрейда является разновид­ностью доктрины «первородного греха», то интерпретация, развиваемая в этой статье, представляет собой доктрину «социально порожденного греха». — Примеч. автора.

остается открытым вопрос, отчего же все-таки частота отклоняюще­гося поведения различается в разных социальных структурах и как так получается, что в разных социальных структурах отклонения при­обретают разные формы и образцы (patterns). Сегодня, как и прежде, нам предстоит еще многое узнать о тех процессах, в ходе которых со­циальные структуры создают такие условия, при которых нарушение социальных кодексов становится «нормальной» (т.е. ожидаемой) ре­акцией². Настоящая глава представляет собой очерк, в котором пред­принимается попытка прояснить эту проблему.

Понятийная схема, представленная в этом очерке, призвана обес­печить единый систематический подход к анализу социальных и куль­турных источников девиантного поведения. Наша главная цель — раскрыть, каким образом некоторые социальные структуры оказыва­ют на некоторых лиц в обществе определенное давление, побуждающее их вести себя скорее вразрез с предписаниями, нежели в соответствии с ними. Если бы мы смогли выявить группы, особенно подверженные такому влиянию, то следовало бы ожидать, что именно в них мы най­дем заметно высокую интенсивность девиантного поведения, и не потому что люди, составляющие их, обладают какими-то особыми биологическими предрасположенностями, а потому что они нормаль­но реагируют на социальную ситуацию, в которой они оказываются. Взгляд, принятый в этой статье, социологический. Нас интересуют вариации в уровнях интенсивности девиантного поведения, а не мас­штабы его проявления³. И если наши поиски увенчаются успехом, мы

¹ Под «нормальной» имеется в виду психологически ожидаемая или даже одоб­ряемая в культуре реакция на определенные социальные условия. Это, конечно, не отрицает роли биологических и личностных различий в степени проявления девиант­ного поведения. Просто э/ио не та проблема, которая здесь рассматривается. В том же смысле, насколько я понимаю, Джеймс Плант говорит о «нормальной реакции нор­мальных людей на ненормальные условия». См.: James S. Plant, Personality and the Cultural Pattern (New York, 1937), p. 248. — Примеч. автора.

³ Точку зрения, которой мы придерживаемся, тонко выразил Эдвард Сепир: «...проблемы социальной науки отличаются от проблем индивидуального поведения в степени конкретности, но не по типу. Любое утверждение о поведении, явно или неявно акцентирующее действительные целостные переживания определенных лич­ностей или типов личностей, относится к данным психологии или психиатрии, но не социальной науки. Однако любое утверждение о поведении, не нацеленное на точ­ное описание поведения конкретного индивида или индивидов либо ожидаемого поведения индивида того или иного физически и психологически определенного типа, но вместо этого абстрагирующееся от такого поведения с целью ясно и четко выя­вить некоторые ожидания в отношении тех аспектов индивидуального поведения, которые разные люди разделяют друг с другом как межличностный, или «социальный» образец (pattern), является, пусть даже в сколь угодно сыром виде, исходным фактом социальной науки». Я выбрал вторую перспективу. И хотя иногда мне все-таки при-

увидим, что некоторые формы девиантного поведения психологичес­ки также нормальны, как и конформное поведение, и приравнива­ние девиантного поведения к психологической ненормальности бу­дет поставлено под вопрос.

Образцы культурных целей и институциональных норм

Среди множества элементов социальной и культурной структур есть два непосредственно для нас важных. Они аналитически различимы, хотя в конкретных ситуациях и сливаются воедино. Первый — это оп­ределенные культурой цели, намерения и интересы, выступающие как требуемые законные цели для всех членов общества либо некоторых его членов, так или иначе в нем размещенных. Эти цели более или ме­нее связаны друг с другом (степень этой связи — вопрос эмпиричес­кий) и складываются в более или менее строгую иерархию ценностей. Приобретая эмоциональную поддержку и значимость, господствующие цели устанавливают определенные рамки, в которые должны уклады­ваться человеческие устремления. Это вещи, «за которые стоит бороть­ся». Это основной, хотя и не единственный, компонент того, чтоЛин-тон назвал «проектами групповой жизни». И хотя какие-то (не все) из этих культурных целей прямо связаны с биологическими влечениями человека, последние их все-таки не определяют.

Второй элемент культурной структуры определяет, регулирует и контролирует приемлемые способы достижения этих целей. Каждая социальная группа неизменно связывает свои культурные цели с уко­рененными в ее нравах и институтах нормами, регулирующими до­пустимые процедуры продвижения к этим целям. Эти регулирующие нормы не обязательно совпадают с техническими нормами, или нор­мами эффективности. Многие процедуры, которые с точки зрения отдельных индивидов эффективнее всего обеспечивали бы обретение желаемых ценностей — применение силы, обмана, власти, — выве­дены за пределы институциональной сферы разрешенного поведения. Иногда недозволенные процедуры содержат элементы, могущие быть целесообразными для самой группы — например, табу, которые ис­торически накладывались на вивисекцию, на медицинские экспе-

Дстся говорить об установках, ценностях и функции, речь о них будет идти под углом зрения того, как социальная структура способствует или препятствует их проявле­нию в конкретных тинах ситуаций. См.: Е. Sapir, «Why Cultural Anthropology Needs the Psychiatrist», Psychiatry, 1938, Vol. 1, p. 7—12. — Примеч. автора.

рименты или на социологический анализ «священных» норм, — ведь критерием приемлемости является не техническая эффективность, а ценностно окрашенные чувства (поддерживаемые либо большин­ством членов группы, либо теми, кто способен содействовать усиле­нию этих чувств совокупными средствами власти и пропаганды). Во всех случаях выбор средств достижения культурных целей ограничи­вается институционализированными нормами.

Социологи часто говорят, что такие механизмы контроля заклю­чены «в нравах» или действуют через социальные институты. Такие эллиптические суждения в общем-то правильны, однако скрывают от внимания тот факт, что культурно стандартизированные практи­ки не все одним миром мазаны. Они подчинены целой гамме конт­ролирующих норм; в них могут быть представлены безусловно пред­писываемые, просто предпочтительные, разрешенные или запре­щенные образцы поведения. И конечно, при оценке действенности социального контроля необходимо принимать в расчет эти его раз­новидности, очень приблизительно разграничиваемые с помощью терминов «предписание», «предпочтение», «разрешение» и «запрещение».

Более того, говоря, что культурные цели и институционализиро­ванные нормы сообща придают форму существующим практикам, мы вовсе не имеем в виду, что их связывают друг с другом неизменные отношения. Культурное акцентирование определенных целей изме­няется независимо от степени акцентирования институционализиро­ванных средств. Может возникать очень мощное, временами даже ис­ключительное, превознесение ценности каких-то особых целей, соеди­ненное со сравнительным отсутствием заботы об институционально предписанных средствах их достижения. В предельном случае масшта­бы распространения альтернативных процедур определяются исклю­чительно техническими, но не институциональными нормами. В этом гипотетическом крайнем случае становятся дозволенными все и лю­бые процедуры, обещающие достижение всезначащей цели. Это один из типов плохо интегрированной культуры. Другой крайний случай обнаруживается в группах, в которых деятельности, первоначально за­думанные как средства, превращаются в самодостаточные практики, не преследующие никаких последующих целей. Первоначальные цели забываются, и непоколебимая верность институционально предписан­ному поведению становится предметом ритуала⁴. Главной ценностью

⁴ Этот ритуализм может связываться с мифологией, рационализирующей эти прак­тики таким образом, чтобы они сохраняли видимость своего статуса средств; однако независимо от этой мифологии преобладает давление в сторону строгой ритуалисти-ческой конформности. А стало быть, ритуализм является наиболее полным тогда, ког­да такие рационализации даже и не нужны. — Примеч. автора.

становится полная конформность. На какое-то время это гарантиру­ет социальную стабильность — но ценой потери гибкости. Посколь­ку степень распространения альтернативных способов поведения, доз­воляемых культурой, жестко ограничивается, утрачивается почти вся­кая основа для приспособления к новым условиям. Возникает связан­ное традицией «священное» общество, отмеченное чертами неофобии. Между этими крайними типами располагаются общества, которые со­храняют относительное равновесие в акцентировании культурных це­лей и институционализированных практик; это интегрированные и от­носительно стабильные, хотя при этом и изменяющиеся, общества.

Действительное равновесие между этими двумя аспектами соци­альной структуры сохраняется до тех пор, пока индивиды, придер­живающиеся тех или других ограничений, получают при этом удов­летворение, т.е. получают как удовлетворение от достижения целей, так и удовлетворение, напрямую вытекающее из направленных в ин­ституциональное русло способов борьбы за их достижение. Здесь мы имеем дело как с продуктом, так и с процессом, как с результатом, так и с деятельностью. Так, индивид должен непрерывно черпатьудов-летворение и из самого участия в конкурентном порядке, и из «затме-вания» конкурентов; только тогда этот порядок может быть сохранен. Если интерес смещается исключительно в сторону результата конку­ренции, те, кто вечно терпит поражение, могут — что вполне понят­но — попытаться изменить правила игры. Жертвы, которые время от времени (но не всегда, как полагал Фрейд) влечет за собой подчинение институциональным нормам, должны компенсироваться социализи­рованными вознаграждениями. Распределение социальных статусов, происходящее в процессе конкуренции, должно быть организовано так, чтобы давать положительные стимулы к верности статусным обяза­тельствам для каждой позиции в рамках этого распределительного по­рядка. В противном случае, как вскоре станет ясно, следствием ста­новится аберрантное поведение. Моя главная гипотеза как раз и со­стоит в том, что отклоняющееся поведение можно социологически рассматривать как симптом расхождения между культурно предпи­санными устремлениями и социально структурированными путями осуществления этих устремлений.

Из типов обществ, возникающих в результате независимого из­менения культурных целей и институционализированных средств, нас прежде всего будет интересовать первый: общество, в котором прида­ется исключительно сильный акцент некоторым целям, но нет соот­ветствующего акцентирования институциональных процедур. Во из­бежание неправильного понимания это утверждение следует разъяс­нить. Нет ни одного общества, где не было бы норм, регулирующих

поведение. Однако общества отличаются друг от друга тем, насколь­ко эффективно народные обычаи, нравы и институциональные тре­бования интегрированы с целями, занимающими высокое положе­ние в иерархии культурных ценностей. Иногда культура может под­талкивать индивидов к сосредоточению их эмоциональных убежде­ний на комплексе превозносимых культурой целей, но при гораздо меньшей эмоциональной поддержке предписанных способов продви­жения к этим целям. При таком различии в акцентировании целей и институциональных процедур последние могутбыть настолько ослаб­лены превознесением целей, что поведение многих индивидов будет полностью ограничиваться соображениями технической целесообраз­ности. В этом контексте единственно важным становится вопрос: ка­кая из доступных процедур наиболее эффективна в деле заполучения культурно одобренной ценности⁵. Наиболее эффективной в техничес­ком плане процедуре — вне зависимости от того, узаконена она куль­турой или нет, — как правило, начинают отдавать предпочтение перед институционально предписанным поведением. По мере продолжаю­щегося размывания институциональных норм общество становится нестабильным, и в нем появляется то, что Дюркгейм назвал «аноми­ей» (или безнормностью)⁶.

Действие этого процесса, приводящего к аномии, можно легко увидеть в ряде известных и поучительных, хотя, возможно, и триви­альных случаев. Так, в спортивных соревнованиях, когда цель дос­тижения победы лишается своих институциональных нарядов и ус-

⁵ В этой связи уместно вспомнить перефразированное Элтоном Мэйо название
широко известной книги Тауни: «На самом-то деле проблема не в болезненности стя­
жательского общества; она — в стяжательстве больного общества». См.: Е. Мауо,
Human Problems of an Industrial Civilization, p. 153. Мэйо рассматривает процесс, в ходе
которого богатство становится главным символом социального достижения, и усмат­
ривает его истоки в состоянии аномии. Меня же в основном интересуют социальные
последствия всемерного превознесения цели денежного успеха в обществе, структу­
ра которого не приспособлена к следствиям такого акцентирования. Полный анализ
потребовал бы одновременного изучения обоих процессов. — Примеч. автора.

⁶ Воскрешение Дюркгеймом термина «аномия», который, насколько мне извес­
тно, был впервые употреблен примерно в том же самом смысле в конце XVI века,
вполне могло бы стать предметом исследования для ученого, интересующегося исто­
рией идей. Как и термин «общественное мнение», ставший благодаря Уайтхеду попу­
лярным в науке и политике спустя три века после того, как его ввел в оборот Джозеф
Глэнвилл, слово «аномия» (anomie, anomy или anomia) вошло в широкое употребле­
ние с запозданием, лишь после того, как его заново ввел Дюркгейм. Почему оно по­
лучило такой резонанс в современном обществе? Великолепный образец того, как
надо исследовать такого рода вопросы, см. в работе: Leo Spilzer, «Milieu and Ambiance:
An Essay in Historical Semantics», Philosophy and Phenomenological Research, 1942, Vol. 3,
p. 1—42, 169—218. — Примеч. автора.

пех начинает истолковываться как «выигрыш в игре», а не как «выиг­рыш в соответствии с правилами игры», первенство явно отдается применению незаконных, но технически эффективных средств. Звез­ду футбола, играющего в команде противника, исподтишка сбивают с ног; борец выводит из строя соперника хитроумным, но запрещен­ным приемом; бывшие питомцы университета тайком субсидируют «студентов», чьи таланты ограничиваются областью спорта. Акцен­тирование цели настолько ослабляет удовлетворения, приносимые самим участием в состязательной активности, что теперь удовлет­ворение обеспечивается только успешным результатом. В силу того же процесса напряжение, порождаемое желанием выиграть, снима­ется при игре в покер успешной сдачей самому себе четырех тузов, а при игре в пасьянс — вот уж где поистине расцвел культ успеха — дальновидным тасованием карт. Чуть заметный приступ смущения в последнем случае и манера действовать тайком, свойственная обще­ственным правонарушениям, ясно показывают, что институциональ­ные правила игры известны тем, кто уклоняется от их соблюдения. Но культурное (или идиосинкратическое) гипертрофирование цели ус­пеха заставляет людей лишить их своей эмоциональной поддержки⁷.

Этот процесс, разумеется, не ограничивается областью спортив­ных соревнований; последние просто дают нам микрокосмические образы социального макрокосма. Процесс, посредством которого превознесение цели порождает в буквальном смысле слова деморали­зацию, то есть разинституционализацию средств, происходит во мно­гих⁸ группах, где эти два компонента социальной структуры плохо интегрированы друг с другом.

Нынешняя американская культура, видимо, близка к крайнему типу, в котором сильное акцентирование некоторых целей успеха не сопровождается эквивалентным акцентированием институциональ­ных средств. Было бы, разумеется, нереалистично утверждать, что накопленное богатство является единственным символом успеха, как, впрочем, и отрицать, что американцы отдают ему в своей шкале цен-

⁷ Представляется невероятным, чтобы некогда интериоризированные культур­
ные нормы уничтожались полностью. Любой их остаток, каким бы он ни был, будет
вызывать в личности напряжения и конфликты вместе с присущей им в той или иной
степени амбивалентностью. Явное отвержение некогда усвоенных институциональ­
ных норм будет сочетаться со скрытым сохранением их эмоциональных коррелятов.
Чувство вины, ощущение греховности, угрызения совести — вот несколько выраже­
ний, указывающих на это состояние неизбывного напряжения. Более мягкими про­
явлениями таких напряжений являются символическая верность номинально отвер­
гнутым ценностям и рационализации отказа от этих ценностей. — Примеч. автора.

⁸ Во «многих» не интегрированных группах, но не во всех, по названной ранее
причине. В группах, где основной акцент перемещен на институциональные сред­
ства, обычно возникает ритуализм, а не аномия. — Примеч. автора.

ностеи высокое место. Деньги в значительной степени были освяще­ны как самоценность, стоящая выше того, тратят ли их на предметы потребления или используют для увеличения власти. «Деньги» осо­бенно хорошо приспособлены для того, чтобы стать символом пре­стижа. Как подчеркивал Зиммель, деньги в высшей степени абстрак­тны и безличны. Независимо от того, были ли они добыты обманом или институционально принятым способом, их можно использовать для приобретения одних и тех же товаров и услуг. Анонимность го­родского общества, сочетаясь с этими особенностями денег, позво­ляет богатству, источники которого могут быть неизвестны сообще­ству, в котором живет плутократ (а если даже и известны, то полученные таким путем деньги можно со временем «отмыть»), служить символом высокого статуса. Более того, в Американской мечте нет конечной точ­ки, в которой можно бы было остановиться. Мера «денежного успеха» отличается удобной неопределенностью и относительностью. Как обнаружил Х.Ф. Кларк, на любом достигнутом уровне дохода амери­канцы хотят иметь хотя бы на двадцать пять процентов больше (и, разумеется, вот это «хотя бы чуть-чуть побольше», стоит только его достичь, повторяется снова). В этом потоке сдвигающихся стандар­тов нет стабильных мест, где можно было бы передохнуть, или, ско­рее, есть такое место, но оно всегда ухитряется быть «еще впереди». Наблюдатель сообщества, в котором не являются редкостью шести­значные годовые жалованья, передает страдальческие слова одной из жертв Американской мечты: «В этом городе все меня презирают, по­тому что я зарабатываю всего тысячу в неделю. Это оскорбительно»⁹. Говорить, что в американской культуре укоренилась цель денеж­ного успеха, означает одно: что на американцев со всех сторон обру­шиваются предписания, закрепляющие за ними право, а часто и обя­занность сохранять эту цель даже перед лицом непрерывного разоча­рования. Пользующиеся престижем представители общества усилива­ют этот культурный акцент. В свою очередь, семья, школа и работа — основные факторы, формирующие структуру личности и целевую структуру американцев — обеспечивают интенсивное дисциплини­рующее воздействие, необходимое для того, чтобы индивид сохранял в неприкосновенности цель, которая постоянно от него ускользает, и черпал мотив в надежде на вознаграждение, которая из раза в раз не оправдывается. Как мы далее увидим, родители служат ремнем пере­дачи ценностей и целей тех групп, в которые они входят, прежде все­го своего социального класса или класса, с которым они себя иденти­фицируют. Школа, разумеется, также является официальным меха­низмом передачи господствующих ценностей; в значительной доле

⁹ Leo С. Rosten, Hollywood (New York, S940), p. 40. — Примеч. автора.

учебников, используемых в городских школах, либо неявно предпо­лагается, либо открыто утверждается, что «образование развивает интеллект и тем самым гарантирует хорошую работу и денежный ус­пех»¹⁰. В центре этого процесса дисциплинирования людей, направ­ленного на поддержание их несбыточных устремлений, лежат куль­турные прототипы успеха, живые документальные подтверждения того, что Американскую мечту можно осуществить, были бы только для этого необходимые способности. Рассмотрим в этой связи следу­ющие выдержки из делового журнала Nation's Business. Они составле­ны на основе огромного сравнительного материала, обнаруженного в средствах массовой информации, устанавливающих культурные ценности делового класса.

Документ (Nation's Business, Vol.27, No. 8, p. 7)

«Ты, приятель, должно быть, рожден для такой работы, иначе бы у тебя были хорошие связи».

Его социологический смысл

Перед нами еретическое мнение — возможно, рожденное постоянны­ми разочарованиями, — которое опровергает ценность сохранения явно неосуществимой цели и даже ставит под вопрос легитимность социальной структуры, которая обеспечивает неравный доступ к этой цели.

Это старый испытанный способ умерить амбиции.

Это контратака, открыто утвержда­ющая культурную ценность сохранения своих устремлений и «амбиций» в неприкосновенности.

Прежде чем прислушаться к такой соблазнительной отговорке, спроси

Ясная формулировка функции, выполняемой нижеследующим перечнем «успехов». Эти люди — живое свидетельство того, что социальная структура позволяет реализовать эти устремления в том случае, если человек этого заслужи­вает. И, соответственно, неудача в достижении этих целей свидетель­ствует только о личных недостатках неудачника. А стало быть, вызван­ную неудачей агрессию следует направлять внутрь, а не вовне;

¹⁰ Malcolm S. MacLean, Scholars, Workers and Gentlemen (Harvard University Press, 1938), p. 29. — Примеч. автора.

совета у этих людей:

Его социологический смысл

Документ (Nation's Business, Vol.27, No. 8, Р-7)

Элмера Р. Джонса, президента «Уэллс-Фарго и Ко.», который начал жизнь в бедности и после пятого класса бросил школу, чтобы впервые в жизни устроиться работу;

Фрэнка К. Болла, главу фирмы «Мэйсон», короля Америки в производстве'стеклянной тары для фруктовой продукции, который вместе с лошадью своего брата Джорджа приехал в товарном вагоне из Буффало в Манси, штат Индиана, дабы открыть там соб­ственное дело, ставшее потом крупнейшим в этой области;

Дж.Л. Бивена, президента Цент­ральной железнодорожной компа­нии Иллинойса, который в возрас­те двенадцати лет служил посыль­ным в погрузочной конторе в Новом Орлеане.

винить следует самого себя, а не социальную структуру, обеспечива­ющую всем свободный и равный доступ к возможностям.

Первый прототип успеха: Все вправе иметь одинаково высокие амбиции, ведь как бы ни был низок стартовый уровень, подлинный талант может достичь каких угодно высот. Устремления должны оставаться в неприкосновенности.

Второй прототип успеха: Каковы бы ни были текущие результаты человеческих устремлений, буду­щее прямо-таки наполнено обеща­ниями лучшего; ведь самый обычный человек все еще может стать королем. И пусть кажется, что вознаграждения постоянно откла­дываются; в конце концов, они обязательно придут, как только твое предприятие станет «крупней­шим в своей области».

Третий прототип успеха: Если кажется, что извечные тенденции нашей экономики дают мало простора для малого бизнеса, то можно подняться наверх и в рамках гигантских бюрократических организаций, существующих в сфере частного предприниматель­ства. Если невозможно более стать королем в собственноручно создан­ном царстве, то можно по крайней мере стать президентом в одной из экономических демократий. И не важно, в каком положении ты сейчас находишься, мальчика на побегушках или клерка; взгляд должен быть прикован к вершине.

Из разных источников исходит постоянное давление, побуждаю­щее сохранять высокие притязания. Не иссякает поток поучительной литературы, выбрать из которого что-нибудь можно лишь с риском показаться несправедливым. Назовем лишь следующих авторов: пре­подобного Рассела X. Конуэлла с его воззванием «Алмазные россы­пи», которое было услышано и прочитано сотнями тысяч, и после­дующей книгой «Новый день, или Новые возможности: книга для молодых»; Элберта Хаббарда, выступившего со знаменитым «По­сланием к Гарсиа» на летних сборах учителей, прошедших по всей стране; Орисона Суэтта Мардена, который первым во всем потоке книг предложил «Секрет успеха», расхваленный президентами уни­верситетов, потом объяснил, как пробиться вперед, в одноименной книге, вызвавшей восхищение президента Маккинли, и, наконец, отбросив прочь все эти демократические рекомендации, прочер­тил путь, пройдя который «Каждый человек — король». Символика простого обывателя, взбирающегося на вершины, где обитает со­словие экономических королей, глубоко вплетена в текстуру аме­риканского культурного образца и, по-видимому, находит свое наи­высшее выражение в словах Эндрю Карнеги, человека, который знал, о чем говорил: «Стань королем в своих мечтах. Скажи самому себе: мое место на вершине»¹¹.

С этим позитивным акцентированием обязанности сохранять высокие цели соединен соответствующий акцент на наказании тех, кто умеряет свои амбиции. Американцев увещевают «не пасовать пе­ред трудностями», ведь в словаре американской культуры, как и в лек­сиконе молодежи, «нет слова «неудача». Призыв культуры очевиден: нельзя предаваться унынию, нельзя прекращать борьбу, нельзя по­нижать свои цели, ибо «не неудача, а скромная цель — вот что явля­ется преступлением».

Итак, культура обязывает принять три культурные аксиомы: во-первых, всем надлежит бороться за достижение одних и тех же выс­ших целей, поскольку путь к ним открыт для всех; во-вторых, теку­щая кажущаяся неудача — всего лишь остановка на пути к конечному успеху; и в-третьих, настоящая неудача состоит лишь в снижении амбиций или отказе от них.

В грубом переложении на язык психологии эти аксиомы озна­чают, во-первых, символическое вторичное подкрепление побуди­тельного стимула; во-вторых, обуздание угрозы угасания реакции посредством сопутствующего стимула; в-третьих, повышение

¹¹ Ср.: A.W. Griswold, The American Cult ofSuccess (Yale University doctoral dissertation, 1933); R.O. Carlson, «Personality Schools»: A Sociological Analysis (Columbia University Master's Essay, 1948). — Примеч. автора.

способности мотива вызывать повторение реакций, несмотря на продолжающееся отсутствие вознаграждения.

В переложении на социологический язык эти аксиомы означают: во-первых, перенос критики среди тех, кто в силу своего положения в обществе лишен полного и равного доступа к возможностям, с соци­альной структуры на собственное Я; во-вторых, сохранение структу­ры власти в обществе путем принуждения индивидов, принадлежа­щих к низшим социальным стратам, к самоидентификации не с рав­ными себе, а с теми, кто находится на самом верху (и к кому они в конечном счете присоединятся); в-третьих, обеспечение давлений, за­ставляющих подчиниться культурному диктату неумеренных амби­ций, через угрозу неполного членства в обществе для не выполнив­ших это требование.