Прокурорская вольница

Должен чистосердечно признаться, что не только избиратели на меня порой обижались. Кто-то справедливо однажды написал, что я обладаю редкостным талантом плодить своих недоброжелателей. А в профессиональном кругу юристов их в процентном отношении наверняка не меньше, а даже больше, чем в обычной окружающей среде. К уровню моей компетентности у коллег претензий нет, но что касается идеологических воззрений на право, тут у нас доходило до нешуточных столкновений.

Говорят, например, что моим именем в органах прокуратуры долгое время пугали молодых сотрудников, которые могли бы лишиться места работы, не успев приступив к ней. Исчезла бы у ведомства необходимость в больших штатах. А его реформирование должно было стать одним из ключевых шагов самой судебной реформы, в которой так нуждалась страна.

Ведь в Правительство Силаева, а потом и в Правительство Гайдара Ельцин позвал меня с определенным умыслом. И у нас изначально была договоренность: Федоров не подчиняется никому, кроме него - ни Председателю Правительства, ни первому вице-премьеру. А предложение занять должность министра только для человека малосведущего могло выглядеть заманчивым. Профессиональный юрист должен был хорошо понимать, что роль Министерства юстиции в советской системе (а в тот момент Россия еще была советской) декоративная.

К тому же, скажу нескромно, я уже был достаточно известен как депутат. В 1990 году отклонил предложение Михаила Горбачева стать членом Комитета конституционного надзора СССР. Объяснил, что хочу заниматься реальной политикой. Кроме того, Михаил Горбачев предлагал мне возглавить избирательный блок социал-демократов. Но я предпочел остаться независимым от Кремля и не быть связанным узкопартийными интересами какого-либо одного объединения.

Поэтому честно сказал Ельцину, что становиться министром мне не хочется. Сказал: «Не хочется, но если надо, готов». Тем более что определенные представления о том, как реформировать юстицию, у меня к тому времени уже были. И была, если хотите, мечта - создать независимую судебную власть.

Я много об этом думал еще студентом в Казани, потом аспирантом в Москве. Наивно, может быть. Но выпал шанс попробовать - и попробовал. Единомыслие по поводу реформы суда во властных структурах отсутствовало. Одни хотели свободное гражданское общество, другие грезили о диктатуре и цензуре. Одни хотели, чтобы правили законы, а другие - чтобы всем руководили чиновники, судьи, прокуроры. И в России сложилась теневая юстиция. Во многом имитируя, а не проводя судебную реформу, мы невольно способствовали деформации судебной системы. Судьи, претендуя на независимость, на самом деле подпадали под коррупционный и криминальный контроль. Судебная система ушла не под контроль закона и общества, чего требует настоящая реформа, а под корпоративный контроль, она замкнулась в себе.

Опасность такой судебной системы ощущает вся страна. Миллионы граждан не могут найти правды в судах, давно разуверились в справедливости. Хотя известно, что justitia regnorun fundamentum est. Правосудие, а точнее, справедливость – основа государства. Судьи нередко, увы, принимают решения не на основе закона, а в результате давления сторон. И это разрушительно и для судьбы человека, и для государства.

Стране необходима сильная и самостоятельная судебная власть. С публичностью и состязательностью судебного процесса, в котором институт присяжных, институт адвокатуры играют не декоративную, а реальную и очень важную роль.Причем, в реформе не может быть только один главный момент. Проблем много - это и материальная зависимость судей, которые не всегда могут устоять на правовых позициях при выборе, как у персонажей Салтыкова-Щедрина: «Судить по закону или по совести?». Это и социальная, и физическая их незащищенность, и корпоративная зависимость, и много еще чего. И когда я участвовал в этом процессе еще во время работы в Правительстве России, нам многое удалось сделать для успешного старта реформы - появились суды присяжных, но всего в девяти регионах. Совершили такой революционный шаг: здания райкомов и обкомов КПСС по всей стране начали передавать судам. Но затем начались драматические события 1993 года, война в Чечне, и все «благополучно» застопорилось.

Составную часть судебной реформы представляла собой и реформа прокуратуры. По российским традициям любая структура, которая приобретает власть, старается использовать ее максимально. А в случае с данным ведомством подобное стремление приобрело гипертрофированный масштаб. Потому предлагал я ни много, ни мало, а преобразовать прокуратуру в самостоятельное ведомство в системе Министерства юстиции. Естественно, сузив при этом ее функции до поддержания государственного обвинения в суде.

По большему счету, ничего революционного эта идея не содержала. Так оно и было в России до октября 1917 года. И сейчас в демократических странах прокуратура не является самостоятельным монстром, никому не подконтрольным органом. Во Франции или в США она встроена в систему министерства юстиции, а в Италии включена в судебную систему.

Если не вдаваться в нюансы, то предложенная мной мера означала встраивание прокуратуры в систему органов исполнительной власти. Генеральный прокурор со всех сторон огражден казуистическими редутами. С ним в неприкасаемой зоне и все ведомство пребывает. И живет-поживает это «око государево» вольной вольницей, со всех требует неукоснительного соблюдения законов, а само зачастую плюет на право со своей высокой колокольни. Примеров и фактов – тысячи по всей стране.

Мое предложение находилось в Конституционной комиссии и пользовалось поддержкой большинства. Но сторонники абсолютно противоположного подхода, добивавшиеся усиления роли прокуратуры в системе правоохранительных органов, надежды не теряли. Хотя в первом опубликованном проекте Конституции РФ она и не упоминалась. И в ходе голосования на заключительном заседании комиссии предпочтение было отдано моему предложению. Но тогда к Ельцину пошел Алексей Казанник, только что назначенный Генеральным прокурором России. На первом съезде народных депутатов СССР он уступил Борису Николаевичу свое место в Верховном Совете. И тот долгое время чувствовал себя ему обязанным. Короче, в этот раз канат перетянули в другую сторону.

Через три дня был опубликован новый проект Основного закона, в котором уже присутствовала редакция моих оппонентов. Однако о прокуратуре говорилось не в отдельной главе, как им хотелось, а в главе «Судебная власть». И фактически допускалось двойное подчинение: «Прокуроры субъектов Российской Федерации назначаются Генеральным прокурором Российской Федерации по согласованию с ее субъектами». Невооруженным глазом было видно, что норма данной статьи при применении ее на практике будет способствовать усилению существующих объективных противоречий между некоторыми региональными и федеральными интересами.

Так оно случилось и в Чувашии. О моем конфликте с прокурором республики Сергеем Русаковым написано и переписано немало. И главная ошибка большинства публикаций сводится к тому, что первопричиной столкновения в них называются не сложившиеся личные взаимоотношения. А на самом деле его краеугольным камнем являлась идеология. Прокурорская система видела во мне едва ли не главную угрозу своему привилегированному положению и руками своего представителя хотела, по крайней мере, остудить мой пыл.

Мне приходилось действовать на посту Президента республики в условиях, когда российское законодательство зияло массой белых пятен. Эти пробелы нужно было восполнять, в том числе и указами. К ним, конечно, порой можно было цепляться по формальным признакам. К примеру, прокурор опротестовал мой указ о введении местного налога на алкоголь, табак, ювелирные изделия, которые применялись во многих регионах. В частности, возражения обосновывались тем, что тяготы этого налога несут покупатели. А мне не представлялось неприемлемым, когда в условиях пробела в федеральном законодательстве по этому вопросу республиканская казна пополняется за счет тех, кто может позволить себе приобрести предметы роскоши, водку, сигареты. Дополнительно полученные средства шли на социальные нужды. Если же кто-то из-за возросшей цены откажет себе в сигаретах или в спиртном, так большой беды не случится. Однако прокуратура данные обстоятельства в расчет не принимала. Есть формальные зацепки для протеста – будем опротестовывать. А потом можно и в Москву с гордостью доложить – вот какие мы принципиальные, заслуживаем внеочередных чинов и наград.

В самой же прокуратуре республики творились неблаговидные дела. Сотрудники совершали дорожно-транспортные происшествия, пьянствовали, некоторые были замечены в коррупции. Но к ответственности практически никто не привлекался. Честь мундира, как всегда, превыше всего. Терпеть далее стало невозможно, когда из прокуратуры стали пропадать совершенно секретные документы! А какие меры предпринимает прокурор республики? Да вот какие – фактически обвиняет в этом… Президента Чувашии. Позже С. Русаков оправдывался в газете, говорил, что не было ничего такого, но слово-то, особенно письменное, не воробей…

Мое распоряжение об отстранении прокурора Сергея Русакова от должности было воспринято в штыки его непосредственным начальником Юрием Скуратовым. Система сражалась не на жизнь, а на смерть и оказалась в тот момент сильнее меня. Пришлось распоряжение в отношении С. Русакова отменить. В дальнейшем он всячески старался демонстрировать свою лояльность, но осадок, как говорится, остался. А вскоре у Президента Ельцина возникла почти аналогичная ситуация с Генпрокурором, которая имела далеко идущие последствия для всей России. Имею в виду, конечно, не персональные судьбы, а реорганизацию верхней палаты Федерального Собрания и многие другие политические события…

Совет Федерации, где обсуждалось представление Президента об отставке Генпрокурора, с первого раза своего согласия на его увольнение не дал. Не знаю, чего ради коллеги тогда устроили бунт против Б. Ельцина. Возможно, Скуратов имел свои рычаги влияния на них. Пытался же он меня шантажировать прямо на заседании сената. Спрашиваю у него: «Подлинную ли пленку с записью с вашим участием показывали по телевидению?» А в ответ слышу какой-то бред: мол, не лезьте ко мне с неделикатными вопросами, а то у меня есть на вас компромат от спецслужб. И такую ересь несет Генеральный прокурор!

Если у него есть какие-то обоснованные обвинения против конкретного лица, то он обязан добиваться его привлечения к уголовной ответственности, а не сплетни распускать. И что это за ссылки на спецслужбы, которые обязаны действовать строго в рамках закона, а не по наущению сановника в синем прокурорском мундире! У сенаторов, ко всему прочему, имеется статус неприкосновенности, который еще никто не отменял. Если сотрудники спцслужб устраивали слежку вне рамок конкретного уголовного дела, то с них надо погоны срывать и сажать на скамью подсудимых. (После окончания эры Скуратова в Генпрокуратуре такое случалось, за несанкционированные «прослушки» большие люди отправлялись за решетку).

Мне бояться было нечего, меня столько раз проверяли и перепроверяли со всех сторон, что выработался своего рода иммунитет к подобным угрозам. А вот некоторые другие члены Совета Федерации, подозреваю, чувствовали себя не столь уверенно. И под взыскательным взглядом Генпрокурора что-то сникали. Потому сенат трижды отказывался отправить Скуратова в отставку.

Мне приходилось участвовать в юридической подготовке заключения по данному вопросу. Опять же главная коллизия заключалась не в конкретной личности, а в существовавших пробелах в самом законодательстве. Нам нужно было решать не персональный вопрос Генерального прокурора, а проблему прокуратуры, авторитета прокурорских работников.

А потянув за одно звено, можно было вытащить и всю цепь. Для борьбы с преступностью правоохранительные органы должны иметь четкие ориентиры. И по федеральному законодательству ведущую роль в этой борьбе играет прокуратура и Генеральный прокурор. Но у них в тот момент головы были заняты чем угодно, только не этой благородной миссией. Ну как можно нормально работать, когда нет поддержки Президента и Председателя Правительства? Когда нет нормального содействия со стороны силовых структур, МВД, ФСБ, то есть следователей, оперативников?

Зато все флаги, лозунги о том, что надо защитить Генпрокурора для того чтобы бороться с преступностью, на самом деле означали медвежью услугу самому обществу, народу, потому что в таких условиях бороться с преступностью невозможно. Вся страна, вместо работы, говорила о человеке, похожем на Генпрокурора. А Скуратов тем временем постоянно грозился пустить в ход серьезные обвинения, выложить тома уголовных дел, но ничего конкретного не было.

Но и с другой стороны ошибок, как всегда, было допущено очень много. Вместо профессионального разбора полетов предпринимались неуклюжие попытки свести проблемы к легкомысленным девушкам, чьими услугами воспользовался господин, очень смахивавший на Генпрокурора. А в это в широких массах вызывало обратную реакцию и специфическую мужскую солидарность. Ситуация приобретала анекдотический характер. Ю.Скуратов практически признал подлинность скандального видеосюжета, когда по его требованию было возбуждено уголовное дело по вторжению в частную жизнь, а не по обвинению в клевете на Генерального прокурора или в чем-то подобном.

С огромным скрипом, только после того, как мы – «меньшевики» Совета Федерации – в Конституционном Суде добились соответствующего решения и Президентом страны стал Владимир Путин, проблема Генпрокурора была решена. Встряска пошла ведомству на пользу. Наконец-то удалось добиться того, чтобы и в прокуратуре Чувашии произошли перемены. Комплексная проверка из Москвы выявила в ее работе многочисленные недостатки и серьезные недоработки. С. Русакову пришлось оставить свой пост. Но говорить о том, что системная проблема решена, пока не возьмусь.

Приведу потрясающий факт, который не получил в свое время должной общественной оценки. В 2000-х годах в органах прокуратуры был создан собственный фонд развития, в который направляли 10 процентов от средств, поступивших в доход предприятий и организаций от исков, поданных прокуратурой в их интересах. В судах Чувашии стон стоял от лавины заявлений по взысканию даже копеечных задолженностей по жилищно-коммунальным платежам. Причем, жилконторы к ним не имели никакого отношения. Прокуратура по своей инициативе выявляла должников и призывала их к ответу. Можно было подумать, что все остальные задачи по борьбе с преступностью, защитой прав униженных и оскорбленных, надзором за законностью деятельности различных органов уже решены. Но понять прокурорских сотрудников было нетрудно: собранные средства направлялись не только на укрепление материально-технической базы ведомства, но и строительство жилья для «казенных людей», выдачу им беспроцентных ссуд, их социальное и медицинское обслуживание. Интересно, что в переводе с латинского слово «прокурор» означает «заботливый». Только пеклись люди государевы не о народе, а о себе, любимых.

На практике же наблюдался прокурорский, то есть - государственный «рэкет». К тому же руководители предприятий могли без всякого риска «сливать» прокурорам информацию о своих должниках. Выгода очевидная: пусть государственному ведомству придется отстегнуть его десятину, зато таким образом можно ускорить возвращение долгов. Конечно, ко всему прочему, прокуратура чувствовала себя обязанной структуре, благодаря которой существенно пополнила свой фонд развития. Уму непостижимо: государственное ведомство, надзирающее за соблюдением законов, фактически занимается коммерческой деятельностью и получает с нее свою долю!

В последние годы прокуратура все же подверглась серьезному реформированию. Она уже не дает санкций на арест, не ведет следствие и т.д. Теперь более реальны изменения, которые предлагались нами еще в начале 90-х прошлого века. Но пока остается неопределенность конституционного статуса прокуратуры России, которая - в отличие от мировой практики - выведена за рамки всех трех ветвей государственной власти. Такого уникального - внегосударственного, но при этом мощно политизированного - статуса нет ни у одной прокуратуры мира, что, конечно же, деформирует сознание некоторых прокурорских работников. Поэтому они будут постоянно суетиться и метаться между разными ветвями власти в зависимости от политической конъюнктуры. И так будет продолжаться до тех пор, пока в стране не будет завершена судебно-правовая реформа, которая должна обеспечить правление в обществе не Президента или Генерального прокурора, какой-либо партии, а единственно - Закона.