2015-05-15
466
(Работа выполнена при поддержке Гранта Президента РФ, МК-8988.2006.6. "Повседневная жизнь, культура и досуг населения Урала конца ХIХ – начала ХХ в.: структурно-антропологический подход")
Особенностью Урала является его географическое расположение между Европой и Азией, что предопределяет активные межкультурные коммуникации. Еще одной особенностью является то, что индустриализация, начатая Петром I, на несколько столетий превратила Урал в промышленный регион внутри крестьянской страны (к концу ХVIII в. на территории Урала было 176 железоделательных заводов, а на всей остальной территории Российской империи – около двухсот). Здесь складывается своя горная система управления, формируется особая сословная структура с большим количеством мастеровых. Специфику духовной культуры края определяет камнерезное и ювелирное искусство, каслинское художественное чугунное литье, златоустовская гравюра на стали, нижнетагильская роспись по металлу. Неповторимым архитектурным обликом отличаются уральские города, возникавшие на основе заводов. Духовные традиции допетровской Руси (старообрядчество, традиции иконописи, церковное пение, храмовая архитектура) оказались вплетены в процессы промышленного развития края.
Конец ХIХ – начало ХХ в. на Урале – это период качественных изменений во всех сферах жизни общества. Основной тенденцией этого периода локальной истории являлось преодоление обособленности и кризис традиционной системы ценностей.
Урал конца ХIХ – начала ХХ в. в социокультурном плане был охвачен переменами, связанными с модернизацией и урбанизацией страны, с присущими этим процессам закономерностями и своеобразным отражением этих тенденций в развитии региона. Активно шел процесс колонизации и интеграции, что приводило к снижению барьеров межкультурного взаимодействия. Железнодорожное строительство постепенно ликвидировало обособленность регионов и стимулировало оживление экономической жизни. Техническое перевооружение особенно активизировалось в период промышленного подъема 1909–1913 гг. благодаря значительному росту инвестиций в горнозаводскую промышленность. Шире стали внедряться и технические новинки в сельском хозяйстве, что было связано с влиянием столыпинской аграрной реформы и деятельностью земств. Но в целом аграрный сектор был все же слабо затронут модернизацией [1, с.12].
Особенности развития Урала конца ХIХ – начала ХХ в. определяли институциональные преобразования 1860–1870-х гг., стимулировавшие переход от системы принудительного труда к его предпринимательским, свободным, инициативным формам. В технологическом плане данная эпоха соответствовала раннеиндустриальной стадии модернизации, которая характеризовалась переходом от мануфактуры к фабрике и широким внедрением машин.
Уральский город конца ХIХ – начала ХХ в. как особый пространственный и социокультурный тип поселения, имеющий официально признанный статус, становится центром притяжения активных в плане социальной мобильности групп населения. В регионе можно выделить городской, сельский и заводской типы субкультур с разными ценностными установками, темпами и формами развития, в разной степени подвластных влиянию этнических, сословных и конфессиональных факторов.
Уральский город и его социокультурные характеристики являлись предметом исследования еще до революции. Одними из первых на города и трансформацию ментальных структур обратили внимание В.П. Семенов-Тян-Шанский, Д.И. Менделеев, А.Н. Митинский, И.Х. Озеров в работах, посвященных оригинальным производственным комплексам уральской промышленности. Они же впервые обратили внимание на кризис традиционных форм мировосприятия и изучили факторы, способствовавшие культурному развитию уральских городов. Среди таковых назывались: миграция и инвестиционная активность, ведущие к утверждению в уральских городах новых форм промышленной и торговой деятельности.
В связи с появлением исторического краеведения в 1920–1930-х гг. ХХв. рядом авторов, прежде всего Н.П. Анциферовым (на примере Санкт-Петербурга) [2], обосновывалось понимание города как особого полифункционального историко-социального феномена. Н.П.Анциферов одним из первых указал в отечественной науке на возможность познания культуры через изучение города. Он же предложил ряд новых методов, в том числе психологический. Н.П.Анциферов настаивал на обязательном общении с «местом», а не только изучая документы в архиве. Интерес уральских краеведов и ученых был сфокусирован на изучении этнографических, демографических, социально-экономических процессов [3].
В современной историографии по данной проблематике разрабатываются темы социокультурных характеристик и культуры отдельных социальных страт Урала [4], за счет привлечения новых эмпирических данных и междисциплинарных подходов к их оценке меняются концептуальные оценки социокультурного развития города, происходит расширение проблематики изучения уральского города конца ХIХ – начала ХХ вв.
Первое место по темпам демографического развития занимал в начале ХХ века Челябинск, на втором месте – Оренбург. Крупными городами являлись города с населением свыше 100 тыс. жителей. Этноконфессиональный состав населения уральских городов был в основном православным, вторую по численности группу составляли мусульмане.
Трансформация культурных практик населения под воздействием модернизационных процессов на Урале в конце ХIХ – начале ХХ вв. состояла в изменении ценностной картины мира.
Содержание и формы жизни горожан эволюционировали, но если посмотреть на динамику роста городов и соотношение сословных групп в структуре их жителей, то можно сделать вывод о том, что это достигалось путем миграции крестьянского населения. Поэтому в конце ХIХ – начале ХХвв. в культурном потенциале региона выделялись два компонента: привычные социокультурные предпочтения и традиционные формы жизни и развлечений, присущих крестьянской и мещанско-купеческой среде и развивающаяся система новых, европеизированных ценностей, основной которых являлись идеи общественной пользы (как они их понимали), приоритеты науки в европейском понимании и просвещения. Большую роль в коммуникативных практиках просвещенных горожан начинает играть мода и идеи стихийного витализма. В южноуральском городе городской и крестьянский образ жизни соседствовали и противостояли друг другу одновременно. Жизнь городского населения в это время не являлась только лишь патриархальной и культурно-организованной. В ходе трансформационных и модернизационных процессов начала ХХ века на Урале население противоречиво реагировало на внедряемые изменения, что отражалось в поведенческих практиках и, с одной стороны, вытеснении официальной культуры. На городскую культуру большое влияние оказывали мигранты и крестьянское население. С другой стороны, второй тенденцией являлось то, что накапливались и просматривались изменения в культуре среды обитания населения. Они проявлялись в укреплении рациональных и эстетических представлений в организации бытовой жизни; европеизации некоторыми слоями населения различных форм быта и повседневной жизни, включая одежду и систему питания.
В целом, культурная жизнь региона в начале XX в выглядела как неустоявшаяся система, хотя была представлена консервативно-патриархальной доминантой и «островками» европейских ценностей.
Спецификой культурного облика южноуральского региона можно считать наличие у каждого уездного центра своего исторически неповторимого, с локально-цивилизационным подтекстом культурного профиля. Развитие Челябинска приобретает форсированные темпы с проведением через город Транссибирской железной дороги.
Социокультурную типологию других городов определяли такие параметры, как географическое положение, удаленность от коммуникаций, особенности развития инфраструктуры и населения. Например, образ социокультурной жизни Троицка исторически определялся его географическими координатами: пограничное расположение и межкультурная коммуникация со степной азиатской зоной вели к смешению азиатских и европейских культурных паттернов. На улицах города можно было встретить верблюдов, а в доме состоятельных горожан, как свидетельствуют фонды краеведческого музея, – европейские музыкальные инструменты. Троицк был одним из крупных городов южного Урала, вокруг которого простирался огромный сельский мир. С развитием железной дороги многие из населенных пунктов, например, Карталы, активно участвуют в переселенческом движении и аккумулируют передовые культурные достижения. Это придает своеобразие культурным ландшафтам города, где могли мирно сосуществовать казачий быт, традиционная крестьянская культура и европейские формы организации досуга (фисгармония, сохранившаяся в Карталинском городском краеведческом музее). Верхнеуральск являлся одним из военно-административных центров Оренбургского казачьего войска. Он был расположен вдали от путей сообщения, в степной зоне. Ритм жизни был не столь активен даже по сравнению с Троицком, где его задавала торговля. В жизни гражданских слоев населения в военных городках типа Верхнеуральска значительно большую роль, чем в других уездных городах, играла регламентация стандартов бытового и делового поведения. Специфика таких городов, как Златоуст и Касли, определялась тем, что в них производились предметы ювелирного искусства, оружия и роскоши для элиты и экспорта. Эти города посещали царственные особы, иностранные и российские путешественники, известные специалисты горного дела, высокопоставленные чиновники. Разнообразие деятельности жителей зависело от величины города и концентрации в нем населения. Профессиональная дифференциация была наиболее характерна для Оренбурга, Уфы, Челябинска, Троицка.
Культурное пространство городов оформлялось под воздействием таких факторов, как политика правительства, деятельность органов городского общественного управления и инициатива местных энтузиастов.
Большая роль в развитии культуры принадлежала системе образования. Школы при горных заводах Урала начали создаваться еще в 20-е гг. ХVIII в., что являлось ответом на требования времени в грамотных специалистах. Инициатором их открытия был В.Н. Татищев. В 80-х гг. ХIХ в. наблюдается активное развитие на Урале всех ступеней образования. В дальнейшем рост числа учебных заведений был значителен, но недостаточен. Среди учащихся крестьяне и разночинцы составляли менее трети. Социальное обеспечение учителей оставляло желать лучшего. Педагогическая деятельность ставилась под жесткий контроль администрации, инициатива подавлялась. Мусульманское население Российской империи и Урала в частности в конце ХIХ – начале ХХ в. было слабо охвачено сетью государственных школ. Дети мусульман в подавляющем большинстве учились в конфессиональных школах – медресе и мектебе, которые обычно функционировали при мечетях. Главными организаторами таких школ выступали муллы, которые обычно и учительствовали в них. Часто инициаторами открытия школ становились и сами прихожане, т.к. учреждение учебных заведений считалось у мусульман богоугодным делом. Медресе и мектебе не входили в систему государственных или земских школ, поэтому никакой помощи не получали, уровень их материального достатка практически полностью зависел от уровня материального достатка местного мусульманского населения, т.к. именно за его счет они и содержались.
Новые формы организации производства несли с собой новую идеологию и ценности, проникающие во все сферы, в том числе и в сферу повседневного быта. Мемуары и материалы периодической печати предоставляют достаточно много информации о различных сторонах городского быта, позволяющей говорить как о больных вопросах, так и о прогрессивных явлениях в этой сфере. Состоятельные слои горожан стремились к комфортной и правильной организации жилища, имели двухэтажные дома с несколькими жилыми комнатами и подсобными помещениями. Стремление к комфорту выражалось в увеличении количества жилых комнат в доме, появлении детских комнат и индивидуализации жизни, усложнении внутренней планировки дома, меблировке, оклейке стен обоями, приобретении европейской посуды и предметов обихода. Наряду с общественными зданиями в крупных городах Урала (Уфа, Челябинск) в 80–90-е гг. стоились большие частные дома. Повысился спрос на наемные помещения, что определялось мобильностью и активностью населения. Темпы домостроительства увеличивались. К 1900–1910 гг. наметились изменения в архитектурном облике уральских городов в связи с появлением дипломированных архитекторов. Однако в 1890-е гг. происходило становление модерна в столичном зодчестве, а на Урале все еще господствовала эклектика. Модерн стал активно превалировать в архитектуре Урала только с 1910-х гг. В этот период на Урале появляются новые архитектурные типы – пассажи и крупные торговые дома.
Питание населения зависело от уровня развития городской инфраструктуры. Снабжение жителей городов осуществлялось через систему ярмарок, стационарной лавочной торговли и бурно растущей сети универсальных и специализированных магазинов европейского типа. Однако в мемуарах можно встретить и описание казусных случаев, когда европейские товары высокого качества продавались в антисанитарных условиях. Многие города Урала страдали от антисанитарии, поскольку медленно обзаводились водопроводами. С 1880-х гг. в некоторых уральских городах для освещения улиц стало использоваться электричество, получает развитие телеграф.
Одной из важных социокультурных характеристик в развитии городской жизни является внешний облик горожан. Выходцы из деревни, сохраняя в большинстве случаев приверженность традиционному стилю одежды, постепенно вносили поправки в свой гардероб с учетом европейских образцов. О том, что процесс перехода был не так легок, как хотелось бы, свидетельствует письмо обывателя в газету «Голос Приуралья»: ««Господа мужья! Не пора ли вступить в открытый бой со своими женами и тем самым спасти наших дочерей от глупой привычки превращать свои головы в цветники, какие возделываются на современных шляпках... Трудовые деньги не настолько дешевы, чтобы их бросать на подобные безобразия. В выигрыше от этого только торговцы, чем они и пользуются, заламывая невозможные цены. Тяжело смотреть на бедноту, которая, подражая состоятельным лицам, убивает последние гроши, чтобы приобрести миску и опрокинуть на свою голову. Некоторые матери, платя за шляпу от 7–12 рублей, посылают своих оборванных детей в книжные магазины просить Христа ради учебники, нужные для ученья, – это факт! Дамы! Если вы к себе относитесь так глупо, то пожалейте хотя бы своих дочерей! Внушите им, что лучшее украшение головы – ум». Письмо подписано: «Бессильная жертва» [Цит. по: 5, с.19].
Развитие средств коммуникации отразилось на повышении интереса к печатным СМИ. Приобщение жителей региона к информационному пространству осуществлялось путем общероссийской прессы, губернских (оренбургских и уфимских) изданий и уездной периодической печати.
Обычай регламентировал повседневные паттерны поведения большинства населения региона, а в случае отклонения от традиций форма поведения, как правило, подвергалась осуждению. Большую роль и в начале ХХ в. продолжали играть сословные стереотипы. Особенно проступали они в купеческом быту, насыщенном патриархальными ценностями.
Трансформация семьи определялась также теми функциями, которые «отмирали» в связи с отходом от традиционных социальных структур. Традиционная семья с усложненной структурой (большая и многопоколенная семья, как правило, живших под одной крышей родственников) выполняла множество функций. Она отвечала не только за репродукцию и эмоциональную поддержку, но и за производство, образование, социальное благополучие, отправление религиозных потребностей. В процессе модернизации семья подверглась структурной дифференциации. Модернизированная семья освобождается от выполнения множества функций, которые начинают выполнять другие социальные единицы (производственная функция, к примеру, делегируется предприятиям и учреждениям).
Содержание культурной жизни региона во многом определялось социальным обликом населения. Праздничная культура была традиционной, связанной с христианством и мусульманством. В досуговых практиках обеспеченных горожан большую роль в начале ХХ в. начинают играть кафешантаны, ярмарочные балаганы, заезжие цирки, позже – театр и кинематограф. Любительское художественное творчество развивалось только через самодеятельность энтузиастов.
Что касается менталитета уральского населения конца ХIХ – начала ХХв., то в целом его отличало то, что в сознании людей продолжают функционировать сословные представления в рамках самоидентификации. Наблюдается рост численности всех сословных групп, но дворянство, духовенство и купечество несколько сокращаются, что происходит за счет притока крестьян.
Модернизационные процессы, разрушение традиционного уклада жизни в начале ХХ в. и особенно революционные потрясения по-своему отразились на развитии уральской культуры. Постепенно меняется культурный облик края и личность уральца, промышленная специализация и социальный состав населения. В городском быту на Урале в конце ХIХ – начале ХХ в. происходили заметные прогрессивные изменения. Большую роль в этом процессе играли органы городского самоуправления, а также инициативность горожан. Горожане приобщились к новым средствам коммуникации, более разнообразным и европеизированным стал их досуг.
Вместе с тем трансформация коснулась и традиционных отношений между членами социума. И нам важно увидеть также ментальные аспекты этого процесса. Например, в ходе модернизационных преобразований всегда отмечается рост преступности. На Урале, как и в других регионах, женщины в это время более активно совершают правонарушения, отмечаются правонарушения в этнических группах, растет доля преступлений против личности, а также грабежи, разбой, оскорбления.
Американский социолог П. Бергер, который определял человеческую реальность как реальность социально сконструированную, писал, что человек вырабатывает свои роли как реакцию в ответ на вызовы конкретной ситуации [6]. Рассматривая локальный уральский социум, мы не можем не признать, что под воздействием модернизационных преобразований трансформировались роли и ожидания человека. Не всегда эта трансформация проходила психологически комфортно для личности, о чем свидетельствуют архивные документы. В это время женщины, работающие на заводах, замечаются в воровстве, пьянстве, оскорбительном поведении в отношении окружающих. Включаясь в исполнение нетрадиционных для себя ролей, связанных с индустриальным трудом, женщины выдают зачастую неожиданные реакции [7]. Примером может являться дело Екатеринбургского Окружного суда по обвинению в воровстве сестер Упоровых:
«11 августа 1905 года у проживающего в селе Шарташ крестьянина Кирилла Баклаева и внучки его Анны Николаевны Журавлевой, в их отсутствие, из запертого ими дома, были похищены: пуховая подушка в красные с черным цветами, наволочкой, тиковая с белыми и красными полосками юбка, чайная чашка, полотенце, мужская рубашка, столовый нож, две булки и пол пирога, всего на сумму немного более 8 рублей. При этом, по удостоверению Баклаева и Журавлевой, злоумышленники проникли в их дом из огорода, отворив половинку оконной рамы, для чего сломали гвоздь, которым она была прикрыта [8]... Сосед потерпевших Степан Филаретович Боборыкин видел, как часу в четвертом вечера в огороде Баклаева были какие-то две женщины, одна из которых присела, когда он проходил мимо, но не обратил на это обстоятельство внимания, а вечером узнал, что у Баклаева была кража.
Через месяц после этого при производстве дознания по поводу кражи у некой Кисельниковой швейной машины, в которой принимали участие крестьянские девицы Березовского завода сестры Наталья и Антонина Васильевны Упоровы и Елизавета Матвеевна Устюжанина, последняя рассказала служившему в то время городовым Ивану Семеновичу Горбунову, что сестры Упоровы много краж совершили, между прочим, украли в Шарташе юбку, мужскую рубашку, что на этой краже была и она, Устюжанина, что при этом она скрывалась под кедром, огородом прошли к окну избы, взломали его и Упоровы похитили вещи, из которых мужскую рубашку они продали на толкучке, а юбку Наталья Упорова носит на себе» [8, л.54]. После обыска вещи были найдены в доме Упоровых. Примечательно, что Антонине Упоровой на момент кражи было 15 лет и 2 месяца.
Возможно, по причине высокой социальной напряженности в начале ХХ в. можно отметить преступления женщин, которые совершаются в общественных местах. Повседневностью становятся конфликты, некоторые из них перерастают в нанесение телесных повреждений, хулиганство и другие преступные посягательства против личности. Эти конфликты всегда характеризуются взаимным неуважением и хамством. Примером такого поведения может служить обвинительный акт о крестьянке Александре Анисимовне Дягилевой: «По распоряжению Ирбитского Уездного Воинского начальника рядовой солдат Григорий Митрюков с 5 и до 7 часов вечера 13 июля 1909 года находился в составе военного караула и стоял на посту при Ирбитском тюремном замке.
В 5 1/2 часов вечера из-за ограды общественного сада, находящегося против окон тюремной больницы, крестьянка Александра Анисимовна Дягилева, находясь в состоянии опьянения, начала махать руками арестантам, бывшим в больнице, последние со своей стороны отвечали ей тем же; заметив это, часовой Митрюков крикнул Дягилевой, чтобы она ушла, но Дягилева не уходила, после чего он дал свисток; на этот свисток явился разводящий часовых – солдат Семен Тукмачев и, узнав в чем дело, выгнал Дягилеву из сада; последняя же, проходя мимо часового Митрюкова, обругала последнего площадной бранью, назвав его "п.....". Привлеченная к следствию в качестве обвиняемой Александра Дягилева, не признавая себя виновной, объяснила, что в указанное по делу время она была в общественном саду и с Любовью Завьяловой выпивала водку, при чем из сада несколько раз выходила, но не помнит, чтобы она ругала часового» [9].
Как мы видим, хотя причины преступности женщин и связаны с противоречиями общественного развития, они отличаются большой спецификой. Одна из причин женской преступности – алкоголизм. «Для преступниц характерна застреваемость аффективных, психотравмирующих переживаний в сочетании с высокой импульсивностью. Это приводит к игнорированию, или недостаточному учету всех необходимых обстоятельств, неадекватному восприятию и оценке возникающих жизненных ситуаций, плохому прогнозированию последствий своих поступков, не обдуманности поведения» [10, с.45]. Значимым фактором в причинном комплексе преступности женщин является социальное противоречие между ролями и функциями женщин в обществе и условиями их реализации.
Архивные документы сохранили сведения не только о нарушениях типичных статусно-ролевых функций женщин, но и, например, представителей высших сословий. В фондах ГАСО сохранился «Обвинительный Акт о сыне надворного советника Николая Ивановича Гутмана», в котором излагается следующая странная история: «6 апреля 1902 года в Екатеринбурге полицейским городовым Лебедевым был усмотрен на улице спящим и приведен в Первую полицейскую часть в пьяном виде сын надворного статского советника Николай Иванович Гутман, который при помещении его в арестантскую камеру при названной части стал ругать площадною бранью полицейских чинов и вместе с тем произносить площадную брань по отношению к Господу Богу, что и удостоверили на дознании. 13-го того же апреля Гутман был вновь задержан на улицах Екатеринбурга за прошение милостыни и предоставлен во 2-ю полицейскую часть. По приводе в часть Гутман, будучи также в нетрезвом виде, в присутствии свидетелей Туханова, Разумова, Новиковой и Пятакова обругал матерными словами Господа Бога, Матерь Божию и веру. Обвиняемый ничего не помнил, т.к. был пьян» [11]. Случаи богохульства отмечались и в крестьянской среде. Например, крестьянин деревни Губернской Рождественской волости Екатеринбургского уезда, Марк Алексеевич Сивантьев, 48 лет, был замечен в питейном заведении в оскорблении святой Тихвинской Божьей матери. Услышав, что кто-то говорит о ней, Сивантьев сказал: «Вот вашей Тихвинской Божьей матери х..», слова эти он повторил три раза, говоря же в третий раз, потряс сквозь штаны детородным органом» [12].
С одной стороны, этот документ, наряду с подобными, содержится в полицейских сводках, что несомненно говорит о единичности таких случаев. Вместе с тем такие нарушения принятой в традиционном обществе системы ценностей, в основе которой лежала прежде всего вера, свидетельствуют о социокультурном кризисе, поразившем в конце ХIХ– начале ХХ в. всю социальную структуру уральского социума. Ведь для традиционных социальных структур религиозность являлась основой миропонимания, а проявление страха Божьего – основой личностного смысла. Проявление подобных случаев связано в какой-то степени с вестернизацией быта. Можно предположить, что это то состояние ментальности, которое сделало возможным вестернизацию. Ведь если человек не «созрел» идеологически, внедрение техники еще не меняет в корне всю систему его ценностей. Человек не может стать «европейцем», пока он находится в рамках традиционной системы ценностей. Но эта гипотеза еще требует дальнейших исследований. Пока же можно утверждать, что просматриваются как минимум три позиции ментальных трансформаций в уральском социуме начала ХХ в.:
1. Гендерные аспекты вестернизации.
2. Криминологические следствия.
3. Трансформация онтологического смысла бытия человека.
Библиографический список:
1. Побережников И.В. Урал в контексте российских модернизаций ХVIII– начала ХХ вв.: теория и история/ И.В. Побережников / Урал в контексте российской модернизации. Сб. ст. Челябинск: Каменный пояс, 2006.
2. Анциферов Н.П. Пути изучения города как социального организма/ Н.П.Анциферов. Л.,1926.
3. Особенности демографического поведения городского населения Урала. Сборник научных трудов / Отв. ред. В.Н. Сердитых. Свердловск, 1987; Крупянская В.Ю. Культура и быт рабочих горнозаводского Урала (конец XIX–начало XX в.)/ В.Ю.Крупянская, Н.С. Полищук. М., 1971; Вопросы истории Урала: Из истории духовной культуры дореволюционного Урала (ХVIII-н. ХХвв.)/ Отв. ред. Б.А. Сутырин. Свердловск, 1979; Культура и быт дореволюционного Урала / отв. ред. Р.Г. Пихоя. Свердловск, 1989 и др.
4. Губернаторы Оренбургского края / Сост. В.Г. Семенов, В.П. Семенова. Оренбург, 1999; Фельдман М.А. Рабочие Урала в 1900-1917гг.: численность и состав/ М.А. Фельдман // Историческая наука на рубеже веков. Екатеринбург, 2000; Апкаримова Е.Ю. Город и русская культурная традиция на Урале в ХVIII-начале ХХ в. Очерки/ Е.Ю. Апкаримова, С.В. Голикова, Н.А.Миненко. Екатеринбург, 2002; Арсентьев Н.М. Семья рабочих в первой половине XIXв. по материалам Замосковных и Уральских заводов (типология и состав)/ Н.М. Арсентьев, М.Ю. Нечаева, А.С.Черкасова // Демографические процессы на Урале в эпоху феодализма. Свердловск, 1990. С.123-128; Голикова С.В. Культура горнозаводского населения Урала XVIII-XIX вв.: жизнеобеспечение, ритуалы, религиозные верования. Диссертация д.и.н./ С.В. Голикова. Екатеринбург, 2005; она же. Семья горнозаводского населения Урала XVIII-XIX веков: демографические процессы и традиции. Екатеринбург, 2001; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII–начало XX в.)/ Б.Н.Миронов. Т.1,2. СПб., 2000; Коробков Ю.Д. Социокультурный облик рабочих горнозаводского Урала/ Ю.Д. Коробков. М., 2003; Мурзина И.Я. Культура Урала/ И.Я. Мурзина, А.Э. Мурзин. Екатеринбург, 2006; и др.
5. Скрипов А.С. Челябинск. ХХ век/ А.С. Скрипов. Челябинск: Крокус, 2006.
6. Бергер П. Приглашение в социологию/ П. Бергер. М.: Аспект-пресс, 1996.
7. Подробнее: Векшина Ю.А. Элементы повседневности в женской преступности Урала к. ХIХ – нач. ХХв./ Ю.А. Векшина // Уральские Бирюковские чтения: Сб.науч. и научно-популярных статей. / Науч. ред. проф. С.С. Загребин. Вып.4. Город как феномен культуры. Часть 2. Челябинск: Изд-во "Абрис", 2006. С. 294-300.
8. ГАСО. Ф.11. Оп.6. Д.50. Л.2.
9. ГАСО. Ф.11. Оп.6. Д.216. Л.2-2об.
10. Чуфаровский Ю.В. Юридическая психология. Учебное пособие/ Ю.В.Чуфаровский. М., 1997. С. 45.
11. ГАСО. Ф.11. Оп.2. Д.15.
12. ГАСО. Ф.11. Оп.2. Д.1.
Е.И. Вознесенская
Вятский государственный гуманитарный университет
Крестьянская община как элемент традиционного общества
в условиях «социалистической» модернизации 1917–1920-х гг.
Попытка проведения буржуазного варианта модернизации России в конце XIX – начале XX в. привела к системному кризису и трем революциям, по сути, ставшим историческим ответом на нее. Российское общество не приняло капитализм в том виде, в каком его пытались ему искусственно привить. Октябрьская революция, по образному выражению Н.Л. Рогалиной, была «взрывом традиционалистских ценностей» [18, с.229]. Однако парадоксальность и, возможно, трагичность ситуации состояла в том, что для сохранения целостности страны, ее государственности было необходимо скорейшее решение задач модернизации, превращения аграрного общества в индустриальное.
На первый план выходили проблемы, связанные с преобразованием сельского хозяйства. Основную отрасль российской экономики в данный момент характеризовали технологическая и техническая отсталость, во многом архаичные способы земледелия. Степень вовлечения крестьянских хозяйств в рыночные отношения была невелика и определялась, скорее, вынужденной необходимостью, чем естественной потребностью. Капитализм в деревню проникал с большим трудом. Одним из факторов, затруднявших этот процесс, было наличие такого института, как крестьянская община.
Этот неотъемлемый элемент традиционного российского общества представлял собой сложный социальный институт, существовавший не только в качестве хозяйственного объединения, но и организации самоуправления и органа государственной власти, сохранявший элементы древнего первобытного «демократизма», выполнявший целый комплекс различных функций: управленческой, производственной, финансово-податной, правотворческой, судебной и др. [17, с.435-439]. Цель данного объединения – обеспечение выживания крестьянина в жестких природно-климатических условиях, то есть гарантия минимального уровня потребления. Отсюда коллективизм, взаимопомощь, ориентация на традиционные способы ведения хозяйства, принцип уравнительности, отсутствие стремления к накопительству, богатству [17, с.453-454], что просто несовместимо с ценностями буржуазной экономики. К тому же община сдерживала неизбежную при капитализме экономическую дифференциацию, выравнивая положение своих членов. Община являлась «ярким носителем локализма», хотя и не обладала независимостью от внешнего мира [8, с.34-35].
Не вызывает сомнения наличие процесса постепенного разложения «классической» крестьянской общины, начиная с 60-х гг. XIX в., выразившегося в переходе к подворному и участковому землепользованию части сельских обществ, изменении некоторых традиционных норм и принципов общежития, эволюции функций и т.д. [17, с.461-484] Процесс этот шел очень медленно. Столыпинская аграрная реформа должна была ускорить его и разрушить общину. Однако за время ее проведения из общины вышло около 10% крестьянских семей, причем часть из них продала свою землю. Накануне революции общая площадь участкового землевладения в России составляла около 25–27% крестьянских земель [13, с.19; 6, с.103].
Резкое ухудшение положения в стране как результат участия России в Первой мировой войне и революционная ситуация дали толчок оживлению крестьянского «мира» и ценностей, присущих ему. Община стала восстанавливаться там, где она прекратила свое существование. В 1920-е гг. на ее долю приходилось в среднем более 90% трудового земельного фонда [6, с.107-108, 118-119].
Пришедшие к власти в результате Октябрьской революции большевики не могли не учитывать все эти обстоятельства. Чтобы удержаться у власти, им пришлось опираться на общинное крестьянство. Фактически Декрет о земле, основную часть которого составил «Крестьянский наказ», отменивший частную собственность на землю, превративший ее во «всенародное достояние» с правом трудового пользования, уравнительным распределением и периодическими переделами земли [10, с.17-20], воплотил принципы, нормы, идеалы традиционного крестьянского общежития. Несмотря на то, что большевики не были сторонниками уравнительности. Механизм общины удачно использовался для перераспределения земель, конфискованных у бывших частных владельцев.
Более того, Октябрьская революция избавила общину от пережитков крепостничества, освободив ее от фискальных и полицейских обязанностей, а также от экономической зависимости от собственников земли.
И все же новая власть, считая общину пережитком прошлого, архаизмом, рассматривая в качестве наилучшей формы организации аграрного производства коллективный тип хозяйствования, не могла отдать ситуацию в деревне полностью в ее руки. В силу нескольких причин. Во-первых, потому что ей присущ дуализм частного и коллективного начал [7, с.45]. Во-вторых, жизнедеятельность сельского общества строилась на основе обычного права и имела значительные элементы автономности и стихийности, которые усилились после падения самодержавного режима [16, с.111-112].
Органом местного самоуправления в деревне стали сельские советы. Отныне они становились проводниками политики государства на селе, на них возлагалась обязанность поддерживать порядок, повышать хозяйственный и культурный уровень населения, в их компетенции находились некоторые вопросы безопасности, поддержания местной инфраструктуры, просвещения, социальной защиты и т.д. [11, с.349-353], тогда как ранее многое из этого входило в круг ведения общины. Однако то, что было зафиксировано законодательно, не всегда соответствовало действительности. На деле значительное число вопросов по-прежнему решалось сходом и проводилось в жизнь уполномоченными сельских обществ, тем более что большинство сельских советов не имело своего бюджета и осуществляло свою деятельность на общинные средства (к началу 1928 г. в РСФСР только 6% сельсоветов имели самостоятельные бюджеты [14, с.68]). Это позволяло «миру» вмешиваться в действия советов и даже подчинять их себе [9, с.125; 6, с.128-129]. Более того, традиционно в рамках общины все вопросы рассматривались на сходе домохозяевами, причем решающим было мнение «крепких» крестьян. Советское законодательство расширило состав общего собрания, включив в него всех членов общества, достигших 18-летнего возраста, уравняв их голоса. Однако это нововведение приживалось с большим трудом, что противоречило проведению классовой линии в деревне. Кулаки, лишенные избирательных прав в советы, продолжали участвовать в управлении общиной, следовательно, влиять на проведение государственной политики в деревне. Все это вызывало тревогу и недовольство властей [9, с.126-127; 6, с.129].
Лишь в конце 1920-х гг. начинается наступление на общину и подчинение ее сельсоветам. В 1927 г. средства от самообложения были переданы в руки советов, хотя решение о самообложении и о назначении средств по-прежнему принимал сход. Решение о полной материальной зависимости общины от сельсоветов было принято в мае 1929 г., а осуществлялось уже в ходе коллективизации. В конце 1928 г. на последние было возложено руководство работой земельных обществ, тем самым было закреплено их юридическое подчинение. Тогда же все, кто не имел права избирать в советы, лишились и права решающего голоса на сходе и права быть избранным в органы общинного управления [6, с.129-131].
Ограничив на законодательном уровне полномочия общины в области самоуправления деревни, государство попыталось сузить их до сугубо внутрихозяйственных функций, главным образом поземельных, а также внести в них упорядоченность и единообразие. Огромное значение для введения деятельности общины в правовое поле и ограничения ее произвольности имел Земельный кодекс 1922 г., где общине посвящен целый ряд разделов [19, с.156-179]. В нем был закреплен новый статус общины, отраженный в новом названии – «земельное общество», вместо ранее употребляемых «община» и «сельское общество», четко прописаны ее полномочия, порядок землепользования, организация управления обществом и т.д.
Земля – главная ценность крестьянского хозяйства, поэтому в условиях российского относительного малоземелья в рамках общины веками вырабатывался механизм, который должен был обеспечивать его земельными угодьями. Община, а не отдельный крестьянин, выступала субъектом землевладения, гарантируя каждому своему члену мужского пола определенный надел, равный по качеству с другими. В русской общине земля распределялась с помощью периодически проводимых переделов [17, с.435,453]. С этим были связаны такие особенности землеустройства и землепользования, как чересполосица, узкополосица, длинноземье и дальноземье, трехпольный севооборот.
В изучаемый период община сохраняла за собой значительное количество функций в сфере поземельных и примыкающих к ним хозяйственных отношений, что видно на примере Вятской губернии. Материалы земельных споров, находящиеся среди документов губернского земельного отдела, позволяют определить их круг. Сельское общество проводило полные или частичные переделы пахотной, сенокосной, усадебной земли, принимало к себе новых членов, наделяло землей, решало вопросы землеустройства (в данное время чаще всего это переход на широкие полосы) и севооборота, распоряжалось выморочным имуществом, а также выделяло землю под хутора, для образования сельскохозяйственных артелей, товариществ, колхозов. В круг его ведения входили и такие вопросы, как передача хозяйства от одних членов семьи другим, наложение обязанностей на отрубщиков, распоряжение жилыми и хозяйственными постройками [3].
В рассматриваемый период на передний план выходили две проблемы, связанные с общинной системой землепользования: беспрестанные массовые переделы земли, вызванные критической ситуацией в сельском хозяйстве в первые годы Советской власти, стремлением крестьян к сохранению в деревне равенства и названные особенности землеустройства и землепользования, которые рассматривались как очевидные недостатки, так как препятствовали улучшению техники и технологии ведения сельского хозяйства, поднятию его производительности.
Центральные и местные органы власти пытались законодательными мерами ограничить проведение полных и частичных переделов земли. В течение 1918–1921 гг. ими принимались постановления, ужесточающие условия производства уравнений земли (Инструкция Московского губернского земотдела «О переделах земли внутри обществ» 1918 г. [1, Лл.296-296об.], постановление Наркомата земледелия «О порядке производства внутринадельных переделов в отдельных сельских обществах, селениях и других сельскохозяйственных объединениях» от 1 июля 1919 г. [19, с.83-84], циркуляр Вятского губернского земотдела «О внутринадельных переделах земли» от 22 апреля 1920 г. [2, Лл.102-102об.], декрет СНК «О переделах земли» от 30 апреля 1920 г. [12, с.127-130]). Однако государственные органы были бессильны справиться со стихией земельных переделов, нередко ежегодных, которые зачастую проводились незапланированно, игнорируя официальную процедуру.
Переделы, особенно частичные, вызывались, в том числе и семейными разделами, число которых значительно увеличилось. Шел естественный процесс разрушения большой крестьянской семьи, но он приводил к усугублению недостатков землепользования. Поэтому можно понять стремление государства поставить этот процесс под контроль и изъять его из ведения общины. Согласно циркуляру Наркомата земледелия от 2 октября 1919 г. дело о семейном разделе должно было рассматриваться волостным земотделом после выдачи сельсоветом заключения о его хозяйственной целесообразности [2, Л.90]. Тем не менее, община и здесь не сдавала позиций. Местные земельные органы сообщали, что вопреки распоряжениям центральной власти наблюдаются случаи самочинных семейных разделов по общественному приговору [4, Л.290].
Решение второй проблемы также вызывало массу трудностей. В этом направлении проводились мероприятия по «усовершенствованию» общины: расселение многодворных обществ, выдел на выселки и поселки (в основном в районах земледельческого центра и юго-востока страны), переход на широкие полосы и многополье [5, с.112-113]. Однако все это было связано с риском для хозяйства и значительными материальными затратами. К тому же состояние земельных органов на местах (кадровый голод, низкий профессиональный уровень сотрудников) не позволяло развернуть данные работы в значительном масштабе, хотя с каждым годом он увеличивался. Всего за 1922–1927 гг. дробление многодворных общин было осуществлено на площади, составлявшей 7,9% сельскохозяйственных земель, 6,6% земель было охвачено внутрихозяйственным землеустройством [5, с.112-113].
В качестве еще одного варианта развития общины рассматривалось введения элементов обобществления, прежде всего за счет образования на надельных землях участков общественной обработки. Однако значительного распространения и масштабов это явление не получило [6, с.120].
Полномочия общины в сфере земельных отношений стали ограничиваться и переходить под контроль сельсоветов одновременно с процессом ее подчинения последним. Взятый государством курс на коллективизацию устранял «самые условия существования и функционирования крестьянской общины». Юридически ее ликвидация была зафиксирована в постановлении ВЦИК и СНК «О ликвидации земельных обществ в районах сплошной коллективизации» от 30 июля 1930 г. [6, с.132-133]
Таким образом, не являясь сторонниками общины, большевики вынуждены были считаться с ее доминированием в деревне, постепенно преодолевая ее обособленность, ограничивая ее функции, пытаясь приспособить ее к новым условиям. Однако возможности данного пути были сильно ограничены как самой природой общинной организации как элемента традиционного общества, так и сжатыми историческими сроками.
Источником средств для мобилизационного варианта модернизации, выбранного руководством страны в конце 1920-х гг., предполагавшего форсированную индустриализацию в силу внутренних и внешних условий, должна была стать деревня, которая, однако, при господстве общинного землепользования, в значительной степени консервировавшего сельское хозяйство на полунатуральном уровне, не могла дать необходимое количество товарного хлеба. К тому же «локализм» общины не давал возможности проведения жесткой государственной линии на ее подчинение.
Это отнюдь не означает, что в самой общине не было предпосылок для модернизации. Они возникли еще на рубеже XIX – XX вв. В некоторых из них стали применять травосеяние, многопольные севообороты, не прошли даром мероприятия по «улучшению» общины, в общественное пользование стала приобретаться сложная техника [15, с.115]. Однако темп интенсивного развития не соответствовал необходимости скорейшего проведения модернизации, что обрекло общинную организацию в России/СССР на ликвидацию. И все же традиционные ценности крестьянского «мира» не были утрачены. Во многом они легли в основу советского общества.
Библиографический список:
1. Государственный архив Кировской области (ГАКО). Ф.Р-1062. Оп.1. Д.15.
2. ГАКО. Ф.Р-1062. Оп.1. Д.38.
3. ГАКО. Ф.Р-1062. Оп.1. Д.702.
4. ГАКО. Ф.Р-1068. Оп.2. Д.84.
5. Данилов В.П. Земельные отношения в советской доколхозной деревне [Текст] / В.П. Данилов // История СССР. 1958. №3.
6. Данилов В.П. Об исторических судьбах крестьянской общины в России [Текст] / В.П. Данилов // Ежегодник по аграрной истории. Вып.6. Проблемы истории русской общины. Вологда, 1976.
7. Данилова Л.В. Проблемы теории и истории общины [Текст] / Л.В. Данилова, В.П. Данилов // Община в Африке: проблемы типологии. М., 1978.
8. Данилова Л.В. Крестьянская ментальность и община [Текст] / Л.В. Данилова, В.П. Данилов // Менталитет и аграрное развитие России (XIX–XX вв.): Материалы международной конференции. М., 1996.
9. Дегтев С.И. Нэп и крестьянская община [Текст] / С.И. Дегтев // Научная программа: русский язык, культура, история: сборник материалов научной конференции. Ч.2. М., 1995.
10. Декреты Советской власти [Текст]: Т.1. 25 октября 1917 г. – 16 марта 1918 г. М., 1957.
11. Декреты Советской власти [Текст]: Т.VII. 10 декабря 1919 г. – 31 марта 1920 г. М., 1975.
12. Декреты Советской власти [Текст]: Т.VIII. Апрель-май 1920 г. М.,1976.
13. Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация [Текст]: Кн.1. От начала до Великой Победы / С.Г. Кара-Мурза. – М., 2002.
14. Кукушкин Ю.С. Самоуправление крестьян России (XIX– начало XXI в.) [Текст] / Ю.С. Кукушкин, Н.С. Тимофеев. М., 2004.
15. Лозбенев И.Н. Крестьянская община в годы нэпа [Текст] / И.Н. Лозбенев // Вопросы истории. 2005. №4.
16. Люкшин Д.И. Вторая русская смута: крестьянское измерение [Текст] / Д.И. Люкшин. М., 2006.
17. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.) [Текст]: в 2 т. Т.1. / Б.Н. Миронов. СПб., 2000.
18. Рогалина Н.Л. Реформаторство XX века и крестьянский менталитет [Текст] / Н.Л. Рогалина // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.): материалы международной конференции. М., 1996.
19. Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР. 1917-1954 гг. [Текст]. М., 1954.
У.Е. Головачева
Уральский государственный университет им. А.М. Горького
Символ и компьютерные технологии в исследованиях
по истории русского традиционного общества
Вопрос о том, возможно ли адекватное понимание историком структур сознания и ментальности через работу с сохранившимися немногочисленными источниками, задает себе любой исследователь, занимающийся изучением традиционных обществ. Как правило, при поиске ответа историк рубежа XX – XXI веков, живущий в эпоху информационного общества, первоначальной точкой своих рассуждений о познаваемости другого, традиционного общества берет тезис об эволюции сознания, о разности мышления человека современного и человека средних веков. Еще Люсьен Леви-Брюль в первой половине XX века писал о том, что мышление традиционного общества «совершенно иначе ориентировано и его процессы протекают совершенно иным путем» [1, с.7.]. Ему вторит Карл Густав Юнг: «На самом деле первобытный человек не более логичен или алогичен, чем мы. Просто он думает и живет, исходя из совсем других предпосылок по сравнению с нами. В этом и состоит различие. Различаются… только исходные предпосылки» [2, с.159]. В чем заключается a priori в мышлении человека традиционного общества? Прежде всего, в том, что человек такого общества мыслит символами, которыми пронизано все – язык, графика, быт, социальные отношения и т.д. Символ в сознании человека традиционного общества вырастает из неких конкретных явлений, преобразованных в знак. Однако символ не равен знаку: в знаке уже изначально дан смысл, он лежит на поверхности, в символе же он задан, и его необходимо понимать, познавать [3, с.510], как бы уходить вглубь символа.
Современному историку, работающему с историческим источником традиционного общества, будь то источник вещественный, графический или письменный, очень трудно понять смысл символа. Во-первых, это связано с абстрактностью и рациональностью современного мышления; во-вторых, с «неуловимостью» тех событий и явлений, которые нашли свое смысловое отражение в символе. Что остается делать современному историку? Постоянно вчитываться, всматриваться в свои источники, пытаться уловить неуловимое, разрабатывать и применять новые методы работы, которые могли бы приподнять завесу тайны, рождаемую символами.
Совершенно особую схему работы с символами языка предлагает И.Н.Данилевский. Он призывает историков к анализу лексем, их смысла и его изменения с течением времени. По мнению исследователя, в результате такой работы историк получит большую возможность уловить все оттенки смысла символа [4, с.8]. Если оттолкнуться от схемы И.Н. Данилевского, то можно говорить, что необходимо создание некой совокупности, системы символов, в которой были бы максимально отражены все их смысловые значения. По сути, речь может идти о создании ряда компьютерных баз данных по символам в вещественных, графических и письменных источниках. Получается удивительное переплетение традиционного и современного, которое изначально направлено на постижение современным историком, человеком информационной эпохи, общества традиционного.
Развитие компьютерных технологий, микрокомпьютерная революция, разработка систем управления базами данных (далее – СУБД), предназначенных для исторических исследований, привели к тому, что появился ряд историков, работающих с историческими источниками по истории русского Средневековья по схеме, описанной выше. Они вышли за пределы трактовки символа в рамках конкретного исторического источника и попытались взглянуть на некую совокупность символов в рамках определенного вида источников по истории русского средневекового общества, используя при этом компьютерные технологии для их обработки и приведения в систему.
В настоящий момент подобного рода исследования распространены незначительно, что связано, во-первых, с небольшим количеством источников, которое оставило русское Средневековье, а во-вторых, с тем, что антропологический подход с его вниманием к менталитету и сознанию, а значит и символу, начал интересовать российских историков еще совсем недавно. Остановимся подробно на трех исследованиях, которые явно показывают актуальность системного изучения символа в традиционном обществе, с одной стороны, и с другой – являются связанными с тремя основными видами исторических источников по истории русского традиционного общества периода Средневековья: с графическими, вещественными (археологическими) и письменными источниками.
Символ в археологическом источнике и компьютерные технологии. Компьютерные технологии в исследовании символов традиционного общества Древней Руси одними из первых применили археологи. Их лидерство может быть объяснено рядом причин практического плана: необходимость учета всех находок, извлеченных из достаточно больших раскопов, ведение статистического учета массового материал и т.д. Ими довольно рано была освоена методика использования СУБД в исторических исследованиях. Сознание базы данных, например, по керамике, найденной в результате раскопок в Москве и Подмосковье и относящейся к XII – XV векам, дало возможность изучения всей совокупности символов декора гончарной посуды этого периода в северо-восточном регионе. Подобные исследования были проведены Е.А. Лихтер. В ее работе можно выделить два этапов: первоначальная классификация всей керамики по созданной базе данных – привычный для археологов прием типологизации массовых находок определенного вида [5], а затем на основе классификации создание некой системы символов в декоре керамики [6]. В данном случае компьютерные технологии были использованы исследовательницей на первоначальном этапе работы, когда было необходимо собрать информацию о смыслах символов.
Символ в графическом источнике и компьютерные технологии. Символ в графическом источнике не может быть сведен только лишь к каким-то элементам графического изображения. Он намного шире и включает себя символику цвета, детали-символы, символизм построения изображения и т.д. Наиболее ярко символизм сознания проявляется в таком виде графических источников как иконопись. Группой сотрудников исторического факультета Белорусского государственного университета была предпринята попытка создания базы данных по символам в белорусской иконописи XII – XVIII веков. Особое внимание они уделили символике цвета в белорусской иконе, пытаясь при этом выделить некие местные особенности и «отступления» от канонов, характерные для иконописи данного региона. Идея создания базы данных по символам белорусской иконописи первоначально была апробирована в рамках multimedia учебника «Шедевры Белорусской иконописи XII – XVII веков», затем планируется перевод базы данных в формат html и представление ее в качестве web-сайта [7].
Символ в письменном источнике и компьютерные технологии. По сути, когда речь идет о символе в письменном источнике, фактически исследователь сталкивается с проблемой понимания смысла конкретных слов. Слово в традиционном обществе не может быть сведено только лишь к одному или нескольким смыслам. У каждой лексемы есть множество смыслов в зависимости от того, в какой речи она употребляется: если в разговорной – то это смысл профанный, связанный с повседневной жизнью человека; это же слово, употребленное в официальной или книжной речи, приобретает другой смысл. Как уловить все эти оттенки смыслов символов и значений слов? Обращение к словарям древнерусского языка не всегда способно дать полный ответ, в них чаще всего не отражен профанный смысл символа-слова. В данном случае актуальными являются исследования языка массовых источников по истории русского традиционного общества, связанных с повседневностью. Речь идет о грамотах на бересте. Для своих авторов они являлись частью обычной жизни и поэтому могут помочь историку русского Средневековья найти еще неизвестные, профанный смыслы слов. Однако до недавнего времени историкам не был доступен абсолютно весь комплекс этих источников. Обычно между находкой грамоты и последующей ее публикацией проходило в среднем полтора года. Примерно с середины января 2007 года начал действовать web-сайт «Древнерусские берестяные грамоты» www.gramoty.ru. Основу сайта составляет база данных, включающая фотографии берестяных грамот, их прориси, древнерусские тексты, переводы на современный русский язык и основную информацию о документах [8]. Работа этого сайта открыла бы перспективу создания историками и лингвистами новой базы данных на основе уже созданной, которая бы отражала совокупность слов-символов, их смыслов и значений в повседневной жизни традиционного русского общества. Об этом направлении своей работы говорят и авторы проекта «Древнерусские берестяные грамоты». Если такая база данных, фактически словарь, будет создана, то перед историками, занимающимися изучением русского традиционного общества, проблема непонимания символов языка в письменных источниках очень скоро будет преодолена…
Символ и компьютерные технологии, исследование традиционного общества при помощи достижений современности – возможно, именно эти методы смогут помочь историку понять и познать непознаваемое (как казалось раньше) – другое – традиционное общество.
Библиографический список:
1. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении/ Л.Леви-Брюль. М., 1994.
2. Юнг К.Г. Архаический человек/ К.Г. Юнг // Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. М., 1997.
3. Аверинцев C.C. Символ/ C.C. Аверинцев //Философский словарь. М., 2001.
4. Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.)/ И.Н. Данилевский. М., 1998.
5. Лихтер Е.А. Конструктивная классификация и эволюция древних артефактов/ Е.А. Лихтер // Информационный бюллетень ассоциации «История и компьютер». №32: Материалы IX конференции АИК. Апрель 2004г. М.; Томск, 2004. С. 191 – 192. Она же. База данных по археологическим находкам на Манежной площади в Москве.// Информационный бюллетень ассоциации «История и компьютер».№21: Тезисы докладов и сообщений V конференции АИК. Март 1997г. Минск, 1997. С. 27-28.
6. Кокорина Ю.Г. Морфология декора/ Ю.Г. Кокорина, Ю.А. Лихтер. М.,2006.
7. Балыкина Е.Н Иконопись Беларуси XII–XVIII вв.: multimedia реализация в toolbook/ Е.Н. Балыкина, В.Н. Комлыченко, В.Н.Сидорцов, Л.М. Хухлындина, Н.Ф. Высоцкая // Информационный бюллетень ассоциации «История и компьютер». №17: Тезисы докладов и сообщений IV конференции АИК. Март 1996г. М., 1996. С. 136 – 139. Балыкина Е.Н. Иконопись Беларуси XII – XVIII вв. в среде мультимедиа/ Е.Н. Балыкина, Н.Ф. Высоцкая, А.А. Гужаловская, В.Н. Комлыченко, В.Н. Сидорцов // Круг идей: традиции и тенденции исторической информатики. М., 1997. С. 74 – 91. Высоцкая Н.Ф. Подходы к формированию иллюстративного материала для программы «Иконопись Беларуси XII – XVIII вв.»/ Н.Ф. Высоцкая, Горбачева О.В..// Информационный бюллетень ассоциации «История и компьютер».№21: Тезисы докладов и сообщений V конференции АИК. Март 1997г. Минск, 1997. С. 134 – 136.
8. Древнерусские берестяные грамоты//www.gramoty.ru.
А.В. Ермолюк
Челябинский государственный педагогический университет
Система атеистического воспитания населения
Челябинской области и её демонтаж в конце 1980-х гг.
(По материалам Объединённого государственного архива Челябинской области)
Советское государство рассматривало воспитание населения в атеистическом духе как одну из своих важных задач и обязанностей. Поэтому и на территории Челябинской области в советский период сложилась разветвлённая система атеистической пропаганды. В рамках этой системы насаждением атеизма занимались самые разнообразные учреждения. Перечислим наиболее важные.
1. Челябинский обком КПСС осуществлял общее руководство работой по атеистическому воспитанию населения на территории области. Время от времени (чаще всего после очередного постановления ЦК) бюро обкома уделяло этим вопросам внимание на своих заседаниях, принимая постановления под названиями типа «Постановление ЦК КПСС “Об усилении атеистического воспитания населения”» (20 августа 1971г.) или «О состоянии религиозной обстановки и мерах по повышению эффективности атеистического воспитания населения области» (12 мая 1978г.). Последнее постановление такого рода было принято бюро Челябинского обкома КПСС 12 сентября 1986 и называлось «Постановление ЦК КПСС “Об усилении борьбы с влиянием ислама”» [1]. Повседневное же руководство атеистической пропагандой осуществлял имевшийся в структуре обкома отдел пропаганды и агитации; определенная ответственность за ход атеистической работы лежала также на отделе науки и учебных заведений и отделе культуры.
2. Нижестоящие парторганизации всех уровней реализовывали планы и указания обкома. Они предпочитали комбинированные формы работы, организуя на своей территории недели, декады и месячники атеизма.
3. Облисполком и другие советские органы также отвечали за атеистическое воспитание, получая на этот счет поручения и руководящие указания обкома. Одним из центров, координирующих работу с верующими в Челябинске, была горисполкомовская комиссия содействия контролю за соблюдением законодательства о религиозных культах.
4. Уполномоченный Совета по делам религий по Челябинской области курировал религиозные организации региона. Формально он был чиновником союзного органа – Совета по делам религий при Совете министров СССР, но фактически входил в номенклатуру облисполкома. Распространение атеизма не входило в число его официальных функций, однако, будучи проводником вероисповедной политики государства с господствующей атеистической идеологией, он неизбежно был включен в систему атеистической работы. Так, в одном из документов 1984 года сказано, что сотрудник аппарата уполномоченного Г.А. Костенко (впоследствии он сам стал уполномоченным по Челябинской области) в устной беседе дал секретарю Каслинского горкома КПСС «рекомендации по отдельным направлениям организации атеистической работы» [2].
5. Профсоюзные и комсомольские организации несли ответственность перед партией за состояние умов членов профсоюза и комсомольцев, организовывали атеистические мероприятия.
6. Учреждения культуры достаточно часто устраивали мероприятия, долженствовавшие способствовать пропаганде атеизма. Они могли проводиться как в рамках объявленных местными партийными властями недель, декад или месячников атеизма, так и по собственному почину. В библиотеках это могли быть беседы, выставки и тематические просмотры литературы; в кинотеатрах – демонстрация соответствующих фильмов; в клубах и домах культуры – выступления на летней агитплощадке, антирелигиозные спектакли и сценки.
7. Челябинская областная организация общества «Знание» в 1985г. располагала 600 лекторами, специализирующимися на атеистической пропаганде, в том числе 35 лекторами областного звена. С января 1984г. в Челябинске действовал областной Дом научного атеизма (директор – М.Ф. Лобырина), считавшийся одним из подразделений общества «Знание». Одной из главных его задач было повышение уровня подготовленности пропагандистов атеизма в Челябинской области: для них в Доме действовала одногодичная школа атеистов, библиотека, методический кабинет, проводились ежемесячные консультации. Для обмена опытом атеистической работы проводились семинары лекторов, на бюро научно-методического совета заслушивались методическое сообщения наиболее успешных лекторов-атеистов (пример – доклад 1989 г. преподавательницы пединститута Т.В. Никаноровой «Атеистическое воспитание студентов ЧГПИ» [3]). Кроме этого, Дом научного атеизма занимался выполнением заявок на чтение лекций атеистического содержания, ежеквартально (в 1989г.) выделял лекторов для выездов в составе лекторских групп общества «Знание», проводил особые популярные лекции для старшеклассников и учащихся ПТУ [4]. Лекторы Дома проводили занятия в зональной школе комсомольского актива, на курсах института усовершенствования учителей, в вечернем университете марксизма-ленинизма [5].
8. Средства массовой информации названы в одном из документов обкома партии важным инструментом «борьбы с религиозным энтузиазмом» [6]. Газеты обязывались участвовать в атеистическом воспитании: за отсутствие или малочисленность статей на атеистические темы отдел пропаганды и агитации обкома делал замечания даже заводским многотиражкам. На областном радио существовал атеистический радиожурнал «Колокол», на телевидении выходила передача «Для верующих и неверующих» [7].
9. Образовательные учреждения области были обязаны воспитывать в атеистическом духе подрастающее поколение, причем особая роль в этом отводилась преподаванию общественных наук. В вузах, помимо прочего, преподавался специальный предмет «основы научного атеизма». В школах проводили беседы, устные журналы, обсуждения пропагандирующих атеизм статей (такие воспитательные мероприятия непременно устраивались в течение недель, декад и месячников атеизма). Одобрение чиновников вызывали атеистические кружки в школах; в документах середины 1980-х годов упоминаются организованный учителем Е.И. Масляковой кружок «Юный атеист» в Воздвиженской средней школе Каслинского района, клуб «Атеист» в средней школе № 140 Металлургического района города Челябинска [8].
Описанная система атеистического воспитания, мало меняясь, просуществовала в Челябинской области до 1988 г. В период празднования юбилея крещения Руси власть изменила своё отношение к религии и Церкви на более лояльное, что повлекло и ослабление атеистической работы. Сказалось и то, что в условиях демократизации общественной жизни люди стали просто отказываться посещать мероприятия, выдержанные в духе казенной антирелигиозной пропаганды. Как писали из Коркинской организации общества «Знание» в областное его отделение, «спрос на лекции по научному атеизму резко упал у слушателей нашего города<,> поэтому сократилось и количество прочитанных лекций» [9]. Причем даже неверующие люди не хотели получать знания о религии, препарированные в пропагандистских целях; об этом свидетельствует признание председателя научно-методического совета областного Дома научного атеизма Э.Я. Комиссаровой, сделанное в выступлении на III пленуме правления Челябинской областной организации общества «Знание» 24 марта 1988 г.: «Атеизм в период перестройки – это проблема очень важная<,> и сейчас мы убеждаемся, что стало настолько сложно работать. Потому что <если> раньше критика была со стороны верующих, то сейчас критика идёт больше со стороны неверующих. Мне пишут друзья, что тебе не позавидуешь» [10].
Сворачивание системы атеистического воспитания проявилось в следующем:
· атеистическое воспитание перестало обсуждаться на бюро обкома (1988), атеистические мероприятия исчезают из планов работы отделов пропаганды и агитации обкома, горкомов (1989). Наглядным примером может служить Магнитогорский горком КПСС. Его отдел пропаганды и агитации на 1987 г. планировал проведение шести мероприятий в русле атеистической работы, на 1988 г. – четырёх, на 1989 г. – одного, на 1990 г. – ни одного [11]. Примерно в это же время прекращает проведение атеистической работы комсомольская организация: в датированной мартом 1990 года справке горкома сказано, что «практически устранились от ведения атеистической работы среди молодёжи комитеты ВЛКСМ» [12];
· происходит постепенное снижение количества лекций по научному атеизму, прочитанных организациями общества «Знание» Челябинской области. Так, в 1987 г. ими было прочитано 3682 лекции по н
