Парадигмальный характер развития науки. Понятие парадигмы

История и методология науки.

Парадигма (от греч. παράδειγμα, «пример, модель, образец») - термин был введен Ф. де Соссюром, который обозначал им систему форм одного и того же слова, как бы свод таблиц склонения и спряжений. Парадигму так же можно назвать научной картиной мира.

На основе этого термина возник новый - "парадигма научного знания", который появился в трудах американского ученого Томаса Куна в его известной книге «Структура научных революций». Т. Кун писал: «Под парадигмой я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений». Для любой науки нужны объект и предмет исследования, методы анализа явлений.

В современном языкознании термин «парадигма» получил широкое распространение. Современная лингвистика понимает парадигму научного знания как господствующую на каждом этапе истории лингвистических учений систему воззрений на язык, которая определяет предмет и принцы лингвистического исследования в соответствии с культурно-историческим и философским контекстом эпохи. Таким образом, научная парадигма - это совокупность научных представлений, теоретических установок, научных достижений, которые дают исследователю модель постановки проблем и их решений.

На сегодняшний день в современной лингвистике нет однозначного подхода к выделению парадигм, смена которых и составляет историю языкознания. Исследователи определяют различное количество научных парадигм на протяжении развития лингвистик.

Смена парадигм происходит, когда специалист не может больше избежать аномалий, разрушающих существующую традицию научной практики, – начинаются нетрадиционные исследования, которые в конце концов приводят всю данную отрасль науки к новой системе предписаний, к новому базису для практики научных исследований. Исключительные ситуации, в которых возникает эта смена профессиональных предписаний, рассматриваются как научные революции. Они являются дополнениями к связанной традициями деятельности в период нормальной науки, которые разрушают традиции.

Наиболее очевидные примеры научных революций представляют собой те знаменитые эпизоды в развитии науки, за которыми уже давно закрепилось название революций. Великие поворотные пункты в развитии науки связаны с именами Коперника, Ньютона, Лавуазье и Эйнштейна. Лучше всех других достижений, по крайней мере в истории физики, эти поворотные моменты служат образцами научных революций. Каждое из этих открытий необходимо обусловливало отказ научного сообщества от той или иной освященной веками научной теории в пользу другой теории, несовместимой с прежней. Каждое из них вызывало последующий сдвиг в проблемах, подлежащих тщательному научному исследованию, и в тех стандартах, с помощью которых профессиональный ученый определял, можно ли считать правомерной ту или иную проблему или закономерным то или иное ее решение. И каждое из этих открытий преобразовывало научное воображение таким образом, что мы в конечном счете должны признать это трансформацией мира, в котором проводится научная работа. Такие изменения вместе с дискуссиями, неизменно сопровождающими их, и определяют основные характерные черты научных революций.

Эти характерные черты с особой четкостью вырисовываются из изучения, скажем, революции, совершенной Ньютоном, или революции в химии. Однако те же черты можно найти при изучении других эпизодов в развитии науки, которые не имеют столь явно выраженного революционного значения. Для гораздо более узких профессиональных групп, научные интересы которых затронуло, скажем, создание электромагнитной теории, уравнения Максвелла были не менее революционны, чем теория Эйнштейна, и сопротивление их принятию было ничуть не слабее. Создание других новых теорий по понятным причинам вызывает такую же реакцию со стороны тех специалистов, чью область компетенции они затрагивают. Для этих специалистов новая теория предполагает изменение в правилах, которыми руководствовались ученые в практике нормальной науки до этого времени. Следовательно, новая теория неизбежно отражается на широком фронте научной работы, которую эти специалисты уже успешно завершили. Вот почему она, какой бы специальной ни была область ее приложения, никогда не представляет собой (или, во всяком случае, очень редко представляет) просто приращение к тому, что уже было известно. Усвоение новой теории требует перестройки прежней и переоценки прежних фактов, внутреннего революционного процесса, который редко оказывается под силу одному ученому и никогда не совершается в один день. Нет поэтому ничего удивительного в том, что историкам науки бывает весьма затруднительно определить точно дату этого длительного процесса, хотя сама их терминология принуждает видеть в нем некоторое изолированное событие.

Кроме того, создание новых теорий не является единственной категорией событий в науке, вдохновляющих специалистов на революционные преобразования в областях, в которых эти теории возникают. Предписания, управляющие нормальной наукой, определяют не только те виды сущностей, которые включает в себя универсум, но, неявным образом, и то, чего в нем нет. Отсюда следует (хотя эта точка зрения требует более широкого обсуждения), что открытия, подобные открытию кислорода или рентгеновских лучей, не просто добавляют еще какое-то количество знания в мир ученых. В конечном счете это действительно происходит, но не раньше, чем сообщество ученых-профессионалов сделает переоценку значения традиционных экспериментальных процедур, изменит свое понятие о сущностях, с которым оно давно сроднилось, и в процессе этой перестройки внесет видоизменения и в теоретическую схему, сквозь которую оно воспринимает мир. Научный факт и теория в действительности не разделяются друг от друга непроницаемой стеной, хотя подобное разделение и можно встретить в традиционной практике нормальной науки. Вот почему непредвиденные открытия не представляют собой просто введения новых фактов. По этой же причине фундаментально новые факты или теории качественно преобразуют мир ученого в той же мере, в какой количественно обогащают его.

Истоки возникновения механистической картины мира относятся к античному периоду. Именно в это время появились первые наивно-механистические представления об окружающем мире.

Картина мира, соответствующая натурфилософской парадигме, возникла в античной Греции. Первая концепция Вселенной, доступная интеллектуалу, принадлежит Пифагору.

Следующим этапом преодоления некритических догм классики явилось создание квантовой механики. Такой поворот в пласте духовности был подготовлен глубокими идейными процессами на рубеже XIX - первой четверти XX в. Новые признаки революционных изменений в физике были связаны в первую очередь с парадоксами, обнаруженными как в сфере применения молекулярно-кинетической парадигмы, так и в сфере применения парадигмы электромагнитного поля. Кроме того, был сделан ряд новых принципиальных открытий (рентгеновских лучей, радиоактивности, электрона и др.), которые вызвали переворот в научных взглядах физиков. Эти открытия явно не укладывались в рамки классических представлений, и для их объяснения потребовалось принципиальное изменение базисных парадигм — фундаментальных представлений физической картины мира. И первым шагом к такому изменению явилось введение гипотезы конечного кванта действия (Макс Планк), согласно которой энергия электромагнитных волн принимает не любые непрерывные значения, а дискретные порции энергии. Гипотеза квантов принципиально изменила подход к изучению явлений природы. Такой подход был сначала успешно применен Эйнштейном для объяснения оптических явлений, в частности фотоэффекта (дуализм свойств света). В дальнейшем гипотеза квантов получила подтверждение во многих экспериментах и стала доминирующей в изучении законов микромира.