Эволюция философски-методологических проблем в позитивизме, прагматизме и диалектическом материализме

Новые веяния в философии и методологии науки (XIX в.) отра­жены в философии позитивизма, прагматизма и диалектическом материализме, сформировавшихся практически одновременно, но развивавших разные философско-методологические традиции пре­дыдущего периода.

В позитивизме XIX в. (первом или классическом позитивизме — главные представители О. Конт, Дж. Ст. Милль, Т. Спенсер) получила дальнейшее развитие разработка индуктивных методов исследования. Наиболее весомый вклад в нее внес представитель английского позити­визма Дж. Ст. Милль. Продолжая традиции индуктивистской методо­логии Ф. Бэкона, он приложил усилия и к решению задач более широ­кого плана — определению форм связи дедуктивных и индуктив­ных умозаключений, придя к решению, согласно которому силлогизм (дедуктивное умозаключение) является разновидностью умозаклю­чения от частного к частному (основного вида умозаключений в на­учном познании) и одновременно выводом из предшествующей ему неполной индукции. В исследовании индуктивных умозаключений основным результатом была формулировка канонов (приемов) логи­ческого вывода по индукции: 1) единственного различия; 2) един­ственного сходства; 3) сходства и различия в объединенном виде; 4) остатков; 5) сопутствующих изменений. Отмеченные каноны были способны служить логическим средством отслеживания путей при­ращения уже полученного знания. Надежды Дж.Ст. Милля на то, что они являются методами открытия новых причинных связей в природе, не оправдались, в чем он вскоре убедился сам.

Более далеко идущие последствия в воздействии на развитие философско-методологической рефлексии над научным знанием и наукой имела философия науки первых позитивистов, претендующая на придание философии статуса теории науки. Согласно воззрениям основоположника позитивизма французского философа О. Конта, в истории развития человеческого духа можно выделить три основные последовательно подготавливающие и сменяющие друг друга эпохи: 1) теологическую, 2) метафизическую, 3) позитивную. Для первой харак­терно господства религиозного мировоззрения, для второй — спеку­лятивных философских построений, для третьей — доминирование знаний, полученных в результате позитивных научных исследова­ний. При этом О. Конт признавал возможность их сосуществования и взаимовлияния, но в итоге бескомпромиссно утверждал о неизбеж­ности окончательного утверждения идеалов позитивной эпохи.

В новую эпоху (стадию духовного развития) последовательно пе­реходили все науки; сначала наиболее общие и независимые от дру­гих (астрономия, физика и т.д.). Философия при этом вопреки ши­роко цитируемому афоризму О. Конта "Наука сама себе философия" не теряет связи с наукой, а становится областью знания обобщающей знания, добытые конкретными науками. Своего рода детализацией этой общей цели была выдвинутая в первом позитивизме задача классификации наук, где философы данного направления (прежде всего О. Конт и Т. Спенсер) обнаружили сопричастность философс­ких поисков реальным процессам интеграции и дифференциации знания в сфере научного познания и высказали ряд нетривиальных идей. В частности, актуальное значение имел выдвинутый О. Кон-том принцип классификации наук, предписывающий подведение описываемых в научных дисциплинах фактов под минимальное ко­личество законов.

Раннепозитивистская философия науки была разветвленной сис­темой взглядов на науку как социокультурное явление. В ней доста­точно определенно осмысливались прогностические возможности научного знания и его практические функции ("Знать, чтобы пред­видеть, и предвидеть, чтобы мочь" — О. Конт), в том числе по поддер­жанию социальной стабильности и порядка. Потому и позитивист­ские методологические посылки (особенно неприятие метафизики), и положения философии науки были созвучны настроениям того научного сообщества, участниками которого были некоторые пред­ставители философского течения (Дж. Ст. Милль, В. Уэвелл и др.). В научном сообществе XIX в., как и в науке в целом, набирали интен­сивность и масштабы процессы специализации и профессионализации. Методы и результаты работы науки все больше были неподвластны осмыслению с точки зрения здравого смысла и прагматических установок среднего сословия, доминирующего в социуме. Но для создания условий нормального функционирования науки как соци­ального института она нуждалась в поддержке общества. Перед на­укой стояли две трудносогласуемые задачи: 1) сформировать образ науки, привлекательный для широкой публики и особенно для той ее части, от которой зависело финансирование и социально-правовая поддержка науки; 2) сохранить относительную внутреннюю само­стоятельность науки с ее правом на собственные правила работы. Фи­лософия раннего позитивизма практически заложила основы новой идеологии научного развития: во-первых, отмежевавшись от ниве­лирующих науку старых метафизических схем и всячески превоз­нося позитивный (основанный на опытных данных) метод исследо­вания; во-вторых, обосновывая позитивную роль науки и научного знания в жизнедеятельности социума. Эти установки стали краеу­гольными и в идеологии формирующегося индустриального обще­ства, опережая темпы его становления.

Особенно созвучной философия позитивизма оказалась идее цен­ностно-нейтрального знания, выдвинутой в науке XIX в., согласно которой сознательно и достаточно жестко устанавливались границы между естествознанием, религиозными представлениями, моральным и политическим знанием, насаждалось подчинение биологических и социальных наук физическим, всячески превозносился лозунг "На­ука, технология, прогресс" и стимулировалось признание науки как доминирующего способа самосознания формирующегося индустри­ального общества (наука — это не только авторитет и сила, предмет публичной гордости, но, прежде всего, объективное и беспристраст­ное средство достижения желанных целей, орудие всеобщего блага и беспристрастный суд). Разумеется, все это находило отклик в созна­нии самых широких слоев общества. "Для теологов и политиков, — отмечают Дж. Моррел и А. Тэкри, — наука становилась средством подкрепления их претензий, которые могли теперь рассчитывать на интерпретацию в ее терминах естественного или предопределенного положения человека. Для предпринимателя или инженера наука становилась риторическим гарантом признанности избранных ими курсов деятельности. Для преуспевающего буржуа наука станови­лась не только приватным наслаждением, но и гражданским дол­гом. Для самих "джентльменов науки"[27], как и для тех, кто стремился

объединиться с ними, наука из длительного интеллектуального по­иска и носителя моральных ценностей превращалась в науку — сред­ство давления на правительство, в право на престиж и положение, в средство быстрой карьеры, в субъект грантов, докладов, исследова­тельских программ, наконец, в науку как средство безупречного и социально признанного самоутверждения"1.

Последующие события в науке, в частности, кризис в естествозна­нии и прежде всего в физике, обусловили выход на первый план философско-методологическои рефлексии над наукой осмысление ее методологических проблем. Открытие делимости атома, "ненагляд­ность" растущего массива научных знаний и его интенсивная мате­матизация показали недостаточность многих прежних мировоззрен­ческих представлений и методологических установок. Лишилось смысла отождествление материи (одного из центральных понятий в естествознании) с атомами, все чаще не срабатывала схема объяснения, в рамках которой объяснить явление означало построить его механи­стическую модель, далеко не все связи изучаемых явлений охватыва­лись системой динамических законов, показывали явную эвристи­ческую бесполезность созданные ранее метафизические системы.

Реакцией позитивистов второго поколения (большинство из ко­торых были видными учеными) стала ориентация на эмпирические формы знания, доведенная до мировоззренческого уровня. Ощущения объявлялись не только "первоосновой" научного знания, но и всего мироздания (выступая в первом случае как субъективное образование, во втором — как объективное). Как данная словесная уловка, так и в целом практикуемая позитивистами второго поколения (Э. Мах, Р. Авенариус, Г. Гельмгольц и др.) аппликация познавательных схем на саму исследуемую реальность (их онтологизация) довольно скоро продемонстрировали свою несостоятельность. Более заметный ре­зультат и реальный стимул дальнейшей методологической работы имели представления позитивистов второго поколения о механизмах систематизации знания. В их основе лежала одноуровневая модель описаний эмпирических фактов и их связей (в том числе и причин­ных, фиксация которых не может быть квалифицирована как объясне­ние исследуемых явлений). Теоретические построения (а их наличие невозможно было проигнорировать) получали статус косвенных описа­ний, в которых описание реально наблюдаемых фактов, заменялось описанием мысленных фактов. От последних (как от вынужденнопринимаемых и привносящих несущественное содержание) следова­ло избавляться по мере знакомства с новыми непосредственно наблю­даемыми фактами, в которых исключено несущественное содержа­ние. В них все заслуживает доверия по определению, и для построе­ния системы знания как совокупности описаний предстоит лишь логическая работа по их обобщению.

Эта методологическая установка, наиболее отчетливо изложенная Э. Махом, определила дальнейшую эволюцию позитивизма, представ­ленного третьим поколением. М. Шлик, Л. Виттгенштейн, Р. Кар-нап, О. Нейрат, Г. Рейхенбах (традиционно причисляемые к позити­визму третьего поколения или к неопозитивизму) представляли одно из его доминирующих течений — логический позитивизм, пробле­матика которого стимулировалась прежде всего развитием науки в отличие от лингвистического позитивизма (лингвистического ана­лиза — поздний Л. Виттгенштейн, Д. Остин, Г. Райл, Д. Уисдом и др.), объектом которого стала языковая реальность как широкий социокультурный феномен. Общее название обоих течений — ана­литическая философия, употребляемое наравне с названием неопо­зитивизм.

В неопозитивизме эмпирическое знание сохранило прежний эпи­стемологический статус исходного элемента научного знания, чье содержание несет исключительно существенную информацию и в процессе генезиса не подвержено деформирующему воздействию су­ществующих теоретических систем. В рамках дальнейшей работы по систематизации научного знания — это своего рода логические атомы, выраженные в форме протокольных предложений, фиксиру­ющих данные наблюдений и экспериментов. Смысл систематизиру­ющей деятельности (она в неопозитивизме названа анализом) состо­ит в выяснении причин того, почему содержание протокольных пред­ложений, как не требующих дальнейшего объяснения конечных элементов, оказывается недостаточным для объяснения структуры и свойств целостного объекта.

Главные задачи анализа виделись в уточнении определений и значений выражений (более широкой и более фундаментальной по содержанию задаче, чем уточнение определений). Последняя задача конкретизировалась как установление научной значимости (осмыс­ленности) предложенной через соотношение их содержания с прин­ципиальной возможностью проверяемости (верификации), а также со способами установления их истинности или ложности в процессе верификации, которая понималась как описание действий субъекта познания, ведущих к фактам, удостоверяющим осмысленность (и далее истинность или ложность) конкретного высказывания.

Принцип верификации служил для неопозитивистов главным критерием научности выражений, несущих предметное знание, а так­же критерием демаркации этих выражений, с одной стороны, и умоз­рительных, спекулятивных, не имеющих научной ценности выраже­ний —- с другой. Всю совокупность претендующих на предметную содержательность предложений они разбивали на три группы: 1) бес­смысленные, 2) научно-неосмысленные, 3) научно-осмысленные. Бес­смысленные и научно-неосмысленные — это те, которые не подда­ются верификации, т.е. сравнению с фактами, установленными по­средством конкретных осмысленных действий субъекта. Таковыми, согласно неопозитивистской систематизации высказываний, является подавляющее большинство философских положений. Соответственно их эвристическая роль в научном поиске отрицалась, что находи­лось в соответствии с общей ориентацией позитивизма.

В родственном позитивизму по ряду мировоззренческих и мето­дологических посылок прагматизме (Ч. Пирс, У. Джеймс, Дж. Дьюи, Дж. Г. Мид) была выработана концепция инструментального метода (Дж. Дьюи). Она в противоположность позитивизму отмечена реа­билитацией ценностных аспектов научного познания, утверждением важного значения практической заинтересованности и субъектив­ного предпочтения исследователя, а также радикальным общетеоре­тическим положением, согласно которому познание — это прежде всего инструмент преобразования (отсюда и название метода) непри­емлемой, нежелаемой, неопределенной, проблемной ситуации в при­емлемую, решенную.

Человек, согласно Дж. Дьюи, оказавшись в трудной (сомнитель­ной) для него ситуации, вынужден решать проблему: каким обра­зом действовать (делать выбор, определять линию поведения). Вы­ход из создавшейся ситуации может быть найден на пути ее преоб­разования, что вновь ставит человека перед более конкретной проблемой: какой путь преобразования сложившейся ситуации наи­более приемлем. Таким образом, проблемная ситуация включает, с одной стороны, элементы объективного характера, с другой — мысли, намерения, цели, интересы и другие проявления активности вовле­ченного в нее человека. Для того чтобы правильно сориентироваться в сложившейся ситуации и тем более целенаправленно ее изменить, необходимы знания об элементах объективного характера, которые добываются в ходе исследования.

Дж. Дьюи разработал самую общую модель такого исследования, выделив в ней пять основных элементов психологического, процес­суального и предметного характера: 1) чувство затруднения; 2) его определение и определение его границ; 3) представление о возмож­ном решении; 4) его развитие путем рассуждений об отношениях представления; 5) последующие наблюдения, направленные на его принятие или отклонение. Их более детальная характеристика вклю­чает указания на эмоциональность, неожиданность в восприятии неопределенной ситуации. Она "тревожная, двусмысленная, запутан­ная, полная противоречивых тенденций, темная и т.д."[28], но тем не менее ее неопределенность достаточно специфична (ограничена) для того, чтобы человек имел возможность разумно осмыслить ее природу, не поддаваясь панике. Содержание второго элемента (этапа исследо­вания) состоит в наборе познавательных действий, направленных на то, чтобы превратить неопределенную ситуацию в проблематичес­кую, выяснить в чем именно состоит затруднение, т.е. выяснить спе­цифический характер проблемы, установить, что человеку нужно, чтобы преодолеть неопределенность. Представление о возможном решении квалифицируется как гипотеза — представление, основан­ное на доступных наблюдению характеристиках проблемной ситуа­ции и содержащее указание на ряд действий (операций), приводя­щих к желаемому результату. Это переход от того, что дано, к тому, чего нет, связанный с определенным риском. Четвертый этап пред­полагает критический анализ гипотезы, направленный на проверку ее обоснованности, определение конкретной совокупности связанных с ней действий, предвидение ее возможной удачности или неудачности. Пятый этап предполагает опытную проверку гипотезы путем наблюдений или эксперимента, в результате чего устанавливается ее ценность как средства преобразования неопределенной (проблемной) ситуации к решенную.

В методологической концепции Дж. Дьюи были реализованы ос­новные идеи классиков прагматизма. Однако европейскими фило­софами в первой половине XX в. она не была встречена с тем энтузи­азмом, который был у американского философского сообщества. В дальнейшем представители неопрагматизма К. Льюис, У. Куайн, Н. Гудмэн ассимилировали фактически всю тематику и основные идеи аналитической философии, что привело к некоторому сужению ее первоначальной проблематики.

В 80-е гг. XX в. философия прагматизма переживала новый подъем. Ее ренессанс во много обязан более спокойному и непредвзятому ос­мыслению главных идей классиков прагматизма. В их числе: отрицание незыблемых (последних, совершенно достоверных) оснований на­учного исследования; допущение возможности его ошибочной направ­ленности и низкой достоверности результатов; отрицание неизбеж­ной связи данных положений с позицией релятивизма и скептицизма; отрицание установки "редуктивистского сциентизма" на абсолютный приоритет естественнонаучного знания в качестве стандарта обосно­ванности и легитимности; снятие жесткой демаркации между науч­ным и философским исследованием за счет культивирования в фи­лософии "умственных приемов лаборатории" (Ч. Пирс); отрицание механистического детерминизма и обоснование необходимости фило-софско-методологического осмысления неопределенности и случай­ности; обоснование первенства интерсубъективных (социальных) измерений опыта, языка и науки[29]. К этому следует добавить ряд идей, связанных с осмыслением знания и веры, знания и практики, социальных и психологических условий познавательной деятельно­сти и подготовки специалистов, существенно раздвинувших рамки прежних философско-методологических исследований.

Широта и разноплановость основных идей классиков прагматизма, послужившие в ЗО-е гг. XX в. основанием для упрека в сумбурности, идейной расплывчатости данного течения, отсутствии в нем твердого ядра, были более адекватно оценены его современными исследова­телями (X. Патнэм, Р. Рорти, К. Уэст в США; К. О. Апель, Ю. Хабер-мас в Германии). На их основе возникли новые влиятельные концеп­ции науки и научного знания: прагматический реализм (X. Патнэм), постмодернистский прагматизм (Р. Рорти), трансцендентный прагма­тизма (К.О. Апель), теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса.

Философия науки, проникнутая в прагматизме идеей стирания жестких разграничений между наукой и другими формами духовно-культурного освоения реальности, отмечена плюралистичностью кон­цепций, которую наиболее наглядно она показала в отмеченных нео­прагматических течениях. Испытав в свое время мощное влияние рационалистических и сциентистски-ориентированных доктрин аналитической философии, неопрагматизм в лице таких своих пред­ставителей, как У. Куайн, У. Селларс, X. Патнэм и других, зарезерви­ровал за наукой достаточно развитый рациональный ресурс. Пре­дельно раскованный Р. Рорти развивает откровенно иррационалитическую версию философии науки, в которой она (наука) не наделена сколь-нибудь значимыми свойствами, достаточными для того, чтобы отдавать предпочтение вырабатываемым ею представлениям. Тем не менее сохраняется общая установка, согласно которой наука дол­жна быть конструктивным инструментом защиты демократичес­ких ценностей, противостояния цинизму и другим формам отчая­ния, фундаментализму и тотальной общественной критике.

Прямо противоположной позитивизму ориентацией в оценке роли философских представлений в научном познании отмечена также философия диалектического материализма, формировавшаяся, как уже отмечалось, практически одновременно с позитивизмом. В ней с самого начала декларировалась установка на использование прин­ципов диалектической логики, представляющих познавательный процесс как движение мысли от эмпирического знания к теорети­ческим абстракциям все более высокого порядка до тех пор, пока не будет найден носитель основного противоречия исследуемого объекта (минимально связанная с эмпирией "клеточка" теоретического ана­лиза) и далее в обратном порядке — анализ основного противоре­чия, в процессе теоретического разрешения которого выявляются более конкретные противоречия, ассимилирующие более обширный эмпирический материал, в результате чего вырабатывается конкретно-всеобщее понятие исследуемого объекта. При этом отмечалась связь создаваемого таким образом мыслей и действий метода восхожде­ния от абстрактного к конкретному с философским методом Гегеля, у которого диалектика абстрактного и конкретного выражает не непосредственно отношения предметов (явлений, процессов) матери­ального мира, а прежде всего движение абсолютного понятия (абсо­лютной идеи) как духовного начала всей реальности. О прямом за­имствовании системы принципов диалектической логики с ее пос­ледующей материалистической интерпретацией свидетельствуют неоднократные прямые высказывания одного из основоположников диалектического материализма К. Маркса. В частности, наиболее показательно следующее: "Мистифицирующую сторону гегелевской диалектики я подверг критике почти 30 лет тому назад, в то время, когда она была еще в моде. Но как раз в то время, когда я работал над первым томом "Капитала", крикливые, претенциозные и весьма посредственные эпигоны, задающие тон в современной образованной Германии, усвоили манеру третировать Гегеля, как "мертвую собаку". Я поэтому открыто объявил себя учеником этого великого мысли­теля и в главе о теории стоимости местами даже кокетничал харак­терной для Гегеля манерой выражения. Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изоб ражение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистичес кой оболочкой рациональное зерно"1.

Образцом практической реализации научного исследования на основе метода восхождения от абстрактного к конкретному считается изучение К. Марксом капиталистического общества и прежде всего его экономических отношений. Вскрыв противоречие между конк ретным и абстрактным трудом (основное противоречие товарного способа производства), К. Маркс, по его мнению, показал, как в совокуп­ности вытекающих из него менее общих противоречий (между стоимо­стью и прибавочной стоимостью, трудом и капиталом, производством и потреблением и т.д.) отражается во всей полноте жизнь капита­листического общества и каковы перспективы его развития — соци­алистическая революция и построение нового общества, основанного на иной форме собственности.

Не акцентируя внимания на последнем, отметим, что разработка метода восхождения от абстрактного к конкретному в его материа­листической интерпретации осталась незавершенной. Неясно было (кроме упоминаний К. Маркса о массовости явлений, связанных с основным противоречием), по каким критериям следовало выде­лять совокупность экономических явлений, процессов, предметов, в сфере которых следовало искать основное противоречие. Выходя за рамки марксовых представлений о базисе и надстройке, правомерно было ставить вопрос о расширении сферы поисков основного проти­воречия за пределы экономических явлений и процессов. Сам К. Маркс не осуществил намерение написать (после того как сбросит с себя "экономическое бремя") "Диалектику" как философско-методологи-ческую работу, излагающую теорию использованного им метода. Попытки его последователей сделать это на основании предложен­ного В.И. Лениным принципа единства диалектики, логики и тео­рии познания остались незавершенными. В итоге данный метод ос­тался мало распространенным. Пока нет оснований утверждать о наличии физических, экономических или биологических теорий, построенных по образцу экономической теории К. Маркса. Видимо, правомерно лишь говорить о наличии историко-методологических реконструкций, выявляющих там некоторые реальные черты метода восхождения от абстрактного к конкретному post factum[30].